Древние цивилизации. Ближний Восток и Мезоамерика

Эта, заключительная глава нашей книги, строго говоря, не является заключением. Читатель не найдет в ней и каких бы то ни было новаторских выводов, касающимся вопросов подъема и падения цивилизаций. Мы излагаем здесь наши наблюдения относительно некоторых аналогий и контрастов, которые можно заметить, изучая эволюцию цивилизаций, и обращаем внимание читателя на некоторые идеи, представляющиеся нам перспективными для будущих исследований. В конце главы мы указываем потенциальные направления, которые археологи могли бы иметь в виду при проведении сравнительных исследований древних цивилизаций.

Вернемся к тому, с чего была начата книга, — к истории вопроса. Читатель помнит, что многие предшествующие страницы этой книги посвящены обсуждению теорий, обосновавших либо цикличность, либо линейность хода исторического развития. Правда, сами эти теории, служившие в прошлом объектами бурных и длительных научных дискуссий, были едва упомянуты в главах 2, 3 и 4. Причиной тому тот факт, что данные теории не смогли породить приемлемые гипотезы относительно генезиса и эволюции цивилизаций, что и ускорило крушение этих старых теорий. Современная антропологическая археология далеко отошла от них и в настоящее время использует системный подход, допускающий наличие нескольких синхронных причин и процессов. Но сказать, что современная археологическая мысль не имеет ничего общего с прежними представлениями, было бы большим преувеличением. Разделяемый многими современными археологами взгляд на эволюцию имеет, как мы видели, давнюю традицию. То же самое можно сказать и о популярном ныне сравнительно-историческом методе.

И все же новые археологические представления о генезисе древних цивилизаций и их эволюционном развитии действительно заметно отличаются от старых. Хотя А. Крёбер, например, придерживался, как бы мы сейчас сказали, системного взгляда на цивилизации, у него не было ясного представления о том, как отдельные части системы были соединены между собой и как они изменялись во времени. В. Гордон Чайлд, безусловно, был эволюционистом в своих взглядах на развитие культуры, но его подход не был системным. Его классические критерии определения городской цивилизации недостаточно последовательны: неясно, например, какова связь между новыми направлениями художественного выражения и городским населением или между письменностью и урбанизмом.

Прежде чем продолжить разговор о системном подходе к проблеме эволюции цивилизаций, прервемся на время и попробуем дать критическую оценку событиям и процессам, рассмотренным в этой книге. В развитии цивилизаций Старого и Нового Света можно выделить как явные аналогии, так и четкие контрасты. Эти аналогии и контрасты дают нам основание для оптимизма, внушая надежду на то, что мы в конце концов откроем закономерности возникновения и гибели цивилизаций, но они же делают поиски этих закономерностей более сложными и трудными.

ЭВОЛЮЦИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ СТАРОГО И НОВОГО СВЕТА: АНАЛОГИИ И КОНТРАСТЫ

Аналогии и контрасты в развитии цивилизаций Старого и Нового Света представляют особый интерес по той причине, что в обоих полушариях цивилизации развивались по сути дела независимо друг от друга. Это, однако, не значит, что в доколумбовы времена между цивилизациями Старого и Нового Света не было никаких контактов. Имеется достаточно данных, подтверждающих наличие таких контактов (см., например, книгу Райли «Человек через моря», вышедшую в 1971 г.). Однако, на наш взгляд, пока еще вскрыто слишком мало фактов, на оснований которых можно было бы утверждать, что подобные контакты оказывали существенное воздействие на развитие цивилизаций Старого или Нового Света.

Крупный ученый, антрополог-теоретик Элман Сервис говорил по этому поводу: «Древние цивилизации, предки современных цивилизованных обществ, развивались в разное время и в разных районах мира… Этот факт имеет Очень большое значение, так как он влияет на наше представление о развитии цивилизаций. Если бы рождение цивилизации произошло в каком-то одном месте и оттуда шло ее распространение на другие районы путем завоеваний, диффузии, или подражания, или еще каким-нибудь способом, тогда проблема была бы «исторической» — т. е. нас интересовало бы только: что произошло и когда? Но поскольку это происходило неоднократно и в разных местах, то (даже если допустить, что это имело место лишь дважды — в Старом и Новом Свете) сразу возникает вопрос: какие причины или повторяющиеся процессы были здесь задействованы? Путем тщательного сравнения мы хотим установить общие факторы: предшествующие условия, географические, технологические, экономические, социальные и идеологические предпосылки, роль военных конфликтов и характер политической обстановки в данном регионе. Если бы рождение цивилизации представляло собой одноразовый акт, тогда вопрос, была это историческая случайность или нет, просто не имел бы смысла, ибо вся эта цепочка причин была бы недоступна для анализа. Но все дело в том, что некоторые древние цивилизаций, развиваясь независимо друг от друга, выработали на удивление сходные типы новых культурных признаков…» [176, с. 5–7].

Древнейшими цивилизациями Старого Света ученые единодушно признают шумерскую, египетскую и индскую. Как они соотносятся друг с другом? Хронологический приоритет шумерской цивилизации, казалось бы, позволяет допустить, что египетская и индская цивилизации происходят от шумерской. Это хоть и возможно, но маловероятно, ибо трудно не заметить, сколь различны названные цивилизации. Характерные для каждой из них ирригационные системы, архитектурные стили, системы письменности, а также социальные, политические и религиозные структуры отчетливо индивидуальны. В Шумере было по меньшей мере десять больших городов, в долине Инда — два, а в Египте крупные города появились лишь на позднем этапе развития цивилизации. Если в Египте поселения располагались линейно — вдоль берегов Нила, то шумерские были хаотично распределены между двумя речными системами. В долине Инда люди жили как в крупных, так и в небольших поселениях на Пенджабском нагорье и прииндской аллювиальной равнине. Структура городов во всех трех регионах была неодинаковой. В отличие от индских городов, имевших строгую «планировку», города Шумера застраивались хаотично и росли без какого бы то ни было планирования. Но ярчайший контраст между тремя цивилизациями Старого Света обнаруживается в системах письма. Древнейшее письмо было пиктографическое, но абсолютно разное. В более развитых формах письменности тоже нельзя усмотреть никакого сходства: египетские иероглифы, месопотамская клинопись и индские иероглифы не имеют между собой ничего общего.

Какими свидетельствами контактов между тремя цивилизациями мы располагаем? Прямые контакты между египтянами и шумерами существовали главным образом в древнейший период, а ко времени расцвета Древнего царства они почти совсем исчезли. Другое дело контакты между Шумером и долиной Инда: они появляются только в зрелую фазу индской цивилизации. Все указанные факты следует соотнести с тем, что нам известно о зарождении этих древнейших на Ближнем Востоке цивилизаций. Исследования, осуществленные за последние несколько десятилетий, внесли существенные коррективы в наши представления об этом.

Много лет назад Генри Франкфорт выдвинул идею, согласно которой первенство шумерской цивилизации сыграло роль катализатора, «ускорив» процессы урбанизации и цивилизации в Египте. Сэр Мортимер Уилер, обратив свой взор к востоку от Шумера, выдвинул аналогичную идею относительно зарождения цивилизации в долине Инда. «Но идеи имеют крылья, — пишет он, — и в III тысячелетии до н. э. в Западной Азии в воздухе носилась идея цивилизации. В умах основателей Инда существовала, пусть абстрактная, модель цивилизации» [200, с. 104].

Возможно ли дать оценку идее, которую нельзя проверить опытным путем? Невозможно. Оценивать такую идею можно только в терминах правдоподобия и вероятности. Утверждение, что абстрактная идея цивилизации порождает самую цивилизацию, кажется нам совершенно фантастическим. На подобной точке зрения могут настаивать лишь те из современных ученых, кто пытается увидеть порядок там, где никакого порядка не существует. Города, письменность, монументальная архитектура, производство прибавочного продукта и т. п. — все это входит в понятие «цивилизации». Если обитатели долины Инда действительно посещали Шумер, то неужели мы должны поверить в то, что, впитав в себя эти «идеи», они возвращались на родину и переводили их в другие формы? Если эти «идеи» производили на них глубокое впечатление, то логичнее допустить, что они делали бы их точные копии. Возможно ли, что и египтяне, и жители Инда, увлеченные той или иной идеей, приносили ее с собой на родину и переводили в нечто настолько глубоко своеобразное, что это «нечто» теряло всякую связь с первоначальным понятием? Это опять-таки кажется невероятным. Нам могут возразить: изобретение письма — вещь настолько сложная, что оно могло произойти только один раз. Однако стоит вспомнить, что еще в пору верхнего палеолита люди имели систему условных знаков. Потребность в письменности возникла сама собой в разных сложных общественных институтах.

По нашему убеждению, цивилизации Шумера, Египта и долины Инда развивались в основном самостоятельно. Это утверждение необязательно верно и в отношении городских поселений Персидского залива, Иранского нагорья и Туркменистана. Как мы отмечали в предшествующем изложении, раскопки в Тепе-Яхье в Иране показали, что городской комплекс сформировался там в результате возникшего в Шумере спроса на природные ресурсы этого региона, в частности на хлорит. Хотя позднейшее развитие общин Иранского нагорья было результатом контактов с более развитыми цивилизациями, эти общины не стали простыми производными от этих цивилизаций. Следует помнить, что первые поселения в Тепе-Яхье появились до начала V тысячелетия до н. э. Подобно другим современным ей общинам, Тепе-Яхья достигла высокого уровня социального и экономического развития еще до установления контактов с Шумером и долиной Инда. Усложнение же социальной организации Тепе-Яхьи и других общин Иранского нагорья было результатом усиливавшегося взаимодействия с иноплеменными народами.

Цивилизации Мезоамерики рисуют нам картину, во многом отличную от цивилизаций Старого Света. Они, по-видимому, формировались (развивались), опираясь одна на другую, в условиях более значительного прямого взаимообмена и взаимного стимулирования. Некоторые археологи даже склонны считать ольмекскую, майяскую, теотихуаканскую, тольтекскую и ацтекскую цивилизации последовательными стадиями единой мезоамериканской цивилизации, зародившейся в середине II тысячелетия до н. э. и просуществовавшей приблизительно три тысячи лет, до испанского завоевания.

И только когда мы начинаем рассматривать Мезоамерику в более широком контексте (как часть Нового Света), перед нами возникает картина, сходная с описанной выше ситуацией: Египет — Месопотамия — долина Инда. Связи между Мезоамерикой и Андским регионом Южной Америки, а также между Мезоамерикой, с одной стороны, Юго-Востоком и Юго-Западом (Северной) Америки — с другой, обнаруживают такой же неясный характер, как и взаимосвязи Египта, Месопотамии и долины Инда, порождая такое же изобилие неоднозначных толкований.

Аналогии, о которых мы ведем речь, пожалуй, лучше всего проиллюстрировать на примере возможных контактов между ранним Египтом и ранним Шумером, с одной стороны, между ольмеками и носителями культуры Чавин (в Андском регионе Южной Америки) — с другой. В обоих случаях нельзя не заметить поразительного сходства художественных стилей и культурного «репертуара», а также близких хронологических соответствий. Тем не менее гипотезы о влиянии Чавин на развитие ольмекской цивилизации или шумеров — на египетскую (и наоборот) пока не подкреплены фактами. Впрочем, относительно Нового Света существует дополнительный возможный вариант, на который указал Дональд Лэтрап: ольмекская и чавинская культуры могли иметь общий источник происхождения, расположенный на южноамериканских низменностях.

Помимо этого, имеются общие для Ближнего Востока и Мезоамерики географические аналогии между регионами — очагами древних цивилизаций. Тесное взаимодействие между горными и низменными областями, между районами, богатыми природными ресурсами и бедными таковыми, а также между сходными и несходными по географическим условиям местностями дает нам дополнительные возможности для сравнения. В то же время большая, по сравнению с Мезоамерикой, протяженность хронологической шкалы развития цивилизаций на Ближнем Востоке дает возможность сравнить неодинаковые темпы роста в одинаковых обстоятельствах.

Отталкиваясь от мысли, что факторы, подобные этим, можно считать постоянными при сравнении Ближнего Востока и Мезоамерики, археолог имеет по крайней мере возможность оценить влияние других факторов, столь различных в обоих регионах, например металлургии, одомашнивания животных, номадизма и масштабов урбанизации. Если на Ближнем Востоке металлы и металлообработка всегда играли заметную роль, то в Мезоамерике этот феномен возник лишь в постклассический период. Точно так же, если в жизни народов Ближнего Востока большое значение имели одомашненные животные, в Мезоамерике таких животных было очень мало, и они играли весьма скромную роль.

Значительное место в древней истории Ближнего Во< стока занимали кочевники. Их динамичное взаимодействие с оседлыми группами, безусловно, было важным фактором развития цивилизации. Что касается Мезоамерики, то ввиду отсутствия там крупных одомашненных животных и тяглового скота кочевники-пастухи никогда не играли такой роли, какую они играли на Ближнем Востоке. Там приоритет принадлежал тольтекам и ацтекам — полукочевым народам, обитавшим на севере Центральной Мексики. Как отмечалось в главе 4, эти «варвары» с севера были быстро «цивилизованы» оседлыми народами Центральной Мексики и очень скоро расстались со своим «кочевым наследием». Ацтеки даже уничтожили исторические записи, в которых было отражено их «варварское» прошлое до заселения ими долины Мехико!

Наконец, такие городские центры, как Теотихуакан и Теночтитлап, по своим масштабам намного превосходили аналогичные городские образования на Ближнем Востоке и в долине Инда. В пору наивысшего расцвета в Теотихуакане насчитывалось 100 тысяч жителей, а в Теночтитлане, вероятно, еще больше. Ни один шумерский или индский город не имел такой концентрации населения: даже по самым «щедрым» оценкам, население месопотамских центров не превышало 50 тысяч человек[55]. Какие факторы способствовали более быстрому росту городского населения в Новом Свете — вопрос, который еще ждет своих исследователей. Если города Старого и Нового Света сильно отличаются по своим масштабам, то, возможно, между ними существует сходство в планировке? Можно предположить, что поскольку для некоторых городов Нового и Старого Света, например для Теотихуакана и Мохенджо-Даро, характерна четкая планировка по координатной сетке, то эти центры, видимо, имели и сходную организацию. В настоящее время это предположение невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, можно лишь надеяться на решение вопроса в ближайшем будущем.

Здесь будет уместно привести еще несколько аналогий более общего плана. Во-первых, проследить сходные тенденции в формировании классовой структуры в шумерском и древнем мезоамериканском обществах: за появлением жреческой элиты идет постепенная секуляризация элиты, рост «среднего класса» ремесленников и, наконец, возникновение торговцев, составляющих часть элиты или тесно с нею связанных. Аналогии, наблюдаемые в росте элиты на Ближнем Востоке и в Мезоамерике, подтверждают теорию Элмана Сервиса, усматривающую истоки системы управления в «институционализации централизованного руководства». «Узаконив себя в роли руководителей общества», система лидеров переросла в систему наследственной аристократии. Говоря словами Сервиса, «развитие экономических и религиозных функций нарождающейся бюрократии шло параллельно расширению масштабов ее деятельности, автономии и численности. Таким образом, самая ранняя форма управления функционировала не для защиты другого класса или слоя общества, а для защиты самой себя» [176, с. 38]

Во-вторых, в развитии цивилизаций древних шумеров и классических майя можно усмотреть аналогию в явном отсутствии планирования в системе взаимодействия с окружающей природной средой, а также в отсутствии понимания того, к чему ведет чрезмерная ее эксплуатация. И в Месопотамии, и в Мезоамерике рост численности и плотности населения, а также интенсификация земледелия приводили к чрезмерной эксплуатации природной среды, что имело драматические последствия для обоих регионов. В Месопотамии это привело к переходу от выращивания пшеницы к выращиванию ячменя и, в конечном счете, к массовому перемещению населения на севере, где, в отличие от Южной Месопотамии, ирригация не вызывала гибельного засоления почв. Что касается южных равнин майя, то, согласно одной гипотезе, чрезмерное использование почв явилось одним из факторов, способствовавших гибели классической цивилизации майя и перемещению политического и экономического центров в северные равнины с их более богатыми естественными ресурсами и более благоприятным географическим положением[56].

История ближневосточно-индского и мезоамериканского регионов свидетельствует о том, что важную роль в падении шумерской, теотихуаканской и тольтекской цивилизаций сыграли отношения между центрами цивилизации и их менее сложно организованными соседями. Хотя археологи теперь не рассматривают вторжение извне как единственную причину гибели этих цивилизаций, приведенные в главах 3 и 4 данные ясно указывают на то, что в этом (как, впрочем, и в развитии цивилизаций вообще) войны сыграли далеко не последнюю роль. Однако успеху многочисленных вторжений в Мезоамерику и на Ближний Восток, судя по всему, способствовал тот факт, что цивилизации были ослаблены целым рядом внутренних обстоятельств. Внутренние слабости, возможно, были результатом чрезмерного развития земледелия или демографического перенапряжения, как это было в ‘Случае с майя и с некоторыми городами-государствами Шумера и долины Инда_г или же результатом слишком большой зависимости от какого-то одного вида природных ресурсов, эксплуатация и распределение которого могли оказаться под угрозой в результате нападений извне, как это было в Теотихуакане.

Вопросы, касающиеся подобных аналогий и контрастов, несомненно, будут находиться в фокусе будущих сравнительно-исторических исследований Мезоамерики и ближневосточно-индского региона.

Итак, для сравнительного исследования закономерностей образования сложных обществ мы имеем возможность использовать археологические данные, полученные из нескольких районов как Старого, так и Нового Света.

Конечно, какие-то контакты если не между Старым и Новым Светом, то по крайней мере между удаленными друг от друга цивилизациями в пределах каждого полушария могли иметь место. Однако эти контакты, по-видимому, не были широкомасштабными и потому не могли повлиять на проводимое нами сравнение траекторий развития нескольких цивилизаций.

Этот вывод влечет за собой ряд вопросов. Какие методы и модели должны использовать археологи, чтобы лучше разобраться в этик сравнениях? Какие именно факторы взлета и падения цивилизаций наиболее продуктивны для вскрытия возможных закономерностей? Обратимся теперь к обсуждению вопроса о том, какие интеллектуальные пути могли бы оказаться в ближайшем будущем наиболее плодотворными для археологов.

КАК РАЗВИВАЮТСЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ

На протяжении многих лет археологи — исследователи Старого и Нового Света ведут между собой спор о причинах возникновения сложных обществ. Ими выделено множество факторов, написано бесчисленное количество книг и статей, в которых доказывается, почему именно фактор икс или фактор игрек явился главным двигателем механизма подъема цивилизации. Рут Уайтхаус в недавно опубликованной книге «Первые города» отмечает, что археологи чаще всего выделяют следующие факторы: природную среду обитания, систему ведения хозяйства, население, технику, торговлю и социальную организацию [205]. Другие ученые указывают на иные факторы. Профессор Кент Флэннери в одной из своих работ среди наиболее часто выдвигаемых факторов эволюции цивилизаций называет ирригацию, войны, рост населения и социальное окружение, торговлю и симбиоз (о том, какой смысл вкладывает Флэннери в понятие «симбиоз», — несколько ниже), кооперацию и конкуренцию, а также объединяющую роль великих религий и художественных стилей [67]. Можно, очевидно, составить и другие подобные списки.

СИСТЕМНЫЙ ПОДХОД

Рассматривая древние цивилизации Ближнего Востока и Мезоамерики, мы неоднократно убеждались в том, что возникновению сложных обществ в обоих регионах невозможно найти адекватного объяснения, выделяя только одну какую-то причину. Действительно, с развитием системного мышления в археологической литературе общепринятым стало положение, что толчком к подъему цивилизации послужил не один какой-то фактор, а совокупность системно связанных факторов. Однако археологи продолжают спорить о том, существует ли какая-то универсальная совокупность факторов, которая неизменно приводила к возникновению последовательных во времени и в пространстве цивилизаций, или же в разных случаях имели место различные сочетания факторов. Этот вопрос остается открытым. Однако системный подход, на наш взгляд, дает надежду на то, что этот вопрос, наряду с многими другими, когда-нибудь будет решен. Не отрицая большой сложности различных процессов, участвующих в развитии культурных систем, системный подход предполагает, что эта сложность не случайна.

Если в эволюции культур и цивилизаций и в связанных с ней процессах есть какая-то система (а системный подход предполагает именно это), значит, эти процессы потенциально познаваемы [162].

Среди археологов распространено убеждение, что системный подход даст адекватные ответы на множество вопросов, касающихся процессов эволюции, включая вопрос о причинах возникновения цивилизации. Насколько это убеждение оправдано, покажет время.

Одним из важнейших постулатов общей теории систем служит утверждение, что все системы, как человеческие, так и любые другие, действуют в соответствии с серией универсальных правил. В своей смелой статье «Культурная эволюция цивилизаций» (1972 г.) Флэннери, исходя из этого постулата, делает попытку объяснить сущность эволюционного развития цивилизаций. Он отмечает, что «одним из способов организации переменных (величин) в подобной эволюционной теории является рассмотрение человеческого общества как класса живой системы и применение к нему общей модели таких систем» [67, с. 409].

По мнению Флэннери, возрастающая сложность государственной системы может быть наилучшим образом понята в терминах определенных универсальных процессов и механизмов. Универсальные процессы включают, во-первых, углубление специализации частей системы (что мы видели на примере развития ремесел, роста класса торговцев и углубления социальной дифференциации) и, во-вторых, рост централизации системы в целом (что проявляется, например, в формировании правящего класса и развитии иерархии поселенческих моделей).

По Флэннери, эти процессы происходят под действием двух универсальных механизмов эволюции — «продвижения» (promotion) и «линеаризации» (linearization). Под «продвижением» Флэннери понимает изменение роли социального института, его переход с более низкого, специализированного уровня на более высокий, генерализированный (обобщенный). Примером «продвижения» может служить повышение роли военных лидеров, которые, будучи изначально лишь одним из рычагов государственного механизма, в кризисных ситуациях приобретали абсолютную власть. При «линеаризации» «рычаги управления более низкого порядка регулярно или постоянно вытесняются рычагами более высокого порядка» [67, с. 413]. «Линеаризация» — это один из путей, по которым идет процесс централизации. Примером ее может служить вытеснение местных органов управления государственными в таких сферах, как сбор налогов, управление ирригационными сооружениями и контроль за распределением воды.

Помимо универсальных принципов, в подъеме цивилизаций, по Флэннери, большую роль играют и другие, не универсальные элементы. Именно благодаря этим элементам каждая система развивается по сугубо индивидуальному и самобытному пути. Различные условия, на фоне которых происходит развитие цивилизаций, Флэннери называет социоэкономическими стрессами. К ним относятся: давление населения, ирригация, торговля, войны и «симбиоз» (под этим термином Флэннери подразумевает взаимосвязи горных и равнинных общин на Ближнем Востоке и в Мезоамерике, а также контакты между земледельческими общинами и кочевыми группами в Месопотамии). Все эти факторы, не будучи универсальными, внесли определенный вклад в ускорение процесса образования государства, и, как мы видели, каждый из них в разное время выдвигался учеными на роль главного фактора становления государственности.

Конечная цель, по Флэннери, заключается в установлении серии закономерностей, которые в конечном счете позволят археологам моделировать происхождение сложных обществ. Пересказываемая нами статья Флэннери — одна из наиболее интересных и новаторских работ последнего времени по проблеме развития цивилизаций. Со времени ее публикации в 1972 г. появилось относительно немного работ, которые могли бы сравниться с ней по новизне выдвинутых идей. Позволит ли модель Флэннери до конца понять сложную эволюцию государства — это уже другой вопрос.

Дело в том, что, во-первых, до сих пор неясно, действительно ли все системы действуют на основе одних и тех же, отмеченных выше принципов; во-вторых, моделирование системы — не то же самое, что ее объяснение. Во всяком случае, на данном этапе, если даже нам и удалось бы разработать модель системы, она была бы далеко не полной. Чтобы реализовать модель Флэннери, нужны гораздо более полные и совершенные археологические данные, чем те, которыми мы сейчас располагаем. Наконец, как определить, какие условия социального окружения сыграли решающую роль в различных обстоятельствах и — что не менее важно — почему они оказались решающими? (А также каким образом условия социального окружения ускоряют процессы образования государства?)

Мы допускаем, что системный подход содержит ряд шероховатостей, которые нужно было бы сгладить. Тем не менее он может послужить надежной основой для будущих попыток разобраться в процессах, приведших к возникновению древних цивилизаций. В каком направлении следует идти, если взять формулировку Флэннери за отправную точку? Учитывая нынешнее состояние археологических знаний, следует, вероятно, сначала обратиться к попытке разобраться в условиях социального окружения древних сложных систем — как они действуют и почему, в какой степени они локальны, при этом не упуская из виду более широкую модель, предложенную Флэннери.

Особенно перспективной в этой связи представляется роль торговли. Пожалуй, одной из наиболее интересных публикаций последнего десятилетия, посвященных роли торговли в образовании сложных обществ, была упомянутая нами в главе 4 статья Уильяма Л. Ратджи «Происхождение и развитие классической равнинной цивилизации майя». Хотя идеи Ратджи подверглись широкой критике, они дали мощный толчок дискуссии на эту тему.

По мнению Ратджи, развитие сложного общества на майяских равнинах было определено целым рядом существовавших там условий — особенностями природного окружения, отсутствием естественных ресурсов, специфической хозяйственной базой и самобытной технологией. При таких условиях «сложная социополитическая организация в тропических лесах Мезоамерики развивалась в ответ на необходимость устойчивых поставок, импорта и распределения отсутствовавших там важных и необходимых каждой семье природных ресурсов» [160, с. 278]. Отсюда делается вывод: сложная социально-политическая организация возникает из потребности в добывании и распределении ресурсов и услуг. Этот вывод поддерживают некоторые антропологи, применяя его в отношении других районов мира. См., например, [213].

Хотя гипотеза Ратджи при проверке ее на нескольких подборках данных как будто начинает «хромать», ее ни в коем случае не стоит отбрасывать. Может быть, она действительно не дает полного объяснения феномену происхождения цивилизации, но зато благодаря ей археологам стала более понятна роль торговли и они смогли вплотную приблизиться к пониманию связи между торговлей и возникновением сложных обществ. Развив гипотезу Ратджи и дав ей несколько иную формулировку, археологи, возможно, смогут выдвинуть более основательную и более полезную теорию.

Гипотеза Ратджи во многих отношениях сходна с гипотезой, выдвинутой для объяснения причин возникновения сложных обществ на древнем Ближнем Востока. Сравните, например, приведенное выше высказывание Ратджи с гипотезой, предложенной одним из авторов этой книги для Ближнего Востока: «По-видимому, был создан торговый механизм, который, признавая значение местных ресурсов, вовлек Иранское нагорье в отношения спроса и предложения с бедной природными ресурсами Месопотамией. Спрос со стороны Месопотамии… по всей вероятности, отчасти послужил экономической базой развития городов… на Иранском нагорье. Действуя подобно механизму обратной связи, эти отношения, в свою очередь, способствовали усложнению социополитических и экономических структур… городов-государств Месопотамии» [112].

Как и у Ратджи, в центре этой гипотезы находится важная роль торговли в образовании сложных обществ в Старом и Новом Свете. В обеих гипотезах подчеркивается также необходимость систематического и комплексного подхода к экономическим, социополитическим и идеологическим аспектам при формулировании теорий и гипотез.

Еще одной продуктивной стороной разработанного Флэннери системного подхода является передача информации внутри сложных обществ и между ними. В сущности, это продвигает гипотезу Ратджи еще на один шаг вперед, подчеркивая значение обмена нематериальными идеями и информацией наряду с обменом материальными товарами и ресурсами, хотя документировать нематериальный обмен, конечно, гораздо труднее.

Роль информационного потока в контактах между древними народами и в эволюции цивилизаций привлекает в последние годы все большее внимание археологов. Флэннери отмечает, что «развивающиеся системы… порождают новую информацию автономно, через взаимодействие между своими частями. Так, одной из главных тенденций в эволюционной трансформации популяционных групп в племена, вождества и государства было, по-видимому, постепенное возрастание способности обрабатывать, хранить и анализировать информацию» [67, с. 411].

Профессор Робертс Адамс, развивая гипотезу Флэннери, отмечал, что эволюция сложных обществ сопровождалась не только «постепенным возрастанием способности» обрабатывать информацию, но и растущей тенденцией к централизации и стратификации систем сбора и распространения информации. Адамс утверждает, что в фокусе исследований должны быть не только системы «хранения и поиска», но и процесс сортировки информации, благодаря которому соответствующая информация может быть использована для принятия решений. Иными словами, «более сложные системы, — говорит Адамс, — так же как и более глубокие и сложные энвайронментальные стрессы, были источниками избирательного давления на институты, которые могли эффективнее распределять и использовать информацию» [5, с. 453].

Есть ученые, которые со сходных позиций подошли к некоторым другим географическим районам. Например, профессор Брюс Триггер привлек примеры из древнего Египта, Месопотамии и других районов. Как писал в одной из своих статей один из авторов этой книги, идею обмена информацией можно развить дальше: «По мере того как культурные группы становятся все более сложными, доступ к экономической и политической информации через утвердившиеся системы обмена, по-видимому, «становится все более ограниченным. Информация о других группах дает обрабатывающему ее институту средство приобретения или гарантирования власти» [168, с. 581].

Смысл этих утверждений ясен: археологи могут способствовать раскрытию тайны возникновения цивилизаций, исследуя процессы, вызвавшие растущую дифференциацию доступа к товарам и к информации во все более усложняющихся обществах, а также последствия такой дифференциации. Это далеко не новое направление исследований, но, соединяя разнообразные традиционные подходы с системно-эволюционной моделью Флэннери, оно может придать им более универсальный характер. Сам Адамс считает, что тенденции усиления классовой дифференциации и политической централизации образуют «важнейший центральный стержень» развития государств. Сложная современная методика археологических исследований, немыслимая еще несколько десятилетий назад, дает нам возможность постоянно уточнять и углублять наши представления об условиях и процессах развития древних цивилизации, включая стратификацию, централизацию, передачу информации и торговлю. Может быть, мы уже совсем близко подошли к тому, чтобы отыскать тот самый «важнейший центральный стержень», о котором говорил Адамс. Следуя по путям, намеченным Флэннери, Ратджи, Адамсом и другими учеными, и используя культурно-исторические идеи, вкратце изложенные в главах 2, 3 и 4, археологам, возможно, удастся осуществить мечту Флэннери — «установить серию правил, с помощью которых можно было бы моделировать происхождение некоторых сложных систем» [67, с. 42]. И, что еще более важно, мы, наконец, сможем постичь основные причины возникновения и развития древних цивилизаций.