Друг и лейтенант Робина Гуда

Глава двенадцатая

РОБИН ГУД И РИЧАРД ЛИ

— А какая была морда у шерифа, когда он повернул... нул... нулся к помосту! Ох, видели бы вы его...морду!..

Задыхающийся от смеха Дик Бентли скорчил ужасную рожу, перекосившись набок, и вороной конь, которого он вел под уздцы, негодующе взбрыкнул.

— Видел я его морду, — тоже смеясь, покрутил головой Локсли. — Но попадись ты с этим конем, мы все сейчас болтались бы на виселице!

— Ха, никогда! Думаешь, я поскупился на смолу и солому, когда расставлял телеги? Да сам дьявол не разглядел бы свой хвост в таком дыму. — Бентли нежно похлопал лоснящуюся шею вороного. — А шерифу нужно было лучше присматривать за своим красавцем, знаешь ли!..

Он снова захохотал, и все присоединились к его смеху, вновь и вновь вспоминая, как Робин чуть ли не пинками сгонял растерявшихся сыновей вдовы с помоста, как Тук и Аллан, впав в азарт, вопили на разные голоса сперва о пожаре, потом — о грабеже, а потом — и о лишении чести, как им громогласно вторила толпа, как стража металась в дыму туда-сюда в поисках супостатов...

Хохот разбойников внезапно прервало близкое, верещание сороки, и, когда из кустов вынырнул Маленький Джон, все луки уже были наготове, а фриар Тук держал у плеча арбалет, с которым в последнее время полюбил упражняться.

Джон, скрестив руки на груди, посмотрел на развеселую компанию с видом Святого Петра, обнаружившего у райских врат нескольких грешников, нагло затесавшихся в толпу праведников.

Пусть Малютка Джон так и не научился толком стрелять из лука, пусть он до сих пор путал кабаний след со следом домашней свиньи, зато он отлично преуспел в умении передвигаться бесшумно, иначе ему не удалось бы застать лесных стрелков почти врасплох.

— Хей, Джон! — Статли опустил лук. — Вам удалось раздобыть что-нибудь на обед? Шериф почему-то не пригласил нас в гости, а я дьявольски хочу жрать!

Замечание рыжего Вилла вызвало у разбойников новый взрыв хохота... Только выражение лица Маленького Джона осталось твердокаменно мрачным.

Он посмотрел сверху вниз на Робина Локсли, все еще обряженного в лохмотья и вытирающего слезы веселья льняными оческами, недавно служившими ему старческим седым париком; взглянул на Аллана-э-Дэйла, который уже убрал лук и пристроил на бедре арфу с явным намерением приняться за сочинение новой баллады; смерил ледяным взглядом хохочущих взахлеб Тука и Вилла Статли — и напоследок уставился на Дика Бентли, прислонившегося к боку великолепного вороного коня.

— Если хотите жрать, — тяжело выговорил Маленький Джон, — ступайте к Великому Дубу. Дикон и Кен, наверное, как раз дожаривают оленя, которого подстрелили для ваших поминок.

— Чего-чего? — Статли отлепился от Тука, на плече которого всхлипывал от смеха, и вытаращился на Джона. — Нет, вы только послушайте! Мало того, что он все проспал и нам пришлось самим вытаскивать из петли сыновей вдовы, так он уже нас и похоронил! И даже приготовился справлять по нам поминки!

— Я проспал, потому что меня никто не удосужился разбудить!!! — прорычал Джон.

— Ладно-ладно, — Локсли примиряюще хлопнул разъяренного верзилу по спине, — в следующий раз я тебя обязательно растолкаю. А сегодня утром ты так храпел, что...

Он вдруг смолк, и остальные аутло тоже мгновенно насторожили уши. «Волчьи головы» среагировали бы на такие звуки даже во сне, даже находясь в трехстах ярдах от их источника. А сейчас от мощеной дороги, служившей главным путем на Йорк, их отделяло не больше сотни шагов. И постукивание копыт по камням становилось все отчетливее и ближе.

Две лошади. Два всадника. Возможно, два владельца толстых кошельков, золотых цепей, драгоценных перстней и богатой одежды — всего того, что так и норовит сгубить душу христианина, становясь между ним и Царствием небесным. Бели, конечно, этот христианин — не разбойник, которому сам Господь велел поддерживать равновесие между бедными и богатыми.

Аутло обменялись быстрыми взглядами; Дик Бентли зажал ноздри коню, чтобы тот не заржал. Локсли засунул парик за ремень и проверил тетиву лука. Он впервые натянул ее после нескольких дождливых дней, да к тому же оставил оружие в кустах, отправляясь к воротам Ноттингема. Не слишком хорошо, но, если повезет, влажная пенька выдержит пару выстрелов.

— Перехватим их у поворота. Дик, привяжешь конягу здесь, а ты, Вилл... Джон, стой, куда ты?!

Маленький Джон уже нырял в чащу.

— Пришла моя очередь поразвлечься, — бросил, он через плечо. — А вы ступайте-ка обедать!

Да, ступайте обедать, а если вам покажется неинтересным просто чинно слопать подстреленного Кеннетом оленя, напроситесь и вправду на обед к шерифу ноттингемскому!

Мне же совсем расхотелось есть, хотя последние несколько дней я мечтал о горячей жратве еще отчаянней, чем о горячей ванне.

Кажется, я дошел до ручки.

Дурацкий азарт, с которым я сначала участвовал в проказах аутло, испарился в тот достопамятный день, когда Робин пристрелил пленного мальчишку и нам пришлось волочь шесть мертвых тел к палисаду Папплвика. А остатки азарта прикончил месяц жизни, больше похожей на жизнь диких зверей, чем людей, и увенчавшейся гибелью Вильяма Скарлета. Но даже смерть Вилла, прошитого стрелой Томаса Лики, не помешала остальным аутло с глупой гордостью по-прежнему величать себя «вольными стрелками» и находить в ограблениях повод для забавы. Похоже, парни и впрямь уверовали в сочиненную Робином Гудом сказочку о вольнолюбивых хозяевах Шервудского леса, и, думаю, он уверовал в нее сам.

Вольные стрелки, ха...

Целый месяц мы не рисковали вернуться на поляну Великого Дуба, не говоря уж о Фаунтен Доле. От рассвета до заката, а порой и по ночам мы выслеживали двуногую добычу или сами путали след, при каждом удобном случае валясь отоспаться в наспех сплетенных шалашах или просто под грудой лапника, где сбивались в тесную кучу в попытке сохранить тепло.

Я уже почти привык к тошнотворному звуку, с каким стрела ударяет в человеческое тело, но сам так и не научился стрелять из «засидки» в спину врагу и не научился спокойно подставлять свою спину под чужие стрелы или арбалетные болты.

Лесная война редко ведется лицом к лицу — да; на ней, как и на любой другой войне, приходится убивать — да, с этими доводами невозможно было поспорить, но глас рассудка помогал мне здесь не больше, чем объяснения Робина Гуда, как надо стрелять из лука. Мои руки упорно не желали проделывать движения, нужные для того, чтобы послать стрелу точно в цель, а моя натура так же упорно противилась охоте на двуногую дичь. Мало-мальски полезным я оказывался только в редких рукопашных схватках, вроде той, последней, в которой погиб Вилл... Оставалось лишь удивляться, что война с лесниками стоила нам всего одной жизни. Робин объяснял это покровительством Девы Марии — но почему тогда Богоматерь отказала в покровительстве Виллу Скарлету, который был ничем не хуже нас, оставшихся в живых?

И почему Богоматерь не дала нам передохнуть хотя бы пару деньков после того, как закончилась охота на человека?

Едва с лесниками был заключен мир, как зарядили дожди, и во всем лесу, казалось, не осталось ни единой охапки сухих сучьев. Вскоре мы окончательно забыли, что такое горячая пища, травяные ванны и бритье — но при всем при том Тук продолжал сыпать латынью и распевать вирши голиардов, Аллан все так же сочинял песенки для своей малютки Рози, Дик и Статли не утратили колкой задиристости, а Робин Локсли использовал любую возможность, чтобы поразвлечься... Матерь Божья, иногда рядом с этими парнями я чувствовал себя старше самых древних шервудских дубов! И мне частенько казалось, что, подобно этим дубам, я глубоко врос корнями в здешнюю землю и никогда уже отсюда не вырвусь, никогда не увижу ничего, кроме лесных зарослей или убогих соломенных кровель близлежащих деревень, не говоря уж о возвращении домой. Остальные «волчьи головы», может, и ловили кайф от подобной жизни, но для меня свобода, ограниченная Ретфордом на севере и дорогой на Ноттингем на юге, была просто ловушкой, капканом, западней!

Не-ет, больше так не могло продолжаться, мне нужно было срочно найти выход из этого тупика, пока из «волчьей головы» я не превратился в настоящего вервольфа, отрастив волчьи когти, шерсть и клыки!

— Женщина, — прошептал Локсли у меня за спиной.

Статли и Тук уже заняли позиции по другую сторону дороги: Вилл — в развилке дерева, удобно опершись спиной о изогнутую толстую ветку, чтобы в случае необходимости мгновенно выстрелить из лука; монах с арбалетом встал за толстым стволом. Дика я не видел, но знал, что тот засел на одном из дубов по эту сторону Королевского Пути и тоже держит наготове лук.

— Женщина, — повторил Робин Гуд, тронув меня за плечо.

— Сам вижу, — сквозь зубы отозвался я.

Йоркширец что, считал меня слепым?! Мы находились в двенадцатом веке, в конце концов, а не в двадцать первом, в котором женщин порой бывало трудно отличить от мужчин... и наоборот. К тому же эту всадницу я узнал бы даже в полутьме. Когда она выехала из-под раскинувшихся над дорогой старых вязов, ее рыжие волосы замерцали всеми переливами костра, и пестрый сокол все так же гордо восседал у нее на руке. Только теперь помимо сокола компанию Катарине Ли составлял не широкоплечий громила с арбалетом, а худощавый, коротко стриженный, дочерна загорелый тип в потрепанном плаще, без доспехов, но с длинным мечом у бедра.

Норман.

Эту гнусную породу я научился чуять издалека даже с подветренной стороны. Ненависть саксов к захватчикам, столетие назад вторгшимся в Англию во главе с Вильгельмом Бастардом и с тех пор володеющим и правящим здесь, пропитала, казалось, сам воздух этой страны... Глухая, упорная ненависть, которая так и не перегорела за сотню лет и при первом же удобном случае выплескивалась в ругательствах, в презрительном передразнивании гнусавого говора чужаков или просто в тяжелом взгляде исподлобья.

Да, норман. И к тому же рыцарь.

Эту породу я тоже не любил. «Стричь» проезжавших через лес железнолобых было хлопотным делом: их мозги, похоже, не помещались внутрь тесных шлемов, поэтому они брали с собой в дорогу только мышечные рефлексы на уровне «руби-коли». Такие типы зачастую не способны были прислушаться к доводам разума в виде стрелы, воткнувшейся под ноги коню, или даже к более веским доводам в виде стрелы, ударившей в луку седла. И все-таки я не поставил бы на имущество нормана даже бутылочной пробки, следуй он по дороге один, без спутницы.

— Пойдем, Джонни! — снова шепнул Робин Гуд, потянув меня за рукав.

Я до сих пор не понимал, вправду ли Локсли не трогает женщин оттого, что видит в душе каждой из них частицу души своей небесной заступницы — Богоматери, или говорит об этом только в шутку. Я вообще зачастую не понимал, когда йоркширец шутит, а когда говорит серьезно; и уж тем более не мог понять, на самом ли деле он верит, будто сама Дева Мария покровительствует его безумствам. Да сейчас меня это и не интересовало.

Вырвав рукав своей камизы из пальцев вожака аутло, я молча шагнул из-за дерева, чтобы заступить дорогу Катарине Ли.

Думаю, я выглядел довольно устрашающе: лохматый, небритый верзила с длинной палкой в руках, с охотничьим ножом за поясом и рогом на боку. Меня трудно было принять за свинопаса или бортника, каких немало шлялось по Шервудскому лесу, да и серо-зеленая одежда с капюшоном успела получить в здешних краях широкую известность. Даже большие вооруженные группы путников обычно останавливались, стоило посреди дороги возникнуть одному из вольных стрелков, потому что все знали — где один стрелок, там и остальные. А молва увеличивала численность шайки Робина Гуда чуть ли не каждый день. В последней дерри-даун, которую Аллан притащил из Лакстона, говорилось уже о двухстах отборных молодцах, явившихся во всеоружии по первому зову охотничьего рога Робина Локсли!

Катарина не могла не слышать хотя бы некоторые из этих песен, но ни она, ни ее спутник при моем появлении и не подумали остановиться. Рыцарь в сером плаще воззрился на меня с равнодушным спокойствием, словно на колдобину на дороге, а от взгляда Катарины, будь в лесу чуть посуше, могли бы вспыхнуть опавшие листья.

Кажется, они оба вознамерились проехать сквозь меня... Только такой наглости и не хватало, чтобы волчья шерсть, уже начавшая отрастать у меня на загривке, мгновенно встала дыбом.

Поудобнее перехватив шест, уголком глаза присматривая за рыцарским мечом, я шагнул вперед, чтобы сбить спесь с зазнавшейся парочки... Как вдруг понял, что из моего лексикона улетучились все подходящие вступления, кроме затрепанного до дыр «кошелек или жизнь». Черт, мне и раньше случалось проваливаться в словесный вакуум, причем часто в самый неподходящий момент — скажем, во время экзамена, — но еще никогда это не приключалось со мной так некстати! Из вихря крутящихся в голове беспорядочных фраз внезапно судорожно вырвалось «поможите, пожалуйста, мы сами не местные» — я едва успел удержать знакомый мотивчик на кончике языка... И, глядя прямо в глаза Катарине, громко выдал по-русски:

— Гоп-стоп! Мы подошли из-за угла... Норман и девушка разом остановили коней в пяти ярдах от меня.

— ...гоп-стоп, ты много на себя взяла, — уже вполголоса машинально продолжил я — и порадовался, что меня вдруг повело на родной язык. Пусть лучше эти двое услышат от меня бессмысленную абракадабру, чем такую несусветную чушь!

Я и всадники молча взирали друг на друга до тех пор, пока за моей спиной не прозвучал медово-вкрадчивый голос:

— Добрые люди, не откажите в помощи бедному страннику, только что вернувшемуся из тяжких скитаний по чужбине!

Уловив заминку, на сцену выступил мастер грабительских увертюр и с места в карьер пустился в одну из своих вдохновенных импровизаций.

— Beati pauperes spiritu, — горестно проговорил Локсли, возникая рядом со мной. — Блаженны нищие духом, как говорит мой почтенный духовный наставник...

Из-за дерева, где прятался Тук, донеслось сдавленное хихиканье.

— ...но нищета тела достойна не меньшего сожаления, чем нищета духа, не правда ли, люди добрые?

Облаченный в истрепанные лохмотья бедолага представлял собой одно сплошное смирение — ни дать ни взять виньетка к житиям святых...

Но Катарину не обманули слова лжепилигрима, а может, она просто была не из тех, кто подает нищим.

— Твое тело сейчас отправится в канаву, гнусный пес! — воскликнула она, трогая с места коня. — Убирайся с дороги, подо...

Но рыцарь поднял руку, и, к моему огромному удивлению, девушка не только послушно натянула поводья, но и замолчала. А норман проговорил спокойно и серьезно:

— Увы, мне нечем поделиться с тобой, путник. Я сам недавно вернулся с чужбины, и мой кошелек так же пуст, как и твой.

Я на всякий случай слегка передвинулся вправо, чтобы уйти с линии прицела Вилла Статли, но рыцарь так и не сделал попытки коснуться рукояти меча. Некоторое время он и Робин Гуд оценивающе смотрели друг на друга, потом Робин с улыбкой кивнул.

— Да, кошелек мой пуст, поэтому я, как птица, питаюсь от лесных щедрот. И раз ты тоже пребываешь в стесненных средствах, доблестный рыцарь, не разделишь ли со мной скромную трапезу? Не побрезгуйте моим гостеприимством и вы также, прекрасная госпожа!

— Да тебе делить трапезу с твоими вшами, бродяга, а не с... — взвизгнула прекрасная госпожа — но снова умолкла, повинуясь повелительному жесту рыцаря.

Почему Катарина так беспрекословно слушается этого типа, я понял только тогда, когда норман сдержанно ответил:

— Благодарю тебя за приглашение, добрый человек. Я и моя дочь с удовольствием разделим с тобой обед.