Древние цивилизации. Ближний Восток и Мезоамерика

Памятники цивилизаций ольмеков, майя, теотихуаканцев, тольтеков и ацтеков уже давно привлекли к себе внимание археологов, поэтому археология Мезоамерики изучена довольно хорошд. К сожалению, основное внимание до сих пор уделялось внушительным руинам великих цивилизаций доколумбовой Мезоамерики, а менее импозантные остатки поселений древних охотников и собирателей или оседлых земледельцев, обитавших здесь же до 1200 г. до н. э. и заложивших основы будущей культуры, привлекали к себе не столь широкое внимание. Поэтому, в отличие от майяской или ацтекской цивилизаций, о которых много писали и говорили, мы сравнительно мало знаем о начале земледелия и ранних оседлоземледельческих поселениях в Мезоамерике. И все же раскопки последних лет в Техуаканской долине в штате Пуэбла (Мексика), материалы которых были широко опубликованы, и раскопки в долине Оахака (тоже в Мексике), материалы которых уже начали появляться, существенно пополнили наши знания относительно «культурного фундамента», на котором были построены древние цивилизации Мезоамерики[38].

В Мезоамерике было сделано несколько археологических открытий, относящихся к последнему периоду ледниковой эпохи плейстоцена — так называемому периоду «раннего человека» или «охоты на крупных животных», датируемому временем до VIII тысячелетия до н. э. Результаты этих открытий говорят о том, что в Мезоамерике — во всяком случае, южнее долины Мехико — охота на ныне вымерших крупных млекопитающих занимала незначительное место. Мясо крупных животных, по-видимому, даже в северной части Мезоамерики составляло лишь малую часть пищевого рациона людей по сравнению с растениями и фруктами, а также мясом мелких животных.

С окончанием эпохи плейстоцена, после сопутствовавших этому климатических изменений (ок. VIII или VII тысячелетия до н. э.), охота на мелких животных и собирательство становятся основными занятиями людей. О деятельности человека в эту пору, а также в течение следующих за ней нескольких тысяч лет, мы можем судить только по археологическим находкам, сделанным в горных районах Мексики и Гватемалы. Особенно богатый материал дали полузасушливые мексиканские нагорья. Что же касается археологических свидетельств заселения мезоамериканских низменностей, то они появляются лишь в гораздо более поздних слоях — начиная с III тысячелетия до н. э.

Для того чтобы получить хотя бы некоторое представление о процессах, приведших к возникновению сложных обществ в Мезоамерике, необходимо разобраться в том, как здесь начиналось земледелие и возникали первые земледельческие поселения. В отличие от Старого Света, в доколумбовой Мезоамерике одомашнивание животных никогда не играло существенной роли.

Если о начале земледелия и образования оседлоземледельческих поселений на Ближнем Востоке мы знаем не так уж мало, то этого нельзя сказать об аналогичных процессах в Мезоамерике. Дело в том, что у нас слишком мало фактического материала на этот счет, а тот скудный материал, который у нас есть, еще недостаточно обобщен. Богатство археологических памятников, относящихся к периоду ближневосточного неолита, позволило нам посвятить им целую главу. Тот факт, что о мезоамериканском неолите опубликовано пока еще очень мало данных, вынуждает нас включить наши рассуждения о начале земледелия в этом регионе в русло основного вопроса, рассматриваемого в данной главе, — вопроса о возникновении мезоамериканской цивилизации. Только одна область — долина Техуакан на юге мексиканского штата Пуэбла — по полноте собранных о ней данных может сравниться с любым археологическим памятником Ближнего Востока. Исходя из анализа событий, имевших место в этой горной долине, можно сделать некоторые заключения относительно событий, происходивших в этот же период в других районах Мезоамерики,

Техуаканская долина

Археологические исследования показали, что переход от собирательства к выращиванию культурных растений произошел в Мезоамерике намного позже, чем в Старом Свете.

В Техуаканской долине этот процесс начался, по-видимому, в VII тысячелетии до н. э., но окончательно утвердился только во II тысячелетии.

Как отмечает археолог Кент Флэннери, насельники Техуаканской долины, как и остальные обитатели Мексики, «смогли выжить благодаря применению стратегии собирательства, основанной на постоянных перемещениях и на использовании разнообразных источников пищи. Это разнообразие зависело от того, когда начался сезон дождей — слишком рано или, наоборот, слишком поздно, была вода в реке слишком холодной или слишком теплой, паслись олени высоко в горах или в долинах, много уродилось орехов «пиньон» или мало. Наконец, в V тысячелетии до н. э. техуаканцы перешли к искусственному разведению некоторых съедобных растений путем селекции и культивации. Вскоре они уже выращивали бобы, кабачки, тыквы, амарант (бархатник), томаты, авокадо, стручковый перец «чили» (и, возможно, также опунцию, магей и целый ряд полутропических плодов, известных нам только под их индейскими названиями). Однако наибольшее значение имела культивация маиса, или «индейского хлеба»» [68, с. 271–310].

Благодаря широким полевым исследованиям, проведенным в Техуаканской долине под руководством археолога Ричарда С. Макниша, мы имеем неплохую информацию о раннем этапе развития земледелия в Мезоамерике. Хотя раскопки охватывали сравнительно небольшой район (около 112 км в длину и 32 км в ширину), они дали необычайно богатый археологический материал. Благодаря сухому климату в пещерах Техуаканской долины сохранилось множество разнообразных, недолговечных в обычных условиях, материалов, что и позволило получить ценную информацию о начале производства пищи и о первых оседлых поселениях в этом районе. На 12 стратифицированных стоянках (всего было выявлено 454 памятника) найдено «10 тысяч артефактов, 500 тысяч черепков и 50 тысяч экофактов («остатков» окружающей среды)» [126, с. 307]. Эти находки позволили ученым установить продолжительную по времени последовательность культур, которая началась около 10 000 г. до н. э. и продолжалась вплоть до испанской конкисты в 1521 г. н. э.

В пределах этой последовательности Макниш выделил девять культурных фаз. Первые шесть (они охватывают период с 10 000 до 850 г. до н. э.) имеют прямое отношение к интересующему нас вопросу, т. е. к появлению земледелия и земледельческих поселений. Самая ранняя культурная фаза — Ахуереадо — продолжалась с X по VII тысячелетие до н. э. Население тогда состояло из многочисленных кочевых групп.

Исходя из размеров поселений (пещерные стоянки или небольшие лагеря на открытых пространствах). а также по числу очагов было установлено, что эти малые группы состояли из двух-трех нуклеарных семей. В период Ахуереадо в долине обитало от одной до пяти таких групп. Найденные на поселениях этого периода растительные и животные остатки показали, что обитатели одного поселения занимали его лишь на один сезон, после чего переходили на другое место. Такой вывод возможен благодаря тому факту, что растения и семена до-являются лишь в определенное время года. Точно так же по биологическому виду животного, его возрасту и строению костей можно с той или иной степенью достоверности определить, в какое время года оно было убито. Если археолог установит, что все животные и растительные остатки в одном уровне обитания данного лагеря или пещеры указывают на то, что эти животные и растения были убиты и собраны в течение только одного сезона, он может сделать вывод, что обитатели этого поселения после окончания сезона перешли на другое место. Если в одном и том же уровне представлено несколько сезонов, это свидетельствует о более продолжительной заселенности. Прекрасно сохранившиеся благодаря сухому климату долины Техуакан скоропортящиеся материалы, например остатки растений, несомненно, помогли археологам в их реконструкциях.

Люди Ахуереадо жили охотой на мелких животных и собирательством. Охотились они с помощью копий и дротиков с наконечниками из камня, обработанного ретушью, иногда придавая им форму лаврового листа. В других видах деятельности они пользовались каменными ретушированными ножами, скребками, рубилами и резцами.

Вторая культурная фаза — Эль-Риего — длилась приблизительно с VII по V тысячелетие до н. э. Археологические материалы показывают, что в этот период малые группы с наступлением лета объединялись, чтобы воспользоваться богатыми растительными ресурсами. Появляются первые, свидетельства земледелия: по оценке Макниша, доля земледельческих продуктов в пищевом рационе людей Эль-Риего достигала 6 %. Заметно увеличилась численность населения. На основании числа поселений или слоев на открытых поселениях, а также размеров поселений и продолжительности обитания, Макниш подсчитал, что к концу этого периода в долине жило не менее ста человек. Лагеря больших по численности групп идентифицируются на основании их размеров (площадь этих лагерей составляет в среднем около 7 тыс. кв. м) и по наличию трех и более очагов. Общая площадь всех поселении фазы Эль-Риего в 25 раз превышает общую площадь поселений фазы Ахуереадо.

Среди находок, относящихся к фазе Эль-Риего, множество наконечников метательных орудий, включая наконечники дротиков, скребки и топоры. Люди начинают использовать выдолбленные из камня ступки, пестики и терочники для растирания растений. В археологических слоях этой фазы обнаружены также материалы, свидетельствующие о знакомстве людей этого периода с ткачеством и деревообработкой. Здесь найдены также куски сетей, одеял, корзин и ловушек, хорошо сохранившихся благодаря сухому климату долины. Наконец, были вскрыты захоронения с завернутыми в одеяла трупами, что позволяет сделать вывод о существовании простого погребального ритуала. Макниш и его коллеги задают риторический вопрос: «Нельзя ли предположить, что истоки ритуальных обрядов, характерные для более поздних этапов истории Мексики, восходят именно к этой поре?» [27, vol. 2, с. 10].

Сложившиеся на этапе Эль-Риего тенденции развития нашли свое продолжение в Кошкатланской фазе (5000–3400 гг. до н. э.). В эту пору доля продуктов земледелия в пищевом рационе людей составляла уже 14 %. Особое значение имеют первые свидетельства возделывания доместицированного маиса, или кукурузы. Имеются также свидетельства выращивания бобовых, тыквы и кабачков. Макниш считает, что некоторые из этих растений могли быть занесены в долину из других областей. Нелепо, однако, каким образом это могло произойти и какая именно горная долина или область была родиной этих растении.

В слоях Кошкатлана археологами было открыто немало стоянок больших по численности групп. Это говорит о том, что население, вероятно, выросло до нескольких сот человек. Некоторые факты позволяют даже утверждать, что различные группы обитателей долины жили на обособленных территориях. Для помола впервые используются настоящие каменные «манос» и «метатес» (сходные дробильные камни и плоские жернова до сих пор употребляются в Мексике для помола маиса). Хотя общий характер каменных орудий не изменился, появились некоторые новые виды наконечников для копий и дротиков, а в конце периода началось изготовление тонких ретушированных ножевидных пластин из камня.

Ко времени наступления этапа Абехас (3400–2300) в Техуаканской долине произошли значительные изменения в общей картине расселения, и мы, наконец, видим одно из следствий медленного, но неуклонного роста использования окультуренных злаков: в слоях этой фазы Макниш обнаружил первые свидетельства существования постоянных лагерей или деревушек. Общая площадь этих деревушек составляет в среднем 15 000 кв. м. Они содержат самые ранние в Техуаканской долине строения, имеющие явные признаки жилых домов. Во всей долине Макниш раскопал четыре овальные землянки или полуземлянки, датируемые этапом Абехас. Однако существование общественных зданий или централизованной власти для этого периода не засвидетельствовано. В деревушках жили, по-видимому, почти круглый год, но они играли также роль центральных баз, из которых жители этих деревушек совершали кратковременные вылазки с целью охоты и собирательства.

Следующей была фаза Пуррон (2300–1500). В ее слоях обнаружены первые свидетельства изготовления и применения гончарных изделий. Найдены два типа грубой керамики, условно называемые «Грубый Пуррон» и «Простой Пуррон». Оба типа лишены каких бы то ни было украшений и представлены как чаше-, так и горшкообразными формами. Техуаканская керамика очень напоминает датируемую приблизительно тем же периодом керамику, найденную на тихоокеанском побережье мексиканского штата Герреро. Мы не знаем, каков был в ту пору характер контактов Техуакана с приморскими низменностями. Более того, остается открытым вопрос, была ли техуаканская керамика местным изобретением, или же идея керамического производства импортирована, скажем, из Панамы или из Южной Америки, где найдена еще более древняя керамика. Кроме керамики, обнаруженной в пурронских слоях Техуаканской долины, у нас нет почти никакой информации об этой фазе, и она остается одним из самых «темных» периодов техуаканской последовательности культур.

Значительно больше мы знаем об Ахальпанской фазе (1500—850). Макниш локализовал 12 деревушек этого периода. Почти все они лежат у одной из рек, протекающих через долину, и по этой причине получили название «приречных деревушек».' В Ахальпанский период произошли впечатляющие изменения. Например, в конце его появляются деревни с жилыми домами и общественными зданиями. Впрочем, к этому времени на равнинах вдоль побережья Мексиканского залива уже формируется сложное ольмекское общество.

В Ахальпанский период 40 % пищевого рациона людей составляли продукты земледельческого производства, достаточно развитого, чтобы обеспечивать круглогодичное обитание. Как говорит Макниш, люди Ахальпанской фазы «за счет земледелия получали за один сезон столько пищи, что могли кормиться ею весь год». Поэтому он предпочитал «называть эту систему ведения хозяйства самообеспечивающейся, а не системой эффективного производства пищи» [127, с. 80].

Дома в Ахальпанский период имели овальную или прямоугольную форму и представляли собой «мазанки». Тогда появляется расписная керамика. В ахальпанских слоях найдено множество керамических фигурок. Среди них — довольно крупные женские статуэтки, ставшие приметой данной фазы. Население, неуклонный рост которого наблюдается на протяжении всей техуаканской археологической последовательности, в Ахальпанский период, очевидно, превышало 1000 человек. В последующие периоды — с 850 г. до н. э. до испанского завоевания — происходил постепенный рост деревень, конечным результатом которого было возникновение в Техуаканской долине городов-государств.

Макниш предложил простую и убедительную модель для объяснения постепенного перехода к оседлой деревенской жизни на базе земледельческого производства. Согласно этой модели, кочевые племена охотников и собирателей Техуаканской долины за продолжительный период детально изучили сезонные изменения во всех «микросредах» долины. Они научились планировать свои сезонные перемещения таким образом, чтобы извлекать максимальную выгоду из того или иного сезона в данной «микросреде». Из года в год они возвращались в те «микросреды», которые могли предоставить им наибольшие возможности для охоты и собирательства. Следствием многократного использования одних и тех же лагерей и регулярной расчистки под пашню окружавших эти лагеря земель был, в частности, рост генетических мутаций некоторых растений и плодов, широко использовавшихся кочевниками. С течением времени (и, возможно, вначале случайно) техуаканцы-номады занялись огородничеством и, в конечном итоге, земледелием.

Эти перемены позволили техуаканцам производить излишки земледельческой продукции, благодаря чему они могли теперь оставаться в данном лагере в течение более длительного времени, например в течение двух сезонов вместо одного. Следствием этих тенденций было все увеличивающееся воздействие людей на окружающую природную среду. Этот процесс достиг кульминации во II тысячелетии до н. э., когда обитатели Техуаканской долины уже могли круглый год жить в деревнях.

Есть основания полагать, что такая же тенденция имела место и в других горных районах южной Мексики. В долине Оахака, в 160 км к югу и востоку от Техуакана, Кент Флэннери проследил аналогичную цепочку событий. Развивая идею Макниша, он. предположил, что переход к оседлоземледельческому образу жизни произошел не просто «благодаря» росту продуктивности земледельческого хозяйства, а скорее был вызван прямой необходимостью для больших племенных групп оставаться в том или ином районе для того, чтобы сажать растения, служившие им источниками пищи, и собирать урожай [64, с. 79–80]. Иными словами, все увеличивавшаяся зависимость от доместицированных растений в конечном итоге заставила обитателей горных долин — таких, как Техуакай и Оахака, — оставаться в своих деревнях в течение всего года.

Как развивалась эта все усиливающаяся зависимость от земледелия и оседлости? По мнению Флэннери, происшедшие изменения можно рассматривать как пример положительной «обратной связи», которой вообще могло бы не быть без случайных генетических мутаций, пошатнувших равновесие между ранними доисторическими культурами и их экосистемами: «Этими «незначительными или случайными исходными стимулами» была серия генетических изменений в одном или двух видах мезоамериканских растений, используемых человеком. Эксплуатация этих растений представляла собой малую систему обеспечения по сравнению с эксплуатацией магея, кактуса, фруктов или бобовых культур, однако положительная обратная связь, как следствие этих начальных генетических изменений, привела к тому, что одна малая система выросла непропорционально всем другим системам, что в конечном счете изменило всю экосистему горной Южной Мексики…

Случайные (вначале) изменения в системе вызвали позитивную обратную связь, которая в итоге привела к превращению возделывания маиса в самую выгодную для Мезоамерики сферу земледелия. Чем шире разворачивалось возделывание маиса, тем больше появлялось возможностей для благоприятного скрещивания и обратной гибридизации. Благоприятные генетические изменения приводили к росту урожаев, последнее способствовало росту населения, а это, в свою очередь, заставляло расширять масштабы возделывания культурных растений» [64, с. 79–80].

Предложенные Макнишем и Флэннери модели дают ключ к пониманию сути процессов возникновения земледелия и перехода к оседлому образу жизни. Сам Макниш полагает, что, при всей разнице в экологических условиях между Старым и Новым Светом, решающая роль в возникновении и развитии постоянных земледельческих поселений в Шумере, Египте, долине Инда и в Мексике, вероятно, принадлежала растущей необходимости пребывать в непосредственной близости к возделываемым участкам, Разумеется, между двумя культурными регионами существовали большие различия. Как уже отмечалось, в Мезоамерике, в отличие от Ближнего Востока, не было одомашненных. животных, которые могли бы служить источником протеина и выполнять нужные человеку работы, такие, как пахота, перевозка людей и грузов и т. п. Эти регионы отличались по климатическим условиям и видам выращиваемых растений: если важным элементом хозяйственной базы Старого Света было выращивание зерновых — главным образом пшеницы и ячменя, — то у древних мексиканцев основной сельскохозяйственной культурой был маис. Перейдем теперь к анализу хозяйственной революции в Мезоамерике, связанной с переходом от добывания пищи к ее производству. Обратимся прежде всего к анализу причин, выдвинувших маис на первое место в хозяйстве Мезоамерики.

Маис, или кукуруза, был одной из главных, если не самой главной зерновой культурой древней Мезоамерики. Но доместицирован он был не на самых ранних этапах заселения человеком Мексики: маис стал основной зерновой культурой Мезоамерики, лишь пройдя целую серию генетических изменений. Как происходили эти изменения? От какого дикорастущего предка произошел маис? Несмотря на то что ученые уже много лет изучают это растение, у них до сих пор нет единого мнения относительно ботанической природы превращения дикого предка маиса в известное нам культурное растение. Один из ведущих специалистов по доместикации маиса, Поль Мангельсдорф, считает, что серия генетических изменений и перекрестных опылений привела к превращению какого-то дикого и ныне не существующего предка маиса в доместицированный маис. Образцами этого уже не существующего предка Мангельсдорф считает наиболее древние стержни кукурузных початков, найденные Макнишем в Техуаканской долине. Эти початки (датируются они по крайней мере 5000 г. до н. э.) небольшие: менее 75 мм в длину.

В последние годы теория Мангельсдорфа оспаривается другими генетиками и ботаниками, в частности Джорджем Бидлем, бывшим президентом Чикагского университета. Бидль считает предком маиса «теосинте» — дикорастущую траву, распространенную во многих горных районах Мексики. Путем простых генетических мутации, говорит он, «теосинте» могла превратиться в маис. Эту простую, но изящную гипотезу поддерживают большинство ученых, которые обращают внимание на ее сходство с некоторыми гипотезами о доместикации растений в Старом Свете. Флэннери, например, указал на то, что «теосинтевая» гипотеза и объяснение с ее помощью генетических изменений близко напоминает гипотезу о доместикации пшеницы на Ближнем Востоке, предложенную Гансом Хельбеком.

Однако вопрос о том, как именно и почему произошло это изменение, остается открытым. В течение Кошкатланского этапа «теосинте». и затем ранний маис занимали, по-видимому, незначительное место в пищевом рационе обитателей Техуакана и других горных долин Мексики. (По Флэннери, маис был тогда третьестепенным по значимости злаком.) Переход от «теосинте» к продуктивному одомашненному маису, занял, вероятно, несколько тысяч лет, потребовав от ранних земледельцев широкого экспериментирования и больших затрат труда. В одной из более поздних своих публикаций Флэннери ставит вопрос: почему обитателям мексиканских нагорий потребовалось культивировать именно «теосинте»? Он отмечает, что охотники и собиратели редко употребляли в пищу «теосинте» (впрочем, в других частях света охотники и собиратели тоже нечасто употребляли в пищу предков других важнейших злаков, например ближневосточную пшеницу).

Анализируя преимущества и недостатки этих растений, Флэннери пишет: «Предки этих семенных злаков обладали рядом характерных особенностей, которые отсутствовали у большинства продуктов питания, излюбленных охотниками эпохи плейстоцена. Почти все они — однолетние растения, высокоурожайные (от 200 до 800 кг с одного гектара), неприхотливы к условиям обитания, легко складируются для хранения и обладают генетической гибкостью. Таким образом, они вполне подходили для замены «местных» растений таким растением, которое менее чем через год после посадки покрыло бы взрыхленный участок густой порослью, дающей пригодную для хранения пищу. С течением времени происходили благоприятные генетические изменения, в результате которых либо повышалась продуктивность этих растений, либо становилось легче убирать их урожай, либо легче обрабатывать для употребления в пищу, либо то, и другое, и третье вместе. Если вам нужно растение, которое может увеличить несущую нагрузку на каждый гектар и позволяет создавать годовой запас продовольствия, вы остановите свой выбор как раз на таких растениях. К недостаткам, связанным с выращиванием этих растений, можно отнести, во-первых, тот факт, что земледелие связано с большими, по сравнению с охотой, затратами труда (это подтверждают этнографические данные), и, во-вторых, неустойчивую, видоизмененную человеком экосистему с низким индексом разнообразия. Поскольку раннее земледелие подразумевает намерение работать усерднее и потреблять больше «третьеразрядной» пищи, я подозреваю, что люди стали заниматься им не потому, что этого хотели, а потому, что были к этому вынуждены. Что именно вынудило их — возможно, мы никогда не узнаем, но решение это изменило ход всей последующей человеческой истории» [68, с. 307–308].

О проблеме побудительных мотивов перехода к земледелию охотников и собирателей Мезоамерики и других регионов мира в последующий за плейстоценом период некоторые ученые высказываются с большей уверенностью, чем Флэннери. Они утверждают, что возникновение земледелия было вызвано скорее всего давлением населения. Развивая новаторские идеи, выдвинутые Эстер Бозеруп в книге «Условия роста земледелия» (1965 г.), Марк Коэн высказал мысль, что «рост и давление населения являются важнейшими факторами зарождения и развития земледельческого хозяйства повсюду в мире» [43, с. 13–14].

Идея рассматривать давление населения в качестве важнейшего фактора, способствовавшего возникновению земледелия, кажется привлекательной. Однако она не совсем убедительна в отношении Мезоамерики вообще и Техуаканской долины в частности.

Исследования Макниша, Флэннери и других учёных яспо показывают устойчивую тенденцию роста населения с конца плейстоцена и до II тысячелетия до н. э. За этот продолжительный отрезок времени была осуществлена доместикация разнообразных растении. Если процесс развития земледелия протекал медленно, то еще медленнее происходил рост деревень: доместикация растений не приводила к немедленной оседлости. Скорее было по-другому: по мере того как появлялась возможность увеличивать продуктивность некоторых растений и делать запасы продовольствия, обитатели горных долин, подобных Техуаканской, получали возможность жить в одном и том же месте более одного сезона. В Техуакане постоянные, круглогодичные, сравнительно густонаселенные поселения появлялись лишь в Ахальпанский период <1500—850 гг. до н. э.), и только к концу этого периода продукция земледелия стала занимать уже весьма значительное место (более 50 %) в пищевом рацион техуаканцев.

Означает ли тенденция роста населения также наличие «популяционного стресса» или давления? Ведь свидетельства существования крупных постоянных земледельческих поселений появляются лишь спустя несколько тысячелетий после возникновения зачатков земледелия. Коэн, однако, придерживается мнения, что только «стресс популяционного давления» мог заставить людей в течение нескольких тысячелетий экспериментировать с такими второстепенными злаками, как маис. Судя по имеющимся данным, плотность населения в горных районах Мексики в начальный период доместикации растений была относительно низкой, но это еще ни о чем не говорит, так как мы просто не знаем, какая плотность могла вызвать «стресс» при существовавших в ту пору ресурсах и технологиях.

Таким образом, и теория Коэна в применении к Мезоамерике, и «модель обратной связи» Флэннери, базирующаяся на генетической гибкости «теосинте» и маиса, не лишены правдоподобия. Тем не менее пока мы не будем располагать подробными данными, касающимися не одной только Техуаканской долины, и более надежной количественной информацией из нескольких горных областей Мезоамерики о допустимых нагрузках и плотности населения, нам будет трудно дать справедливую оценку гипотезе о том, что именно давление населения привело к возникновению земледелия в Мезоамерике и в остальном мире.

Другие районы — другие сельскохозяйственные культуры

Чтобы у читателя не создалось неправильного представления, отметим, что Техуакан был не единственной долиной, где началась доместикация растений, и что маис не был единственной важной культурой. Мы располагаем археологическими свидетельствами выращивания и других важных сельскохозяйственных культур как в Техуаканской долине, так и в других областях древней Мексики.

Археологические исследования, проведенные в конце 40-х — начале 50-х годов нашего века в пещерах штата Тамаулипас к югу от Рио-Сота де ла Марина, в той части Мексики, которая тяготеет к побережью Мексиканского залива, дали в руки ученых много ценной информации о раннем этапе доместикации не только маиса, но и таких культур, как бобовые и тыквенные. Кроме того, проведенные недавно Флэннери и его коллегами обследования и раскопки в долине Оахака тоже обещают значительно пополнить наши знания относительно начала земледелия в Мезоамерике.

Сделанные Макнишем в конце 40-х годов раскопки в пещере Ла-Перра в Каньоне Дьяболо («Чертовом ущелье») в Тамаулипасе выявили остатки раннего, примитивного маиса, датируемые по радиокарбону около 2500 г. до н. э. (Кстати, Макниш начал также плодотворное сотрудничество с Мангельсдорфом в поисках источника происхождения одомашненного маиса.)

Ободренный первыми успехами раскопок в Тамаулипасе, Макниш решил продолжить там свои исследования. В 1953–1954 гг. он предпринял новые раскопки, на сей раз в юго-западной части этого района. В Каньоне Инфьернильо («Ущелье ада») он раскопал несколько пещер с признаками длительного обитания, которые дали великолепную стратиграфию. В одной из них — пещере Ромеро — Макниш вскрыл 17 отчетливых стратиграфических слоев. Правда, он не нашел здесь раннего маиса, зато в слоях более ранних, чем в Каньоне Дьяболо, им были обнаружены другие одомашненные растения. Подытожив сделанные находки, Макниш пришел к выводу, что земледелие в Мезоамерике не имело какого-то одного центра возникновения и производство пищи началось там в разное время в разных местах [129, с. 218].

Маис появляется в Тамаулипасе лишь около двух тысячелетии после его доместикации в Техуакане — к III тысячелетию до н. э., в археологических же слоях Тамаулипаса мы видим по крайней мере одну разновидность тыквы, которая, судя по всему, была к тому времени уже доместицирована. Наличие этой разновидности тыквы прослеживается в Техуакане на два тысячелетия позже. Раскопки Флэннери в долине Оахака показывают, что там эта тыква появилась даже раньше, чем в Тамаулипасе. Иную разновидность тыквы можно проследить в Техуакане за тысячу лет до ее появления в Тамаулипасе.

Дикая фасоль найдена в долине Оахака в слоях, датируемых 8700 г. до н. э., а в Тамаулипасе — в несколько более поздних слоях. Однако мы не знаем, в какой именно период началось выращивание одомашненной фасоли. Следует также отметить, что семена «теосинте» зафиксированы в Оахаке уже в слоях, датируемых 7000 г. до н. э., но в каком районе горной Мексики и когда началось выращивание одомашненного маиса — этого мы пока не знаем.

Большой разнобой в датировке первых свидетельств возделывания фасоли, тыквы, маиса и многих других съедобных растений, общий параллелизм хозяйственных и поселенческих моделей, а также сходство орудий труда в разных частях древней Мезоамерики позволили Марку Коэну сделать вывод, что чередование культур, подобных Техуакану, Тамаулипасу и Оахаке, — результат «скорее параллельной экономической адаптации, чем распространения сельскохозяйственных растений из одного района в другой» [43, с. 216]. И все же, насколько мы можем судить по большому сходству между каменными орудиями (такими, как наконечники для метательных орудий, ножи и скребки), на значительной части горной Мексики между различными долинами и областями, очевидно, существовали регулярные контакты. И, конечно же, какие-то знания о доместикации, а то и сами доместицированные растения проникали из одной местности в другую.

Мы не знаем, какого рода контакты существовали между различными популяциями Мезоамерики и насколько интенсивными они были. Как будет показано ниже, на более поздних этапах мезоамерикапской истории мощным фактором культурного развития в этом регионе становится (как это было и на древнем Ближнем Востоке) торговля. Но о роли торговли в становлении сложных обществ в Мезоамерике сейчас судить трудно: нужны дальнейшие археологические исследования.

Факты указывают на то, что процесс самостоятельной адаптации, видимо, играл определенную роль в возникновении земледелия в ряде районов Мезоамерики. В то же время распространение земледелия из Мезоамерики на другие регионы (а в случае с маниокой — наоборот, на Мезоамерику) происходило благодаря процессу «диффузии культуры». Не подлежит сомнению, например, что спустя много тысяч лет после начала культивации диких растений в Мексике практика земледелия в какой-то своей части распространилась из Мезоамерики на юго-запад США.

Наиболее убедительные свидетельства выращивания маиса, фасоли и тыквы в этой зоне мы имели из области Могольон в южной части штата Нью-Мексико, а также из юго-восточных районов штата Аризона. При раскопках пещеры Бэт в штате Нью-Мексико археологическая экспедиция, возглавляемая Гербертом Диком, обнаружила очень древнюю разновидность маиса, датируемую III–II тысячелетиями до н. э., родина которого несомненно Мезоамерика. Пройдя лежавшие выше слои, археологи смогли проследить эволюцию более современной разновидности маиса, полученной, очевидно, путем многократного скрещивания местного маиса с новыми, завезенными из Мезоамерики видами.

В области могольонской культуры была обнаружена также пыльца маиса, датировка которой по радиокарбону дала 2000 г. до н. э., и другие образцы маиса, относящиеся к векам, предшествовавшим нашей эре. Как подчеркивают археологи, все эти находки происходят из высокогорных областей американского Юго-Запада; т. е. из того географического района, который по своим природным условиям близок к горным районам Мексики, где маис как раз незадолго перед тем был доместицирован. По словам известного археолога, исследователя американского Юго-Запада, профессора Эмиля Хаури, «остается сделать вывод, что самая ранняя разновидность маиса (вероятно, приспособленная к большим высотам) проникла через скалистые горные цепи Большого Юго-Запада и нашла приют в центральной части восточной Аризоны и в западных областях Нью-Мексико» [88, с. ИЗ]. По мнению Хаури, обитатели американского Юго-Запада к тому времени уже, по-видимому, выращивали некоторые растения (например, амарант и др.). Может быть, это произошло еще в IV тысячелетии до н. э. Имея этот опыт и обладая орудиями для переработки растительной пищи, им было относительно легко воспринять маис и использовать его наряду с уже доместицированными местными растениями.

Подобно маису, на американский Юго-Запад проникли и другие доместицированные в Мезоамерике растения, например фасоль и тыква. Поначалу это «вливание свежей крови» не вызвало больших перемен в общем укладе жизни. Оно сказывалось постепенно: только спустя более двух тысяч лет после начала культивации доместицированных южных злаков последствия этого и других культурных изменений привели к тому, что жители американского Юго-Запада перешли к оседлоземледельческому образу жизни.

Проникновение маиса и других сельскохозяйственных культур из Мезоамерики оказало влияние на развитие не только Юго-Запада Америки, но и других регионов Нового Света. Маис найден на юго-востоке США, а также в Южной Америке — в южных нагорьях Перу в слоях, датируемых Макнишем 3000 г. до н. э., и в эквадорском местечке Peaл-Альто в слоях, датируемых 2500 г. до н. э. [116; 154][39].

Если принять гипотезу Бидля, все это означает, что маис проник в Южную Америку из Мезоамерики, так как в Южной Америке «теосинте» не произрастает (если, конечно, эволюция южноамериканского маиса не шла по совершенно иному пути). Так или иначе, распространение практики земледелия поднимает множество вопросов о характере связей между Мезоамерикой и Южной Америкой, а также между Мезоамерикой и тем регионом, который сейчас занимают южные штаты США. Мы знаем, что происходило распространение не только земледелия: в отдаленных друг от друга районах как самой Мезоамерики, так и за ее пределами было найдено множество однотипных орудий труда. Насколько широкими были торговые связи между различными культурными областями и взаимопроникновение культур? Движение доместицированных растений и других материалов не всегда шло только в одном направлении — из Мексики в другие регионы. На это указывает тот факт, что южноамериканская маниока уже к 2000 г. до н. э. выращивалась на мезоамериканских, равнинах. Были ли контакты между Мезоамерикой и американским Юго-Западом, а также между Мезоамерикой и Южной Америкой регулярными, или они носили спорадический характер — в этом вопросе пока нет ясности. Неясно также, кто осуществлял контакты — торговцы или путешественники-исследователи.

Последствия перехода к производству пищи: обзор

Как мы видели, практика доместикации растений утвердилась в Мезоамерике далеко не сразу. Проведенные за последние три десятилетия археологические исследования, пионером которых был Макниш, пролили свет на сложные процессы доместикации в этом регионе. Междисциплинарные исследовательские программы, осуществленные Макнишем сначала в Тамаулипасе, а затем в Техуаканской долине, выявили свидетельства медленного развития земледелия в Мексике на протяжении многих тысячелетий.

Эти исследования показали, что важнейшие продовольственные культуры — маис, фасоль и тыква — были освоены в горных областях Мезоамерики в период с VII по III тысячелетие до н. э. В частности, работы в Техуаканской долине позволили проследить, как эти культуры постепенно становились частью пищевого рациона охотников и собирателей и как с течением времени рос удельный вес одомашненных растений в земледельческом хозяйстве обитателей долины. Еще больше времени заняло одно из следствий этого медленного процесса — образование оседлых деревень в Техуаканской долине и в горных районах, хотя в долине Оахака, где доместикация тоже прошла долгий путь развития, оседлоземледельческие поселения, возможно, появились немного раньше, чем в Техуакане.

Если для горных районов общей моделью развития, по-видимому, является возникновение земледелия и, как следствие, образование оседлых поселений, то эту модель нельзя признать характерной для всей Мезоамерики. Например, оседлые поселения, появившиеся на тихоокеанском побережье в III тысячелетии до н. э., обязаны своим происхождением отнюдь не земледелию. Жителям этих прибрежных районов не было надобности переходить из одной местности в другую, так как наличие богатых и разнообразных пищевых ресурсов в одной местности делало такие перемещения ненужными. Уже проведены и продолжают проводиться новые интересные полевые исследования в равнинных и горных районах, касающиеся решающего периода (2500 по 1500). Публикация материалов этих исследований, безусловно, окажет археологам большую помощь в их попытках осмыслить указанный период. Некоторые ученые высказывают предположение, что проникновение доместицированных злаков, таких, как маис, в прибрежные районы в конце III или начале II тысячелетия до н. э. могло дать мощный толчок культурному развитию, которое, как мы увидим в дальнейшем изложении, в конечном счете привело к подъему цивилизации в Мезоамерике.

С мексиканских нагорий доместикация с различной скоростью распространилась на всю Мезоамерику, а также на прилегающие области американского Юго-Запада и на более отдаленные районы — юго-восток Северной Америки и, возможно, также на Южную Америку. Следует подчеркнуть, что Мезоамерика была не единственным очагом доместикации диких растений в Новом Свете. Свидетельства сложных процессов развития, ведущих к появлению зачатков земледелия, найдены в Андском регионе Южной Америки на территории современного Перу. Великая Амазонская низменность тоже могла быть важным очагом доместикации, в частности, такого важного корнеплода, как маниока.

Обратимся теперь к одному из главных последствий развития земледелия и оседлости в Мезоамерике — возникновению цивилизаций как в горных районах, так и на равнинах. Если переход номадов-охотников и собирателей к оседлому образу жизни представлял собой медленный процесс, то переход от простых форм деревенской жизни к сложным произошел сравнительно быстро. К 1200 г. до н. э. рост оседлоземледельческих поселений в Мезоамерике начал сопровождаться и другими культурными изменениями — усложнением социально-политической организации, ростом населения, развитием межобщинных контактов, накоплением материальных ценностей и связанным с ним имущественным расслоением. Следующие разделы нашей книги посвящены анализу этих тенденций усложнения и показу того, как они привели к возникновению мезоамериканской цивилизации — сначала у ольмеков на побережье Мексиканского залива, а затем у теотихуаканцев, майя, тольтеков и, наконец, у ацтеков.

Археологи традиционно рассматривали развитие сложных обществ в Мезоамерике как определенную последовательность разрозненных цивилизаций, возникших в различных частях этого региона. Однако в последние годы, в связи с быстрым ростом археологических знаний, ученые не могли не обратить внимание на сильно выраженную преемственность процесса развития цивилизации с 1200 г. до н. э. ио 1521 г. н. э. Они также обратили внимание на то, что влияние различных цивилизаций, от ольмекской до ацтекской, охватывало всю Мезоамерику. Новые данные побудили некоторых археологов принять точку зрения, согласно которой в древней Мезоамерике была одна цивилизация, возникшая около 1200 г. до н. э. и просуществовавшая 2700 лет — до испанского завоевания в XVI в.

Они рассматривают эту великую цивилизацию как систему, объединившую Мезоамерику в единое целое в экономическом, политическом и духовном отношениях. Вот как об этом пишет археолог Игнасио Берналь: «В Мезоамерике существовала только одна цивилизация, хотя формы ее изменялись во времени и пространстве… Отныне я больше не буду говорить о майяской, теотихуаканской или ацтекской цивилизации. На мой взгляд, все они — одно и то же. Майя, теотихуаканцы и ацтеки лишь представляют различные культуры в рамках одной цивилизации, подобно тому как западное христианство — единая цивилизация, несмотря на различия, существующие между испанской, немецкой или английской культурами» [14, с. 187–188].

Оставшуюся часть этой главы мы посвятим рассмотрению пяти главных проявлений мезоамериканской цивилизации: культур ольмеков, майя, города-государства Теотихуакан, тольтеков и ацтеков. Рассматривая индивидуальные черты, отличающие каждую из этих культур, мы вместе с тем стремимся выделить существовавшие между ними взаимосвязи и показать, в каких формах проявлялось влияние этих культур на различные районы Мезоамерики. Особое внимание будет уделено вопросам: каким образом и под влиянием каких факторов развивалась та или иная культура, что позволило ей занять главенствующее положение в системе древних мезоамериканских цивилизаций. В заключительной главе читателю будут предложены некоторые наблюдения, касающиеся различии и параллелей, обнаруживаемых при сравнении истории развития цивилизаций Мезоамерики с аналогичными процессами, происходившими на древнем Ближнем Востоке.

Ольмеки

Первая в Мезоамерике цивилизация была создана ольмеками около 1200 г. до н. э. На равнинах, тяготеющих к побережью Мексиканского залива, этот древний народ построил ритуальные центры с монументальной архитектурой и скульптурой. Ольмеки были великолепными мастерами, умевшими изготавливать самые разнообразные и глубоко оригинальные по стилю изделия — от миниатюрных подвесок из нефрита до огромных 20-тонных базальтовых изваяний. Религиозное и экономическое влияние ольмеков простиралось от Южной Мексики на севере до Коста-Рики на юге.

В последние годы археологи стали единодушно признавать за ольмеками право считаться первыми носителями многих специфических особенностей, характерных для более поздних цивилизаций Мезоамерики. Единодушие это далось, однако, нелегко, и предшествовавшие ему интеллектуальные баталии превратили историю открытия и исследования этой ранней цивилизации в увлекательнейшее путешествие. Еще совсем недавно — каких-то сорок лет назад — ольмеки были, по сути дела, неизвестны археологам. Более того, истинная древность ольмек-ской культуры выявилась лишь в конце 1950-х годов. Научное открытие цивилизации ольмеков во многих отношениях было событием не менее захватывающим, чем открытие Трои Шлиманом, хотя оно и не столь широко известно[40].

Среди ученых, занимающихся открытием ольмекской цивилизации, пальма первенства принадлежит покойному Мэтью Стирлингу из Смитсониевского института. Хотя к концу 1930-х гг. такие крупные ольмекские поселения, как Трес-Сапотес и Ла-Вента, были уже обследованы и археологи обнаружили на этих памятниках большие скульптуры и нефритовые поделки в ольмекском стиле, характер этих поселений и найденных там предметов, а также их датировка по-прежнему оставались неизвестными. Как писал археолог Майкл Ко, «примерно к 1938 году сложились очень обоснованные подозрения, что на южном побережье Мексиканского залива, на заросших джунглями равнинах, вскоре будет открыта совершенно новая цивилизация, как-то связанная с майяской, но отличная от нее» [40, с. 43]. Первооткрывателем этой цивилизации стал Стирлинг.

С 1939 по 1942 г. Стирлинг провел обследование и раскопки Трес-Сапотес и Ла-Венты. В результате этих работ он смог начать воссоздание картины ольмекской цивилизации, стиля ее монументального искусства и сложной религиозной иконографии. Раскопки позволили соотнести массивные базальтовые скульптуры ольмеков с их изящными нефритовыми поделками. Кроме того, он обнаружил в Трес-Сапотес часть каменной стелы, украшенной резьбой с обрывочной иероглифической надписью (Стела «С»). Стирлинг пришел к выводу, что представленная в этой надписи система письма идентична более поздней иероглифической системе майя, и датировал надпись 31 г. до н. э.

Интерпретации Стирлинга были, мягко говоря, спорными. Фактически он утверждал, что задолго до возникновения классической цивилизации майя в заросших джунглями низменностях Гватемалы и Мексики, на равнинах у побережья Мексиканского залива, процветала цивилизация ольмеков. Мало того, он утверждал, что именно ольмеки изобрели иероглифическое письмо и задолго до майя были родоначальниками выдающегося художественного стиля. Подобные заявления в ту пору воспринимались исследователями культуры майя как чистая ересь. Крупнейший авторитет в этой области — Дж. Эрик С. Томпсон — выступил с резкой критикой интерпретации Стирлингом надписи из Трес-Сапотес, заявив, что ольмекские памятники относятся самое раннее к позднеклассической эпохе и что ольмекская цивилизация не предшествовала классической майяской, а, наоборот, произошла от нее. Только мексиканские ученые поддержали Стирлинга: они тоже признавали более раннее происхождение ольмекской цивилизации, рассматривая ее как «материнскую культуру» по отношению ко всем более поздним культурам Мексики.

Вопрос о происхождении ольмекской цивилизации оставался открытым в течение еще почти двух десятков лет. По мере того как археологи обнаруживали все новые и новые ольмекские материалы, у них оставалось все меньше сомнений в том, что открыта неизвестная ранее цивилизация. Правда, не было ясности с ее датировкой. Но вот в середине 1950-х годов группа археологов во главе с Филипом Друкером и Робертом Хейзером предприняла новые раскопки в Ла-Венте. Ими было найдено множество разнообразных предметов ольмекской культуры, что дало возможность получить более ясное представление о ее облике. Особую важность представлял тот факт, что археологи получили в свои руки органические материалы, которые можно было датировать радиоуглеродным методом.

Результаты этих исследований, опубликованные в 1957 г., показали, что ольмекская цивилизация значительно древнее классической майяской: ольмеки создали свою сложную культуру по меньшей мере за восемь веков до христианской эры. Итак, прав оказался все-таки Стирлинг, а не его оппоненты.

Прежде чем перейти к изложению современного состояния наших знаний об ольмекской цивилизации и ее эволюции, мы хотели бы обратить внимание читателя еще на одно событие, явившееся важной вехой на пути воссоздания этой древней цивилизации. Спустя более 30 лет после того, как Стирлинг нашел при раскопках в Трес-Сапотес фрагмент Стелы «С», в поле был найден еще один фрагмент этого памятника, содержавший остальную часть надписи, которую Стирлинг датировал 31 г. до н. э. Это был полный триумф ученого: остальная часть надписи оказалась именно такой, какую он и предсказывал!

История открытия ольмекской цивилизации весьма поучительна. Помимо всего прочего, она показывает, что крупные археологические открытия возможны даже в середине XX века и что «интеллектуальная стойкость» точки зрения меньшинства в археологическом сообществе может, несмотря на первоначальное неприятие, привести в конце концов к ее признанию.

Со времен открытий, сделанных Стирлингом и его коллегами, наши знания о цивилизации ольме. ков значительно расширились благодаря работам других исследователей. Среди этих работ в первую очередь следует отметить осуществленные не так давно М. Д. Ко археологические раскопки на очень важном поселении Сан-Лоренсо-Теночтитлан, а также другие раскопки на ольмекских и связанных с ними поселениях в горных областях Мексики. Раскопки Ко в Сан-Лоренсо, расположенном в 64 км от Мексиканского залива у одного из притоков реки Кацакоалькос, позволили получить представление о физическом плане, культурных достижениях и археологической периодизации этого древнего ритуального центра.

Сан-Лоренсо был впервые заселен около 1500 г. до н. э. Собственно говоря, он состоит из трех лежащих рядом поселении, из которых Сан-Лоренсо — самое крупное. Оно находится на огромной искусственной платформе, что само по себе выдающееся архитектурное достижение, свидетельствующее о том, какая огромная затрата человеческого труда была произведена ольмеками для строительства и украшения своих ритуальных центров. Сам Сан-Лоренсо — это не город. Вообще у нас нет никаких данных, свидетельствующих о существовании в ольмекскую эпоху настоящих городов. Подобно Ла-Венте и Трес-Сапотес, Сан-Лоренсо был ритуальным центром, который, в отличие от ранних ближневосточных городов или более поздних городов Мезоамерики, был достаточно однороден и не густо населен. Основная масса населения, обеспечивавшая центр, — земледельцы, выращивавшие продовольственные культуры, чтобы прокормить себя и живших в самом, центре правителей, — жила в окрестностях. Около 1000 г. до н. э. общая численность населения Сан-Лоренсо-Теночтитлана, вероятно, не превышала нескольких тысяч человек. Помимо выращивания сельскохозяйственных культур, земледельцы выполняли также сезонные работы: помогали строить центр и обеспечивали транспортировку камня, который шел на сооружение па* мятников. Правители-жрецы, надзиравшие за этими работами, жили в центрах вместе с семьями, слугами и небольшим числом ремесленников.

Археологи почти единодушно придерживаются мнения, что ольмекская цивилизация была теократией: земледельцы содержали своим трудом правителей, поставляя в центр излишки своей продукции и выполняя различные работы, а взамен получали гарантию того, что ритуалы, совершаемые жрецами в центрах, помогут обеспечить им хоть какую-то личную безопасность[41]. Ольмекские жрецы создали своеобразную религию и сложную иконографию, в центре которой было несколько богов. Правда, самое заметное место в ольмекской иконографии принадлежит все-таки одному богу — богу-ягуару: его изображения безусловно доминируют в искусстве ольмеков.

Наиболее известный атрибут ольмекской цивилизации — гигантские каменные головы, найденные в Сан-Лоренсо, Ла-Венте и Трес-Сапотес. Они свидетельствуют о том, что ольмеки были искусными мастерами. Базальт, из которого сделаны эти головы, добывался в горах Туштлы, удаленных на добрую сотню миль от тех мест, где они были обнаружены археологами. Перемещение многотонных базальтовых блоков на такое расстояние требовало не только огромных физических усилий, но и соответствующей организации этих усилий с помощью умелого управления. И хотя ольмекская цивилизация не была городом-государством, ее правители-жрецы обладали большой властью.

Керамика, найденная в Сан-Лоренсо в слоях первоначального обитания, очень напоминает керамику того же периода, обнаруженную в земледельческих поселениях на тихоокеанском побережье и в ряде горных районов. В этот период Сан-Лоренсо, по-видимому, представлял собой земледельческую общину, сходную с общинами горных и приморских областей. Однако менее чем через 300 лет положение коренным образом изменилось. Сначала в Сан-Лоренсо, а вскоре и на других поселениях появляются атрибуты ольмекской цивилизации, в том числе массивные постройки и высеченные из камня большие скульптуры в типично ольмекском стиле[42]. Такое, на первый взгляд внезапное, появление сложного общества на побережье Мексиканского залива привело, как мы увидим, к возникновению разнообразных гипотез об истоках и путях образования ольмекской цивилизации.

Думается, что ее возникновение и развитие будет легче рассматривать, поставив перед собой четыре общих вопроса: 1) Что привело к зарождению ольмекской цивилизации, или, точнее, где следует искать ее истоки? 2) Как ольмекская культура выросла в крупную цивилизацию? 3) Какова была, природа ольмекского общества и каким образом оно распространило свое влияние (между 1200 и 600 гг. до н. э.) на обширную географическую территорию? 4) Какие связи существовали у ольмеков с современными культурами горных районов — теми самыми культурами, из которых впоследствии выросли великие города-государства?

Проблема происхождения культуры и ее атрибутов всегда была одной из главных в археологии. И хотя она продолжает живо интересовать археологов, ее фокус несколько сместился по сравнению с теми временами, когда последователи В. Г. Чайлда стремились найти тот центр, где началась «неолитическая революция». Сегодня археологов интересует не только место или время появления того или иного предмета, стиля или идеи; они хотят знать и то, как это нововведение стало составной частью данной культуры. Независимо от того, где впервые появилось то или иное новшество, ученых занимает вопрос, почему оно получило признание и какие процессы этому способствовали. Относительно ольмекской цивилизации оба вопроса — о ее истоках и о процессах складывания — остаются открытыми для самых разных умозрительных построений. Рассмотрим сначала, какие предпринимались попытки ответить на первый вопрос.

С точки зрения археологии, ольмекская цивилизация возникла около 1200 г. до н. э. — внезапно и уже в сравнительно хорошо развитой форме. Как говорилось выше, мы почти ничего не внаем о том, что ей предшествовало. Судя по всему, подъему ольмеков не предшествовала какая-либо длительная последовательность постепенных культурных изменений на равнинах, лежащих у побережья Мексиканского залива. Если эволюция этой цивилизации не происходила в том районе, где она позднее достигла расцвета, то возникает вопрос: где же находятся ее истоки? Может быть, элементы ольмекской цивилизации развились где-то в ином месте и были привнесены в Мексику извне? Отвергая гипотезы об ее «импорте» с Атлантиды или из космоса как абсолютно ни на чем це основанные и потому не заслуживающие внимания, мы склонны считать, что некоторые другие гипотезы, например гипотеза о проникновении в Мезоамерику идей, художественных стилей и их носителей с Дальнего Востока, не следует отвергать с той же категоричностью. Так, трудно не обратить внимания на некоторое сходство между ольмекским и китайским искусством. Но поскольку нет никаких фактических данных о реальных связях или контактах, идея проникновения в Мезоамеририку культур «из-за моря» должна рассматриваться — во всяком случае пока — лишь как предположение.

Более сильными аргументами подкреплена гипотеза, связывающая ольмеков с древними культурами Южной Америки. Среди возможных «кандидатов» называют чавинскую цивилизацию перуанских нагорий. В искусстве этой цивилизации, приблизительно одновременной ольмекской, распространен мотив фигуры животного из семейства кошачьих, весьма напоминающего ольмекского ягуара. Но, за исключением этого, нет никаких данных, которые позволили бы связать обе цивилизации напрямую. Правда, профессор Дональд Лэтрап, отталкиваясь от этой гипотезы, высказал предположение, что чавинская и ольмекская цивилизации имели общего предка на южноамериканских равнинах. Как указывалось выше, археологические находки свидетельствуют о том, что во II тысячелетии до н. э., перед самым подъемом ольмеков, происходил приток потребителей маниоки из северных областей Южной Америки в Мезоамерику… Этот факт придает некоторую достоверность гипотезе Лэтрапа, хотя, конечно, она еще нуждается в дополнительной проверке.

Итак, несмотря на некоторые факты, подтверждающие гипотезу о зарождении ольмекской цивилизации за пределами тяготеющих к побережью Мексиканского залива низменностей, окончательные выводы делать пока преждевременно. При отсутствии убедительных контраргументов наиболее правильным представляется вывод о том, что ольмекская цивилизация имеет местное происхождение и складывалась на территории Мексики. Однако вывод о местном происхождении еще не дает ответа на основной вопрос: где искать истоки ольмекской цивилизации — на мексиканских равнинах или на мексиканских нагорьях? Именно этот вопрос расколол ряды археологов — исследователей Мезоамерики на два лагеря — сторонников «нагорной» и «равнинной» гипотез, причем раскол этот был обусловлен глубокими теоретическими расхождениями.

«Нагорная» гипотеза утверждает, что такие важные культурные достижения, как возникновение земледелия, появление оседлоземледельческих поселений и зачатков сложно организованных обществ, — все это продукты развития общин, населявших предгорные и горные области. Одним из самых стойких приверженцев этой гипотезы в последние годы стал археолог Уильям Т. Сандерс. В серии своих публикаций по этому вопросу Сандерс и его коллеги, в частности Барбара Прайс, утверждают, что полузасушливые, совершенно изолированные горные долины обеспечивали надлежащий природный фон и давали необходимые стимулы тем культурно-эволюционным изменениям, которые в конечном счете привели к образованию городской цивилизации в Мезоамерике [171].

Концепция «нагорной» школы восходит к выдвинутой еще в начале текущего столетия теории Герберта Спиндена, согласно которой сравнительно суровые природные условия мезоамериканских нагорий, вынуждая людей искать новые средства для поддержания своего существования, дали первоначальный толчок возникновению земледелия и, в конечном итоге, цивилизации. Стремление сделать полузасушливые горные долины более пригодными для земледелия побуждало людей строить общественные ирригационные системы. Кроме того, для эксплуатации местных ресурсов и обмена их на другие необходимые материалы, имевшиеся в соседних долинах, нужна была какая-то политическая организация. Короче говоря, сами природные условия горных и предгорных районов вынуждали людей вырабатывать элементы сложного общества, для того чтобы обеспечить существование своим численно возраставшим коллективам.

Сторонники «нагорной» гипотезы искали истоки происхождения ольмекской цивилизации в таких горных долинах, как Техуакан и Оахака, и, надо сказать, не без оснований. Дело в том, что археологические данные действительно подтверждают, что переход к земледелию и оседлой деревенской жизни впервые произошел в горных и предгорных областях, причем к 1000 г. до н. э. там появились первые ирригационные системы. Многочисленные находки в горных районах широкого ассортимента ольмекских изделий, каменных изваяний, а также открытие там других поселений, связанных с ольмекской культурой, — все это как будто поддерживало «нагорную» гипотезу. Впоследствии, однако, выяснилось, что эти находки и эти поселения либо вообще не поддаются датированию, либо относятся не к началу ольмекской цивилизации, а к более позднему времени. В этой связи важное значение имеют исследования Кента Флэннери и его коллег в долине Оахака, публикация которых только началась. Надо полагать, что результаты указанных исследований позволят внести ясность в эти вопросы.

Согласно уже вышедшим в свет публикациям, первое общественное сооружение в Оахаке — внушительных размеров платформа — датируется 1350 г. до н. э. [69; 70], из чего следует, что усложнение социополитической организации Оахаки началось еще до возникновения ольмекской цивилизации. Однако несомненные свидетельства быстрого количественного роста и расширения масштабов общественного строительства, а также широкой торговли и накопления экзотических материалов относятся только к периоду с 1150 по 850 г. до н. э. (поселение Сан-Хосе-Моготе). Весьма вероятно, что этот прогресс стимулировался контактами с ольмекской системой, развитие которой шло еще более быстрыми темпами.

Есть еще одна «нагорная» гипотеза, согласно которой родина ольмеков находилась в горах Туштлы, протянувшихся вдоль побережья Мексиканского залива. В пользу этой гипотезы говорят следующие факты. Во-первых, научные анализы показали, что базальтовые глыбы, из которых высечены гигантские каменные антропоморфные головы и другие ольмекские памятники, происходят из гор Туштлы. Во-вторых, эти горы находятся сравнительно недалеко от «сердца» ольмекской цивилизации, всего в 160 км от ее ритуальных центров. И в-третьих, главная пирамида Ла-Венты имеет желобчатую форму и напоминает гору. Некоторые ученые полагают, что это сооружение, возможно, является имитацией горы — прежней родины ольмеков. К сожалению, вулканическая природа гор Туштлы весьма затрудняет проведение там археологических работ, поэтому об их доколумбовом прошлом пока мало что известно. В общем, вторая «нагорная» гипотеза должна быть оставлена в стороне до лучших времен.

Если «нагорные» гипотезы иногда кажутся достаточно убедительными, то сторонники «равнинной» школы тоже приводят веские доводы в пользу своей точки зрения. Их основной аргумент сводится к тому, что, хотя первые прогрессивные сдвиги в направлении развития цивилизации произошли действительно в горных и предгорных районах, нет никаких доказательств того, что первые результаты этих сдвигов были сначала реализованы именно там, а не в равнинных районах. «Равнинную» школу связывают с именем покойного Карла Зауэра, географа из Калифорнийского университета в Беркли. Его идеи были поддержаны Ко и другими археологами, проводившими исследования в равнинных районах тихоокеанского побережья и на побережье Мексиканского залива.

Основной принцип, на который опираются в своих рассуждениях приверженцы «равнинной» теории, заключается в том, что в равнинных областях с их богатой тропической растительностью человеческому коллективу относительно просто добывать необходимую пищу на сравнительно небольшой территории. Это облегчает жизнь и оставляет время на другие занятия и эксперименты со средой обитания, которая длительное время действительно могла способствовать образованию и развитию более сложных социальных форм.

Хотя жители нагорий занимались земледелием за много тысяч лет до возникновения ольмекской цивилизации около 1200 г. до н. э., а оседлые деревенские поселения появились к началу III тысячелетия до н. э., с 2500 по 1500 г. до н. э. в горных областях, по-видимому, не произошло каких-либо крупных сдвигов в сторону развития сложных обществ, В этот период времени в равнинных районах, судя по всему, тоже не произошло радикальных перемен в жизни общества. Люди жили, по-видимому, в оседлых селениях. Керамика, часто рассматриваемая как примета оседлости, была распространена на равнинах тихоокеанского побережья Мексики уже в 2300 г. до н. э. Эта грубая керамика напоминает самую раннюю керамику Техуаканской долины, датируемую тем же временем. Возможно, после 2000 г. до н. э., благодаря проникновению человеческих коллективов и идей из низменных областей Южной и Центральной Америки, одним из основных продуктов питания для народов тихоокеанского побережья стала маниока, что вызвало определенные изменения в экономической жизни, но, видимо, не затронуло социальную структуру. Толчок к этим изменениям был дан жителями горных районов.

Распространение маиса из горных областей на равнины приблизительно в начале II тысячелетия до н. э., вероятно, дало начальный импульс тем процессам, которые в конечном счете привели к подъему ольмекской цивилизации около 1200 г. до н. э. В новых природных условиях на равнинах, горный маис, очевидно, подвергся серии генетических мутаций, в результате которых початок маиса сильно увеличился в размерах. В свою очередь, эта новая продовольственная культура дала возможность производить такое количество пищи, которое обеспечивало развитие более сложного общества в равнинных районах.

«Равнинная» гипотеза зарождения ольмекской цивилизации, кажется, не лишена правдоподобия. К сожалению, у нас нет достаточно ясной археологической картины, которая позволила бы напрямую связать происходившие на тихоокеанском побережье эволюционные процессы с подъемом ольмекской цивилизации на побережье Мексиканского залива. Непосредственно над раннеземледельческими поселениями на тихоокеанском побережье не обнаружено никаких материальных остатков ольмекской культуры. На побережье Мексиканского залива под ольмекским слоем также не выявлено нижних слоев ранних деревень. И все же, учитывая то, что нам теперь известно, будет логично сделать допущение (пусть и не в полной мере убедительное), что эволюционные процессы, происходившие на тихоокеанском побережье, заложили основы для возникновения ольмекской цивилизации на побережье Мексиканского залива. Триста лет — с 1500 по 1200 г. до н. э. — были достаточно продолжительным отрезком времени для эволюции различных аспектов ольмекской цивилизации.

Если вопрос об исконной территории происхождения ольмекской цивилизации продолжает носить характер гипотетических построений, то о факторах ее развития мы имеем еще более смутное представление. На этот счет существует три основные гипотезы.

Согласно первой гипотезе, главным фактором, способствовавшим подъему ольмекской цивилизации, было развитие торговли. По мнению одного из ведущих сторонников этой гипотезы, профессора Уильяма Ратджи, образованию сложных обществ способствовала жизненно необходимая потребность в сырьевых материалах [161]. На побережье Мексиканского залива не было залежей обсидиана, соли и твердого камня — материалов, имевшихся в близлежащих горных районах. Более того, залежи целого ряда других материалов, в которых нуждались ольмеки, например базальта, нефрита и ильменита, были в более гористых районах. Не подлежит сомнению, что обменная торговля этими и другими подобными товарами занимала важное место в жизни ольмеков. Как считает Ратджи, она также сыграла основную роль в подъеме их цивилизации. Потребность в сырьевых материалах стимулировала рост местной элиты, которая организовывала торговые экспедиции и контролировала обмениваемые товары и их распределение. Это, в свою очередь, влекло за собой неравенство в распределении богатств и классовое расслоение общества.

Некоторые археологи выдвигают более традиционное, чем у Ратджи, объяснение причин подъема ольмекской цивилизации. Указывая на то, что реки ольмекской зоны, например Коацакоалькос близ Сан-Лоренсо, периодически выходят из берегов, Ко и другие археологи считают, что образующиеся по краям этих рек плодородные прирусловые валы позволяют получить излишки земледельческой продукции. Проводя параллель между ситуацией в ольмекской зоне и той огромной ролью, какую играла долина Нила в возникновении египетской цивилизации, Ко и его единомышленники выдвинули гипотезу, согласно которой этот прибавочный продукт и был тем фундаментом, на котором строилась цивилизация ольмеков. Как и в ближневосточном регионе, о котором шла речь в главе 3, владение этими высокопродуктивными землями или контроль над ними послужил, по-видимому, основой классового расслоения, характерного для развитой цивилизации. Лица, контролировавшие прирусловые земли, могли, пользуясь своим положением, сосредоточивать в своих руках больше богатств по сравнению с рядовыми земледельцами, а также использовать эти богатства для накопления товаров или организации торговых экспедиций, что, в свою очередь, способствовало выделению таких людей в элитарную группу, обладающую богатством и властью.

В центре третьей гипотезы о причинах подъема ольмекской цивилизации лежит роль религиозной идеологии, без сомнения представлявшей очень важный аспект этой культуры. Профессор Гордон Уилли, например, считает, что характерный для ольмекской культуры художественный стиль является материальным отражением господствовавшей в ольмекской зоне системы религиозных верований, которая способствовала объединению различных народов этой зоны. Он отмечает, что «подобно тому, как взаимный обмен предметами, растениями и техническими приемами в свое время подготовил переход к оседлоземледельческому хозяйству, общая идеология, расширяя эффективное социальное поле, привела к порогу цивилизации» [207, с. 9—10]. Расширение эффективного социального поля, по-видимому, стало той общей базой, на которой происходило объединение сначала отдельных лиц, затем общественных групп и, наконец, местных обществ для координации своих усилий в широком, как никогда ранее, масштабе.

Теория Уилли получила дальнейшее развитие в трудах других ученых. Например, профессор Роберт Дреннан связывает переход к оседлоземледельческому образу жизни и разнообразные социальные последствия этого события с идеологическими факторами. Он полагает, что восприятие новых социальных правил и установлений стало возможным благодаря тому, что все большее значение приобретали ритуалы «освящения», способствовавшие утверждению возникающих моделей общественно-политической организации. Широкая торговля экзотическими материалами, бурно развернувшееся строительство, сложная иконография — все это, по схеме Дреннана, было частью ритуального освящения нового общественного порядка у ольмеков.

Майкл Ко также полагает, что прибавочный сельскохозяйственный продукт и идеологические взгляды — вещи не столь уж несовместимые и что, анализируя причины подъема ольмеков, их следует рассматривать в совокупности: «Допустим, вождь какой-то племенной группы времен, предшествовавших Сан-Лоренсо, решает увековечить себя и своих, выдающихся предков возведением высеченных из базальта памятников. Допустим, он решает, что эти памятники должны стоять на специально для этого построенной холмообразной платформе, которую видно издалека. Чтобы получить базальт, ему придется выйти за пределы территории обитания своего племени и, если потребуется, прибегнуть к насилию для завоевания чужой территории. Ему придется организовать людей для выполнения необходимых работ на новой территории. Он располагает достаточным количеством пищи, чтобы накормить тех, кто работает на его зародышевое государство, и уплатить им за работу. Когда его вождестская линия родства со временем преобразуется в династическую линию, побережья Мексиканского залива становится уже недостаточно для удовлетворения социальных и ритуальных потребностей ольмекской державы, и тогда начинается завоевание более отдаленных земель. И в этом случае войско снабжается достаточным количеством транспортируемой пищи, точно так же как в гораздо более позднюю эпоху благодаря «чинампам» ацтекские армии смогли осуществлять завоевание Мексики «на сытый желудок» [40, с. 126–127].

Что послужило решающим толчком к подъему ольмекской цивилизации — развитие торговли, неодинаковая продуктивность земледелия, развитая система религиозных верований или же какие-то другие факторы, — этого мы пока не знаем. Без новых широких исследований вряд ли удастся установить истину. И все же некоторые из упомянутых выше идей, в частности те из них, которые касаются роли торговли на дальние расстояния, думается, могут проложить путь к будущим успехам в решении этой проблемы.

Подобно вопросам об истоках ольмекской цивилизации и ее эволюции, вопрос о ее экспансии также не поддается простому объяснению. Совершенно бесспорно одно: экспансия ольмеков шла очень быстро. С 1000 по 800 г. до н. э. ольмекское влияние явственно ощущалось в нескольких отдаленных районах: на южном рубеже Мезоамерики — в Сальвадоре, Гондурасе и Коста-Рике, на равнинах и нагорьях Гватемалы и на мексиканских нагорьях — от долины Мехико до долины Оахака.

Существуют три гипотезы, объясняющие экспансию ольмеков с их исконной территории на побережье Мексиканского залива. Первая рассматривает ольмекскую цивилизацию как государство, экспансия которого приняла форму образования империи. Вторая видит в ней стратифицированное общество, элита которого установила и поддерживала экономические связи в виде торговли с целым рядом горных общин Мезоамерики. Третья гипотеза рассматривает экспансию ольмекской цивилизации как явление религиозное по сути, мотивировке и характеру проявления. Разумеется, есть также ученые, считающие ольмекскую экспансию следствием всех перечисленных факторов. Среди археологов — исследователей Мезоамерики в настоящее время безусловно доминирует вторая гипотеза, согласно которой причину ольмекской экспансии следует искать в развитии торговых связей. В пользу этой гипотезы говорит большая часть имеющихся в нашем распоряжении данных.

Взгляд на ольмекскую цивилизацию как на государственное образование подкрепляется лишь скудной археологической информацией[43]. Как мы видели, число главных ольмекских центров невелико, и все они имеют сравнительно небольшие размеры и несложную организацию. Ольмекских городов не существует. Нет и каких-либо физических признаков существования сложного бюрократического аппарата, необходимого для координации государственных функций. Кроме того, характер ольмекского присутствия за пределами их исконной территории на побережье Мексиканского залива не дает оснований говорить ни о завоевании, ни о жестком политическом или экономическом контроле. Свидетельства контактов с ольмеками чаще всего выражаются в малочисленных предметах ольмекской материальной культуры, таких, как каменные изваяния, вырезанные из нефрита фигурки, или же в заимствованном у ольмеков («ольмекоидном») художественном стиле или типе керамики. Правда, на ольмекских памятниках встречаются изображения пленников, однако археологические материалы содержат лишь скудные указания на военные действия, военный аппарат или военные завоевания ольмеков.

Гипотеза о чисто религиозном характере ольмекской экспансии так же малоубедительна, как и гипотеза о завоеваниях. Как будет показано ниже, характер горных областей и поселений, испытавших на себе ольмекское влияние, в отличие от торговли и добычи полезных ископаемых, никак не согласуется с картиной обращения ольмекскими жрецами язычников в свою веру. Тем не менее религия могла служить одним из важных побудительных мотивов для восприятия ольмекского влияния окружающими народами.

Более вескими аргументами подкрепляется теория, согласно которой решающую роль в экспансии ольмеков сыграла потребность в сырьевых ресурсах. Следы присутствия ольмеков в виде скульптур, каменных изваяний, артефактов или символов можно обнаружить вдоль путей или на самих путях, по которым ольмеки совершали походы за нефритом, магнетитом, обсидианом и солью.

Если побудительным мотивом для экспансии ольмеков была потребность в обеспечении себя сырьевыми материалами, то каким образом они реализовали эту потребность: посылая своих людей добывать, а затем транспортировать сырье или же торгуя с определенными группами жителей горных районов, с которыми уже был установлен контакт? Этот вопрос влечет за собой другой: каков был характер взаимодействия между ольмеками и жителями горных районов? Носило ли это взаимодействие характер связей цивилизации и неразвитого общества, или же горные области были уже развитыми в культурном отношении? Можно найти примеры обоих типов взаимодействия, однако новые данные, в частности те, что получены в результате полевых исследований Кента Флэннери в долине Оахака и Дэвида Гроува на горном поселении Чалькацинго в Морелосе, свидетельствуют о преобладании взаимодействия второго типа. Эти же данные показывают, что ольмеки не добывали сырье сами, а обеспечивали себя им, ведя оживленный торговый обмен с обитателями горных селений.

Флэннери утверждает, что в долине Оахака и в других горных областях Мексики процессы формирования сложных культур шли одновременно с аналогичными процессами на равнинах, раскинувшихся вдоль побережья Мексиканского залива, т. е. в середине II тысячелетия до н. э. Хотя развитие горных областей шло медленнее, чем на равнинах, ко времени подъема ольмеков там уже сформировался или начал формироваться сложный социальный порядок. Когда ольмеки пришли в Оахаку, они встретили культуру пусть не столь развитую, как у них, но уже имевшую стратифицированное общество, готовое и способное вступить с ними в экономическое и политическое взаимодействие.

Цивилизация могла возникнуть в долине Оахака и в других горных областях и без экономического стимулирования со стороны ольмекской культуры. Действительно, горные области находились в сфере влияния ольмеков совсем недолго, однако экономические потребности ольмекского общества, безусловно, способствовали быстрому подъему оахакского общества. Ирония жизни состоит в том, что в процессе добывания материалов, которые привели их к процветанию, ольмеки сами приближали свой закат. Оахакцы, контролировавшие сырьевые ресурсы горных областей и обладавшие, благодаря ирригации, мощным потенциалом для интенсивного развития земледелия, имели более благоприятные условия для формирования сложного общества по сравнению с обитателями прилегающих к заливу низменностей. Получив от ольмеков стимул к дальнейшему экономическому и политическому развитию, оахакцы смогли за короткий промежуток времени вытеснить их.

К середине I тысячелетия до н. э. оахакцы, судя по всему, смогли установить контроль над торговыми путями, когда-то проложенными ольмеками. Около 600 г. до н. э. был основан Монте-Альбан — вероятно, древнейший в Мезоамерике городской центр. Он играл роль ядра, вокруг которого формировалась оахакская государственность. По мере того как оахакцы становились сильнее, наращивая свою экономическую мощь, могущество ольмеков, наоборот, ослабевало. После сравнительно недолгого периода расцвета их крупнейшие центры — Сан-Лоренсо, Ла-Вента и Трес-Сапотес — пришли в упадок, потеряв былое значение. Около 900 г. до н. э. Сан-Лоренсо был фактически разрушен — многие его памятники были изуродованы или разбиты. И хотя люди продолжали там жить, Сан-Лоренсо явно потерял свою былую славу. В Лa-Венте строительство прекращается около 600 г. до н. э. — очевидно, к этому времени относится ее запустение. Хотя о Трес-Сапотес мы знаем меньше, он, по-видимому, оставался заселенным на протяжении всего I тысячелетия до н. э. Но свое былое значение он, несомненно, тоже уже утратил.

К 600–400 гг. лучшая пора ольмекской цивилизации была позади. Несмотря на то что расцвет ее длился совсем недолго, влияние ольмекской цивилизации на последующее экономическое, политическое, религиозное и художественное развитие Мезоамерики трудно переоценить. Созданная ольмеками модель культуры заложила основу для последующего развития мезоамериканской цивилизации. Она оказала также прямое стимулирующее воздействие на культурно-эволюционное развитие многих районов Мезоамерики, включая Оахаку, Центральную Мексику, Исапу, горную Гватемалу и майяские низменности. Хотя хронологически оахакская культура сформировалась раньше, чем в других районах, последние тоже начали бурно развиваться в эту пору. Теперь мы переходим к рассмотрению событий, происходивших приблизительно в одно и то же время в различных районах Мезоамерики, — становлению и развитию культуры майя в низменных лесных областях и подъему великого города Теотихуакана в горах Центральной Мексики.

Майя

Около 300 г. до н. э. в географической области, примыкающей к ольмекским равнинам, на территории, охватывающей часть современной Мексики, Гватемалу, Белиз (Британский Гондурас) и Гондурас, начала складываться великая цивилизация. Здесь народ майя построил несколько величественных ритуальных центров, выразительные руины которых хорошо сохранились, несмотря на разрушительное действие времени и природной стихии. В результате раскопок в этих центрах археологи получили обильный материал, свидетельствующий о выдающихся художественных и интеллектуальных достижениях древних майя. Тот, кто видел такие майяские города, как Тикаль или Копан, не может не поразиться удивительному мастерству их строителей — архитекторов и скульпторов. Майя добились также крупных успехов, в сфере письменности, в астрономии, в изготовлении керамики и работе по камню, а также в экономической, социальной и религиозной организации [167].

Изучение цивилизации майя ставит перед нами множество вопросов: что привело к расцвету этой цивилизации на южных равнинах? Как функционировали ритуальные центры майя? Чем была вызвана внезапная гибель классической майяской цивилизации в конце VIII в. н. э.? Чем объясняется ее последующее возрождение в Чичен-Ице и, позднее, в Майяпане на северных равнинах? Дальнейшие страницы будут посвящены краткому разбору предложенных археологами ответов на эти вопросы.

Майяские равнины можно разделить на две основные природные и культурные зоны. Южные равнины заняты влажнотропическими лесами с разбросанными среди них травянистыми степями (саваннами) и болотами. Здесь выпадает сравнительно большое количество осадков: в среднем от 60 до 90 дюймов в год. Климат северных равнин более сухой; лесов здесь меньше и деревья более низкорослые.

Предки людей, создавших цивилизацию майя, впервые заселили эти места еще во II тысячелетии до н. э. [84]. Однако наши первоначальные точные знания о ранних обитателях этих равнин относятся приблизительно к 800 г. до н. э. — времени, которое археологи называют средним доклассическим периодом. Ученые считают, что в этот период произошло увеличение численности населения благодаря миграциям: одна группа предков майя пришла сюда, вероятно, с юга, из горной Гватемалы и Сальвадора, другая — из соседних низменностей Табаско на побережье Мексиканского залива.

Первая группа, пришедшая из горных районов Сальвадора и Гватемалы, по-видимому, испытала некоторое влияние ольмекской культуры в период ее расцвета. Представители этой группы обитали вдоль важных торговых путей, по которым шла транспортировка редких камней, и в их культуре заметно ольмекское влияние. Если иммигранты из Сальвадора испытали на себе сильное ольмекское влияние, то переселенцы из Табаско, видимо, были частью изначального ольмекского населения.

Причина этих миграций до сих пор не вполне ясна. Не исключено, что покинуть исконные места обитания часть ольмекских земледельцев вынудили давление избытка населения или какие-то политические волнения. Судя по тому, что некоторые из первых поселений расположены по берегам реки, эти ранние переселения происходили по воде. Несмотря на то что переселенцы сами были носителями ольмекской культуры, они принесли с собой очень мало предметов данной культуры, поэтому интерпретация их воздействия на развитие культуры майя представляет такую же трудность, как и объяснение самой причины их переселения.

Ранние поселения майя представляли собой небольшие поселения с числом жителей менее ста человек. На протяжении тысячелетия, по мере адаптации майя к природным условиям равнинной местности и развития их земледелия, количество поселений росло, размеры их постепенно увеличивались, а структура все более усложнялась. Одна из первых новых особенностей, фиксируемых археологическими памятниками, — это появление культовой архитектуры: больших платформ, вероятно, культового назначения, а также небольших храмов, что свидетельствует о возрастании роли религии в древнемайяском обществе.

К началу позднего доклассического периода (300 г. до н. э.) относится появление относительно больших по размерам ритуальных центров. Такой центр — отличительная особенность культуры майя. Строго говоря, его (как и ольмекские центры) нельзя назвать городом. Хотя центр состоял из целого ряда больших и разнообразных зданий, население его не было многочисленным. Это даже дало некоторым ученым повод назвать майяские центры «пустыми городками». Постоянное население «городков» состояло в основном из жрецов, их слуг и небольшого числа ремесленников. Жрецы жили в больших домах или дворцах в самом центре и вокруг него. Основная масса рядовых земледельцев-общинников жила в гораздо более скромных деревянных и тростниковых домах в окрестностях «городка». Исходя из исторических и современных аналогий, ученые предполагают, что в определенные периоды года, по случаю больших религиозных праздников, таких, как праздник сева, земледельцы стекались в эти религиозные центры, чтобы принять участие в религиозных церемониях или просто присутствовать на них. В другие периоды года некоторых земледельцев призывали в центры на строительство новых храмов, посвященных богам, и дворцов, предназначенных для их земных представителей — жрецов.

Компенсация, получаемая земледельцами от жрецов, была, конечно, не столь осязаемой по сравнению с услугами, которые они оказывали последним. В обмен на пищу и труд земледельцы получали психологическую и духовную безопасность и возможность жить в упорядоченном мире. Очевидно, этого оказалось достаточно. Занятие земледелием на тропических майяских низменностях было делом рискованным, если не сказать больше: даже незначительные отклонения в сроках наступления сезона дождей или, наоборот, сухого сезона могли привести к гибели урожая. Религия древних майя помогала земледельцам справляться с превратностями жизни: они верили, что если богов как следует умилостивить, то урожай будет хорошим — как и жизнь в целом.

По мнению археолога профессора Уильяма Хэвиленда, именно централизующая роль религии привела к возникновению цивилизации майя. Религиозные центры, говорит он, как- магнит притягивали к себе окрестных жителей. Чтобы прокормить растущее население, сосредоточенное вокруг центров, потребовалась интенсификация земледелия, которая в конечном счете и привела к образованию сложного государства. Хэвиленд считает, что уже в 200 г. до н. э. в Тикале началось превращение «пустых» ритуальных центров в поселения компактного типа — городские центры.

Хотя начальным фактором в деле притяжения земледельцев к ритуальным центрам был, надо полагать, фактор религиозный[44], существенную роль в этом отношении сыграли и экономические причины. Жрецы нуждались в ремесленниках для строительства храмов, посвященных богам, а также для изготовления украшений, которые жрецы надевали на себя во время больших празднеств. Следует, однако, отметить, что майяские равнины были лишены многих полезных ископаемых, в том числе почти всех разновидностей твердого камня.

За такими материалами, как нефрит или обсидиан для ожерелий, браслетов, серег и других украшений или предметов культа, приходилось отправляться за многие сотни миль в горные районы и оттуда доставлять их в ритуальные центры на майяские равнины. Благодаря этому люди, занятые в торговле, тоже «притягивались» к центрам.

Насколько существенной была роль торговли в подъеме ритуальных центров майя? Отталкиваясь от своей же гипотезы о происхождении ольмекской цивилизации, профессор Ратджи выдвинул идею, согласно которой основной причиной подъема цивилизации майя была потребность в таких материалах, как обсидиан, соль и твердый камень для зернотерок, — потребность, которую можно было реализовать только путем обменной торговли. Он полагает, что для привлечения торговцев из горных районов равнинные поселения вроде Тикаля, расположенные довольно далеко от горных месторождений полезных ископаемых, стремились сделать свои центры еще более привлекательными. Для этого надо было вести широкое строительство, что вынуждало жрецов привлекать в свои центры все большее число работников и ремесленников. Таким образом происходил непрерывный рост населения этих центров, приводивший, в свою очередь, к еще большему размаху строительства, дальнейшему росту населения и увеличению его плотности, углублению социальной дифференциации и специализации труда. Следствием всех этих процессов и было возникновение цивилизации.

Помимо идеологии и торговли, важную роль в складывании цивилизации майя играли, видимо, и другие факторы. Среди них далеко не последнее место принадлежит процессам аккультурации. Археологические исследования последних лет. подтвердили давно высказывавшиеся предположения о том, что появление классической цивилизации майя непосредственно предшествовало возобновлению контактов между горной Гватемалой и майяскими равнинами [78; 41; 134; 158]. В результате этих контактов в равнинные области могло проникнуть иероглифическое письмо, возникшее ранее в горных районах, а также новый художественный стиль. Пока еще далеко не ясно, какой характер носили эти контакты и какую именно роль в подъеме классической цивилизации майя они сыграли, но вполне возможно, что их следует соотнести с существовавшими в ту пору активными торговыми связями между горными и равнинными областями.

Развитие цивилизации майя происходило не в изоляции. Многостороннее воздействие оказывали на нее события, происходившие в горных районах Гватемалы и Мексики. К их числу относится, в частности, образование Теотихуаканского государства, о котором пойдет речь ниже.

Каковы бы ни были основные и, бесспорно, не единичные факторы, способствовавшие возникновению и развитию цивилизации майя, мы совершенно точно знаем, что на южных равнинах она вполне сформировалась к 300 г. н. э.[45]. Помимо увеличения размеров ритуальных центров и роста их усложненности, еще ряд факторов позволяет определить майяскую культуру как цивилизацию. Это прежде всего иероглифическое письмо. Хотя его изобретателями были, вероятно, древние оахакцы, усовершенствовали его именно майя.

Майя воздвигали в своих ритуальных центрах скульптурные монументы-стелы с иероглифическими надписями. Иероглифический текст обычно относился к правителю-жрецу, чье изображение также присутствовало на памятнике. Текст мог содержать описание какого-либо исторического события или родословную лица, которому был посвящен данный памятник. Часто приводилась и дата смерти этого лица или его прихода к власти. Само лицо нередко изображалось при полных ритуальных регалиях (включая ушные и носовые украшения, браслеты, ожерелья, головной убор с перьями и церемониальный жезл — символ власти).

Еще одним выдающимся достижением майя были их познания в области движения планет и астрономии. Майяский календарь состоял из 365 дней и по точности не уступал календарям западного мира. Майя знали нуль и разработали арифметическую систему (основой которой было число 20, а не 10, как в нашей системе). Они умели чертить схемы движения Солнца, Луны, Венеры и других небесных тел и делать очень точные предсказания солнечных, и лунных затмений. Эти поразительные достижения, вероятно, были рождены потребностью предсказывать, в какое время года следует готовить почву для посевов, сажать растения и убирать урожай.

К сожалению, ученым пока не удалось полностью расшифровать систему иероглифической письменности майя. В отличие от древней египетской, письменность майя не имеет своего розеттского камня. Десятилетия упорного труда ушли на то, чтобы расшифровать также некоторые иероглифы, обозначающие отдельные поселения и некоторых правителей, и сравнительно небольшую группу иероглифов, обозначающих определенные действия, такие, как рождение, смерть и бракосочетание. Все это позволило получить внушительный объем информации, однако большая часть иероглифов майя все еще остается мучительной загадкой для маленькой группы ученых-энтузиастов, посвятивших свои жизни расшифровке древней письменности майя. Впрочем, достигнутые в последние годы успехи в дешифровке майяских иероглифов вселяют надежду на то, что в ближайшие годы произойдет решающий прорыв в этой области исследований[46].

Помимо достижений в сфере письменности, арифметической системы и календаря, классический период был отмечен также большими художественными достижениями. Майя выработали замечательный художественный стиль, нашедший проявление в самых разных произведениях искусства — огромных каменных изваяниях, лепных масках на фасадах зданий, ширмах из толченой коры и мелких украшениях из нефрита. Рисунки и узоры на майяских стелах столь замысловаты, что человеку, видящему их впервые, требуется приложить немалые усилия, прежде чем он начнет различать прекрасные в своей сложности изображения людей, животных или гротескных чудовищ.

Древние майя создали также примечательный архитектурный стиль, для которого характерны ступенчатые своды, а не истинные (или римские) арки. Они строили большие пирамиды с маленькими храмами на вершине, а также длинные, низкие, многокомнатные здания, часто называемые дворцами. Майя строили даже такие специализированные сооружения, как площадки для игры в мяч, бани и обсерватории. Древняя игра в мяч, распространенная у майя и других народов Мезоамерики, имела большое религиозное значение. В нее играли мячом из твердого каучука на специально для этого построенных площадках с параллельными боковыми сторонами.

Еще одним достижением майя классического периода была прекрасная расписная керамика. Некоторые сосуды покрывались полихромной — до шести цветов — росписью, изображавшей сцены религиозного или мифологического содержания. Возможно, такие сосуды изготавливались только в некоторых центрах. Образцами высокого ремесленного искусства служат цилиндрические вазы (часто с изображениями людей). Такие вазы обычно помещались в гробницы самых важных правителей.

Наконец, следует подчеркнуть, что майя добились всех своих поразительных технических и архитектурных достижений не прибегая к металлу; последний получил широкое распространение только в период после 900 г. н. э. Это значит, что майяская технология базировалась на применении каменных орудий. В свете этого факта достижения майя кажутся особенно поразительными. Представьте себе, например, расчистку полей под пашню от зарослей с помощью каменных топоров или вырубку, а затем высекание монументальной стелы с помощью каменных резцов. Оценивая сложность и красоту майяских произведений искусства, нужно помнить, какими орудиями они делались.

На протяжении всего позднего доклассического периода (300 г. до н. э. — 300 г. н. э.) происходило постепенное развитие всех атрибутов майяской цивилизации. Некоторые из них были изобретены самими майя, другие, например иероглифическое письмо, заимствованы ими у соседних народов, культурное развитие которых шло параллельно развитию цивилизации майя. Но и в этих случаях наиболее полного развития такие атрибуты достигали именно у майя, к 300 г. н. э. органическое сочетание всех этих атрибутов на таких поселениях, как Тикаль и Вашактун, породило отличительную по своим признакам культуру, названную археологами классической цивилизацией майя.

Раннеклассический период — это время расцвета теократии майя, сконцентрированной в описанных выше ритуальных центрах[47]. Археологи вскрыли десятки таких центров, имевших главные культовые зоны с храмами, дворцами, широкими платформами, высеченными из камня монументами и обширными открытыми площадями. В самих центрах или поблизости от них жили жреческая элита и чиновная знать, а также небольшое число слуг и мастеров-ремесленников, которые высекали из камня памятники, изготавливали украшения из нефрита и разнообразные предметы, служившие для удовлетворения прихотей элиты. Население большинства таких центров (за исключением Тикаля, который по размерам и численности населения уже превосходил все другие центры), вероятно, не превышало нескольких тысяч, считая и земледельцев. Живя в окрестностях центров, они обеспечивали их продовольствием и привлекались к работам по их содержанию и расширению. Жрецы и чиновники, управлявшие центрами, были тесно связаны между собой, хотя остается неясным, насколько далеко заходило переплетение их функций. Во всяком случае, эти люди были, несомненно, богаче земледельцев. Об этом можно судить по тому, что они жили в более просторных домах, в которых было больше разнообразной утвари и предметов, полученных путем обменной торговли с жителями соседних областей, и кроме того — по более богатым захоронениям.

К началу позднеклассического периода в развитии цивилизации майя появились определенные тенденции, которым предстояло коренным образом изменить очерченную выше картину майяского общества. Одним из факторов, способствовавших появлению новых тенденций, было падение к концу раннеклассического периода влияния Теотихуакана в зоне майя. Теотихуакан, крупнейший в древней Мексике великий город, находился в горной области, лежащей к северо-востоку от современного Мехико. Как будет подробнее показано ниже, в самом начале христианской эры этот городской центр распространил свое политическое, экономическое и религиозное влияние на многие районы Мезоамерики, включая майяские равнины. Город пришел в упадок в VIII в. н. э., но кризис начался столетием раньше: именно в ту пору Теотихуакан утратил свое влияние во многих районах, в том числе на майяских равнинах.

Это событие привело к образованию экономического вакуума, который, очевидно, попробовали заполнить майя классического периода. Можно предположить, что для этого элита майя попыталась максимально увеличить производство товаров, пользовавшихся наибольшим спросом, — полихромной керамики и изделий из нефрита. Для увеличения производства этих товаров необходимо было привлечь больше ремесленников. В Тикале в это время появляются целые ремесленные слободы. Для привлечения ремесленников и торговцев элита, по всей вероятности, старалась сделать свой центр более крупным, эффектным, поражающим воображение. С ростом численности той части населения, которая не занималась производством пищи, все более тяжелое бремя ложилось на земледельцев: помимо того, что они должны были наращивать производство пищи, они все чаще привлекались к строительству новых, более величественных храмов и дворцов.

Можно предположить, что рост непроизводительного сектора классического общества майя в ритуальных центрах и вокруг них дал толчок процессу, который за несколько столетий привел к упадку и гибели классической цивилизации майя. Используя системный подход для упорядочения разнообразной информации о гибели майяской цивилизации, археологи смогли намного яснее, чем раньше, увидеть, каким образом множество взаимосвязанных факторов, усиливая свое взаимодействие, привели к гибели этой цивилизации.

Чтобы понять, почему рост населения в ритуальных центрах и увеличение непроизводительного сектора привели в конце концов к гибели классической цивилизации майя, необходимо разобраться, что собой представляла система земледелия у майя.

В последние годы традиционные взгляды археологов на земледелие у древних майя подверглись серьезному пересмотру. Прежде считалось, что ранние земледельцы майя использовали переложную подсечно-огневую систему земледелия, пахотные участки расчищались путем вырубки больших деревьев каменными топорами и последующего сжигания отходов. Сельскохозяйственные культуры, главным образом маис, фасоль и тыква, высаживались между обгорелыми пнями с помощью деревянной копалки. Такие участки возделывались в течение приблизительно двух лет, после чего их оставляли под паром по меньшей мере на восемь лет. Затем снова проводилась расчистка выжиганием, и весь цикл повторялся. Таким образом, в каждый данный момент времени имелись большие неиспользуемые земельные площади.

Этот традиционный взгляд был основан на факте разбросанности поселений раннеклассического периода, а также на аналогиях с земледельческой практикой современных майя, живущих на полуострове Юкатан, в горной Гватемале и в Чьяпасе. Однако новые данные указывают на то, что хозяйственная деятельность классических майя отличалась гораздо большей сложностью, чем было принято считать раньше. Сильные аргументы в пользу хлебного ореха («рамона») как основного продукта питания жителей Тикаля, наличие разбитых на широкие грядки полей и террас на майяских низменностях, возможное использование периодически затопляемых водой заболоченных низин, так называемых «бахос», — все это свидетельствует о том, что, вопреки старым теориям, сельское хозяйство майя отличалось большим разнообразием. Правда, мы пока не знаем, когда именно началось выращивание различных культур и внедрение интенсивных методов земледелия. Мы не знаем также, насколько велики были региональные различия в низменных районах.

Археологические свидетельства показывают, что на протяжении доклассического и раннеклассического периодов для большинства майяских поселений, за исключением таких крупных, как Тикаль, была характерна большая разбросанность населения. Поселенческую модель этого типа часто соотносят с подсечно-огневой системой земледелия, практиковавшейся на майяских равнинах. Вполне возможно, что подобная модель «разбросанного поселения» с почти пезаселенным ритуальным центром, вокруг которого разбросаны крестьянские хижины, была типичной для доклассического и раннеклассического периодов цивилизации майя. В отношении некоторых менее крупных поселений эта модель, вероятно, сохранялась даже в позднеклассический период. Было высказано предположение, что ее следует считать «приватной» (двухступенчатой) поселенческой моделью, о которой шла речь в главе 3. Была также высказана гипотеза о том, что на майяских равнинах существовали четыре региональные столицы, осуществлявшие контроль над другими, менее значимыми, поселениями этих районов. Тем не менее вопрос о том, какова была на самом дело природа политической организации майя, остается открытым и требует дополнительных исследований [67; 83; 132; 133].

По изложенным выше причинам система поселений вокруг более крупных центров начала изменяться к началу позднеклассического периода (ок. 600 г. н. э.). В крупнейшем центре классической цивилизации майя — Тикале — этот процесс начался, вероятно, намного раньше. Гораздо больше людей стали жить теперь в центре круглый год, а жилища земледельцев окружали центр все более плотным кольцом. Эта тенденция к сосредоточению, кульминацией которой явилось превращение некоторых поселений, таких, как Тикаль, в настоящие городские центры, стала возможной, очевидно, благодаря освоению новых сельскохозяйственных культур и применению разнообразных методов земледелия (например, террасирования), позволивших сделать старую подсечно-огневую систему более эффективной. Необходимы дальнейшие исследования, чтобы установить, действительно ли все эти нововведения относятся к классическому периоду.

Вполне возможно, что вопреки всем изменениям, которые претерпела система майяского земледелия в классический период (а может быть, как раз благодаря им), в позднеклассическую пору земледельческая и социальная системы подверглись сильному перенапряжению. Особенно сильное перенапряжение испытывали, по-видимому, организационные способности элиты. Пытаясь с этим справиться, правители-жрецы могли действовать по-разному. Во-первых, они могли идти по пути дальнейшей интенсификации земледелия, переходя к выращиванию других культур, помимо маиса, фасоли и тыквы. Как мы видели, выращивание хлебного ореха — рамона — в тех районах, где он мог произрастать, было расширено. Во-вторых, земледельцы могли попытаться сократить цикл парования и высевать сельскохозяйственные культуры, используя подсечно-огневую систему, более чем два года подряд. В этом случае урожайность полей на короткое. время заметно возрастала, но в конечном итоге происходило истощение почв, имевшее катастрофические последствия.

В целом гипотетическая картина событий, имевших место в позднеклассический период, подобна порочному кругу. С ростом населения росли и размеры самих поселений, которые становились все более компактного типа; бюрократическая организация испытывала перенапряжение; все острее ощущался недостаток продуктов питания; все больший объем работ ложился на плечи земледельцев — группы населения, численность которой относительно других слоев общества сокращалась. Древние майя, надо полагать, объясняли такую ситуацию недовольством богов. Логическим ответом на это было строительство более крупных и более величественных храмов и монументов. Подобный ход мыслей весьма соответствует этосу[48] древних майя, однако последствия новой, более амбициозной программы строительства возымели бы эффект, диаметрально противоположный задуманному: для строительных работ пришлось бы привлечь в центр еще больше людей, что привело бы к дополнительному перенапряжению земледельческой и социально-политической систем. Таким образом, росту кризисного состояния классической цивилизации майя способствовал целый ряд взаимоподополняющих тенденций.

Ко всему прочему, в период наивысшей внутренней нестабильности, к концу VIII в. н. э., классическая цивилизация майя оказалась перед лицом сильных внешних давлений. Из соседних низменностей Табаско в западные и южные области страны майя вторглись путуны — народ, говоривший на том же языке, что и майя. Хотя не вполне ясно, что привлекло сюда пришельцев — беззащитность южных равнин или что-то другое, — последствия вторжения путунов очевидны: оно ускорило гибель классической цивилизации майя. К середине IX в. н. э. фактически прекратилось строительство каких-либо крупных сооружений, почти все ритуальные центры были заброшены, численность населения южных равнин катастрофически снизилась: множество людей погибли или переселились в другие края. Цивилизация, казалось, достигшая своего расцвета, исчезла почти внезапно — менее чем за сто лет. Широкие площади и храмы — свидетели грандиозных религиозных церемоний — опустели и заросли мелколесьем.

Из истории упадка классической цивилизации майя можно извлечь по крайней мере один полезный урок. При определенном уровне развития техники и социополитической организации общества окружающая природная среда ставит определенные пределы росту данной культуры, преодолеть эти пределы можно посредством технических нововведений и социополитических изменений. Если же, по тем или иным культурно-историческим причинам, таких изменений в ближайшее время не происходит, экологическая система испытывает сильное перенапряжение.

Влажный тропический лес южных низменностей мог поддерживать рост классической цивилизации майя с ее ритуальными центрами до тех пор, пока население было относительно рассредоточено. Но с ростом населения и образованием городских концентраций вокруг центров окружающая среда начинала испытывать все более сильное перенапряжение. Серия культурных процессов (имевших огромное значение с точки зрения мировосприятия майя) позволила выработать краткосрочную стратегию ослабления этого перенапряжения, которая, дав кратковременный положительный эффект, привела в конечном счете к катастрофическим последствиям. Даже находящаяся в самом расцвете цивилизация, если она неправильно использует окружающую среду и вовремя не осуществляет подобающие организационные и технологические перемены, сеет семена собственной гибели.

Упадок классической цивилизации майя не привел к гибели майяской цивилизации вообще. Хотя классическая цивилизация на южных майяских равнинах действительно исчезла и большая часть ее центров опустела, в эту же пору начался подъем майяских центров на севере — на полуострове Юкатан. Таким образом, географический центр цивилизации майя сместился к северу. По сравнению с предшествующими классическими временами произошли важные перемены в экономической, политической и религиозной жизни. Однако культурная преемственность между классическим и постклассическим периодами несомненна. Для последнего периода (900—1519) характерна растущая усложненность экономики; он отмечен также важными историческими событиями.

С упадком классической цивилизации майя центр раз-’ вития переместился на северные низменности полуострова Юкатан. Этот сдвиг не был случайным явлением; он совпал по времени с большими экономическими изменениями, инициаторами которых были путуны — народ, населявший побережье Мексиканского залива. Путуны, говорившие на языке чонталь, относящемся к языкам майяской группы, находились как бы на периферии классической цивилизации майя и не были ее прямыми создателями. Они занимались морской и речной торговлей — в основном ради прибыли. Торговали сырьем, готовыми ремесленными изделиями и сельскохозяйственной продукцией. Краткий перечень предметов их торговли включает какао-бобы (выполнявшие в доколумбовой Мезоамерике роль денег), хлопок, соль, вулканический камень и производившуюся в больших количествах керамику. Все это отсутствовало на южных майяских равнинах — факт, безусловно сыгравший решающую роль в абсолютной неспособности южных равнин возродить свою былую мощь после падения классической цивилизации майя. Для возрождения цивилизации, здесь просто не было никаких экономических стимулов. (Характерно, что эти районы оставались слабо заселенными вплоть до недавнего времени.[49]).

Иной была ситуация на полуострове Юкатан, тоже заселенном народами майя. Первая цивилизация возникла здесь в области Пуук — холмистой стране, расположенной к юго-западу от современного города Мериды. Пуукские поселения Ушмаль, Кабах, Саииль, Лабна и Шлабпак, расцвет которых относится к 800—1000 гг., отличались оригинальной архитектурой с характерными каменными фасадами сложного, изысканного стиля. Пуукская керамика, более стандартизованная по сравнению с ранней, экспортировалась в отдаленные районы полуострова Юкатан. Процветание Пуука, вероятно, было тесно связано с экономической и политической экспансией путунов из равнинных областей у побережья Мексиканского залива.

Такие поселения, как Ушмаль и Кабах, успешно развивались на протяжении двух столетий, по своему архитектурному великолепию став в один ряд с более ранними центрами классической цивилизации майя, но затем они были фактически заброшены. Упадок нуукских поселений был связан непосредственно с вторжением тольтеков — преемников Теотихуакана, которые с 900 по 1200 г. были господствующей силой в Центральной Мексике. Поддерживая видимость союза с путунскими торговцами, тольтеки установили господство над всеми равнинными областями Юкатана, а Чичен-Ица превратилась в экономический, политический и религиозный центр этого района.

В XIII в., в результате опустошения столицы тольтеков Тулы вторгшимися кочевниками, их империя рухнула, и господствующее положение тольтеков на юкатанских равнинах быстро пошло на убыль. Чичен-Ица, по существу, опустела, и политическая гегемония в этом районе перешла к местным племенам майя, действовавшим, возможно, в союзе с путунами, т. е. с майя, говорившими на языке чопталь. Центром новой, послетольтекской культуры майя стал Майяпан — обнесенный стенами город, контролировавший экономическую и политическую жизнь Юкатана вплоть до 1450 г. Именно в этот период достигло своего апогея влияние путунских торговцев, постепенно возраставшее с конца классического периода. Они контролировали морскую торговлю на широких просторах — от Табаско, вокруг полуострова Юкатан и до Гондураса. Весьма вероятно, что судно, которое Колумб встретил в Гондурасском заливе во время своего четвертого путешествия, было именно путунским торговым судном.

Контролируемые Майяпаном глубинные районы североюкатанской равнины были лишь частью обширной торговой сети, значительная доля которой находилась в руках путунов. Остров Косумель служил важным промежуточным пунктом на путях дальней торговли путунов. Крупными торговыми портами были также Шикаланго в Табаско, Нито в Гватемале и Нако в Гондурасе. Как уже говорилось, предметами торговли служили какао-бобы («деньги»), соль, хлопок, мед и твердый камень, в частности обсидиан. Крупным поселением того периода был также обнесенный стеной Тулум.

Некоторые археологи рассматривают период, начавшийся с падения Чичен-Ицы (1250 г.) до. испанской конкисты, как время упадка. Великие художественные и архитектурные достижения классического периода в эту пору исчезают, и на их месте появляются небрежно построенные сооружения с толстыми слоями штукатурки, прикрывающей плохо выполненную каменную кладку. Высокохудожественные изделия прежних времен вытесняются керамикой и другими изделиями массового производства. Налицо явный упадок цивилизации майя.

Очевидный художественный регресс, однако, еще не дает целостного представления о том периоде, так как он был лишь одним из показателей происходивших тогда глубоких изменений в экономической и социальной жизни майяского общества. Начиная с конца классического периода влияние жреческой элиты резко падает. Набирает силу поднимающийся класс торговцев. Ценностные ориентации у торговцев, естественно, были совершенно иные, нежели у жрецов. С децентрализацией религиозной власти прекратились огромные вложения богатств и труда в строительство храмов и устройство пышных, просторных гробниц. Таким образом, так называемый период упадка на самом деле характеризовался усложнением форм хозяйственной жизни, подъемом массового производства, развитием более эффективных систем распределения и общим подъемом уровня жизни, а не только упадком «высоких искусств».

Появление отрядов Кордовы, Грихальвы, Кортеса, Монтехо и других испанских конкистадоров в начале XVI в. положило конец экономическому прогрессу майя. Испанцы, хоть и не без труда, в конце концов смогли сломить сопротивление майя и овладеть полуостровом Юкатан. Правда, отдельные племена майя, обитавшие на восточном побережье полуострова, так никогда и не были полностью покорены: еще в середине XIX в. они вели упорную борьбу с мексиканским владычеством на Юкатане (так называемая «война каст»). И только в нынешнем столетии майя восточного побережья были окончательно усмирены мексиканской армией.

Теотихуакан

Как мы уже говорили, первый в Мезоамерике город появился, по всей вероятности, в Монте-Альбане, в долине Оахака, между 500 г. и концом I тысячелетия до н. э. В последние годы в долине Оахака работало много археологических экспедиций, поэтому, когда появятся соответствующие публикации, наши знания относительно подъема городской цивилизации в этом районе должны существенно пополниться. Источником же наиболее полной к настоящему времени информации о возникновении городской цивилизации в древней Мезоамерике служит не Монте-Альбан, а Теотихуакан, лежащий приблизительно в 50 км к северо-востоку от современного Мехико. Обследования и раскопки, проведенные за последнее время Рене Миллоном, Джорджем Каугиллом, Брюсом Дрюиттом и их коллегами, а также мексиканским Национальным институтом антропологии и истории, совершенно преобразили наше представление об этом памятнике и позволили по-новому взглянуть на природу возникновения городов доиндустриальной эпохи.

Подъем Теотихуакана начался в 200–100 гг. до н. э. За несколько столетий он превратился в огромный город, крупнейший в Мезоамерике, если не во всем Новом Свете, городской центр доколумбовой эпохи. Гигантские пирамиды и общие размеры Теотихуакана делают его одним из самых впечатляющих археологических памятников в мире. Теночтитлан, столица ацтеков, возможно, имел более многочисленное население, однако почти все, что от него осталось, погребено под современным Мехико. Исследования Миллона выявили, что в пору расцвета — между 150 и 700 гг. — Теотихуакан занимал площадь не менее 20 кв. км, а его население, по-видимому, превышало 125 тысяч человек. В нем было свыше двух тысяч жилых комплексов, большая рыночная площадь, административный центр и несколько массивных религиозных сооружений. Дома и улицы планировались по координатной сетке. Расширение и функционирование этого гигантского метрополиса, несомненно, были связаны с тщательным планированием и сильным центральным контролем. Экономическое и религиозное влияние города распространялось почти на всю территорию Мезоамерики.

Как возник этот величественный город и почему он появился именно в Теотихуаканской долине? В предыдущем изложении уже отмечалось, что вопросы причинности в развитии древних цивилизаций в лучшем случае сложны и запутанны, а в худшем — неразрешимы. Что касается Теотихуакана, то его возникновению, безусловно, способствовало множество разнообразных факторов. Особый интерес представляют такие факторы, как географическое положение Теотихуакана на естественном торговом пути к югу и востоку от долины Мехико, наличие месторождений обсидиана в самой Теотихуаканской долине и потенциальные возможности для широкого применения здесь ирригации. Гораздо труднее для археолога точно определить роль, которую играли другие факторы. К числу последних относится, например, религиозное значение Теотихуакана как храмового центра, политическая ситуация в самой долине Мехико и вокруг нее в конце I тысячелетия до н. э., дальновидность и изобретательность теотихуаканской элиты и, наконец, влияние стихийных бедствий того времени, например вулканических извержений.

Последний из указанных факторов находит по крайней мере косвенное подтверждение. Около 200 г. до н. э. в долине Мехико и в прилегающих к ней районах сосуществовали несколько относительно небольших центров. Незадолго до этого времени крупнейший из центров, Куикуилько, был разрушен вулканическим извержением. С устранением Куикуилько как потенциального соперника любой из более скромных центров мог выдвинуться на роль ведущей экономической и политической силы в Центральной Мексике. Археологические данные, однако, ясно показывают, что именно Теотихуакан был тем центром, который к началу новой эры стал играть главенствующую роль в регионе. Мы не знаем, почему это случилось именно с ним, а не с каким-либо из его потенциальных соперников. Мы не знаем также, чем объясняется ого столь стремительный и мощный рост и благодаря каким преимуществам (или, применяя экологический термин, адаптационным качествам) Теотихуакан приобрел столь обширные размеры, намного превосходившие размеры крупнейших поселений ольмеков или майя. Стремясь найти ответы на эти вопросы, ученые предложили ряд интересных гипотез.

Представляется вероятным, что природные ресурсы Теотихуакана, наряду со способностью городской элиты правильно оценивать их потенциал, давали городу определенное преимущество перед его соседями [144]. Как и во многих других горных районах Мексики и Гватемалы, в Теотихуаканской долине имелись богатые залежи обсидиана. Этот твердый вулканический камень уже давно, во всяком случае определенно со времен ольмеков, пользовался большим спросом и, судя по всему, имел надежные рынки сбыта. Кроме того, анализ микроэлементов обсидиановых орудий, найденных на ольмекских поселениях, показал, что часть обсидиана, использовавшегося ольмеками, происходит из местностей, находящихся недалеко от Теотихуакана. Теотихуаканский обсидиан, по-видимому, считался ценным товаром за многие столетия до возникновения великого города.

Дальняя торговля обсидианом, очевидно, давала жителям Теотихуакана доступ к широкому ассортименту экзотических товаров и обеспечивала им относительное процветание, привлекавшее в Теотихуакан иммигрантов. Городская элита могла, кроме того, сознательно привлекать в город новых жителей. Возможно также, что уже к 200 г. до н. э. Теотихуакан приобрел определенное значение как религиозный центр, и его храм (или храмы) мог служить дополнительным средством притяжения новых масс населения[50].

Независимо от того, что дало первый толчок процессу, повлекшему за собой стремительный рост населения Теотихуакана во II в. до н. э., прокормить его можно было лишь путем увеличения числа и размеров орошаемых полей в Теотихуаканской долине. По мнению ряда ученых, укрупнение полей и увеличение их числа должно было привести к сосредоточению еще большей власти в руках элиты, осуществлявшей надзор за состоянием обводненных полей и строительством каналов [177; 216]. Кроме того, для рытья новых каналов и их обслуживания требовалось привлечение дополнительного числа работников.

В целом в случае с Теотихуаканом мы имеем классическую модель позитивной взаимосвязи между добычей и обработкой обсидиана, торговлей, ростом населения и ирригацией. Процветающее обсидиановое производство требовало все большего числа рудокопов, изготовителей обсидиановых орудий и торговцев для доставки товара на новые рынки. Все это приводило к дальнейшему росту благосостояния теотихуаканцев, что, в свою очередь, вызывало приток в город все новых и новых иммигрантов. Растущее могущество элиты, сосредоточившей в своих руках управление экономикой, давало ей возможность привлекать в город дополнительную рабочую силу с помощью методов физического принуждения. Чтобы прокормить растущее население, надо было строить дополнительные ирригационные сооружения, что приводило к еще большему сосредоточению власти в руках элиты и ее дальнейшему обогащению. Представители элиты могли позволить себе посвящать больше времени и тратить больше средств на возведение религиозных сооружении, а это должно было привлекать в город новых иммигрантов.

Хотя обрисованная вкратце модель построена на умозрительных заключениях, она дает представление об отдельных тенденциях, которые могли привести к феноменальному подъему Теотихуакана. Исследования профессора Миллона показали, что сознательное планирование города городской элитой относится к очень ранней поре его заселения. Об этом свидетельствует ранняя планировка городского центра по координатной сетке. Изыскания показали, что строительство грандиозных сооружений и быстрый рост населения не были продуктами многовекового развития. Оказалось, например, что координатная система городской планировки разработана в первые годы христианской эры (в период Цакуалли, датируемый 1—150 гг. н. э.). По мнению Миллона, пик его населенности приходится на последующие периоды.

В период Миккаотли (150–200) был выстроен большой административный комплекс Сьюдадела, завершилось строительство великой пирамиды Солнца, был осуществлен ряд других крупных строительных проектов. Влияние Теотихуакана начало распространяться вширь. Не исключено, что в эту пору оно охватывало даже области расселения майя.

Рост населения Теотихуакана и его могущества продолжался в периоды Тламимилолпа (200–450) и Шолальпан (450–650). В эту пору торговля играла, вероятно, очень заметную роль. Впрочем, она имела существенное значение уже на начальном этапе становления городской цивилизации Теотихуакана. Для производимых здесь обсидиановых орудий нужны были рынки сбыта. На первых порах их роль выполняли в основном местные рынки, однако очень скоро торговая экспансия Теотихуакана распространилась на большую часть территории Мезоамерики.

Как было отмечено, практически невозможно отделить религиозные мотивы экспансии от экономических или политических. Экспансия Теотихуакана еще раз это подтверждает. Характер этой экспансии, начавшейся в период Миккаотли и достигшей наивысшей точки в промежутке времени между концом периода Тламимилолпа и началом периода Шолальпан, определенно несет в себе элементы экономического, политического и религиозного содержания. Сложность точного определения сферы влияния Теотихуакана состоит в том, что в каждом отдельном районе или поселении, испытавшем на себе влияние великого города, археологические свидетельства указывают на разные типы взаимодействия. Роль Теотихуакана в жизни долины Оахака (поселение Моите-Альбан), Веракруса (поселение Эль-Тахин), горной Гватемалы (Каминальуйю) или южных майяских равнин (Тикаль) в каждом случае оказывается не совсем одинаковой. Например, следы присутствия Теотихуакана на поселении Каминальуйю чаще всего интерпретируют как пример полного захвата этого поселения теотихуаканской элитой, тогда как влияние Теотихуакана в Тикале рассматривается некоторыми археологами как результат основания тео-тихуаканского посольства в этом городе классических майя.

Теотихуаканское влияние в Каминальуйю особенно заметно в архитектуре периода Эсперанса (400–700), несущей на себе следы явного заимствования. Сильное теотихуаканское влияние можно проследить на материалах захоронений, особенно в керамике. Археологи Уильям Т. Сандерс и Барбара Прайс считают, что Теотихуакан, по-видимому, подчинил себе Каминальуйю с целью защитить важные районы производства какао-бобов на склонах гор у тихоокеанского побережья Гватемалы и тем самым обеспечить непрерывное поступление этого товара в Центральную Мексику.

Еще большую загадку представляет собой характер теотихуаканского влияния в Тикале. Правда, достигнутые в последние годы успехи в изучении иероглифических надписей показали, что теотихуаканское влияние пришло в Тика ль скорее всего через Каминальуйю. Хотя мы еще далеко не в полной мере представляем себе характер влияния Теотихуакана в Тикале и на других майяских поселениях, его глубокое воздействие — как экономическое, так и политическое — на эволюцию классической цивилизации майя не подлежит сомнению.

Распространению могущества и влияния Теотихуакана; вероятно, способствовали самые разные факторы, но экономические стимулы налицо почти во всех случаях. Экспансия Теотихуакана — будь то ради поиска новых рынков сбыта для своих обсидиановых орудий и изящной керамики или же ради получения желаемого сырья, например какао-бобов, — несомненно усиливала его экономическую мощь, а вместе с ней и его политическое и религиозное значение. В период Тламимилолпа большой рынок и храмы Теотихуакана выделялись особой красотой и значимостью среди всех подобных сооружений классической Мезоамерики. Как сказал один археолог, выразив эту мысль в сжатой форме: «Теотихуакан поднялся до таких вершин могущества, каких никогда больше не достигал ни один мезоамериканский центр» [216, с. 260].

Огромные размеры, очевидно, помогали городу максимально реализовать свой экономический потенциал, особенно в области добычи и обработки обсидиана. Даже из нашего очень краткого обзора развития Теотихуакана ясно видно, как быстро он вырос до размеров огромного густонаселенного города, далеко распространившего свое влияние. Налицо систематически прогрессирующий рост населения, увеличение добычи сырья (в особенности обсидиана), бурное развитие ремесленного производства, углубление социального расслоения, подъем материального, политического и религиозного могущества. Рост города не только обеспечивал, но и стимулировал усиление политического, экономического и религиозного могущества Теотихуакана. Широкие масштабы прогресса, нереальные для культуры майя, оказались возможными для Теотихуакана благодаря особым экологическим условиям долины, с ее обсидиановыми ресурсами, подходящими для ирригации землями и географической близостью к потенциальным торговым путям.

Если система отношений кажется ясной, то этого нельзя сказать о проблеме «первичных импульсов». Чем был вызван исходный «популяционный взрыв» в Теотихуакане? Он произошел слишком быстро, чтобы его можно было считать результатом только внутренних факторов. Мы не располагаем данными, которые подтверждали бы мысль, что развитие ирригационных систем привело к росту населения и бюрократической его прослойки уже на раннем этапе истории города, как это должно следовать из классической «ирригационной» теории. Археологические данные не поддерживают также гипотезу о том, что непосредственной причиной быстрого роста населения была эксплуатация обсидиана. Наконец, у нас нет конкретных материалов, которые подтвердили бы, что религиозное значение города притягивало к нему иммигрантов или то, что в ту пору произошло какое-либо широкое перемещение населения (например, в виде вторжения извне). Археологи могут приводить правдоподобные свидетельства того, что некоторые из упомянутых факторов (а возможно, и все они) способствовали росту Теотихуакана на начальном этапе его развития, но доказать главенствующее значение какого-либо одного фактора — дело чрезвычайно сложное.

В самом деле, Теотихуакан может служить хорошим примером бесплодности поиска какой-то одной причины. Если бы археологам в каждом отдельном случае удавалось разобраться в сложной взаимосвязи множества причинных факторов (похоже, этим заняты Миллон — в отношении Теотихуакана — и многие археологи, изучающие гибель классической цивилизации майя), то мы могли бы надеяться на возможность в конечном итоге разглядеть закономерности в тенденциях развития древних цивилизаций вообще, но к этому вопросу мы вернемся в заключительной главе книги.

Если о подъеме Теотихуакана мы знаем не слишком много, то о его падении — еще меньше. В — связи с этим накопилось немало вопросов, ответы на которые предстоит дать будущим исследователям. Почему этот великий город, достигнув расцвета в раннеклассический период, в VIII в. н. э. пришел в упадок и прекратил свое существование? Почему его успешная адаптация к условиям окружающей среды вдруг дала сбой, особенно в свете того факта, что почти все крупные изменения, которые претерпел сам город и его «империя», относятся к сравнительно раннему этапу развития? Нет никаких оснований полагать, что гибель города произошла в результате какого-то нового внутреннего сдвига. Может быть, он погиб под воздействием каких-то внешних факторов — например, был разрушен вторгшимися племенами? Если это так, то как могли эти племена разрушить такой могучий город, каким был Теотихуакан? Один из авторитетнейших специалистов по истории Теотихуакана, Миллон, задает риторический вопрос: «Быть может, само процветание Теотихуакана, его экспансионизм, благополучный образ жизни внутри города и за его пределами в конце концов и привели к его падению? Быть может, для разрешения растущих противоречий в диалектике городской жизни привлекательные черты, преимущества, позитивные сдвиги были подвергнуты отрицанию? Быть может, для «спасения» «теотихуаканского образа жизни» в локальном масштабе и в масштабе всей «империи» теотихуаканскому государству и его иерархам было «необходимо» предпринимать такие действия, которые подорвали бы и в конце концов разрушили его?» [144, с. 64].

Возможно, ответы на эти вопросы помогут найти новые сведения, полученные в последние годы. Во-первых, установлено, что перед самой гибелью Теотихуакана население его сократилось — хотя, судя по всему, ненамного. Во-вторых, получены данные, говорящие о том, что как раз в это время город был сожжен. В-третьих, вполне вероятно, что в эту же пору произошло явное сужение сферы его влияния.

Итак, существует только одно указание на то, что Теотихуакан был разрушен пришельцами, — его сожжение. Однако эта гипотеза не поддерживается другими археологическими данными. Правда, нам известно, что к северу от Теотихуакана обитали воинственно полукочевые группы — те самые, из которых позднее вышли тольтеки. Если в ту нору действительно произошло иссушение климата, то оно могло отрицательно сказаться на системе земледелия, что, в свою очередь, могло привести к резкому обострению политической обстановки в городе, сделав его уязвимым перед лицом нападения врагов извне.

На этом отрезке истории Теотихуакана можно обнаружить некоторые аналоги с обстоятельствами гибели классической цивилизации майя на южных равнинах. Как предполагает Миллон, элита Теотихуакана, подобно элите классических обществ майя, стремясь предотвратить грозящую гибель, попыталась предпринять для этого кое-какие шаги, например ввести более жесткое, еще более централизованное правление или усилить опору на военных в борьбе с внешней и внутренней угрозой.

Однако эти меры, по-видимому, не только не улучшили положения, а, наоборот, ухудшили его и в конечном итоге ускорили падение города.

Так или иначе, к 800 г. былая мощь Теотихуакана пришла в упадок, в результате чего на протяжении следующих двух столетий в Мезоамерике установилось нечто вроде междуцарствия. Выросло влияние и значение сразу многих поселений и районов — таких, как Чолула, Эль-Тахин, Шочикалько и майяская равнина. В конце концов к X в. абсолютную гегемонию в Мезоамерике установили две группы: тольтеки Центральной Мексики и их союзники путуны — народ, говоривший на языке майя и населявший области Табаско и Кампече на побережье Мексиканского залива. С переходом экономической и политической власти к тольтекам и путунам в истории древней Мезоамерики началась новая эра.

Тольтеки

Наступление постклассического периода (ок. 900 г.) характеризуется значительными изменениями в мезоамериканской цивилизации. Эти изменения представляли собой не какие-то внезапные сдвиги, а скорее были кульминацией тех тенденций, которые возникли в давние классические времена. Две тенденции заслуживают особого внимания: во-первых, возрастающее значение торговцев и торговли на далекие расстояния и, во-вторых, рост милитаризма. Промежуток времени между падением Теотихуакана и подъемом ацтеков — т. е., в общих чертах, ранний постклассический период — этд один из важнейших и к тому же один из наименее изученных периодов в истории мезоамериканской цивилизации. Археологические исследования последних лет, в том числе раскопки столицы тольтеков Тулы (или Толлана), осуществленные Ричардом Дилом и Эдуардо Матосом, и продолжающиеся полевые исследования в горной Гватемале под руководством Роберта Кармака, должны пролить дополнительный свет на историю этого важного периода.

Тольтеки продолжили и усилили некоторые тенденции развития, оформившиеся в период могущества Теотихуаканской империй, однако для их общества нехарактерны централизованное управление и экономическая экспансия, которые были присущи теотихуаканскому государству. Хотя проявления тольтекского влияния встречаются на обширной географической территории, они часто не имеют видимой связи с тольтекской столицей. По этой причине тольтеки как в хронологическом смысле, так и в смысле развития занимают промежуточное положение между Теотихуаканом и ацтеками. Последние, восприняв в XV — начале XVI в. элементы теотихуаканской и тольтекской цивилизаций, создали империю, напоминающую империи древнего Ближнего Востока. (Империя ацтеков будет рассмотрена в заключительном разделе этой главы.)

Как мы уже говорили, за падением Теотихуакана последовал период междуцарствия, когда несколько поселений и областей соперничали между собой в борьбе за политическое и экономическое наследие этого великого города. В X в. на роль господствующей в Мезоамерике силы выдвинулись тольтеки — полукочевой народ, издревле обитавший в Северной Мексике. Впоследствии они обосновались в Туле — горном поселении, лежавшем к северо-западу от Теотихуакана и долины Мехико. Неоднократно высказывалось предположение, что, спасаясь от засухи, которая нередко поражала эти края в конце I тысячелетия н. э. (и, может быть, была одной из причин гибели Теотихуакана), племена, обитавшие в пограничной зоне, в том числе и тольтеки, были вынуждены перемещаться к югу, где климат был лучше.

Долгие годы точное местоположение легендарного города Тулы было неизвестно. Некоторые археологи даже склонялись к тому, чтобы признать древней столицей тольтеков Теотихуакан. Но в 1940-х годах исследования мексиканских ученых позволили точно установить местоположение Тулы (в штате Идальго) [98; 99; 1; 2].

Хотя по своим размерам Тула далеко уступает Теотихуакану, ее принадлежность к поселениям городского типа не вызывает сомнений. С более древним городом ее объединяют и другие черты, например эксплуатация месторождений обсидиана. В самой Туле, правда, таких месторождений не было, но тольтеки контролировали и эксплуатировали близлежащие месторождения этого ценного материала. Обсидиан был для Тулы важным источником процветания. В городе тольтеков археологи раскопали мастерские по изготовлению обсидиановых орудий. Как и Теотихуакан, Тула была важным торговым центром. Археологи нашли здесь керамику и другие артефакты, свидетельствующие о том, что тольтеки поддерживали оживленные торговые связи со всеми районами Мезоамерики.

При том, что оба города имеют немало сходных черт, между ними прослеживаются и большие различия. Если точный характер теотихуаканского «интернационализма» не всегда легко распознать, то роль тольтеков определяется яснее. Тула была не только торговым центром, по и военной державой. На месте раскопок найдено огромное количество символов, свидетельствующих о той важной роли, какую играли в жизни тольтеков войны и жертвоприношения. Среди таких символов чаще всего встречаются фризы из черепов, воины с оружием и со щитами, орлы, выклевывающие сердца, и ягуары, подкрадывающиеся к своей жертве. Последние символизируют два главных военных ордена тольтеков: Орден ягуаров и Орден орлов.

Какие же события привели к возвышению тольтеков? Стремясь воссоздать древнюю историю Мезоамерики, археологи соприкасаются со сложным историческим пластом, часто называемым протоисторией. Этот пласт охватывает времена, предшествовавшие непосредственно эпохе письменной истории. Реальные события здесь часто перемешаны с легендами. Некоторые сведения о тольтеках можно найти в письменных источниках, относящихся ко времени испанского завоевания (1521 г.). Однако расцвет тольтекской цивилизации отделен от этой даты не одним столетием — временем, когда история настолько тесно переплелась с легендами, что отделить факты от мифа зачастую невозможно.

Тем не менее есть смысл обратиться к мезоамериканским письменным источникам. В самом деле, одна из самых распространенных и интересных легенд тольтекской эры затрагивает вопрос об основании Тулы и о возвышении тольтеков. Тщательный анализ этой легенды, записанной в XVI в. (она известна как «Легенда о Кецалькоатле»), показал, что в ней, по-видимому, есть реальное историческое ядро [149].

Эта легенда рассказывает о Топильцине Кецалькоатле, его восшествии на престол Тулы и о достижении им статуса полубожества. Кецалькоатль затем вступает в конфликт с еще одним полубожественным персонажем — Тескатлипокой. Первый выступает как представитель сил мира и просвещения, второй символизирует силы войны, воинственность и человеческие жертвоприношения. После серии столкновений с Тескатлипокой Кецалькоатль терпит поражение и изгоняется из Тулы. Он удаляется на восток, обещая когда-нибудь возвратиться.

Насколько достоверна легенда о Кецалькоатле? Подобно самым ранним записям из шумерского «Царского списка», о котором мы говорили в главе 3, эта легенда, вероятно, тоже имеет под собой какое-то историческое основание, по какое именно — об этом остается только гадать. В недавно опубликованной статье профессора Гарвардского университета Гордона Р. Уилли высказано предположение, что Топильцин Кецалькоатль был автором изощренной, сложной философии, цель которой заключалась в том, чтобы внести порядок в смутные времена междуцарствия. И хотя в Туле Топильцын потерпел поражение, его философия оставила заметный след в сознании людей постклассической Мезоамерики. Как мы увидим в дальнейшем изложении, наследие Кецалькоатля оказало глубокое воздействие на ацтекского императора Моктесуму II в период испанской конкисты.

Развивая свою гипотезу, Уилли пишет, что социальная структура Тулы того времени вполне могла служить каркасом для описываемых в легенде событий. Новый класс торговцев, набиравший силу в путупском и тольтекском обществах, вероятно, поддерживал философию Кецалькоатля. Вот что говорит Уилли по этому поводу: «С течением времени… торговля, по всей вероятности, приобретала все более важное значение, и, насколько мы можем судить о постклассическом обществе на основании документальных источников, торговец, или купец, превращался во все более влиятельную фигуру в этом обществе, требуя себе тех прерогатив и той власти, которые раньше принадлежали исключительно аристократии и военным. В этом контексте, наверное, не будет слишком большим преувеличением рассматривать философию Топильцина Кецалькоатля как защитно-приспособленческую идеологию поднимающегося класса торговцев, или «среднего» класса. Это вовсе не исключало тотального соперничества и строительства империи, но признавало то, что это соперничество должно вестись в определенных рамках» [209].

С победой Тескатлипоки, который, как и Топильцин Кецалькоатль, возможно, тоже был историческим лицом и ранним правителем Тулы, достигшим статуса полубога, произошла институционализация тольтекского этноса. Его обязательными элементами стали воинственность и требование принесения жертв.

Археологические свидетельства

На этом этапе рассказа о тольтеках мы уже можем опираться на более достоверные исторические свидетельства и с уверенностью утверждать, что в первой половине X в. философия Тескатлипоки стала преобладающей. Воины-тольтеки и торговцы-тольтеки растеклись по всей Мезоамерике, распространив тольтекское влияние на весь регион. В конце X в. н. э. тольтеки завоевали Чичен-Ицу на полуострове Юкатан. Отсюда, при содействии своих союзников путунов, тольтеки вскоре установили если не политический, то во всяком случае экономический контроль почти над всем полуостровом. В Чичен-Ице присутствие тольтеков прослеживается в архитектуре, художественном стиле и предметах материальной культуры. Чичен-Ица находилась под контролем тольтеков до середины XIII в.

Тольтеки оставили глубокий след в жизни народов, обитавших в горной Гватемале и говоривших на языке майя. Важные изменения в типологии поселений и политической организации майяских горных общин совпадают по времени с расцветом могущества тольтеков на Юкатане, хотя в южных районах господство тольтеков никогда не было столь ощутимым, как в Северном Юкатане. Нагорные поселения переместились на удобные для защиты от нападений места, и за короткий промежуток времени пришельцы растворились в местном населении. В результате произошла мексиканизация культуры майя.

Тольтекское влияние преобладало и в других частях Мезоамерики. Контакты с тольтеками прослеживаются на всем побережье Мексиканского залива, а расположенное к северу от Сакатекаса поселение Ла-Кемада несет на себе абсолютно бесспорный отпечаток тольтекского влияния. Западная и Северо-Западная Мексика (включая такие северные районы, как Синалоа) около 1000 г. тоже, по-видимому, вела активную торговлю с тольтеками. Последнее обстоятельство имеет очень большое значение: Западная Мексика впервые становится частью мезоамериканской культурной системы. Высказывались даже предположения, что в период между 1000 и 1200 гг. влияние тольтеков распространялось также на юго-запад и юго-восток (Северной) Америки, однако многие археологи исключают такую возможность [57; 101; 79].

Благодаря влиянию тольтеков культура народов Западной Мексики восприняла целый ряд черт, свойственных мезоамериканской цивилизации. Эти народы завязали активные экономические связи с Центральной Мексикой. Тольтекское влияние в Западной Мексике не следует, однако, рассматривать как одностороннюю связь. Если экономические и политические силы тольтекского общества оказывали сильное воздействие на Западную Мексику, то и этот регион, со своей стороны, внес определенный вклад в общее направление развития мезоамериканской цивилизации. Прежде всего это касается металлургии, в особенности технологии обработки меди. В период после 900 г. в результате западномексиканского влияния в Мезоамерике широкое распространение получили медь и, в меньшей степени, золото и серебро. Данные металлы шли главным образом на удовлетворение прихотей элиты, а повседневные орудия труда продолжали изготовляться из разных пород камня. Остается не вполне ясным, была ли обработка металлов самостоятельным изобретением Мезоамерики. Некоторые археологические данные поддерживают предположение о том, что металлургия была привнесена сначала из Панамы, Эквадора или Перу в Западную Мексику, а затем распространилась по всей Мезоамерике. Такие металлы, как золото, тоже привозились из глубинных районов Центральной Америки.

Общий взгляд на тольтеков

Тольтекская культура во многих отношениях может рассматриваться как мостик между Теотихуаканом и ацтеками. Централизованный контроль характерен для нее в меньшей степени, нежели для культуры-преемницы и культуры-предшественницы. Огромные массы товаров и людей стекались в Теотихуакан и Теночтитлан — крупные города, игравшие роль экономических и религиозных центров. Тула же никогда не имела такого всеобъемлющего влияния, хотя тоже была крупным торговым и религиозным центром. По всей видимости, она была не единственным тольтекским городом, а одним из региональных центров сложной экономико-политической системы.

Тула разнится с Теотихуаканом и с городом ацтеков и некоторыми другими особенностями. В отличие от прочих носителей мезоамериканской цивилизации, тольтеки для достижения своего господства не полагались на такие прогрессивные методы хозяйствования, как ирригация [45]. Зато они были авторами других новшеств, например разработали новые, более эффективные способы ведения военных действий. Еще более важное значение имело возникшее у тольтеков переплетение военных и экономических интересов, явившееся движущей силой тольтекской экспансии из Центральной Мексики, поддерживаемой дуализмом идеологических установок Тескатлипоки и Кецалькоатля.

Тольтекский период отнюдь не был «периодом затишья» между двумя великими империями. Напротив, он ознаменовался не только продолжением некоторых более ранних тенденций, по и рядом значительных изменений. Как мы видели, тольтекская экспансия X и XI вв. носила более воинственный характер по сравнению с экспансией Теотихуакана, поэтому вполне возможно, что модель более широко известной ацтекской экспансии XV–XVI вв. была создана именно тольтеками. Тольтекская империя, несомненно, была важным феноменом в истории Мезоамерики. Еще во времена испанской конкисты Тула и тольтеки как предшественники ацтеков были окружены ореолом легенд.

Тула пала в XII в. (Согласно некоторым историческим реконструкциям, это произошло в 1186 г.) Как и в случае с Теотихуаканом, причины падения Тулы неясны. Возможно, они связаны с вторжением новых племен, пришедших, как и тольтеки, с севера. С, упадком тольтеков Мезоамерика вновь разделилась на несколько соперничающих областей. Такое положение сохранялось в XIII и XIV вв., а в XV в. в долине Мехико возникло новое государственное объединение с сильной центральной властью, которому суждено было стать последней великой мезоамериканской империей. Незадолго до испанской конкисты началось распространение экономической и политической мощи ацтеков на весь мезоамериканский мир.

Ацтеки

Ацтекскую цивилизацию можно безусловно рассматривать как кульминацию разнообразных тенденций культурного развития Мезоамерики в течение многих столетий. Например, такие тенденции, как урбанизация, меркантилизм и империализм, достигли своего пика в доколумбово время именно у ацтеков. Так как ацтекская цивилизация была разрушена на ранней стадии своего развития, трудно предугадать, насколько сложной могла бы стать ее культурная система. И все же археологи и этноисторики знают об ацтеках больше, чем о каком-либо другом народе Мезоамерики, благодаря наличию богатого документального материала, относящегося ко времени испанской конкисты.

Менее чем за два столетия ацтеки превратились из бедной полукочевой группы в хозяев самой могущественной империи, когда-либо существовавшей на территории Мезоамерики. С тех пор как в середине XIV в. они обосновались в долине Мехико (к этому времени от тольтекской гегемонии не осталось и следа), ацтеки показали себя тонкими политиками и великолепными воинами. Им понадобилось менее ста лет, чтобы путем заключения временных союзов то с одной, то с другой политической силой Центральной Мексики занять господствующее положение в этом регионе. Вначале ацтеки выступали в роли наемников для враждовавших друг с другом городов-государств долины Мехико. Хитростью и жестокостью они укрепляли свою мощь и повышали относительное благополучие. Впоследствии ацтеки стали партнерами городов Тескоко и Тлакопана по военному союзу, известному под именем Тройственной лиги. Этот союз сумел разбить своего основного соперника — тепанеков Аскапоцалько. В конце концов ацтеки заняли главенствующее положение в Тройственной лиге и приступили к распространению своего господства на всю долину и за ее пределы. Используя сельскохозяйственный и торговый потенциал региона и опираясь на свое большое военное и политическое искусство, они начали быстрыми темпами расширять сферу влияния вплоть до самых отдаленных уголков Мезоамерики. Их новая империя еще только начинала формироваться, когда у берегов Мексики появились испанцы.

Столица ацтекского государства, Теночтитлан, была основана в период между 1325 и 1345 гг. В то время город представлял собой скопление убогих хижин, ютившихся на острове, окруженном со всех сторон болотами и тростниковыми зарослями. В последующие два столетия, благодаря сознательной политике мелиорации, Теночтитлан рос вширь и постепенно достиг своих окончательных размеров. Профессор Майкл Ко писал по этому поводу: «Каналы, прорытые бедными и голодными ацтеками, пришедшими сюда в XIV в., и построенные ими «чинампы» (искусственные плавучие сады, сооруженные из водной растительности и ила, поднятого со дна озер) совершенно преобразили болотистые земли, лежавшие между каменистыми островами, на которых они поселились. Результатом этой работы было расширение островков и их слияние в чудесный столичный город, так потрясший воображение конкистадоров» [36, с. 97].

В 1519 г. Кортес во главе небольшого отряда из пятисот испанских солдат подошел к конечной цели своего долгого похода, начавшегося у побережья Мексиканского залива, — столице ацтеков городу Теночтитлану в долине Мехико. Чувства, охватившие испанцев при виде Теночтитлана, хорошо переданы в записках одного из солдат Кортеса, Берналя Диаса дель Кастильо, благодаря которому мы много знаем об ацтеках времен коп кисты: «Глядя на такие поразительные виды, мы не находили слов, да и было ли действительностью то, что предстало перед нашим взором. С одной стороны, на суше виднелись большие города, большие города были и на озере. Вся озерная гладь была усеяна челнами… На дамбе было много мостов, переброшенных через каналы, а прямо перед нами лежал великий город Мехико» [52, с. 216].

Каким был этот фантастический город Теночтитлан, впервые увиденный испанцами в 1519 г. и затем завоеванный ими в 1521-м? Какие сельскохозяйственные, экономические, социальные и политические опоры поддерживали самый сложный город древней Мезоамерики?

Одни ученые оценивают население великой столицы ацтеков ко времени конкисты в 300 тысяч человек, другие называют более скромную цифру — менее 200 тысяч. Последняя цифра, вероятно, ближе к истине. Исследования профессора Эдварда Калнека, одного из ведущих специалистов по истории древнего Теночтитлана, показали, что площадь города, по-видимому, составляла около пяти квадратных миль (12 кв. км).

Город действительно был расположен на двух островах, лежавших посреди соленого озера Тескоко. Построенный по координатной сетке, он имел разветвленную сеть каналов и мостов. Две главные дороги были выложены в форме креста. с обширным огражденным «священным кварталом» (теменосом) на пересечении. Эти дороги делили город на четыре района, каждый со своим ритуальным центром и рынком. Районы, в свою очередь, подразделялись на 20 более мелких кварталов, населенных различными кланами (кальпулли)[51]. Каждая из 20 кальпулли также имела свою площадь, свой храм и свой рынок. Большой рынок города располагался на соседнем острове Тлателолько, в свое время завоеванном Теночтитлапом и включенном в состав города. Острова соединялись с материком тремя каменными дамбами, каждая из которых имела три или четыре прохода для спуска воды из одной части озера в другую. Каждый проход был снабжен деревянным мостом. Поскольку озеро обеспечивало городу естественную защиту, он не имел каких-либо искусственных укреплений.

«Священный квартал» располагался в центре города. За огромной стеной, украшенной головами сотен пернатых змеев, находилось больших зданий и множество более мелких. Самым значительным из них был Большой храм, или Теокалли, имевший вид пирамиды, на вершине которой находились два храма-близнеца, посвященные один богу войны Уицилопочтли, другой — богу дождя Тлалоку.

Среди других сооружений, расположенных в «священном квартале», следует отметить круглый храм, посвященный Кецалькоатлю — главному мезоамериканскому богу, который в ацтекские времена изображался в виде пернатого змея. Был там также и двор для традиционной мезоамериканской игры в мяч. Как уже отмечалось, эта игра, со времен ольмеков распространившаяся по всей Мезоамерике, имела важное религиозное значение. В «священном квартале» находился также императорский дворец. Во времена последнего великого правителя ацтеков, Моктесумы II, во дворце был надстроен второй этаж для многочисленных императорских слуг. Весь «священный квартал» построен на возвышенном участке островной суши, с тем чтобы большие строения имели мощную фундаментальную опору. В других местах подобные здания сооружались на сваях.

Поразительна не только своеобразная архитектура Теночтитлана. То, что сам город и его земледельческие участки расположены посреди озера, уже само по себе представляет собой шедевр строительной мысли и, кроме того, образец гидротехнического сооружения. Система «плавучих садов» (чииамп) была поразительно эффективной; между прочим, и в наши дни в этих местах используется аналогичная система, Размер чииампы составлял обычно 100 × 5 или 100 × 10 м. Ее поверхность лежала всего на несколько футов выше уровня воды. Для укрепления чинампы на ней высаживались деревья.

Зона чинами требовала пресной воды, поэтому ацтеки перегородили озеро Тескоко плотиной, чтобы воспрепятствовать проходу соленой воды озера в эту зону. Плотина, имевшая шлюз для регулирования уровней воды в озере, была весьма внушительной. Чинампы получали воду от пресноводных источников у озера Шочимилько. На островах тоже имелись источники, по из-за их малочисленности ацтеки построили акведуки для подвода пресной воды от различных источников на «большой земле». «Вся зона чинами… — пишет Ко, — представляла собой гигантскую гидротехническую систему, основанную на дренаже и эксплуатации водных ресурсов» [36, с. 98]. В жилой зоне тоже есть своего рода гидротехнический сооружения: для целей канализации ацтеки использовали керамические трубы; в некоторых районах их укладывали в землю на глубину до 5 метров. Однако проблему санитарии это, по-видимому, не решало, поэтому в стратегически важных пунктах города устраивались общественные туалеты в виде лодок на привязи. Когда лодки наполнялись нечистотами, их содержимое шло на продажу как удобрение для чинамп.

Несмотря на то что конкистадоры принесли с собой смерть и разрушение, благодаря их наблюдениям и оставленным запискам мы имеем неплохое представление не только о столице ацтеков, по и обо всей их социальной системе. Во всяком случае, о любой из предшествующих мезоамериканских культур мы знаем гораздо меньше, чем об ацтекской. Основным источником информации о социальной системе ацтеков служит «Всеобщая история дел в Новой Испании» (известная также как «Флорентийский кодекс»), написанная монахом Бернардино де Саагуном между 40-ми и 70-ми годами XVI в.[52]

Из записок Саагуна явствует, что в ацтекской социальной системе было четыре класса. Представители первого класса, аристократы, получали более основательное образование, чем остальные, могли иметь в частном владении землю (захваченную путем завоевания и экспансии) и занимать важные управленческие должности. К этому классу принадлежали также главные жрецы. Аристократы, без сомнения, жили очень богато. Уорвик Брэй, например, отмечает: «Саагун сообщает нам, что дом богатого должностного лица состоял из прихожей, комнаты для аудиенций, столовой, гостиной, отдельных покоев для мужчин и женщин, кладовых, кухни, комнаты для прислуги и даже арестантского помещения! Такой дом был, как правило, со всех сторон окружен садом и обнесен стеной. Навесы из хлопчатобумажной ткани затеняли внутренние дворики, а дверные проемы были закрыты занавесями или свисающими циновками, расшитыми золотыми или медными колокольчиками. Замков и деревянных дверей ацтеки не знали» [22, с. 104].

Император, считавшийся полубожественным лицом, должен был происходить из аристократии. Императора избирал совет аристократов, но чаще всего им становился сын или близкий родственник предыдущего императора.

Второй общественный класс — рядовые граждане — подразделялся на территориальные кланы, называвшиеся кальпулли. Рядовые граждане обязаны были посещать школу, но их не учили ни чтению, ни письму, ни астрологии, ни теологии; вместо этого их обучали военному делу и навыкам земледелия. Часть граждан становились членами ремесленных и купеческих гильдий. Продвижение по общественной лестнице было возможно через военную, чиновничью или жреческую карьеру. Ко времени конкисты некоторые торговцы уже относились к служебной (но не к родовой) аристократии. Кальпулли владели землей сообща. Эти земли предоставлялись для обработки семьям, входившим в кланы. Если же семья переставала обрабатывать предоставленный ей надел, он возвращался в кальпулли и передавался другой семье. Решения, касавшиеся земельного права, принимались выборными уполномоченными кальпулли, которые нередко были членами одной и той же семьи. Следует также отметить, что некоторые семьи в пределах каждой кальпулли имели более высокий статус, нежели другие, и часто владели более крупными земельными наделами, По сути дела, кальпулли весьма напоминали «конические кланы», которые антрополог Эрик Вольф определяет как «псевдосемьи» и «коллективы кровных родственников, связанных общими семейными узами, но с крайне неравным распределением богатств, власти и социального положения» [215, с. 136].

Представители третьего класса, сервы (крепостные), не имели привилегий кланов (кальпулли) и но могли пользоваться землей кланов. Они жили около чинами на окраине города и обрабатывали земельные наделы, принадлежавшие аристократии. Было предположение, что многие из сервов появились в Центральной Мексике сравнительно недавно и происходили из покоренных ацтеками областей. В класс сервов могли угодить и рядовые граждане — в том случае, если они оказывались опутанными долгами или теряли свои земельные наделы.

Наконец, существовал еще очень немногочисленный класс рабов, который вербовался в основном из военнопленных или людей, купленных ацтекскими купцами за пределами империи. Рабы, мужчины и женщины, работали на полях и выполняли другие разнообразные обязанности, включая работы по дому.

В конце XIX и в первой половине XX в. среди ученых шли острые споры по вопросу о том, была ли социальная система ацтеков стратифицированным деспотизмом или племенной демократией, основанной на кланах? Сейчас общее мнение сводится к тому, что в действительности все обстояло гораздо сложнее и что в пору испанской конкисты ацтекское общество находилось в процессе интенсивных культурных изменений. Более вероятно все же, что социальная система ацтеков по своему характеру была ближе к стратифицированному деспотизму, нежели к демократии.

В общем и целом, как отметил профессор Роберт Адамс в своей монографии, посвященной сравнительному анализу эволюции городских обществ в Месопотамии и Центральной Мексике, у ацтеков наблюдалась тенденция перехода от вертикально стратифицированных, основанных на кровном родстве социальных групп к горизонтальным классам с мощными классовыми барьерами. Отметив параллели в тенденциях развития между двумя регионами, Адамс замечает: «С точки зрения стратификации, не будет преувеличением сказать, что процессы — социальной эволюции, происходившие в древней Месопотамии и древней Центральной Мексике, были вариантами единого, фундаментального процесса эволюции, в ходе которого корпоративные родственные группы, первоначально обладавшие преимуществом в отношении землевладения, постепенно дополнялись ростом частных владений, находившихся в руках городской элиты. И хотя такие корпоративные родственные группы во многих отношениях еще сохраняли свою активность и жизнестойкость в конце обеих последовательностей, мы имеем основания утверждать, что к тому времени они уже оказались в жестких рамках стратифицированной по классовым признакам системы» [3, с. 119].

Развивая свою мысль, Адамс приходит к заключению, что перестройка вертикальных клановых групп по классовым признакам — это процесс, пусть косвенно, но определенно связанный с эволюцией города-государства. Как в Месопотамии, так и в Мезоамерике происходил один и тот же процесс эволюции от клановой структуры к классовой. «Прежние вертикально ориентированные, солидаристские формы организации вытеснялись функционально более конкретными, авторитарными и всеохватывающими горизонтальными формами, которые в большей мере соответствовали потребностям управления все более усложняющимися обществами» [3, с. 119].

Взимание дани с покоренных народов и торговля являлись необходимыми условиями выживания Теночтитлана как большого городского центра. Получаемые таким образом богатства позволяли содержать многочисленное население, занятое исключительно в сферах управления, религии, культуры и военного дела. Одним из средств, с помощью которых ацтеки обеспечивали нужды столицы и расширяли границы империи, были войны. Ацтекские воины покоряли и присоединяли к своей империи новые территории, такие, как богатую какао область Соконуско на тихоокеанском побережье Гватемалы. Товары из покоренных областей обильным потоком текли в Теночтитлан. Войны позволяли также удовлетворять прихоти бога войны Уицилопочтли: пленники нередко приносились ему в жертву. Покойный С. Ф. Кук считал, что частые жертвоприношения, совершавшиеся в большом храме Теночтитлана, возможно, выполняли и другую функцию: держали в постоянном страхе население Центральной Мексики.

Вторым средством обеспечения Теночтитлана был институт торговцев-«почтека» (институционализированная форма меркантилизма, при которой торговцы были интегрированы в государственную структуру и находились на службе у аристократии). По сравнению с организацией торговли у путунов на полуострове Юкатан, где торговля находилась под контролем аристократов, которые сами же и выступали в роли торговцев, институт «почтека» представлял собой иное организационное решение государственного управления торговлей.

«Почтека» были чрезвычайно эффективным средством распространения ацтекского влияния на всю Мезоамерику и добывания необходимых Теночтитлану товаров и материалов. Складские помещения «почтека» обнаружены далеко на юге — в торговом центре Нако в Гондурасе, но мы знаем, что «почтека» торговали с жившими южнее народами Центральной Америки. «Почтеки» иногда выполняли роль разведчиков, помогая прокладывать пути для будущих военных завоеваний ацтекской империи.

Дань, взимаемая с покоренных народов, а также всевозможные товары стекались в Теночтитлан со всех концов ацтекской империи, простиравшейся от долины Мехико до Гватемалы. Империя в основном сложилась в период правления Ахуицотля (1486–1502). Поражает обилие дани, которую получали ацтеки. Согласно ацтекским спискам, в Теночтитлан ежегодно привозилось 7 тысяч тонн маиса, 4 тысячи тонн фасоли и примерно столько же других пищевых продуктов, 2 миллиона хлопчатобумажных плащей, огромное количество золота, янтаря и перьев птицы кецаль [35, с. 169]. Поскольку у ацтеков не было ни колесных повозок, ни вьючных животных, все эти товары переносились на спинах людей или перевозились на лодках.

В Центральной Мексике существовало множество торговых центров. Самый большой рынок находился на соседнем острове Тлателько, где ежедневно 60 тысяч людей совершали торговые сделки. Рынки безусловно играли чрезвычайно важную роль в ацтекской системе. Там обменивали или продавали и предметы роскоши, и товары повседневного спроса, причем в роли денег выступали, как и в давние времена ольмеков и майя, бобы какао. Торговля была хорошо организованной. Правителю платили пошлину за право торговать. Специальные контролеры проверяли качество товаров и контролировали цены. Рыночный суд разбирал дела о воровстве и продаже похищенной собственности; осужденных воров могли забить до смерти тут же, на рыночной площади. Купля-продажа шла только на территории рынка: страшась обидеть богов рынка, торговцы не продавали свои товары по пути на рынок.

Империя Моктесумы, без всякого сомнения, была процветающей цивилизацией, во многих отношениях не уступавшей цивилизации завоевателей. Почему же она стала такой легкой добычей испанских конкистадоров? Этому есть по меньшей мере несколько, надо полагать, взаимосвязанных причин.

Во-первых, нельзя забывать, что империя ацтеков в начале XVI в. все еще находилась в стадии формирования. Значительное ее расширение началось незадолго до конкисты при великом императоре Ахуицотле в 1486–1502 гг. Второй фактор неразрывно связан с первым: ацтеки начали создавать укрепленные пункты в завоеванных областях лишь перед самой конкистой; во многих районах они вообще не успели создать свои аванпосты. Поэтому впечатление об испанской конкисте, создающееся у читателя популярных книжек, будто Кортес с небольшим отрядом солдат вступил в бой с сотнями тысяч ацтеков и легко разгромил их, не отражает истинной картины событий. Двигаясь от Веракруса к Теночтитлану, Кортес усилил боевую мощь своей армии за счет многочисленных союзников: различные мексиканские племена, рассчитывая с помощью испанцев покончить с ненавистной властью ацтеков, снабжали Кортеса продовольствием и оказывали помощь людьми. Поэтому неверно утверждать, что ацтеков победили 500 испанских солдат; их сокрушила куда более мощная сила.

В-третьих, испанцы владели совершенным оружием. Большую роль в сражениях между ацтеками и испанцами сыграла лошадь. Ацтеков потрясли ее размеры и быстрота. Победе испанцев способствовало также их преимущество в «философии войны», совершенно отличной от ацтекской: если ацтеки воевали, чтобы захватить пленников для будущих жертвоприношений, то испанцы вступали в сражение с единственной целью — убивать. Это давало им значительное преимущество, ибо убить врага намного легче, нежели пленить его. (К тому же при этом отпадает проблема охраны и кормления пленников во время боя и после него.)

Четвертый фактор, способствовавший победе испанцев, труднее поддается оценке, однако он также сыграл весьма важную роль. Он касается направления мыслей Моктесумы и тех впечатлений, которые произвел на него Кортес. Мы знаем, что Моктесума очень интересовался историей и отлично знал легенды о Кецалькоатле. Поначалу Моктесума, очевидно, принял Кортеса за Кецалькоатля (или, по меньшей мере, за его посланника), возвращающегося с востока. Именно поэтому он оказал конкистадору дружественный прием, хотя, надо думать, вполне мог разбить его. Неуверенность Моктесумы относительно личности Кортеса позволила конкистадору в конечном счете перехитрить его и к 1521 г. разгромить империю ацтеков.

За относительно короткий промежуток времени испанцы установили контроль над значительной частью Мезоамерики. Болезни вроде оспы, которые конкистадоры принесли с собой и против которых у коренных жителей Америки не было естественных защитных механизмов, в сочетании с колониальной политикой испанцев, стремившихся сконцентрировать местное население в поселках, которым отводилась роль трудовых лагерей, привели к резкому сокращению численности коренного населения. Эти колоссальные потери, в сочетании с попытками испанцев искоренить местные традиции, культуру и идеологию, в конце XVI в. привели к фактическому уничтожению коренной мезоамериканской цивилизации.