Другая сторона доллара

Глава 27

Бастиан собрал свой чемодан и, щелкнув замком, встал, ни на кого не глядя. Мимо Хиллмана он прошел так, словно того вообще не существовало.

Хиллман же, проводив его от дверей библиотеки до входной двери, вернулся в комнату, но вместо того, чтобы сесть на свое место у стола, подошел к стене, где висели фотографии.

— Что-то здесь не так... — сказал он. — Здесь висела фотография Дика.

— Я снял ее, чтобы провести опознание.

Я достал фотокарточку из кармана, и Хиллман взял ее у меня. На стекле виднелись отпечатки пальцев. Он протер его полой пиджака.

— Вы не имели права брать ее. Что вы пытаетесь сделать с Диком?

— Выяснить о нем всю правду.

— Здесь не может быть никаких загадок. Он просто приятный, общительный парень.

— Надеюсь.

— Слушайте, — сказал он. — Вы закончили работу, ради которой я вас нанял. Не подумайте, что я неблагодарен, я намерен заплатить вам значительную сумму. Но я не нанимал вас расследовать убийства.

— И не заплатите мне ничего, если я не остановлюсь?

— Я не говорил этого.

— И не должны.

Он оперся руками о стол и наклонился ко мне. Я разглядывал его тяжелое властное лицо.

— Вы со всеми вашими покровителями разговариваете так, как со мной?

— Под покровителями вы подразумеваете людей, у которых много денег?

— Грубо говоря, да.

— Я объясню вам, мистер Хиллман. Вы мне даже нравитесь. Я попытаюсь поговорить с вами напрямик, потому что ведь кто-то должен сказать вам все. Вы вступаете на дорогу, ведущую к конфликту с законом. Если вы останетесь на ней, попадете в переделку.

Он прищурил глаза, лицо его стало совсем жестким. Он не терпел, когда с ним так разговаривали, и привык к тому, чтобы инициатива в разговоре принадлежала ему.

— Я могу купить и продать Бастиана.

— Не можете, потому что он не продается. Вы ведь отлично знаете это, черт побери!

Он выпрямился, вышел из полосы света, и на него снова легли зеленые тени. Лицо его показалось мне отлитым из старинной зеленоватой бронзы. Только оно было живое. Через некоторое время он сказал:

— Что, по-вашему, надо делать?

— Говорить правду.

— Будь я проклят! Вы что, намекаете, что я лгу?

— Более чем намекаю, мистер Хиллман.

Он бросился на меня со сжатыми кулаками. Я не пошевелился. Он отошел, потом вернулся опять. Трезвый, он двигался очень изящно.

— Полагаю, вы уверены, что это я убил их?

— Я не занимаюсь никакими спекулянтами. Убежден, что вы покупали нож у Боткина.

— Откуда этот бред?

— Я с ним разговаривал.

— Кто нанял вас? Я плачу вам не за то,чтобы вы собирали сведения обо мне!

— Вы не можете забыть о деньгах, — проговорил я устало. — Почему бы нам не поговорить сейчас просто как двум связанным одним делом?

— Вы не связаны с этим делом. Только я.

— Расскажите мне все, если действительно не имеете отношения к убийствам. В противном случае вам надо общаться с адвокатом и больше ни с кем.

— Я не имею отношения к убийствам, но почти хочу, чтобы было иначе. — Он сел напротив меня, положив руки на стол. — Я признаю, что купил этот нож. Но не намерен сообщать об этом более никому. Боткина можно заставить изменить показания.

— Каким образом?

— Его лавка не приносит никакого дохода. Я знаю это точно. У моего отца была такая же в южном Бостоне. Я могу дать Боткину достаточно денег, чтобы он убрался в Мексику.

Я был несколько ошарашен. Не только самим предложением, такое я слышал и раньше — грубый подкуп, больше ничего — а тем, что предложил Хиллман. Как глубоко моральное падение человека, который когда-то командовал эскадрильей при Мидуэе!

— Лучше забудьте о том, что вы придумали, мистер Хиллман. Это та самая дорожка, о которой я вам только что говорил. В конце концов вы утонете.

— Я уже утонул, — сказал он ровным голосом.

Он опустил голову на руки, и волосы его рассыпались по столу, как большой срезанный белый сноп. На затылке я рассмотрел круглую лысину, которую он обычно прятал.

— Что вы сделали с ножом? — спросил я. — Отдали его Дику Леандро?

— Нет. — Опершись руками о стол, он выпрямился. На полированной поверхности остались следы его грязных ладоней. — Но хотел бы, чтобы отдал.

— Том? Вы отдали нож Тому?

Он застонал:

— Я не только отдал нож Тому. Я еще говорил Боткину, что покупаю это изделие в подарок сыну. Бастиан, должно быть, не придал этому особого значения. Но он еще докопается.

— Бастиан докопается, — сказал я. — Но из этого еще не следует, что Том воспользовался ножом против своей матери и отца. Наверняка у него не было причины убивать мать.

— Ему не нужны рациональные мотивы. Вы не знаете Тома.

— Вы уже говорили мне об этом. И в то же время отказываетесь рассказать мне все до конца.

— Вечером вы что-то сказали о покушении на человеческую жизнь.

— Я совсем не хотел, чтобы это вырвалось у меня.

— Кто на кого покушался? И почему?

— Том угрожал Эллен револьвером. Это было совсем не мальчишество.

— Это и есть тот воскресный утренний эпизод, который вы так скрывали?

Он кивнул.

— Я думаю, этот случай совершенно лишил его разума. Когда я приехал домой после визита к судье, Эллен была у него в комнате. Он держал револьвер возле ее головы. Вот здесь... — Хиллман указал пальцем на висок, — а она стояла на коленях, взывая к его милосердию. Буквально умоляла его. Я не знаю, почему он отдал мне оружие. Целую минуту потом он держал меня под дулом револьвера. Я почти был уверен, что он выстрелит.

Я почувствовал, как у меня на затылке взмокли волосы. Картина и в самом деле страшная, более того, она была классической: шизофреник в роли убийцы.

— Он сказал что-нибудь, когда вы забрали у него оружие?

— Ни слова. Отдал мне револьвер совсем спокойно. Действовал, как автомат, по-видимому, не понимая, что сделал или что собирался сделать.

— Он говорил что-нибудь вашей жене?

— Да. Сказал, что убьет ее, если она не оставит его в покое. Она просто вошла в комнату, чтобы предложить ему поесть, и тут он совершенно взбесился.

— У него в голове было много всякого, — сказал я, — и должно было быть после той ночи. Он мне кое-что об этом рассказывал. Пожалуй, это был критический момент в его жизни. Он первый раз встретил своего настоящего отца. — Хиллман поморщился. — Отца, который, быть может, разбил вдребезги его представление о нем. Можно сказать, он был затерян между двумя мирами и готов был обвинить вас и вашу жену, что вы не подготовили его. Вы знаете теперь, что должны были сделать это. Вы не имели права скрывать от него правду, нравится она вам или нет. И когда, наконец, правда ему открылась, он не смог воспринять ее во всем объеме. Он ведь не случайно перевернулся в машине тем утром.

— Вы хотите сказать, что он пытался покончить собой?

— Да, он сделал такую попытку. Думаю, это был больше чем сигнал, что его жизнь вышла из-под контроля.

Он не смог выпустить из рук руля и потому не пострадал.

Никто не пострадал и в инциденте с револьвером.

— Вы восприняли это совершенно серьезно. А он был болезненно серьезен.

— Может быть. Но я не пытаюсь ничего сбросить со счетов. Вы разговаривали об этом с психиатром?

— Нет. Существуют вещи, которые нельзя выносить за пределы семьи.

— Это зависит от того, какая семья.

— Послушайте, — сказал Хиллман, — я боялся, что его не примут в школу, если узнают, что он бывал таким необузданным.

— Это было бы трагедией.

— Я должен был как-то реагировать. А я и сейчас не знаю, как поступить с ним.

Он опустил всклокоченную голову.

— Вам нужны более квалифицированные советы, чем могу дать я: психиатра и юриста.

— Вы считаете, что он убил тех двоих?

— Совершенно необязательно. Почему вы не попросили доктора Вайнтрауба порекомендовать вам кого-нибудь?

Хиллман поднялся.

— Эту старую бабу?

— Я думал, он ваш старый товарищ и кое-что понимает в психологии.

— Я полагаю, у Элиа ничтожные знания. — В голосе Хиллмана послышалось презрение. — У него было нервное потрясение после Мидуэя, и мы вынужденно отправили его на родину для поправки здоровья в то время, как гибли люди. В то время, как гибли люди, — повторил он и погрузился в молчание.

Он сидел и, казалось, слушал самого себя, свои воспоминания. Я ждал. Его сердитое лицо постепенно смягчилось, и даже голос изменился.

— Господи, что это был за день! Мы потеряли больше половины наших машин. Их сбивали, словно сидящих уток. И я не смог вернуть их. Я не виню Элиа за это нервное расстройство. Слишком много людей умерло у него на руках.

Голос его становился все тише, глаза удалялись от меня все дальше и дальше. Он, видимо, даже забыл о моем присутствии и был в том краю, где умирали его парни, а он так и не умер.

— Черт с ним, — сказал он. — Я люблю Тома. Мы не были очень близки эти годы. Но он мой сын, и, хотя с ним трудно договориться, я люблю его.

— Я уверен в этом. Но вы, может быть, хотите от него больше, чем он может дать вам. Он не может вернуть вам ваших погибших летчиков.

Хиллман не понял меня. Он, казалось, зашел в тупик. Стальные глаза подернулись дымкой.

— Что вы сказали?

— Возможно, вы слишком много ждете от него.

— Каким образом?

— Оставим это, — сказал я.

Но Хиллмана это задело.

— Вы думаете, я хочу слишком многого? Я получил чертовски мало. А все это я предоставляю ему. — Он развел руками, как бы охватывая ими весь дом и все, что ему в нем принадлежало. — Он может взять себе, если это хоть как-то защитит его, последний цент, который у меня есть. Мы заберем его отсюда и уедем жить в другое место.

— Вы уезжаете, оставив себя во главе, мистер Хиллман. Так ничего не изменится.

— Изменится. — В голосе его прозвучали и фатализм, и вызов.

— Может быть. Давайте просчитаем вероятности. Единственным доказательством против него является нож, но, если подумать, и это очень сомнительно. Он наверняка не брал его с собой, когда вы отправили его в «Проклятую лагуну».

— Может быть, и брал. Я не обыскивал его.

— Готов держать пари, что они обыскивали.

Хиллман опять прищурил глаза, и они превратились в узенькие щелочки.

— Вы правы, Арчер. Когда он уходил, у него не было ножа. Я помню, что видел его после всего в тот же день.

— Где он был?

— В его комнате. В одном из ящиков письменного стола.

— И вы его оставили там?

— У меня не было причин не делать этого.

— Тогда любой человек, имеющий доступ в дом, мог забрать его?

— К несчастью, и Том тоже. Он мог пробраться сюда после того, как сбежал из школы.

— Но это также не исключает и Дика Леандро. Ему не надо пробираться, он ведь входит и выходит в любое время.

— Да. Но что это доказывает?

— Пока ничего, но, если мы соединим это с тем, что, возможно, именно его видели вчера вечером у «Барселоны», то появится повод для некоторых размышлений. И все-таки, знаете, в этой версии что-то пропущено. Равенство не равно.

— Дик никак не может быть этим пропущенным звеном, — сказал он поспешно.

— Почему вы так заботитесь о Дике?

— Я очень люблю его. А почему бы и нет? Он — очень приятный парень, в свое время я помог ему. Черт вас возьми, Арчер, — заговорил он искренне, — когда человек достигает определенного возраста, ему нужен кто-то, кому он мог бы передать свои знания или хотя бы часть их.

— Вы думаете также, что можно дать и деньги?

— Практически возможно и это. Это будет зависеть от Эллен. Основные деньги у нее. Но я могу заверить вас, что для Дика это ничего не значит.

— Это кое-что значит для любого из нас, и я думаю, что это много значит и для Дика.

— На чем основано ваше предположение?

— Он — приживал. Вы знаете, что это значит? Он живет на благодеяния других людей. Особенно ваши. Скажите мне вот что. Дик знал об инциденте с револьвером в комнате Тома?

— Да. Он был в то воскресное утро со мной. Он отвозил меня сначала к судье, потом домой.

— Он в курсе очень многих событий, — отметил я.

— Это естественно. Он практически член нашей семьи. Дело в том, что я ждал его сегодня к вечеру. — Он посмотрел на часы. — Но сейчас уже слишком поздно, десятый час.

— Вы не можете вызвать его сюда?

— Не на ночь глядя. И потом у меня вовсе нет желания брать себя в руки, чтобы появиться перед Диком.

Он робко посмотрел на меня. Тут-то он и раскрыл себя, свою суть. В нем жили два человека: тщеславный, никогда не забывающий о своем лице-маске, и второй — тайный, скрывающийся под этой маской и никогда из-под нее не появляющийся.

Он водворил на место свою серебряную гриву и пригладил ее руками.

— Ночь — это все, что мы имеем, — сказал я. — Утром к вам может нагрянуть Бастиан, шериф и, возможно, уголовная полиция. И вам не удастся отделаться от них, просто заявив, что вы не покупали ножа. Вам придется давать объяснения.

— Вы действительно думаете, что нож взял Дик?

— На мой взгляд, у нас больше оснований подозревать его, чем Тома.

— Хорошо, я позвоню ему. — Он подошел к телефону.

— Только не говорите, что ждете его. Он может все бросить и убежать.

— Естественно, не скажу. — Он набрал номер и стал ждать. Потом заговорил. Голос его приобрел другие краски, стал свежим и молодым. — Дик? Ты что-то говорил Эллен, что к вечеру появишься. Удивительно, что я должен ждать тебя... Я знаю, что поздно. Я волновался, здоров ли ты... Что беспокоит?.. Очень жаль. Слушай, почему бы тебе не приехать прямо сейчас? Вечером домой вернулся Том, разве это не прекрасно? Он хочет повидаться с тобой. И я, как обычно, буду рад видеть тебя... Нет, это не приказ... Прекрасно, я буду ждать.

Он повесил трубку.

— Что с ним случилось? — спросил я.

— Говорит, что плохо себя чувствует.

— Заболел?

— Нет, депрессия. Но он обрадовался, когда я ему сказал, что Том дома. Он скоро будет здесь.

— Хорошо. За это время я хотел бы поговорить с Томом.

Хиллман подошел и опять встал надо мной. В зеленом полусвете-полутьме я не мог как следует рассмотреть выражение его лица.

— До того, как вы поговорите с ним, я должен вам кое-что сказать.

Я ждал продолжения, но он молчал. Я спросил:

— Это о Томе?

— Это касается нас обоих.

Он смутился, но по-прежнему испытующе всматривался мне в лицо.

— С другой стороны, не думаю, что могу позволить себе так распуститься.

— Вы рискуете больше никогда не получить такой возможности, — сказал я, — до тех пор, пока вас не вынудят к этому. Думаю, что будет хуже.

— Здесь вы ошибаетесь. Никто этого не знает, кроме меня.

— Но это касается вас и Тома.

— Совершенно верно. Забудем об этом.

Он, однако, не хотел забывать, хотел раскрыть секрет, но так, чтобы не нести ответственности за то, что он рассказал. Он медлил, глядя на меня сверху вниз холодными стальными глазами.

Я подумал, что когда Хиллман говорил о своих чувствах к Тому, голос его звучал совершенно искренне. Возможно, эта искренность и есть недостающая часть равенства.

— Том действительно ваш сын? — спросил я.

С ответом он не замешкался.

— Да, моя собственная плоть и кровь.

— И вы единственный, кто знает об этом?

— Кэрол знала, конечно, и знал Майкл Харлей. Он согласился на это в обмен на кое-какие блага, которые я смог предоставить ему.

— Вы вытащили его из Портсмута.

— Помог. Не надо только воображать, что я сплел здесь какую-то жуткую интригу. Все произошло совершенно естественно. После того, как Майкл и его брат были арестованы Кэрол пришла ко мне. Она просила, чтобы я вступился за них. Я сказал, что постараюсь. Она была восхитительная девочка и выразила свою признательность естественным образом.

— Отправившись с вами в постель.

— Да, она подарила мне одну ночь. Я пришел к ней в комнату в отель «Барселона». Надо было ее видеть, Арчер, когда она разделась. Она осветила собой эту убогую комнату с медной кроватью...

Я прервал его возбужденное воспоминание:

— Медная кровать все еще там, так же как и Сайп был там до прошлой ночи. Сайп знал о вашей ночи на медной кровати?

— Сайп?

— Гостиничный детектив.

— Кэрол сказала, что в ту ночь он уходил.

— И вы говорите, что только раз были там?

— С Кэрол — только один раз. Я провел в «Барселоне» несколько ночей с другой девушкой. Думаю, что я попытался еще раз получить то же наслаждение или нечто похожее. Она была очень старательной девочкой, но Кэрол заменить не могла.

Я встал. Он заметил выражение моего лица и отскочил в сторону.

— Что с вами? Вам нехорошо?

— Сюзанна Дрю — моя подруга. Моя близкая подруга.

— Откуда же я мог знать это? — спросил он с перекошенным ртом.

— Вы многого не знаете. Не знаете, как противно мне сидеть тут и выслушивать про ваши прошлые грязные похождения.

Он был изумлен, я же — поражен собой. Сердито кричать на свидетелей — это привилегия второсортных следователей и прочих судейских.

— Никто не позволяет себе так разговаривать со мной, — заговорил Хиллман дрожащим голосом. — Убирайтесь вон из моего дома и держитесь от него подальше!

— С большим удовольствием.

Я почти дошел до входных дверей. Это напомнило прогулку по глубокой липкой грязи. Тут меня окликнул Хиллман:

— Послушайте...

Это была его любимая фраза.

Я послушал. Он подошел ко мне, делая руками какие-то неопределенные движения.

— Я не могу продолжать сам, Арчер. Простите, если чем-нибудь задел вас.

— Все в порядке.

— Нет, не все. Вы любите Сюзанну?

Я не ответил.

— В таком случае вы удивительный человек. Я не притрагивался к ней с сорок пятого года. У меня были некоторые неприятности с этим гостиничным сыщиком. Сайп...

— Вы избили его, — заметил я безучастно. — Я знаю это.

— Я проучил его на всю жизнь, — сказал он с некоторой гордостью. — Это был первый и последний раз, когда он выманил у меня деньги.

— Если не считать этой недели.

Повисло молчание, которое он нарушил:

— Во всяком случае, Сюзанна потеряла интерес...

— Я не желаю говорить о Сюзанне.

— Ваше право.

Мы вышли в коридор, ведущий в библиотеку. Хиллман не хотел, чтобы наш разговор был слышен в гостиной, где находилась Эллен. Он стоял, прислонившись к стене, как безбилетники в театре. По его позе я мог понять, каким непрочным было его положение здесь, каким временным жильцом ощущает он себя в своем собственном доме.

— Не понимаю двух вещей, — сказал я. — Вы говорили, что провели с Кэрол только одну ночь, и до сих пор уверены, что вы действительный отец ее ребенка.

— Он родился точно через девять месяцев — 12 декабря.

— Но это еще не доказывает, что вы его отец. Беременность часто бывает дольше девяти месяцев, особенно первая. Майкл мог стать отцом еще до того, как морской патруль забрал его. Или любой другой мужчина.

— Других мужчин не было, она была девственница.

— Вы лжете!

— Нет, это правда. Женитьба Кэрол и Майкла Харлея была формальной. Майкл был импотентом, это и послужило причиной, по которой он согласился считаться отцом ребенка.

— Но какая была в этом необходимость, Хиллман? Почему же вы не взяли ребенка и не вырастили его сами?

— Я это и сделал.

— То есть взяли открыто и вырастили как своего собственного сына?

— Я не мог. Я имел другие обязательства. Я был уже женат на Эллен. А она из Новой Англии, пуританка чистой воды.

— И с будущим чистой воды.

— Да, мне нужна была ее помощь, чтобы начать собственный бизнес. Мужчина должен сделать выбор.

Он поднял голову. Свет люстры упал на его лицо. Он отвернулся от света.

— Кто сказал вам, что Майкл был импотентом?

— Кэрол. Она не лгала. Она была, как я уже говорил, девственницей. В ту ночь она многое рассказала о своей жизни. Рассказала, что Майкл стал неполноценным после того, как его избили ремнем.

Волна горечи подкатила к моему горлу. Я вспомнил старика в коровнике, занятого дойкой, и явно услышал скулеж одноглазого колли.

— Я думал, вы единственный, о ком говорят, что он импотент, — сказал я. — Или стерилен.

Он резко повернулся ко мне:

— Кто вам это сказал?

— Ваша жена. Именно она и сказала.

— Так она до сих пор думает, что я не могу иметь детей?

— Да.

— Хорошо. — Он повернул лицо к свету и позволил себе довольно улыбнуться. — Может быть, мы когда-нибудь и вытащим это на свет Божий. Когда мы усыновляли Тома, я сказал Эллен, что Вайнтрауб провел тестирование и выяснил, что я стерилен. Я боялся, что она узнает о моем отцовстве.

— Вы и так можете быть стерильны.

Он не понял, что я имел в виду.

— Нет. Это относится к Эллен. Мне же нет необходимости проходить эту проверку. У меня есть Том, и это доказывает, что я мужчина.

Но Тома у него не было...