Друг и лейтенант Робина Гуда

Глава тридцать первая

СЕРЕБРЯНАЯ СТРЕЛА

Аллан ошибся — из жителей Ноттингемшира в состязании решили принять участие только два сокмена из Дарлтона, а из Папплвика и Лакстона никто даже не явился на праздник. Почти все претенденты на серебряную стрелу оказались лучниками, пришедшими из Йоркшира и Честерфилда с Дэвидом Хантингдоном и его зятем Ранульфом; таких набралось около двух дюжин.

Я намеренно опоздал на главное шоу и появился на поле у Ноттингема уже тогда, когда на опустевшем ристалище шли приготовления к стрельбе. Судя по болтовне вокруг, я не много потерял. Все ноттингемширцы говорили, что турнир нынче получился не ахти, не в пример тому, который шериф давал осенью в честь приезда принца Джона. Еще бы, тот праздник готовился не меньше двух недель, и герольды успели объездить все соседние графства, объявляя повсюду о предстоящем действе, а нынче сюда явились только те местные господа, которые жили не дальше Хокнелла, остальные просто не успели откликнуться на скоропалительное приглашение вице-графа.

Вообще-то, и близ живущая знать явилась не вся — Ричарда Ли, например, я нигде не увидел, и среди женщин на трибуне не было Катарины. Слава богу!

Простой люд нынче тоже не сказать чтобы валом валил на праздник. Что мне нравилось в англичанах двенадцатого века — это их способность самозабвенно радоваться самым простым забавам. В их тяжелой жизни находилось не так уж много поводов для веселья, и они пользовались любым удобным случаем, чтобы, как будут говорить много веков спустя и в другой стране, «оттянуться во весь рост». Сейчас, казалось, повод для этого был самый что ни на есть святой — возвращение законного короля но я что-то не увидел вокруг восторженного ликования. Что ж, сам король немало поспособствовал тому, чтобы во многих домах Ноттингема и его окрестностей в этот день не радовались, а горевали.

Я заметил еще, что среди собравшегося на поле люда почти не было женщин — к большому разочарованию солдат. Воины выражали свою обиду так красноречиво, что становилось ясно, почему местные жители предпочли сегодня оставить жен, сестер и подружек дома.

Медленно перемещаясь туда-сюда вместе с другими праздношатающимися и не забывая посильнее сутулиться, я высматривал то, что хотел высмотреть, пока наконец не очутился ярдах в тридцати от трибуны знати, на которой восседал Ричард Львиное Сердце. Сейчас мне было не до исторических изысканий, и все же я не смог удержаться — отыскал удобное местечко для обзора и как следует рассмотрел короля-рыцаря, воспетого многими восторженными романистами.

Увы, сколько я ни всматривался, мне не удалось углядеть в постриженном по французской моде здоровяке с длинными усами и небольшой бородкой ничего необыкновенного, кроме разве что выражения лица. Такой всесокрушающей, повергающей в прах самоуверенности я никогда не видал даже на физиономии Вильяма Певерила. Окруженный приближенными и верхушкой местной знати, Ричард слушал роскошно разряженного менестреля, который, не сводя с повелителя обожающих глаз, проникновенно пел по-французски под аккомпанемент позолоченной арфы. Я поставил бы шесть шиллингов против двух, что в затейливо аранжированном шлягере воспевается доблесть короля-рыцаря, это было ясно видно по горделивому выражению лица Ричарда Львиное Сердце.

Как только певец замолчал, все наперебой принялись выражать свое восхищение, а больше всех старался шериф ноттингемский. Правда, восхищались только те, кто находился на украшенной яркой драпировкой трибуне, для большинства же людей, собравшихся внизу, пение на французском было просто мелодичной абракадаброй. Поэтому глазевшие на знать ноттингемширцы говорили вовсе не об искусстве менестреля, а о том, сколько может стоить такая арфа, или о том, который из восседающих рядом с королем незнакомых дворян — Дэвид Хантингдон, отец Робина Гуда.

Наконец один из явившихся с Хантингдоном солдат снисходительно растолковал местным олухам, «который он», и его слова сразу стали передаваться из уст в уста, пока не обежали всю толпу. Видя устремленные на него отовсюду взгляды и даже тычущие пальцы, седой мрачный воин в кольчуге под алым плащом нахмурился еще больше, а король не смог скрыть своего удивления. Вильям Певерил, который маячил за спиной Ричарда назойливым фамильным привидением, торопливо сунулся с объяснениями; выслушав его, король и граф Хантингдон потемнели, как ельник под дождем.

Менестрель тем временем подкрутил струны арфы, приготовившись начать новую песню, но тут за дальним концом внешнего барьера послышались призывные пиликающие звуки, и многие зрители потянулись туда.

Это предоставило мне возможность убраться подальше от трибуны. «Из большинства» — таков был сегодня мой девиз, поэтому я присоединился к многочисленным зевакам, окружившим старого глимена. Старик наигрывал на кротте — диковинной помеси скрипки и арфы, а когда решил, что вокруг собралось достаточно народу, извлек смычком из струн особенно будоражащий вопль и начал петь.

После первого же куплета слушатели притихли. Надтреснутый тенорок глимена, конечно, нельзя было сравнить с хорошо поставленным голосом королевского менестреля, да и обшарпанный инструмент старикана время от времени давал «петуха», зато он пел на чистейшем саксонском, и не что-нибудь, а новую песню про Робина Гуда! Во всяком случае, я еще не слышал такой баллады. И мне оч-чень интересно было узнать подробности того, как мы с Робином спасли Вилла Статли, покрошили на куски десятерых норманов и обратили в бегство всех остальных. Если старик узнал об этом случае от ретфордских крестьян, воображение у тех работало будь здоров!

( Перевод Всев. Рождественского).

Что ж, по сравнению с некоторыми другими подобными шедеврами эта песня была еще не из самых худших.

Остальные слушатели, не такие придирчивые, как я, и вовсе не заметили в ней недостатков — Робин Гуд победил, добро восторжествовало, зло оказалось наказанным, чего еще можно было ожидать от хорошей баллады?

Как только певец замолк, его засыпали монетами и требованиями спеть еще. А пока старик подбирал деньги с травы, местные жители и солдаты из Йоркшира чуть не подрались, поспорив о том, чей Робин Локсли, если, родившись в Йоркшире, он ушел разбойничать в Шервуд? Здешние крестьяне доказывали, что Робин — их и только их, йоркширцы были с ними решительно не согласны. Спор чуть было не перешел в потасовку, но едва старик провел смычком по струнам, как все затихли, снова обратившись в слух. На этот раз глимен затянул не героическую, а комическую песню — о том, как Робин отправился торговать горшками на Кружевной рынок Ноттингема и как даже ухитрился продать несколько горшков жене шерифа.

Все споры были забыты, и чужаки, и ноттингемширцы дружно ревели от смеха, подталкивая друг друга локтями... А громче многих других хохотал всклокоченный черноволосый тип со шрамом на лбу. Он так веселился, что мне пришлось украдкой показать ему кулак; весельчак хлопнул себя ладонью по губам и сразу посерьезнел.

Баллада еще не была окончена, когда над полем грянул надсадный рев большого рога, возвещающий о начале состязаний. Он прозвучал раз, и другой, и третий, но никто из слушателей не двинулся с места, пока старик не пропел об очередном триумфе Робина Гуда, о том, как разбойник посрамил шерифа, опустошил кошелек вице-графа и раздал золото окрестным беднякам.

Только после этого ублаготворенный люд наградил певца с почти робингудовской щедростью и потянулся к ристалищу, где тем временем были установлены деревянные мишени с нарисованными на них черными кругами.

В первом туре состязаний участвовали двадцать четыре стрелка, из которых только дюжина сумела попасть во внутренний круг мишени. Наверняка результаты оказались бы лучше, если бы не южный ветер, налетавший непредсказуемыми порывами и мешавший стрелкам как следует показать свою меткость.

Второй тур продлился дольше, чем первый, — наверное, потому, что в него вошли самые опытные лучники, делавшие все, чтобы перехитрить коварный ветер. Некоторые так долго выжидали перед выстрелом, что соскучившиеся зрители принимались свистеть, орать и всячески подзадоривать их; или же спрашивать, не хотят ли стрелки побриться, не то у них скоро вырастет борода до колен; или интересоваться, где живут их подружки, — дескать, надо сходить и утешить бедняжек, ведь тем уже не судьба дождаться своих нерасторопных дружков! Один из лучников, выведенный из себя насмешками, в конце концов заспешил и влепил стрелу в самый край мишени, зато остальные попали во внутренний круг, за что были вознаграждены одобрительными криками и правом участвовать в следующем туре.

Цветочки кончились, начались ягодки.

Разрисованные доски отодвинули на пятнадцать ярдов — теперь приготовившихся к новому испытанию лучников отделяло от мишеней сто десять шагов.

Среди шестерых счастливцев, удостоившихся чести быть поименованными перед самим королем, оказались: йоркширские лучники Вилл Голден из Донкастера, Джон Линдсей из Халифакса и Адальберт Дир из Викфилда, лучник из Честерфилда Сэм Райен, лесник из Папплвика Стивен Коулт и шурин Коулта Арнольд Форест из Дерби.

Выкликнув имена шести самых метких стрелков, маршал турнира оглянулся на шерифа, и я увидел, что Певерил всматривается в шестерых претендентов на серебряную стрелу так, как будто хочет разглядеть не только их физиономии, но и души. Я снова начал глубоко дышать только тогда, когда шериф разочарованно кивнул маршалу, который тут же дал сигнал начинать.

На этот раз лучники выжидали еще дольше — расстояние для прицельной стрельбы было слишком велико, чтобы спешить. Они стреляли по трое, каждый в свою мишень, и из первой тройки попал в цель только Джон Линдсей.

Зрители, столпившиеся за барьером, шумели все громче и азартнее, зато на трибуне мало кто интересовался состязанием — кроме, конечно, Вильяма Певерила. Шериф вертелся так, словно в штаны ему заползла змея, и то и дело вытирал пот со лба. Король громко беседовал с Дэвидом Хантингдоном, менестрель налаживал струны арфы, немногочисленные дамы в задрапированной розовой и синей тканью отдельной части трибуны тараторили и кокетливо поглядывали на приезжих рыцарей.

Но даже эти болтуньи замолчали, когда вторая тройка заняла место первой: пока Стивен Коулт и Адальберт Дир смазывали салом перчатки, Арнольд Форест успел пустить стрелу, угодив точно в центр мишени. Толпа встретила такой поразительный успех удивленными криками, а шериф встрепенулся, словно охотник при звуках призывного собачьего лая, и впился взглядом в меткого стрелка.

Дьявол, ну почему этому типу обязательно нужно выпендриваться? Он что, не мог хотя бы для виду потянуть время? Куда там, ему обязательно надо пустить пыль в глаза! Пресвятая Богородица, дай нам только выбраться отсюда, уж я намылю холку несносному пижону, плевать, что он на восемьсот с гаком лет старше меня!

— Хорошо стреляешь, Форест из Дерби! —обратился маршал турнира к загорелому лучнику.

— Да разве ж я посмел бы плохо стрелять перед лицом самого великого государя из всех, какие появлялись в Англии со времен Альберта Великого! — серьезно ответил Форест, отвешивая поклоны в сторону трибуны. — Я бы посрамил свою родню, выстрели хоть чуток похуже!

Это представление заставило меня скрежетнуть зубами, и все-таки уже не в первый раз я подумал о том, какую блестящую театральную карьеру смог бы сделать Робин Гуд, родись он на несколько веков позже. Парень явно был не только лучником от бога, но и потрясающим актером, а сейчас он играл свою звездную роль. Конечно, грим фриара немало способствовал успеху, но изменилось не одно лицо Робина Локсли; его манеры, голос, выговор, — казалось, сама душа его стала другой, когда он сделался метким, но простоватым лучником из Дербишира.

Настолько простоватым, что он до последнего торчал в Птолемаиде, дожидаясь возвращения короля Ричарда Львиное Сердце, чтобы отправиться под его знаменами брать Иерусалим.

Об этом Форест словоохотливо поведал маршалу турнира, пересыпая речь проклятиями в адрес поганого короля Филиппа-Августа и растреклятого принца Джона, которые всеми силами старались продлить плен Ричарда и лишить Англию ее законного короля, а христиан в Палестине — их единственной надежды! В свою трескотню Форест то и дело вплетал пожелания всем приспешникам изменника-принца гореть в аду — и шериф, без того с трудом пытавшийся сохранить хорошую мину при плохой игре, то краснел, то бледнел, то зеленел. Как он, должно быть, сейчас жалел о своей затее с поимкой Робина Гуда! Хотя ему-то лучше многих других должно было быть известно: кто роет Локсли яму, сам в нее попадет.

Констебль Роже перевел королю слова лучника из Дерби, и Ричард наградил болтуна снисходительным кивком. Этот знак внимания от «надежы всех христиан» вырвал у Фореста такой оглушительный вопль: «Да здравствует славный король Ричард!», что его соперники, как раз изготовившиеся стрелять, едва удержали стрелы на тетиве.

«Не переиграй... — мысленно простонал я. — Не зарывайся, знай меру, балбес!»

К счастью, самомнение Ричарда не знало меры: король не углядел в восторге лучника никакой насмешки... А тут Стивен Коулт наконец сделал выстрел, и почти сразу вслед за ним выстрелил Дир, что определило второго финалиста. Им стал стрелок из Йоркшира, который, как и Форест, попал в середину внутреннего круга мишени. Стрела же Стивена Коулта угодила ближе к краю, и лесник с угрюмым видом покинул ристалище, не ответив на многословные утешения Арнольда Фореста. Я в двадцатый раз за сегодняшний день мысленно пожелал Робину придержать болтливый язык: если бывший лесник решит, что над ним издеваются, и во всеуслышание отречется от родственных уз со своим чересчур метким и чересчур говорливым шурином...

На этом месте я сердито оборвал свои мысли.

Коулт был с нами без году неделю, но с той минуты, как он стал одним из «волчьих голов», он заслуживал такого же доверия, как и все остальные шервудские аутло. Сила вольных стрелков заключалась в их единстве, в нашей стае все всегда стояли друг за друга и полностью друг другу доверяли — может быть, потому нас оставалось так мало. Не раз и не два Л оке л и давал от ворот поворот тем, кто пытался присоединиться к шервудской шайке; иногда аутло бывали единодушны в своем нежелании иметь дело с очередным претендентом в вольные стрелки, иногда не понимали, чем парень не приглянулся Робину, но никогда не оспаривали решение вожака. Все знали: у Локсли на людей особый нюх, поэтому, если Робин принял Коулта, значит, папплвикский лесник стоил того.

Под звуки рога маршал торжественно возвестил о начале последней схватки.

Форест и Дир натянули перчатки и внимательно осмотрели тетиву своих луков; Дир пустил былинку по ветру, чтобы узнать его направление.

— Давай, Адди! Покажи этому уроду, как нужно стрелять! — закричали в толпе.

Конечно, все воины Хантингдона желали победы своему земляку, а тип из Дербишира был чужаком как для них, так и для местных жителей, поэтому Фореста поддержали всего несколько ободряющих голосов. В любом сборище всегда найдутся люди, которые по каким-то причинам ставят на аутсайдера. Мне волей-неволей приходилось держать рот на замке, зато Коулт рявкнул, что его шурин сам покажет кому угодно, как надо стрелять! Похоже, он и вправду был хорошим парнем, этот бывший королевский «пес».

На сей раз обоим лучникам предстояло стрелять по одной мишени, и тот из них, кто попал бы ближе к центру, стал бы победителем.

В прежних турах Форест всегда пускал стрелу быстрее всех соперников, но теперь он тоже не торопился. Тщательно смазал салом перчатку на правой руке, поправил наплечник на левой и оценивающе посмотрел на мишень.

Не сводя глаз с Локсли и в то же время умудряясь держать в поле зрения трибуну, я увидел, как Робин поднял руку, чтобы потереть плечо... и как совсем было приунывший шериф встрепенулся, жадно впившись в него глазами. Нет, дьявольщина, только не это!

Закусив губу, я потянулся к луку, висевшему у меня за спиной. Вот он — шанс попасть в историю, о котором я вовсе не мечтал. Но если дела примут крутой оборот, другой возможности вырваться отсюда, кроме как угрожая жизни «великого короля», я не видел. Вполне возможно, что и это не сработает, однако пусть шериф даже не мечтает просто-напросто схватить нас за шкирки и посадить в мешок! Лучше уж быть изрубленным на куски, чем попасть живьем в лапы старому Губерту...

Продолжая растирать плечо, Робин скользнул взглядом по толпе, встретился со мной глазами и поспешно бросил руку вниз. Надеюсь, он успел увидеть не только мой свирепый оскал, но и мое ободряющее подмигивание; каким-то образом я ухитрился совместить то и другое.

С точки зрения здравого смысла мне полагалось бы желать Локсли проигрыша, но мой здравый смысл давным-давно уполз на самые дальние позиции, а занявший его место авантюризм вдохновенно орал: «Банзай!» Брат Тук был абсолютно прав — безумие заразительно. Я доказывал это уже одним своим присутствием здесь.

Шериф наконец перестал изображать из себя гончую, сделавшую стойку на дичь, и я с огромным облегчением вернул лук за спину. Если мы вырвемся отсюда живыми, я буду поить Тука всю следующую неделю... Нет, весь следующий месяц!

Дир наконец выстрелил, и над полем пронесся радостный вопль йоркширцев: их земляк угодил прямехонько в центр мишени. При таком ветре и на таком расстоянии достижение лучника из Викфилда можно было считать настоящим подвигом.

Отовсюду посыпался град насмешек и предложений не валять дурака, состязаясь с земляком самого Робина Гуда, когда Арнольд Форест тоже поднял лук.

Но шум на поле мгновенно смолк, как только лучник из Дерби пустил стрелу. Разговоры на трибуне прекратились, королевский менестрель, давно со скучающим видом терзавший струны, забыл взять новый аккорд, помощники маршала, наплевав на свое достоинство, наперегонки кинулись к мишени.

Сняв доску с треноги, они потащили ее начальнику, и, когда мишень проносили вдоль барьера, люди лезли друг другу на плечи, чтобы лучше разглядеть торчащие из нее стрелы. Над полем снова поднялся гомон, который все крепчал по мере того, как зрители убеждались — стрела Фореста с серым гусиным оперением воткнулась впритык к своей соседке, чье оперение было выкрашено в синий цвет.

Такой невероятный успех привлек внимание самого короля: отвлекшись от беседы с Хантингдоном, Ричард что-то проговорил по-французски.

— Государь спрашивает тебя, лучник, под чьим началом ты служил в Палестине, — быстро перевел констебль Роже.

Уже в который раз я перестал дышать, но Робин, отвесив глубокий поклон в сторону трибуны, отвечал так же словоохотливо, как прежде:

— Я был лучником у сэра Эдвина По, да упокоит Господь его душу — потому как мой господин возьми да помри от горячки еще по пути в Святую Землю, вот почти все мои товарищи и завернули домой, а я в ту пору оказался совсем без денег, черт меня дернул сыграть на корабле в кости с одним прохиндеем, и он обчистил меня до нитки, чтобы ему бесенята поджарили пятки, так что мне не на что было даже вернуться назад, да и не для того я принимал крест, чтобы, значит, возвращаться домой не солоно хлебавши, не повидав чудес Иерусалима, где, говорят, больше золота, чем было в старопрежние времена в сокровищнице царя Соломона, который, по слухам, мог заткнуть за пояс всех евреев Йорка и Лондона...

Форест сделал глубокий вдох и приготовился снова нырнуть в свой рассказ, но констебль, давно уже бросивший попытки перевести королю его скороговорку, сделал болтуну знак замолчать и сказал:

— Государь говорит: если ты докажешь свою меткость следующим выстрелом, он сделает тебя королевским лучником с жалованьем в три марки золотом в год.

Три марки золотом? То бишь один фунт. Может, это и показалось бы богатством какому-нибудь бедному виллану, владеющему одной виргатой земли, но для стрелка такая плата была более чем скромной. Тем более для стрелка, который содержал на жалованье всех королевских лесников Ноттингемшира, платя им гораздо щедрей, чем король только что предложил платить ему самому!

Но Арнольд Форест встретил предложение Ричарда Львиное Сердце взрывом такой неистовой благодарности, как будто государь спас его от неминуемой голодной смерти. Глядя, как Робин кладет бесчисленные поклоны, слушая, как он восхваляет доброту великого короля, я опять начал кусать губы от злости. Неужели он не может удержаться от представления даже сейчас, когда всего один неверный шаг отделяет нас от фола?

«Не выпендривайся, придурок! Выигрывай свою поганую стрелу, и сматываемся поскорее!»

Я резко вздрогнул, когда мне на плечо положили руку, обернулся — и встретился взглядом со Стивеном Коултом.

— Уходи отсюда, Стив, — тихо сказал я.

— А? Но вы...

— Мы — следом за тобой. Подожди в роще, ладно? Иди!

Кивнув, Коулт начал пробираться сквозь толпу. Он был немногословен, этот парень, и отделывался от тех, кто пытался расспросить его насчет поразительно меткого шурина из Дерби, короткими односложными ответами. Скоро Стив пропал из виду, и я снова переключился на то, что происходит на ристалище. Мне стало жарко, когда я увидел, что там происходит.

Мишень опять передвигали на новое место, и помощники маршала уходили с ней все дальше. Только дошагав чуть ли не до самого дальнего конца турнирного поля, они под удивленный гул толпы установили наконец треногу и водрузили на нее раскрашенную доску. Пресвятая Богородица, сто пятьдесят шагов! Такое расстояние было далеко не предельным для навесной стрельбы, но считалось почти немыслимым для прицельной.

Если раньше вокруг меня заключали пари, который из лучников попадет ближе к центру внутреннего круга, то теперь там бились об заклад, сумеют ли Форест или Дир попасть хотя бы во внешний круг. И желающих ставить на такое находилось совсем немного.

— А уж в середку мишени на таком расстоянии смог бы попасть разве что Робин Гуд!

Мне показалось, лучник из Викфилда готов отказаться от испытания, но потом, не желая выставлять себя на посмешище перед королем и своим господином, Хантингдоном, Дир все же начал готовиться к выстрелу. Вместе с ним готовился к испытанию и Арнольд Форест. Он снял с лука поработавшую тетиву и надел новую, перебрал чуть ли не все свои стрелы, наконец облюбовал одну, наложил на тетиву, медленно поднял лук... И тут же его опустил.

На мгновение перестав пригибаться, я взглянул через головы стоящих впереди и увидел, что у Локсли дрожат руки. Дьявол, только этого нам не хватало!

Йоркширцы кричали все оглушительней, подзадоривая земляка; над полем качался рев, похожий на рев самого большого рога — олифанта. И наконец, стоя в идеальной стойке лучника — левая нога выставлена вперед, плечи развернуты, — Дир отпустил натянутую тетиву.

Многоголосый вопль восторга наверняка донесся даже до Шервуда: стрела Адальберта Дира попала в центр мишени! Лучшего результата невозможно было желать, и йоркширский лучник огляделся с победоносной улыбкой на лице.

Его противнику оставалось только собрать манатки и покинуть ристалище, но, к удивлению многих, Форест этого не сделал. Как будто можно было надеяться переплюнуть такой выстрел! Да, видно, здорово парню приспичило стать королевским стрелком, раз он решил все же попытать счастья! А может, он просто дурачок, может, болтун из Дерби малость спятил, когда сарацины рубанули его по лбу?

Я сам с удовольствием дал бы в лоб всем тем, кто вел вокруг меня подобные разговоры. Чем бы это для нас ни обернулось, Робин должен был выиграть серебряную стрелу!

У меня пересохло во рту, когда я увидел, что Локсли снял с тетивы стрелу и воткнул ее в землю. Он обвел взглядом ревущую, хохочущую толпу, запрокинул голову, посмотрел на небо и быстро перекрестился.

Вот теперь это была не игра.

Выстрел Адальберта Дира можно было расценить как чудо, и, чтобы затмить это чудо, требовалась помощь высших сил.

Форест кончил творить безмолвную молитву, выдернул стрелу из земли, снова наложил ее на тетиву, прицелился — и замер под бурей криков, свиста и хохота, удерживая у щеки серое оперение. Секунду, другую, третью... Потом выстрелил. И тогда оглушительный шум сменился мертвой тишиной.

При полном молчании, удивительном для такого большого скопления людей, помощники маршала бегом бросились к мишени, сорвали ее с треноги, трусцой вернулись к трибуне — и король, шериф и все прочие зрители узрели настоящее чудо.

Стрела Фореста вонзилась в стрелу Дира, расщепив ее вдоль на две лучинки.