Дурак ты, Сидоров

Глава I. МАНЬЯК

Клим Круглов мрачно смотрел на меня.

— Ну, как жизнь? — попытался я завязать разговор.

— Нормально, — буркнул Климентий и снова умолк.

Я тоже молчал, соображая, что бы еще сказать, и, наконец, выдавил из себя:

— Ну, ты вообще-то куда?

— Туда, — Круглый неопределенно махнул рукой в сторону.

— К Агате, что ли? — предположил я.

— Нет, — мотнул головой Климентий и с тяжелым вздохом добавил: — Бабка в магазин снарядила. Целый список дала. А ты куда? — нехотя поинтересовался он.

— Так просто. Гуляю, — сказал я чистую правду. — Но вообще, если хочешь, могу помочь. Все равно делать нечего.

Клим молчал. Мы с ним дружили с самого первого класса и до недавнего времени. А это, как-никак, целых семь лет жизни. И все семь лет сидели за одной партой. Как в первом классе нас посадили, так мы и подружились.

Дело в том, что в нашем первом «Б» мальчишек оказалось больше, чем девчонок. Наша учительница принялась рассаживать всех по парам. Причем так, чтобы непременно мальчик сидел с девочкой. Как она объясняла нашим родителям, делалось это «для поддержания дисциплины». Однако нам с Круглым девчонок не хватило. Вот нас и усадили за одну парту.

Если честно, Круглый меня сперва сильно раздражал. Все знает, все умеет, и все его хвалят. Не выношу таких! В общем, я терпел, терпел, а потом как следует ему врезал. Но он тут же мне по делу ответил. И я понял: нормальный парень. Мы подружились, а два месяца назад первый раз вдребезги разругались. Главное, из-за чего? Из-за сущей ерунды.

У нас в школе есть театральная студия. Круглов там, можно сказать, звезда. У него даже фанатки есть. В основном из пятых-седьмых классов.

А я люблю снимать, и мне наша литераторша Изольда Багратионовна, которая одновременно руководит театральной студией, поручила делать фотолетопись всех их спектаклей и репетиций. Сказала: «Надо оставить память себе и потомкам» . Ну, мне, сами понимаете, не жалко, я и снимаю. Классные, между прочим, фотографии получаются. И школа деньги на пленку выделяет. Вот, значит, снимал я их репетиции, а фанатки Круглого ко мне пристали: «Сделай нам как можно больше снимков Круглова». Я отвечаю: «Если надо, пожалуйста. Только учтите, благотворительностью не занимаюсь. У меня для этого средств недостаточно». А они тут же деньги вытащили. Какой же дурак от такого откажется? Тем более что ничего плохого-то я не делал. Я вообще это расценивал как пропаганду образа лучшего друга. Но Круглый почему-то обиделся и заявил: «Ты, гад, за моей спиной меня продаешь». И пошло-поехало. В результате мы вдрызг разругались, и Клим от меня даже к Митьке Будченко пересел.

Без женщин, конечно, в этой истории не обошлось. Есть у нас в классе такая Агата Дольникова. Очень даже ничего девчонка. А Клим от нее вообще просто тащится. Я однажды сдуру ей про фанаток Круглого с фотографиями и рассказал. Так она мигом Климу меня заложила. А он начал качать права. А главное, твердит:

— Почему у меня сперва разрешения не спросил?

Я отвечаю:

— Откуда мне знать, что нужно твое разрешение?

А он свое гнет:

— Ты меня, Тимка, предал.

Ну и, сами понимаете, дружба наша накрылась, чтобы не сказать больше. Сперва-то я думал: «Ну, поругались, помирились». Да и дел у меня было по горло. А вот как каникулы наступили, стало мне очень фигово. Потому что обычно мы с Круглым все зимние каникулы проводили вместе. Иногда, правда, к нам присоединялись Митька Будченко или Агата со своей подругой Зойкой Адаскиной. Но в основном мы с Климом везде ходили вдвоем. И вот зимние каникулы начались, а я совсем один. Тоска зеленая!

Я начал Будке названивать. А его к прабабке в деревню под Саратов отправили. Тогда я позвонил Сережке Винокурову. Он тоже из нашего восьмого «Б». Но и его унесло из Москвы в какой-то зимний баскетбольный лагерь. «Ну, — думаю, — влип. Ни одного нормального человека не осталось. А каникулы-то идут совершенно впустую».

И вот сегодня, когда я от нечего делать отправился пошататься по району, на Сретенке нос к носу столкнулся с Климом. Сперва мне показалось, что встреча даже обрадовала его. Однако в следующий момент его физиономия сделалась мрачной. Я разозлился. Ну, а что было дальше, вы уже знаете.

В общем, стояли мы, как два идиота, и молчали. Я уже хотел уходить, но тут Круглый, наконец, махнул рукой:

— Ладно. Пошли. Вдвоем веселее. А то у нас дома сплошной лазарет.

— Лазарет? — удивился я.

— По-другому не скажешь, — объяснил Круглый. — Близнецы наши под самый Новый год какой-то забойный грипп приволокли. Просто, можно сказать, не грипп, а чума. За два дня всю семью уложили. Только мы с бабушкой пока держимся.

Близнецы — это Мишка с Гришкой, им по четыре года, и они младшие братья Круглого. Кроме этих двоих, у Клима есть еще отец с матерью, бабка — бывшая балерина, и две старшие сестры — Олька и Женька. Олька уже студентка. А Женька учится в одиннадцатом классе нашей школы. В общем, семья немаленькая.

— И чего, все с температурой? — поинтересовался я.

— Все, — кивнул Клим. — Лежат и ноют. А мы с бабкой, как две трудовые пчелки, их обслуживаем.

— Не повезло, — посочувствовал я.

— Смотря с какой стороны взглянуть, — отозвался Круглый. — Лежать на каникулах еще хуже.

— Ну, уж не знаю, — я пожал плечами. — По-моему, шляться все зимние каникулы по продуктовым магазинам тоже плохо.

— Ежу понятно, — на сей раз согласился Круглый. — Хотя с другой стороны... — он задумался и добавил: — Понимаешь, я вот сейчас им все принесу и куда-нибудь отправлюсь. А они будут по-прежнему лежать и мучиться. Болеть имеет смысл только, когда какая-нибудь контрольная.

— Точно, — поддержал его я. — А после магазина ты куда собираешься?

Клим покосился на меня.

— Вообще-то еще не знаю. А у тебя какие планы?

— Да никаких, — мне не было смысла скрывать. — Скучные эти каникулы получаются.

— Точно, скучные, — с досадою подтвердил Клим. — Ждали-ждали, и на тебе. Представляешь, мать моя билеты на елку принесла.

— Куда на елку-то? — полюбопытствовал я.

— Да в «Олимпийский», — поморщился Круглый.

— Это еще более-менее, — сказал я.

— Все равно, — поморщился Клим. — Я ей говорю: «Ты за кого меня принимаешь? Я же не Мишка с Гришкой, чтобы по елкам шастать». А она на меня обиделась. Мол, в прошлом-то году ходил. Она бы еще вспомнила, что я в пеленках делал. Но, главное, жуткий скандал разразился. Потому что Мишка с Гришкой про елку услышали и ну вопить: «Хотим вместе с Климкой в «Олимпийский». А куда им с такой температурой. Главное, я же во всем и виноват оказался. Предки начали на меня орать, что я больных детей расстроил.

— Да они у вас что больные, что здоровые. Все равно орать горазды, — откликнулся я. — Просто не близнецы, а террористы.

Клим, нерешительно посмотрев на меня, вдруг спросил:

— А вообще-то ты завтра ничем не занят? А то, может, сходим? Тряхнем стариной. Там, на билетах, написано, что эта елка — для старшеклассников.

— Пошли, — я ничего не имел против. И, цитируя то ли Пятачка, то ли Винни-Пуха, добавил: — Как говорится, до пятницы я совершенно свободен.

Короче, мы помирились. Правда, Клим поставил условие: «Больше моими снимками не торгуй и вообще без спросу не смей никому их давать». Я согласился: «Если ты так хочешь, пожалуйста». А про себя подумал: «Все равно фанатки уже обеспечены его снимками под завязку».

С Климом оставшаяся часть каникул прошла гораздо веселее. На елку мы все-таки сходили. Хотя это как раз оказалось не очень интересно. Я лично вообще не врубился, почему ее назвали «для старшеклассников». Во всяком случае, там было полно малышни в сопровождении мам, пап и бабушек. Ну, и представление соответственное. Будь мы с Круглым детсадовского возраста или чуть постарше, возможно, нам бы понравилось. А так полная муть.

На следующий день после елки свалилась с гриппом Климова бабушка, и нам пришлось бегать по магазинам с удвоенной силой. Моя мать столкнулась с нами на улице в тот момент, когда я волок две сумки, полные овощей. Вечером дома она мне сказала:

— Та-ак, та-ак. Значит, когда нам с отцом нужно, чтобы ты в магазин сходил, тебя не допросишься. А для Кругловых — пожалуйста.

И она обиженно поджала губы.

— Так у них же сейчас эпидемия, — объяснил я.

Но мать все равно почему-то обиделась. По-моему, просто удивительно, как предки иногда не понимают элементарных вещей. Не могу же я бросить друга в беде.

В общем, мы, как верблюды, таскали продукты, мать Клима, которая уже немного оклемалась от гриппа, готовила из них еду для всей семьи, а близнецы Мишка и Гришка постоянно скандалили. Мол, они уже совершенно здоровы, поэтому хотят на улицу и на елку.

Я глядел на них и думал: «Какое счастье, что я один у своих родителей! Младшие братья и сестры — совершеннейший ужас. Они вечно что-нибудь творят и привлекают к себе внимание. А ты изволь с ними возись. А чуть что не по ним, заводятся предки: «Как ты можешь так поступать, они ведь маленькие!» А «маленькие» вовсю этим пользуются.

Правда, Клима близнецы вроде бы не раздражают. Просто удивляюсь, как он терпит их. Я бы, наверное, не смог. Может, все дело в том, что Круглый сам успел побыть младшим братом Ольки и Женьки? Кстати, и этого мне бы совсем не хотелось. Они до сих пор Клима воспитывают. Хуже предков. А уж что они позволяли себе, когда он был маленьким, — я просто молчу».

Но не подумайте, будто мы все каникулы пробегали по магазинам. У нас еще куча времени для себя осталось. И тогда мы ходили в кино или гуляли. Иногда вдвоем, а иногда с Агатой и ее подругой Зойкой Адаскиной. Они обе учатся в нашем восьмом «Б».

Однажды я решил совместить приятное с полезным и взял с собой фотоаппарат, чтобы во время прогулки поснимать на улице. Так сказать, городской пейзаж и нас за компанию. Ночью выпало много снега, а утром выглянуло яркое солнце, и вокруг все просто сверкало и искрилось. Аж глазам больно. В общем, красота, и деревья все в инее. Только Адаскина жутко мешала. Мне, естественно, в первую очередь хотелось запечатлеть деревья, а она постоянно лезла:

— Сними меня! Сними меня!

Пришлось ее щелкнуть. Я надеялся, что она после этого заткнется, но не тут-то было. Адаскина начала прислоняться к стволам. Мол, сними меня с этим деревом. А мне как раз хотелось ровно наоборот: снять деревья без всякой Адаскиной. Вот я и думаю: «Что же делать?» И тут меня посетила светлая мысль. Я так мило Зойке улыбаюсь и говорю:

— Хочешь, чтобы я снял тебя побольше, покупай пленку. А то моих личных ресурсов и на тебя и на природу не хватит.

Зойка на меня вытаращилась, а я про себя отметил: «Вот сейчас ты, милая, заткнешься и оставишь меня, наконец, в покое». Но я ошибся. Адаскина, порывшись в сумочке, бросила:

— Ребята, ждите меня. Я через пять минут вернусь.

Агата спрашивает:

— Ты куда?

А Зойка в ответ:

— За пленкой! За пленкой!

И унеслась. А я понял, что окончательно попух. Теперь снимай ее как минимум двадцать четыре кадра. Если, она, конечно, пленку на тридцать шесть не приобретет. Я про себя запоздало посетовал: «Надо было идти снимать одному. А теперь из-за Зойки натура классная пропадет. Может, за всю оставшуюся зиму такого дня не выдастся. Ладно, попробую дошлепать пленку, пока Зойка не вернулась».

Сказано — сделано. Начал снимать. Щелкаю, щелкаю, вдруг до меня донеслись какие-то крики. И к нам на всех парах бежит какой-то здоровенный мужик. Я стал озираться. Что такое случилось? Но в переулке пусто. Кроме нас, никого.

Тут мужик как раз заорал:

— Эй ты, паскуденыш! Кончай тут снимать!

— Вы это мне? — удивился я.

— Нет! Чертовой бабушке! — вообще-то он бабушку по-другому назвал, это я так, для приличия, смягчаю.

У меня шары от удивления на лоб вылезли. А Агата тем временем у мужика спрашивает:

— Почему же нельзя снимать? Это что, частная территория?

Мужик уже до нас добежал. У него и так морда из тех, которые, как говорится, лучше ночью не встречать, а то испугаешься, а он еще злобную рожу состроил и как заорет:

— Нельзя снимать, и все! А почему — не ваше дело!

И ручищи ко мне свои тянет:

— Гони пленку, хорек!

Но я-то не пальма в тундре, чтобы камеру ему отдавать. В общем, я аппарат за пазуху, из кармана достаю железный свисток и как в него дуну! Мужика в сторону снесло. Я ему:

— Вали отсюда, дядя. Не имеешь права камеру требовать. Это моя частная собственность, а она у нас Конституцией охраняется.

— Нужна мне твоя камера, — прошипел мужик. — Ты пленку гони.

А сам башкой своей бритой крутит, по сторонам оглядывается. Я понимаю: «Свисток мой сработал».

— Пленку тем более не отдам тебе, дядя. Она не частная, а общественная. Принадлежит нашей школе. А я, между прочим, ее официальный фотокорреспондент.

Тут Круглый вышел из ступора и добавляет:

— А у нашей школы, между прочим, все руководство Московской мэрии в спонсорах.

Услыхав такое, мужик исторг стон раненого бегемота. И уже куда спокойнее прежнего спрашивает:

— Ладно, уговорили. Сколько я должен за пленку?

И вытаскивает из кармана толстенную пачку денег. Я отвечаю:

— Пленка-то не особенно дорогая. Но снимки на ней уникальные.

Мужик почесал свой бритый затылок и предлагает:

— Называй свою цену, парень.

Тут я и думаю: «Чего ж я такого мог наснимать, что ему позарез моя пленка понадобилась? Неужто деревья в инее настолько в цене подскочили?» Я посмотрел на Агату с Климентием. Вижу: они тоже порядком прибалдели. А мужик от нетерпения переминается с ноги на ногу.

— Чего, парень, молчишь?

— Надо подумать, — объясняю, а сам украдкой по сторонам смотрю. Пытаюсь понять, по какой причине этого мужика так колбасит. Но в переулке полная тишь, гладь, да божья благодать. Только с той стороны, откуда он к нам принесся, грузовичок небольшой стоит.

Вот оно, в чем дело! И, естественно, отдавать пленку мне уже ни за какие деньги не хочется. Но тут передо мной во весь рост встает другой серьезный вопрос: что этот мужик со мной сделает, если я откажусь? Ведь он такой спокойный именно потому, что пока надеется. А как надеяться перестанет...

В общем, я строю морду кирпичом и объявляю:

— С тебя пятьдесят баксов, дядя.

— Ну ты, промокашка, загнул, — скривился мужик.

— Дело ваше, хозяин — барин, — продолжил я в прежнем тоне.

— Двадцать пять, — объявляет мужик.

По-моему, и это слишком много. Но я набираюсь наглости и говорю:

— Твое дело, дядя. Только учти: сейчас пятьдесят, а через три минуты станет семьдесят.

Сказал, а самому страшно. Сейчас он мне шею свернет, как цыпленку. Но у него нервы крепкие оказались. Лишь глаза налились кровью. И еще он что-то пробормотал себе под нос. А потом отчетливо сказал:

— Черт с тобой. Времени нет.

И сует мне купюру в пятьдесят баксов.

— Ладно, дядя, сейчас. Только не мешайте. Я сам.

И отхожу чуть в сторону. Пленку сматываю, вытаскиваю, кладу в колбочку и протягиваю ему:

— Вот. Возьмите.

Тут колбочка у меня из пальцев выскальзывает — и в сугроб. Мужик взорвался:

— Ты чего, щенок, издеваешься?

— Сейчас, сейчас, не волнуйтесь, — я принялся рыться в сугробе. — Найду.

А сам незаметненько чистую пленку из кармана вытаскиваю:

— А ты, дядя, боялся.

И чистую пленку ему протягиваю, а ту, отснятую, за пятьдесят баксов, украдкой в карман убираю.

Мужик вырвал у меня колбочку, извлек оттуда пленку и тут же на наших глазах, вытянув из кассеты, засветил.

— А теперь валите отсюда, — рыкнул он. — И чтобы больше мне на глаза не попадались.

— Уходим, уходим, — заверил я.

Мы медленно двинулись прочь, но не прошли ста метров, как увидали Зойку, бегущую нам навстречу.

— Куда? Просила ведь подождать! — обиженно воскликнула она.

— Нас прогнали, — объяснила Агата. — И отобрали пленку.

— Не просто отобрали, а выкупили, — уточнил Клим.

— Пленку? — ахнула Зойка. — Со мной? И ты отдал?

Ее голубые глаза с укором уставились на меня. Я про себя подумал: «Даже если бы и пришлось отдать, то жалко было бы совсем не снимок Адаскиной».

Однако вслух произнес совсем другое:

— За пятьдесят баксов можно и отдать.

— За пятьдесят баксов? — захлебывалась от возмущения Адаскина. — Меркантильный ты человек! — И тут же безо всякого перехода, но совсем другим тоном добавила: — Слушай, Тимурчик, кому это она за такие деньги потребовалась?

Я решил над ней поиздеваться и, украдкою подмигнув Агате и Круглому, произнес:

— Да мужик тут какой-то заметил, что я тебя, Зойка, снимаю. Только ты ушла, он к нам подпилил и ну канючить: «Продай пленку. Я мечтаю иметь фотографию этой девушки».

Круглый не удержался и фыркнул. Агата тоже улыбнулась.

— Ну, хватит мозги мне пудрить, — возмутилась Зойка.

— Нужно мне твои мозги пудрить, — и продемонстрировал ей пятьдесят долларов.

Зойка потрясенно уставилась на купюру. Затем, немного придя в себя, поинтересовалась:

— И где тот мужик?

Мне неожиданно оказалось легко ей объяснить. Именно в этот момент мужик пронесся мимо нас в маленьком грузовичке, который я заметил в переулке.

— Вот он, поклонник твой, Адаскина, — сказал я.

— Маньяк, — задумчиво отозвалась она. Затем воззрилась в упор на Агату: — Тимка врет или правда?

— Смотря что, — улыбнулась Дольникова.

— Естественно, что этот тип охотился за моей фотографией, — пояснила Зойка.

— Естественно, врет, — кивнула Агата.

У Зойки сделалось странное лицо. По-моему, она испытала облегчение, но, одновременно, и немного расстроилась. Вот личность! Даже маньякам готова нравиться.

— Зато все остальное правда, — я вновь с гордостью помахал перед ее носом пятидесятидолларовой купюрой. — Теперь уснимаюсь, причем на первоклассной пленке.

— А все-таки жалко, — вдруг с грустью проговорил Клим.

— Чего тебе жалко? — не понял я.

— Ну, мы ведь теперь так никогда и не узнаем, почему этот мужик испугался, — ответил он.

Тут наступил мой звездный час. И я эдак небрежно бросил:

— Почему же, интересно, не узнаем?

— Чтобы узнать, не нужно было продавать пленку, — откликнулся Клим.

— Нет уж, лучше продать, — решительно заявила Агата. — По крайней мере, живы остались. Неужели не понимаете? Если бы Тимка отказался, мужик все равно бы у него аппарат отобрал, и неизвестно, что с нами бы при этом сделал.

— Эх вы, — сказал я. — Меня недооцениваете. Думаете, я такой лох, чтобы ему эту самую пленку отдать? На фига, по-вашему, она у меня в снег падала?

— Поменял? — допер наконец Круглый.

— Знай наших, — кивнул я. — За пятьдесят баксов могу и свеженькую уступить. Для хорошего человека не жалко. Особенно, если он к тому же и щедрый.

— Ну, ты даешь! — ребята смерили меня восхищенными взглядами.

Я с трудом сдержал довольную улыбку. Честно сказать, люблю, когда меня хвалят. Но показывать этого я не собирался. Поэтому проворчал:

— Чем зря тут торчать, лучше пошли обменяем баксы на наши родные отечественные рубли. Во-первых, запасусь свежей пленкой, во-вторых, отдадим в проявку отснятую.

— И тогда мы узнаем, в чем дело? — Зойку прямо трясло от волнения.

— Там видно будет, — холодно произнес я.

— Тимурчик, ты баксы не обменяешь, — сказала Зойка. — В обменниках паспорт требуют.

— Ну и что, — я пожал плечами. — У меня уже есть. Мне как четырнадцать исполнилось, сразу и оформил. Это вы еще маленькие.

— Тоже мне, большой нашелся, — усмехнулась Агата.

Однако факт оставался фактом: ни у кого из них пока паспорта не было.

— Ладно. Пошли, — поторопил Клим.

— Нет уж. Сперва пусть Тимурчик снимет меня, — вдруг потребовала Зойка. — Зря я за пленкой бегала?

Сколько лет живу, а такой вредной девчонки, как Адаскина, еще не встречал. Понимаете, вечно ей надо все сделать по-своему. Вот и сейчас: такое важное дело, а ей, видите ли, сниматься приспичило. Тоже мне, фотомодель! Я еще понимаю: Агата.

— Знаешь, Зойка, — сказал я. — Давай сперва отдадим пленку в проявку, а потом уж я тебя сниму. Полчаса можешь потерпеть?

Адаскина, конечно, поморщилась и надула пухлые губы. Но, видно, ей тоже было интересно, что на той пленке. И она неохотно произнесла:

— Могу.

— Ну и отлично, — ответил я и подумал: «Даже если бы ты сказала «не могу», фиг бы я сейчас стал тебя снимать».

Мы побежали на Сухаревскую площадь в проявку. Там очень быстро делают. И обменный пункт рядом. Обменщик оказался очень недоверчивым. Сперва долго рассматривал мой паспорт, а потом принялся то же самое делать с купюрой. Он ее и в приборчик пихал, и на просвет смотрел, а под конец начал что-то на ней изучать сквозь лупу. Я уж было решил, что мужик мне фальшивые баксы запарил. Но в результате все обошлось. Обменщик, наконец, вручил мне эквивалент в родной российской валюте под названием рубли. С ними-то мы и отправились в магазин «Кодак».

Там я сперва отдал заветную пленку, которую обещали сделать через час, а потом обзавелся еще двумя чистыми. Как вы уже поняли, одна или две свежие пленки в работе фоторепортера не лишние. Кто знает, вдруг опять что-нибудь криминальное снимем? Я даже подумал: «Если такое случится, на сей раз потребую больше пятидесяти баксов. А пленочку, естественно, заныкаю».

Едва мы вышли из «Кодака», Адаскина снова потребовала:

— Ну, давай, Тимурчик, я готова. Может, прямо в скверике меня и заснимешь? Смотри, как тут сегодня красиво!

Деревья в сквере, тянувшиеся от метро до «изумрудного дома», сплошь покрылись инеем. И впрямь красиво.

— Ладно, — вздохнул я. Когда Адаскиной что-нибудь приспичит, все равно не отвертишься. — Иди, Зойка, сниматься.

Она сдернула с головы шапочку и принялась поправлять мелкие черные кудряшки.

— Надень шапку, простудишься, — посоветовал я.

— Много ты понимаешь, — показав мне язык, ответила дура Адаскина. — Без шапки на фоне снега красивее.

Я только рукой махнул. В общем-то, мне плевать. Дело хозяйское, а вернее, Адаскинское. Если хочет, пусть простужается. Мне даже лучше. Не будет за нами повсюду таскаться.

— Куда мне лучше встать? — спросила Адаскина.

Я чуть не брякнул в ответ: «Какая разница», — но вовремя просек, что это с моей стороны было бы непрофессионально, и велел ей идти под одно из деревьев. Зойка прислонилась к стволу. Я уже навел камеру, но тут Адаскина закричала:

— Погоди! Погоди!

Я чертыхнулся и опустил камеру.

— Чего еще годить?

— Пусть Агата скажет, хорошо я так выгляжу или плохо?

— Да хорошо, хорошо, — попытался убедить Адаскину я.

Но она возразила:

— Я, между прочим, спрашиваю не тебя, а Агату.

Я совсем обозлился:

— Если не доверяешь, тогда пусть Агата тебя и снимает.

— Ну, какие же мы прямо творческие, ранимые! — с досадой воскликнула Зойка. — Ладно, Тимурчик, снимай, как тебе больше нравится.

Это она вроде как мне разрешила. Я очень хотел ей ответить, что никак не нравится и вообще она портит весь зимний пейзаж. У меня все эти соображения прямо вертелись на кончике языка и просились наружу. Но тут до меня дошло: я Зойке скажу, она обидится и мигом заведет Агату. Та заведет Клима, а мы с ним и так едва помирились. В общем, я счел за лучшее промолчать. В конце концов не развалюсь, даже если Адаскина на всю жизнь останется с убеждением, что я сегодня просто тащился, когда снимал ее.

Правда, в будущем я собираюсь стать знаменитым фоторепортером. А про всех знаменитых людей после их смерти все знакомые пишут воспоминания. И Адаскина тогда, естественно, про сегодняшний день наврет. Но ничего страшного. В воспоминаниях все всегда что-нибудь врут в свою пользу.

Клим и Агата уже просто извелись. Мне было ясно: им до зарезу хочется поговорить про того мужика. А мне хотелось еще сильнее, чем им. Но Зойка не собиралась изменять своих планов. Главное, хоть купила бы пленку на двенадцать кадров. Так ведь не пожадничала. Приобрела самую большую на тридцать шесть. И, естественно, теперь я был вынужден полностью ее отснять. Отложить-то на завтра нельзя. Тогда у меня аппарат будет занят ее личной пленкой. А вдруг мне самому снимать понадобится.

Главное, Зойка заявила:

— Учти, Тимурчик, халтурить не позволю. Сделай все кадры разные.

Я про себя выругался не хуже того мужика. Но делать было нечего. Начал снимать разные кадры. Ох, и заставила меня Зойка побегать. Сперва она снималась одна на разных фонах. Затем — с Агатой. Потом с Агатой и Климом. Потом с одним Климом. А когда, наконец, остался самый последний кадр, Адаскина преподнесла мне главный сюрприз:

— Теперь, Тимурчик, я хочу сняться с тобой.

А я отвечаю:

— Ты, Адаскина, чего, совсем того? Как же я могу одновременно фотографировать и сниматься?

Но Зойку таким не проймешь.

— Это, — говорит, — не я совсем того, а ты. Элементарных вещей не соображаешь. Отдай аппарат Климу, а сам становись рядом со мной. Клим снимет нас, и порядок.

Пришлось так и поступить. В общем, снялся я с ней. Тут час и прошел. Мы ту пленку в «Кодаке» забрали, а Зойкину оставили, и, что характерно, она сразу оплатила печатанье фотографий.

— Ты откуда такая богатая? — удивился я.

— Не твое дело, — ушла она от объяснений.

Но я подумал, что все это очень странно. У Зойки обычно с финансами туго. А сейчас и пленку купила, и фотографии заказала. Можно подумать, это не мне, а ей обломилось пятьдесят баксов. Но лезть в ее личную жизнь я не стал. В конце концов, каждый человек находит деньги там, где удается. А есть, конечно, и такие, которые нигде никогда не находят. Им хуже всего, но это отдельный разговор.

Конечно же, мы стали сразу возле мастерской разглядывать проявленные снимки. Трое друзей сгрудились вокруг меня.

— Давай, давай, быстрее, — торопил меня Клим.

Я начал лихорадочно перебирать фотографии. Вначале шли сплошные деревья в инее. Надо же, сколько лабуды успел наснимать! Потом попалось несколько снимков машин в снегу. Опять не то.

— Да быстрее ты! — снова воскликнул Круглый.

— Действительно, Тимка! — поддержала его Агата.

А Зойка, не проронив ни единого слова, просто вырвала у меня фотографии и принялась смотреть их сама. Я чуть не убил ее. Но так получилось, что именно она нашла нужный снимок.

— Вот! Видали?

Мы с Круглым так резко склонились над фотографией, что стукнулись лбами и потому первое время ничего не видели. У нас искры из глаз посыпались! Когда же боль от удара прошла, я мигом просек, почему этот мужик так суетился.

У меня в объектив случайно попал кузов его грузовичка, и как раз в тот момент, когда хозяин закидывал в него какой-то огромный сверток.

— Ну и ну, — вырвалось у меня. Потом я честно признался: — А ведь я тогда даже не заметил. Меня совсем другая картина интересовала. Там, над подъездом, ворона очень смешно уселась.

Кстати, ворона на этом снимке тоже отлично вышла. Но ведь ежу понятно: за нее мне никто бы не заплатил пятьдесят баксов.

— Интересно все-таки, чего этот тип испугался? — задумчиво произнес Клим. — Ну, сняли его, когда он грузил свой сверток.

— Я тоже не понимаю, — поддержала Агата. — Ну-ка, Зойка, — и она посмотрела на подругу. — Давай смотреть дальше.

Тут, изловчившись, я наконец вырвал у Адаскиной фотографии и сказал:

— А дальше к делу не относится. Там уже совершенно другое.

Но они, конечно, мне не поверили. Пришлось показать им все остальные снимки. Как я и говорил, на них не было ничего общего ни с грузовичком, ни с мужиком.

— Понятно, — кивнула Зойка.

— Ну, и что же тебе понятно? — глянул на нее Клим.

— Все дело в характере груза, — уверенно произнесла Адаскина.

— То есть? — посмотрели мы на нее.

— Ну, этот мужик решил, что мы его специально выслеживаем, — продолжила Зойка.

— И что мы выследили? — пожал плечами я. — Тут, по-моему, даже на один бакс не тянет.

— И впрямь, — поддержала меня Агата. — Ради такого выразительного снимка мог бы не суетиться. А он пленку засветил.

— Все дело именно в свертке, который он грузил, — задумчиво произнес Клим.

Я вгляделся в фотографию. Сверток как сверток. Ничего особенно выдающегося.

— По-моему, ты, Круглый, преувеличиваешь. Если бы, например, там хоть было написано что-нибудь.

— А почем нам знать, может, для людей, которые в курсе дела, твой снимок красноречивее всякой надписи, — развивал свою версию Круглый. — Например, наш дорогой знакомый ограбил какую-нибудь квартиру в этом доме. Ты, Тимка, его заснял. А услышав про ограбление, припер бы фотку в милицию. За то, чтобы этого не случилось, пятидесяти баксов не жалко. Он наверняка на гораздо более крупную сумму поживился.

— Чушь, — засмеялся я. — Не подойди он к нам, я бы никогда в жизни не обратил внимания ни на грузовичок, ни на мужика. Мало ли что у меня случайно попадает в кадры.

— Это тебе «мало ли», — не сдавался Климентий. — Он-то об этом не знал. Вот представь себе, Тимка, ты грабишь чью-то квартиру...

— За кого ты меня принимаешь? — обиделся я.

— Да ни за кого, — перебил Клим, — Просто прошу представить. Вот ты уже всю работу проделал, собираешься тихо-мирно смыться и вдруг замечаешь, что прямо на тебя направлен фотоаппарат.

— А ведь верно, — черные глаза Агаты сделались в пол-лица. — Естественно, он испугался.

Однако мне все равно многое в Климовой версии казалось странным.

— Стал бы этот мужик засвечиваться и к нам подходить. Да он бы, наоборот, быстрее смотался. А уж теперь мы его точно запомнили. Даже если он верит, что пленка действительно засвечена, мы-то его запомнили. И можем при случае описать.

Ребята задумались.

— В общем-то, верно, — чуть помолчав, признал мою правоту Клим.

— А кроме того, этот мужик совсем не похож на грабителя, — добавил я. — Скорее, какой-нибудь охранник.

— У тебя, Тимка, значит, имеется много знакомых грабителей? — тут же спросила Зойка. — Есть с кем сравнить.

— А ты, Адаскина, не ехидничай, — шикнул я. — Грабителей каждый день показывают по телеку, и я лично на них насмотрелся. Они, естественно, разные, но какие-то совсем другие, чем этот мужик.

— Слушайте, — вмешалась Агата. — А вдруг он действительно грабитель и, увидев, что ты снимаешь его, просто запаниковал.

— Ну, — Зойкино лицо внезапно побледнело, и она глухо произнесла: — Тогда-то он запаниковал, а теперь очухался, и до него наверняка дошло, что он сделал глупость.