Дурак ты, Сидоров

Глава VII. КРУШЕНИЕ

Мать и ее подруга тетя Катя перешли на шепот. Но я все равно слышал каждое их слово.

— Чего, Лена, ждешь? Зачем скрываешь? — отчитывала мою мать тетя Катя. — Ведь чем дольше тянешь, тем сильнее у него потом шок будет.

«У меня шок? Интересно, от чего?» — недоумевал я.

Мать тем временем отвечала:

— Ничего. Тимка уже большой. Все поймет правильно.

У меня внутри екнуло. Неужели мать с отцом собрались разводиться? Да нет. Быть такого не может. Предок, наоборот, последнее время о ней даже больше, чем обычно, заботится. И мне постоянно пеняет, чтобы я ее не расстраивал. «А может, именно потому и пеняет? — вдруг одолели меня сомнения. — Собрался от нас уходить, и, естественно, совесть мучает. Вот и хочет, чтобы я мать окружил повышенной заботой. Ну, как бы и от себя, и от него».

— Нет, Лена, я все-таки тебя не понимаю, — вновь зашептала тетя Катя. — Нужно постепенно его подготовить. А времени у тебя в обрез.

«Та-ак, — с ужасом подумал я. — Значит, уже заявление о разводе подали. Ну, люди. Я живу себе спокойно и ничего не знаю. А они передо мной корчат из себя любящих родителей».

— Катя, не нагнетай, — ответила мать. — У меня есть еще время. И вообще, чего ты волнуешься?

— Потому что знаю, какая может быть реакция, — жарким шепотом произнесла тетя Катя. — Витковских, надеюсь, помнишь?

— Еще бы, — подтвердила мать.

— Так вот, — продолжила тетя Катя. — У них в аналогичной ситуации сын Гарик из дома ушел.

— Как ушел? — испуганно спросила мать. — Этот ангелочек?

— Ангелочек, — фыркнула тетя Катя. — Он теперь дядя почти двухметрового роста. На два года твоего Тимки старше. А когда у Витковских это случилось, ему столько же было, сколько сейчас Тимуру.

— Ну, и? — в шепоте матери прозвучала тревога.

— В конце концов нашли, — скорбно изрекла тетя Катя. — Теперь по психологам таскают и одновременно лечат от наркомании. Психолог им объяснил: стрессовая ситуация и переходный возраст. Так что, Лена, подумай хорошенько.

— Ты мне такого про Витковских не рассказывала, — откликнулась мать.

— Да я сама недавно узнала, — внесла ясность тетя Катя. — С Кисой Витковской в ГУМе столкнулась. Она мне и рассказала. Видела бы ты, Лена, как она изменилась. Прямо вся черная.

— А такая была красавица, — охнула моя мать.

— Вот и я о том же, — вздохнула тетя Катя. — И семья была замечательная, дружная. Обожали друг друга. А теперь одни руины.

На кухне повисло молчание. Я стоял ни жив ни мертв. А точнее, просто убитый. Мне уже прямо сейчас хотелось хлопнуть дверью и уйти в наркоманы. Вот про кого бы никогда не подумал, так это про собственных отца с матерью. Ну ругались они, конечно, иногда. Это у всех бывает. Но ведь предки мои всю дорогу вместе. Кроме работы, естественно. А так, и в магазин, и на отдых вдвоем. И отец у меня непьющий. Так чего, интересно, им расходиться?

Мать и тетя Катя вновь начали обсуждать Витковских. В основном они вспоминали события десятилетней давности, но я больше ничего интересного из их разговора не вынес. Потому что вскоре в замке входной двери заскрежетал ключ. Это вернулся домой отец. Мне пришлось скрыться у себя в комнате.

На столе по-прежнему лежала чистая тетрадь. Я глядел на нее и думал: «Из-за какой же ерунды я еще совсем недавно расстраивался! Подумаешь, не мог придумать, зачем мне нужен телекружок. Да пошел он вообще куда подальше. Какое это имеет значение, когда у нас вся жизнь разваливается».

Не знаю уж, сколько времени я полным истуканом просидел за столом. Все, подслушанное в коридоре, по-прежнему не укладывалось в голове. Конечно, на моей памяти у ребят из класса разводились родители. А вот отца Адаскиной никто из нас вообще никогда не видел и не слышал. Но все это случалось с другими. Вон Сереге Винокурову даже нравится, что его предки теперь в разводе. Он говорит, пока родители вместе жили, постоянно между собой ругались и его ругали. А теперь у него есть мачеха, отчим, сводный брат по отцу и сводная сестра по матери. Все они дружат семьями, а в Сереге души не чают. Он то у отца живет, то у матери, и каждый из них еще старается, чтобы Винокур у них подольше остался. А на Новый год и на день рождения Серега получает подарков в два раза больше, чем все мы.

Но я так жить совсем не хочу. Разве дело в подарках? По-моему, лучше, когда отец с матерью вместе. Тут меня как ударило: вот почему предки последнее время по мебельным магазинам шастают. Раз они разводятся, значит, и эту квартиру разменяют. А на две нашей мебели не хватит. Но раз они этим уже занялись вплотную, выходит, и квартиры новые присмотрели. То есть мы скоро куда-то будем переезжать. Вопрос, куда?

Я мигом прикинул. Наша двухкомнатная квартира, конечно, в центре, однако на две однокомнатные она потянет разве что в каких-нибудь окраинных районах. То есть прощай моя школа у Сретенских ворот, Круглый, Будка, наш класс. Предводительница, в общем, вся жизнь, которая прошла здесь, на Сретенке.

В носу у меня защипало, и я с диким стыдом осознал, что вот-вот разревусь. А надо сказать, я последний раз плакал в младшей группе детского сада, когда мы с одним парнем залезли на крышу беседки и я, свалившись, сломал руку.

«Как же я буду без всего этого? — я продолжал тупо смотреть на белый лист. — Ну, почему они от меня все скрывают? Неужели им непонятно, мне ведь хотя бы подготовиться надо. А они явно собираются мне сказать в самый последний момент. И не противно им притворяться?»

Меня вдруг охватила такая злоба! Хотелось крушить все вокруг. Чтобы не было больше ни этой комнаты, ни всех вещей, к которым я привык чуть ли не с самого рождения. Все равно скоро всего этого не будет. Ни комнаты, ни семьи, ни друзей. Понимаете, ничего. Полная, абсолютная пустота!

Дверь приоткрылась. В щель просунулась голова предка:

— Чего такой тихий? Я уж подумал, тебя дома нет.

— А мне что, плясать? — я злобно глянул на его улыбающуюся физиономию. Интересно, чему это он так радуется? Большому личному счастью?

У предка мигом стерло улыбку.

— Ты почему мне хамишь?

— По кочану! — рявкнул я.

— Опять в какую-нибудь историю влез? — не отставал отец.

— Я лично ни во что не влезал. В отличие от некоторых.

Он аж рот раскрыл.

— А кто влезал? Что ты имеешь в виду?

— Никого и ничего я не имею в виду! — проорал я. — И вообще, оставьте меня в покое!

— Тимка! Сережа! — появилась на пороге мать. — Чего раскричались?

— Мы раскричались? — возмутился отец. — Нет, это он как с цепи сорвался. Немедленно признавайся, Тимур, во что влип?

Меня уже всего трясло. Воспитатель нашелся! Да какое он теперь имеет право мне указывать?

— Видишь, Лена, молчит, — отец повернулся к матери. — А мы потом из-за него с ума сходим.

— Это я из-за вас сойду! — продолжал орать я.

— Тимур! — всплеснула руками мать. — Какая муха тебя укусила?

«И эта хороша! — пронеслось у меня в голове. — Спектакль разыгрывают. Изображают нежную заботу о сыне». И, не помня себя, я выкрикнул:

— Уйдите! Уйдите оба отсюда!

Скандал разразился жуткий. Однако предки так и не удосужились мне ни в чем признаться. Ну и я, естественно, тоже им ничего не сказал. Мы окончательно поругались, и я лег спать.

Как ни странно, я вырубился, едва прикоснувшись к подушке, и проснулся только от звука будильника. Мне мигом все вспомнилось, и я с тяжелыми мыслями стал собираться в школу. На глаза попалась раскрытая чистая тетрадь. Ну и ладно. На фига мне этот телекружок, если мы все равно скоро отсюда переедем. Может, даже очень скоро. И я вдруг подумал, что ходить в родную школу вообще осталось считанные дни.

Странное дело. Всю жизнь мне казалось: ну школа и школа, хожу и хожу. Половину времени даже идти туда не хотелось. И с ребятами у меня по-разному отношения складывались. Даже с лучшим другом Климом. Порой я даже начинал его ненавидеть. А вот теперь посмотрел на это совсем по-другому. Ну почему нельзя повернуть назад? Так, чтобы все оставалось по-прежнему: и школа, и Клим, и даже Адаскина с Никой.

С таким настроением я и приперся в школу. Клим, как увидел меня, тут же спросил:

— Тимка, что случилось?

— Да так, — отмахнулся я. — Ничего особенного.

— Сочинение, что ли, не написал? — продолжал расспрашивать Круглый.

— Ага, — честно признался я.

Клим внимательно посмотрел на меня:

— Стоит из-за такого расстраиваться. Сдавать-то Карине только после уроков. Времени у тебя полно. Сдуешь что-нибудь из моего сочинения, а после что-нибудь из Агатиного и Зойкиного.

В другое время я бы жутко обрадовался. А сейчас мне от предложения Клима сделалось только еще тоскливей. Потому что скоро я все это потеряю. И я из последних сил выдавил:

— Не надо. Не хочу я ничего писать.

— Почему? — вытаращился на меня Круглый. — Ты ведь так хотел телевидением заниматься.

— Не хочу больше говорить на эту тему, — постарался как можно жестче произнести я.

Клим удивился еще сильней:

— Слушай, Тимка, говори прямо: что у тебя стряслось? Я ведь вижу.

Я уже был почти готов поделиться с ним, но все испортила, как обычно, Адаскина. Подбежав к нам вместе с Агатой, она затараторила:

— Мальчишки, сочинения написали?

— Написали, — покосившись на меня, смущенно ответил Клим.

— А чего? — не отставала Зойка.

Клим, по-прежнему не выпуская меня из поля зрения, медленно начал:

— Да я там сперва просто чуть-чуть порассуждал о телевидении. Мол, искусство подачи факта и так далее.

— Че-его? — протянула Адаскина.

— Можешь, Зойка, зря не стараться, — сорвал я на ней злобу. — Тебе все равно не понять.

— Это кому не понять? — сузила голубые глазки Адаскина.

— Ну, естественно, не мне, а тебе, — уже прорвало меня.

— Ах, какие мы умненькие, — поцокала языком Адаскина. — Ну тогда ты, Тимурчик, мне объясни, что такое искусство подачи факта и так далее? И вообще, ты-то сам что написал?

— Чего надо, то и написал, — не собирался я ничего объяснять Зойке.

Клим удивленно уставился на меня, но промолчал. Зато Адаскина не отставала:

— Уж не томи, Тимурчик, поделись. Очень хочется узнать, почему тебе захотелось в телекружок.

— Придет время, узнаешь, — пытался отбиться я. Как же мне хотелось ей врезать!

— Почему это придет время? — надула губки Адаскина. — Я хочу сейчас.

— Не доросла еще, — едва сдерживаясь, буркнул я. И, повернувшись к Климу, добавил: — Пошли, Круглый, разговор есть.

— Ну, пошли, — пожал плечами тот.

А Зойка, конечно же, отвратительно кривляясь, пропищала нам вслед:

— У мальчишек свои секреты!

Мы с Круглым двинулись вверх по лестнице.

— Почему ты от Зойки скрыл, что не хочешь ходить в телекружок? — спросил он.

— Чтобы не лезла, — откликнулся я.

Клим помолчал и продолжил:

— У тебя что-то произошло?

— Не без этого... — и я умолк.

Очень странное состояние. С одной стороны, я чувствовал: если с кем-то не поделюсь, то просто не выдержу, а с кем же еще делиться, если не с Круглым. Однако такие вещи трудно рассказывать. Вот я и стоял, как полный идиот, переминаясь с ноги на ногу. Клим, не произнося больше ни слова, терпеливо ждал.

— У меня предки разводятся! — наконец выпалил я.

— Че-его? — полностью прибалдел Круглый. — Как? Почему? Зачем?

Я только развел руками:

— Не знаю. Они вообще ничего мне не говорят.

— Откуда же ты узнал? — поинтересовался Клим.

— Мать с подругой на кухне вчера трепались, а я подслушал.

— Дела-а, — протянул Клим. По-моему, новость ошеломила его не меньше, чем меня.

— Вот именно, — кивнул я.

— А чего ты сам-то не поговоришь с ними? — осведомился мой лучший друг.

— Не могу, — честно признался я.

Клим, чуть помолчав, ответил:

— Понимаю. Я бы, наверное, тоже не смог.

— Тебе и не надо. — Внезапно я начал испытывать к нему жуткую зависть.

Бывают же у людей нормальные дружные семьи. Правда, Кругловых, может, чересчур много, зато уж они точно не разойдутся.

— А с кем из предков ты останешься? — задал новый вопрос Клим.

— Спроси что-нибудь полегче, — откликнулся я. — Они пока в моем присутствии корчат образцовую семью. Лена, сю-сю-сю! Сережа, сю-сю-сю! Ах, Тимурчик, не расстраивай мать! Не кричи на папу! Смотреть тошно!

И от ярости я плюнул на мраморную лестницу.

— Какое хамство! — немедленно раздалось у меня за спиной.

Я обернулся. Вверх по лестнице поднималась наша биологичка Варвара Аветовна по прозвищу Приветовна. Я уже давно убедился: стоит кому-нибудь прилепить жвачку к перилам, или плюнуть, или мусор какой-нибудь бросить, как немедленно возникает Приветовна. Ну, прямо не биологичка, а настоящий «санитар леса». Хотя наша школа у Сретенских ворот напоминает скорее не лес, а зоопарк.

— Извините, мы случайно, — бросил биологичке в ответ Клим.

Однако я извиняться не собирался. Какой смысл, если меня тут скоро вообще не будет. К тому же я постоянно сталкиваюсь с Приветовной на этой почве. Не то чтобы я все время плюю. Конфликты у нас из-за разного получаются. То бумажку на пол кину, то без сменки в слякоть войду, и на лестнице останутся мои грязные следы. А один раз у меня случайно выпал из рук в пролет огрызок яблока и, как нарочно, угодил поднимавшейся снизу Приветовне прямо по кумполу. Ох, и крику же тогда было! И родителей моих вызвали к нашему, еще прежнему, завучу. Приветовна утверждала, что это я специально ей так отомстил за единицу по ботанике. Совсем, видно, за дурака меня держала. Да задумай я отомстить ей, изобрел бы что-нибудь поинтересней.

Ну, в общем, Клим извинился, а Приветовна отвечает:

— А Сидоров у нас сегодня что, онемел? По-моему, это он, а не ты плевал.

Я совсем обозлился и брякнул:

— Разве на вас попало?

У Приветовны даже челюсть отвисла. И вместо обычных двух подбородков сделалось три.

— Что... ты... сказал? — с расстановкой произнесла она.

— Что слышали, — огрызнулся я. — На вас никто не плевал. Поэтому извиняться перед вами не собираюсь. А если уж захочу извиниться, то скажу: «Простите, пожалуйста!» — лестнице.

Приветовна часто-часто захлопала глазами:

— Сидоров, ты в своем уме?

Круглый начал пинать меня в бок и шептать: «Кончай, кретин». Но я уже ощутил на практике, какая великая вещь свобода слова. Говоришь все, что думаешь, а люди даже не знают, что ответить.

— Сидоров, я к тебе обращаюсь, — продолжала биологичка.

— Не собираюсь больше ля-ля разводить! — рубанул я ребром ладони воздух. — Пошли, Клим, отсюда.

И я потянул Круглого в сторону, Приветовна замерла на месте. Ну прямо статуя с открытым ртом.

— Микросхемы в башке полетели? — уставился на меня лучший друг.

— А чего терять, — отвечал я. — Все равно меня тут скоро не будет. Хоть память надолго оставлю.

— Хорошая память, — покачал головой Круглый. — Тимка, я все понимаю, но Приветовна чем виновата?

— А! — уже несло меня. — Надоело. И под руку пусть не лезет.

— Вот она сейчас пойдет к Нике и нажалуется на тебя, — продолжал Клим. — А Ника вызовет твоих предков.

— Плевать, — откликнулся я. — А предкам так и надо!

— Тимур, — очень тихо проговорил Клим. — По-моему, ты перебарщиваешь.

— Отстань, — сквозь зубы процедил я.

Но Круглый не отстал:

— Чего ты, Тимка, сходишь с ума? Если уж они окончательно решили развестись, тебе все равно ничего не изменить. Сам, наверное, понимаешь. Не маленький. И потом, это ведь их жизнь. Наверное, у них что-то не получилось.

— Их жизнь? — окончательно съехал с тормозов я. — Но это, между прочим, и моя жизнь! Меня спросили? Они вон до сих пор со мной в молчанку играют. А потом — бац! Мол, завтра мы, дорогой сыночек, расходимся, разъезжаемся и начинаем новую жизнь. А мне этой, новой, жизни хочется? Я что им, табуретка, которую можно с места на место передвигать?

Клим сочувственно хлопнул меня по плечу:

— Слушай, Сидор, а может, тебе все же с ними поговорить? Если даже их отношений не склеишь, то хоть собственную судьбу выяснишь. На мой взгляд, это лучше, чем так психовать.

— Не могу, — возразил я. — Как мне прикажешь поговорить? Вот прямо подойти и брякнуть: «Дорогие родители, я знаю, что вы разводитесь. Объясните мне, почему и что будем делать дальше?»

— А почему? — внимательно посмотрел на меня Клим. — Тебе же станет легче.

Я не был в этом уверен. Однако решил дома попытаться. Потому что ждать больше невозможно. Не выдержу. Крыша поедет.

— Ладно, Круглый. Подумаю, — вслух произнес я.

— Слушай, — чуть помолчав, продолжал Клим. — Неужели раньше никаких намеков на развод не было? Ведь с бухты-барахты такие вещи не делаются.

— Сам об этом со вчерашнего вечера думаю, — не стал скрывать я. — И вроде все было нормально. Только вот предок последнюю пару месяцев стал часто приходить с работы чуть ли не ночью. Говорил: «Сверхурочные». Но раньше-то этого почти никогда не случалось. А теперь чуть не три раза в неделю. И в воскресенье недавно несколько раз работал.

— Нда-а, — протянул Клим.

— Вообще мне раньше это казалось нормальным, — продолжал я. — Лишние деньги никому не мешают. Только теперь понимаю... — и я умолк.

Клим кивнул. Видимо, врубился, что я имел в виду. Скорее всего, мой любезный предок ни на какую работу не ходил.

— В общем, Круглый, ясно, какие у моего предка сверхурочные, — с трудом проговорил я.

— Не скажи, — мотнул головой Круглый. — Может, как раз он именно и работал. На развод и разъезд ведь деньги нужны.

— Тоже верно. — Я вздохнул. — Работал мой предок или нет, мне в данном случае без разницы.

— А мать как себя вела? — заехал с другой стороны Клим.

— Да ничего особенного, — объяснил я. — Ну, может, немного более нервная стала. И отец мне чуть что талдычит: «Не расстраивай ее. Не расстраивай». Раньше точно такого не было.

Клим, молча, смотрел мне в глаза. Ясно. Он жутко сочувствует, но ничего не может сказать в утешение.

— Мальчишки! Куда вы пропали? Вы уже знаете? — К нам, запыхавшись, неслись Агата и Зойка.

— Что еще мы должны знать? — спросил Клим.

— Занятий телекружка сегодня не будет! — выпалила Зойка. — Карина заболела. Только что на доске объявление вывесили. Ах, зачем я только вчера целый вечер вымучивала это сочинение!

Странное дело, но, услыхав это, я почувствовал большое облегчение. И даже переспросил:

— Правда, заболела?

— Ну, — кивнула Агата. — Только чему ты радуешься?

— И не думаю радоваться, — возразил я, но это была не совсем правда.