Двенадцать шагов фанданго

16

Я поднялся и приготовился идти. Местность была мне знакома: Лаго-де-Криста, некогда живописное место, посещаемое влюбленными подростками и накурившимися марихуаны однодневными туристами. Оно известно сегодня по прозвищу «много кофе с молоком». Хотя больше напоминало чашку холодного кофе с плавающим в нем Окурком. От дороги до озера лежал немалый путь, но в доброй компании и с хорошими возбуждающими средствами прогулка стоила того, давала возможность провести содержательный день на природе. Девушек поили и раздевали, парни бравировали искусством нырять в воду между скалами и водопадом, который питал озеро, — тем самым водопадом, с дрожью осознал я, по которому только что спустился сюда. Я не слышал, чтобы кто-нибудь когда-нибудь предпринимал попытку окунуться в этот бурлящий поток. По иронии судьбы мне, самому робкому из всех, суждено было стать первым. Прошлым летом я обсуждал здесь с Хенриком и его приятелями возможность съехать по водопаду на автомобильной камере. Помню, с каким воодушевлением доказывал, что сделал бы это, если бы не моя пораненная рука. Дурачок не верил: падение в одиночку, утверждал он, погубит меня, сила падающей воды затянет водоворотом мое искалеченное тело на дно полыньи, как кота в стиральной машине, и все будет кончено. Его приятели согласились с ним, утверждая, что я отброшу копыта еще до того, как коснусь дна. Меня пробрала дрожь. Они были не правы, но, вероятно, никогда не узнают об этом. Я с трудом прошелся по краю коричневой полыньи, перешагивая через остатки костров и сокрушая десятки обломков скальной породы, которые были доступны моему близорукому случайному взгляду. Какой-то олух притащил сюда сиденье от заброшенного в трех километрах «вольво» и установил напротив водопада.

Я затряс головой, плюхнулся на прогибающийся, скрипучий винил. Не мог представить себе предмета более чуждого и не соответствующего этому когда-то прекрасному ландшафту, чем заднее сиденье «вольво», тем не менее растянулся на его пыльной поверхности. Сиденье было удобным, как автомат для продажи презервативов в заштатном публичном доме. Я следил за летучими мышами, повисшими над полыньей, отмечал, что ночью водопад шумит громче, чем днем, сознавал, что мне следует спускаться дальше, и ощущал искусственную теплоту от винила, прижатого к моей мокрой спине. Решил, что заслуживаю отдых. Важно было восстановить силы перед тем, как двигаться дальше. Если бы я находился выше в горах, такое решение стало бы роковым, но здесь, внизу, оно просто доставляло дискомфорт. Я сбросил ботинки и позволил теплой воде течь по своим ногам.

Мне снились медведи, кровь и Луиза, вытанцовывающая двенадцать шагов фанданго и говорящая, кружась между жизнью и смертью, что выбор за мной. Мгновение я понимал, что́ она имеет в виду, но затем медведь грязной лапой сбил ее с ног и уложил рядом со мной, согрел меня своим густым мехом. Некоторое неудобство было связано с необходимостью оттолкнуть медведя и подтянуть на его место Луизу, но усталость не позволяла мне двигаться, а слабость — закрыть глаза, следящие за тем, как ее голова подскакивает на пыльной дороге… Внезапно проснувшись, я сел. Медведь находился рядом и смотрел на меня широкими, настороженными глазами. Я крикнул. Медведь превратился в собаку, которая в отчаянии зарычала, перед тем как спрыгнуть с сиденья «вольво» и скрыться в кустах с шерстью, вздыбленной, как иголки дикобраза. Я быстро огляделся, как часовой, разбуженный звуком вынимаемого из ножен кинжала. Света вокруг стало больше. Водопад шумел тише, чем ночью. Просмотрел просветы между деревьями и скалами, убедился, что остался один, если не считать собаки. Я знал этого пса.

— Карлито, — позвал его. — Ко мне!

В кустах не шелохнулось, но я знал, пес там.

— Кар-ли-то, — протянул я, — сюда, мальчик! — Называть Карлито «мальчиком» значило относиться к нему несколько покровительственно: возраст пса, по человеческим меркам, достигал по меньшей мере пятидесяти, и он поступал так, как ему заблагорассудится.

— Карлито, — пожаловался я, — на этот раз мне досталось под завязку. Не огорчай меня еще больше — ты мне нужен.

В ивняке певчая птичка с клювом, полным извивающихся зеленых гусениц, жалостливо посмотрела на меня с видом занятой матери, встретившей на пути домой из магазина горького пьяницу. Я нагнулся, взял камень и швырнул в кусты.

— Провалиться мне на месте, Карлито, — вздохнул я, — если меня не побили так же, как тебя. — Я подобрал ботинки, вылил из каждого по кружке воды. — Помнишь Луизу, Карлито? Помнишь ее?

Собаки прекрасно слышат. Никогда не следует кричать, чтобы пес услышал, поэтому я понизил голос и уперся отяжелевшей головой в руки.

— Ее застрелили, Карлито. Четырьмя выстрелами с близкого расстояния. Я видел, как она умирает. Я был там. Ничего не мог сделать, понимаешь… даже сейчас, как и тогда, я не могу представить, что можно было сделать. Минуту перед этим она кричала, чтобы подонок лягушатник прикончил меня, а в следующую минуту уже истекала кровью в пыли.

Случайный порыв ветра пронесся над полыньей, встряхнув деревья, посеребрил их листья, высоко над моей головой авиалайнер, летевший курсом на север, отражал свет восходящего солнца, как дьявольская карета, запряженная четверкой лошадей. Я отчаянно нуждался в куреве, выпивке и длинной толстой дорожке порошка, хотя начинал уже рассматривать возможность отказа от кокаина на том основании, что от него больше вреда, чем пользы. В течение пяти последних лет я покупал, продавал и употреблял наркоту. Казалось, что весь тот вред, которого мне не довелось испытать, просто заносился на счет будущих несчастий под высокие проценты, а срок платежей наступил в прошлую пятницу с приездом Ивана. Сегодня, должно быть, четверг. В течение одной недели мой маленький хрупкий мирок разнесли в пыль, словно в волшебном Севильском снежном шекере.

Карлито выполз из-под кустов, остановился, чтобы основательно почесать за ухом. У него хватало собственных неприятностей, ему не было дела до моих. Когда пес покончил борьбу с блохами, он тряхнул свалявшейся шерстью, лязгнул зубами пролетавшей мухе и удостоил меня снисходительным взглядом.

«Ну, ты идешь, что ли?» — как бы спрашивал он.

Я осторожно встал, боясь увеличить прореху в изорванной одежде, и последовал за псом под гору. Карлито пробежал некоторое расстояние вперед и, кажется, озаботился тем, чтобы я следовал за ним, соблюдая должную дистанцию. Я был иммигрантом, он же коренным обитателем долины, я не мог оспаривать его первенство в очередности спуска под гору. Но прежде всего я следовал за ним потому, что он знал, куда идет, а я нуждался в поводыре, даже если им был пожилой пес, которого мучил зуд.

— Эй, Карлито! — крикнул я. — Куда идем?

Пес не обращал на меня внимания, остановился только для того, чтобы дерзко помочиться на кактус, перед тем как продолжить движение вниз по узкой вьющейся козьей тропе к речной долине. Солнцу еще предстояло подняться над высоким горным хребтом к востоку, но интенсивность света усилилась настолько, что на дальних деревьях стали различаться оранжевые апельсины, и, прежде чем оно нырнуло бы за горизонт на западе, мне следовало выбраться из чащи и вернуться к жизни. Интересно, сколько времени Карлито жил в Лаго-ди-Кристал? Подняться сюда низкорослому псу было тяжело и оставаться вдали от мусорных контейнеров, за счет которых он жил, было тоже нелегко, но ведь Карлито чувствовал себя в настоящей безопасности, когда был уверен, что вблизи никого нет.

Через полтора часа мучительного передвижения мы спустились с гор в речную долину. Солнце поднялось выше, от холода прошедшей ночи осталось лишь приятное воспоминание. Где-то сейчас хорошо одетые люди ожидали поездов, следующих в Европу, отправлялись в учреждения, на заводы и фабрики, читали газеты, потягивали слабый кофе-латте, избегая посторонних взглядов. Я же следовал вниз по козьей тропе в Андалузии за грузным шелудивым псом для того, чтобы уберечься от психованного парижского киллера и двух его раздраженных сообщников. Впрочем, сейчас было неподходящее время для шуток.

Через двадцать минут личных переживаний по поводу ударов судьбы я увидел мост. Его пролеты в стиле модерн возвышались над долиной так, словно река имела второстепенное значение. Длинная тень от моста достигала «Эсмеральды», рыбного ресторана у пляжа, павильона прочной конструкции под низкой крышей среди рощи тенистых тополей на берегу реки. Ресторан работал несколько недель в году и не был местом, которое посещали завсегдатаи. Павильон оставался заведением, принадлежавшим речному ландшафту, как какая-нибудь скачущая форель или зимородок. Когда подавали холодное пиво, оно привлекало гораздо больше, чем любое количество копченой рыбы. Этим утром, однако, павильон оказался закрыт. Его прилавок задвинули решеткой, дверь заперли на засов. Карлито небрежно помочился на потрескавшееся от солнца дерево и потрусил по пятнистой тропе к дороге. Я присел на ступеньку маленького бара, собрал в пыли шесть окурков, закурив один при помощи зажигалки арапчонка.

— Спасибо, Карлито, — поблагодарил понурого пса.

Вместо удовлетворения и облегчения, курение окурков напомнило о том, что злоключение еще не закончились и что внезапная боль и медленная смерть были сейчас ближе, чем в утренние часы. То, что я почти инстинктивно, отчаянно боролся за жизнь, удивляло меня: я всегда полагал, что расстанусь с миром, как стебель кукурузы под косой, и вот цепляюсь за жизнь, как лисица в загоне. Закурил другой окурок, решил, что боюсь смерти больше, чем предполагал. Воля к жизни не что иное, как страх смерти. В чересчур долго длящийся момент мятущиеся и полные ужаса глаза Луизы смотрели на меня с деревьев, и я видел, как ее догоняет убийца. Почему она так яростно его ругала? Гневные оскорбления без охмуренного наркотой гангстера отнюдь не являлись проявлениями отваги или ума, достаточно посмотреть, к чему это привело. Какое-то дряблое, слабое и сентиментальное чувство подсказывало мне, что следует горевать, рвать на себе волосы и рыдать в связи с ее кончиной, но это чувство было всего лишь следствием нервного расстройства. Все, что когда-то связывало нас с Луизой, давно было исчерпано и отброшено.

Она появилась в крепости как томагавк, острый и резкий, способный вращаться и быстро летать, вместе с ковбоем, за которым последовала с Коста-дель-Соль. Его чрезмерная проворность мне не нравилась: он был фотографом, потом сценаристом, а затем — диджеем. В конце концов он уехал и оставил на меня счет за услуги в баре и проблемы в отношениях с Дитером и Луизой. Единственная настоящая любовь, сказала она мне, осталась без вознаграждения. Я ответил без особого убеждения, что понимаю ее. Мы сидели в это время на валу, пуская облака дыма навстречу кривым лучам восходящего солнца.

Она натягивала свою юбчонку на колени, но одновременно протянула руку с браслетом на запястье и впервые дотронулась до меня.

— Ты действительно понимаешь, — сказала она. — Я это вижу в твоих глазах.

Сьерра благоприятствует только определенному типу любви: небольшое пространство в горах среди пробковых дубов и рощ для калифорнийского варьете с его воздушными платьями, трепещущими накладными ресницами и расклешенными джинсами. Андалузия требует любви прочной, как утес, испепеляющей, как солнце, фатальной, как судьба боевого быка. Любовь определяется страной и ее народом, так же как музыка. Она страстна, неистова, деспотична, а радость от нее измеряется лишь интервалами между болью. Любовь — младенец, родившийся незаконно, в результате изнасилования, он выращивается в рабстве и отпускается на волю, чтобы покончить с обычаями и заповедями наивного общества, приводиться в судах в качестве довода о необходимости соблюдения правил и санкций. Любовь, определенно, красива, несомненно, желанна, но чревата — она может погубить вашу репутацию и опустошить ваш бумажник, подобно проститутке подросткового возраста. Когда вы все потеряете, единственным, что останется с вами, будет память о любви. Мы с Луизой не испытали такой любви, зато у нас был кокаин, а это, конечно, очень близко к ней.

Я оторвал свою волглую задницу от ступеньки и побрел по исчезающим в аллее следам от лап Карлито к асфальтированной дороге. Около часа скрывался в кустарнике, пока мимо меня не проехал десяток машин. Слегка приподнимался на корточках, чтобы узнать, какая следующая. Тринадцатой машиной оказался бледно-желтый «дацун», который мчался к мосту, сверкая под утренним солнцем хромированными деталями. Цветастый гоночный автомобиль принадлежал человеку, которому, как я знал, можно доверять. Это был одиноко живущий чудак, безукоризненно честный и настолько цельный, что я не решался приближаться к нему из опасения заразить. Я поднялся и встал на обочине, энергично размахивая обеими руками. Из зарослей высоких пурпурных цветов появился Карлито. Он стряхнул с изъеденной мошками шкуры семена и пыльцу и встал рядом со мной как пассажир, пользующийся сезонным билетом. Машина, завывая мотором, остановилась в облаке пыли и дыма. Карлито потряс головой и чихнул.

— Вдвоем по цене одного? — спросил шофер. Его вьющиеся волосы до плеч и плоская кепка сильно раздражали. — Можете предложить что-нибудь другое или как?

— Альберто! — воскликнул я. — Рад встрече!

Он смотрел на меня через пассажирское сиденье, как водитель, собирающийся подвезти полоумного.

— Садись, почувствуй кайф от езды.

Карлито и я бросились на переднее сиденье. Карлито пришлось уступить, я же протянул руку Альберто. Он хлопнул по моей ладони рукой в кожаной перчатке, словно рукопожатие было не важно или негигиенично.

— Альберто, — начал я, — мне нужно попасть в дом Кровавой Мэри. Ты ее знаешь? Рыжая англичанка, немного замкнутая, в общем, ничего особенного. Сможешь к ней подвезти?

Он пожал плечами:

— Конечно. Сначала придется освободиться от груза. Ты собираешься совершить смертельный трюк или уже совершил его?

Я затянулся ремнем и рассмеялся. Альберто был гением, даже если и выглядел как вариант австралийского музыканта Бона Скотта, наделенный серьезностью. Холостой, единственное дитя от брака провинциального ревизора с незаконной дочерью контрабандиста, сбывающего презервативы из Гибралтара, Альберто сам был наиболее сообразительным, ловким и профессиональным контрабандистом между Малагой и Кадисом. Контора, которой он управлял один, осуществляла поставки табачных изделий дешевле, чаще и надежней, чем любое легитимное учреждение, при этом он поощрял клиентов теннисками, зажигалками и прочими презентами. Для импорта контрабандных товаров использовал моторные лодки, чемоданы с двойным дном, крупных собак и ослов. С давних пор ходили слухи, что Альберто был единственным человеком, который точно знал, где находятся вход и выход из секретного тоннеля Франко. Великий мастер импровизации и уверток, он, казалось, знал в стране каждую дорогу, тропинку или козью тропу, а также каждого, кто жил рядом с ними. Аполитичный и не склонный придерживаться определенного мнения, он обратил всю свою страсть в ненависть к наркотикам, что меня сильно огорчало. Альберто принадлежал к людям, которые работали по двадцать пять часов в сутки, в немалой степени оттого, что страдал от бессонницы и утверждал, что не спал одиннадцать лет. В эти четыре тысячи восемнадцать бессонных ночей он освоил черную магию электроники, сконструировал собственную спутниковую тарелку и выучил все языки, на которых вещали через космические средства связи. От дальнего родственника, который предоставлял эфир повстанческой организации ЭТА, он унаследовал пиратскую радиостанцию, но отказался от передач революционного характера в пользу трансляции смеси тончайших оттенков классического рока, популярного фламенко и доморощенной рекламы. Поскольку никто в пределах слышимости ФРА не собирался платить за популярность, Альберто бросил предоставлять им трибуну и занялся оповещением о днях рождения, смертях и браках, событиях в местных барах и сельскохозяйственных делах. Разумеется, у него не было проблем с рекламой табачных изделий. Я улыбнулся и откинулся на спинку сиденья, когда «дацун» набрал скорость. Меня радовала возможность освободиться от тревоги за свою судьбу на ближайшие два часа. Я взял мягкую упаковку сигарет «Винстон» с центральной консоли.

— Можно?

Альберто выжал сцепление, машина зарычала. Он кивнул, протягивая руку в кожаной перчатке со словами «Стойкое качество, стойкий аромат». Затем опустил свои солнцезащитные очки на нос и оглядел Карлито, расположившегося среди пустых пластиковых бутылок на заднем сиденье.

— Как ты там, парнишка?

Карлито фыркнул и вернулся к облизыванию своих гениталий. Альберто улыбнулся и вернул очки на место, затем скосил взгляд на меня.

— Парень для живой акции! — произнес он.

Мне было все равно, но я сидел в его машине, курил его сигареты и был обязан ему.

— Парень для активной жизни, — поправил я.

— Абсолютно верно! — согласился он. — Неудивительно, что те, кто разводит животных, рекомендуют это.

Я вздохнул и подставил побитое лицо прохладному ветру, пока мы петляли по извилистой, в рытвинах дороге, выкуривал сигарету до фильтра и затем закуривал другую. Альберто глянул на пачку, когда я собрался вытащить третью сигарету. Даже если Альберто не принадлежал к людям, которые испытывают трудности в приобретении сигарет, я понимал, он может подумать, будто я злоупотребляю его великодушием, и заколебался. Мои пальцы дрожали над целлофановой пачкой, опухшие глаза искали его поддержки.

Он быстро отвел взгляд.

— Валяй! Это тебе не повредит.

— Спасибо, Альберто, — промямлил я.

Часть меня хотела посмотреться в зеркало тщеславия, чтобы увидеть то, что видел Альберто, но другая часть советовала не делать этого, поскольку тщеславие является привилегией, которую я не могу себе позволить. Альберто явно разбирало желание узнать, что со мной случилось, но профессиональная вежливость не позволяла ему спросить об этом. Я медленно сосал окурок и прикидывал, чем мне грозит откровенность.

— Бьюсь об заклад, ты думаешь, что меня немного побили.

Альберто уперся взглядом в дорогу.

— Мм, нет, — ответил он уклончиво.

— Думаешь, — возразил я.

Альберто покачал головой:

— Нет.

— Хочешь сказать, что тебе не приходила в голову мысль о моей вовлеченности в последнее время в силовые разборки?

— Нет.

Я вздохнул. Возможно, он говорил правду.

— Тогда что ты подумал?

Альберто набрал воздух в легкие, открыл рот, затем снова его закрыл.

— Я подумал, что ты не можешь быть быстрее самого быстрого автосборщика.

Я покачал головой:

— Это вздор.

— Вот именно, я полагаю, что ты выглядишь как дерьмо, — добавил Альберто.

— Меня побили, — сказал я. — Насколько плохо я выгляжу?

— Как дерьмо, — подтвердил Альберто. — Действительно плохо. Как старое раздавленное дерьмо, будто ты уже мертвец или попал в больницу, в общем, что-то в этом роде.

— О боже, — вздохнул я. — Что с моим лицом? Насколько его отделали?

Альберто скорчил гримасу и взглянул на меня с сочувствием.

— Приятель, я как раз и говорю о твоем лице. Ты имеешь в виду что-то другое? Кто это сделал? Национальные гвардейцы?

Минуту я думал, наблюдая, как мимо машины проносятся агавы.

— Нет, — ответил, — это были скалолазы.

Альберто издал протяжный свист.

— Скалолазы? — переспросил он, покачивая головой. — Вот сволочи.

Я кивнул:

— О да, наглые сволочи.

Откликнувшись на лай Карлито, мы высадили его возле ряда ульев на обочине дороги, затем поспешили проехать мост и спуститься в новую долину.

— Уверен, что его искусают пчелы, — высказал мнение Альберто, я устало кивнул. Желания говорить не было, и Альберто, должно быть, почувствовал это. — Включи радио, — предложил он.

Хорошая мысль. Я нажал кнопку и усилил звук.

«…комфорт, безопасность и, прежде всего, мощь. „Тойота-лендкрузер“ — вот все, что вам нужно, и даже больше. Это — Дженис Джоплин и Бобби Макги», — объявил Альберто откуда-то с гор.

— Неглупо с моей стороны, — откликнулся Альберто. — Я как раз думал о радиостанции.

Я переводил взгляд от него к радиоприемнику.

— Как, черт возьми, тебе это удается?

— Это происходит круглосуточно, — ответил он.

— Я имею в виду не твою рок-н-ролльную телепатию, — вздохнул я. — Имею в виду это… это вещание издали.

— Записи на пленку, — объяснил он. — Я остаюсь на всю ночь и делаю пленки. Сделав так, чтобы они соответствовали реальному дневному времени, я могу плевать на сборщиков налогов и акцизов. Пока они полагают, что вещание идет на пиратской частоте, я объект внимания лишь министерства внутренних дел.

Каждую ночь перед окончанием передач Альберто говорил слушателям, что на Коста-дель-Соль уже зажглись огни. Он никогда не говорил им, что в помещении радиостанции никого нет, и теперь я знаю почему. Это было отлично задумано, но я не мог не почувствовать разочарования.

Через десять минут мы остановились у длинного, низенького, выбеленного известкой здания на западном склоне очередной долины. На нем не было ничего, кроме остатков выцветшей треугольной рекламной вывески мороженого для обозначения того, что в этом доме находится бар. Я выбрался, кряхтя, из машины и поковылял в тень, моя одежда снова взмокла, хотя сейчас не было и девяти утра. Я с тревогой наблюдал за мерцающей на солнце дорогой, ожидая погони, между тем Альберто развернул квадратный метр ветоши и обтер пыльный корпус багажника своего желтого авто. Частично удовлетворенный, свернул ветошь, согнул ногу и поставил на колено картонную коробку, балансируя на одной ноге, пока не захлопнул полированную крышку багажника.

— На радиостанции «У Альберто» мы знаем, когда наступает самое подходящее время для бизнеса, — сказал он с улыбкой.

Я последовал за ним в бар. Он поставил коробку на стул и прислонился к стойке, находящейся рядом. Я щурился от недостатка света и изучал этикетки бутылок, стоящих за оцинкованным верхом стойки бара. Выпивка никогда не бывает слишком ранней, но Альберто напевал по-немецки песенку о маленькой белой корове, щиплющей сочную зеленую траву.

— …А мы благодарим ее за сыр, — вытягивал он ликующим тоном, пока не был остановлен резким звуком отдернутой занавески.

— Кофе? — спросил хозяин бара, пожимая руку Альберто и глядя на меня с откровенным любопытством.

Альберто повернулся и последовал его примеру.

— Кофе? — повторил он, как эхо.

— Да, замечательно, — ответил я, — и к нему анисовую водку, если можно.

Альберто пожал плечами. Я знал, что он был искренним трезвенником.

— С ним все в порядке, — успокоил он хозяина бара. — Его избили скалолазы.

Хозяин бара покачал головой и проворчал:

— Канальи!

Альберто снова перевел на меня взгляд, подмигнул, словно знал правду.

— Проходи и садись, — предложил он, однако я не хотел мешать его беседе с хозяином.

— Так и сделаю, — заверил я его, — только схожу и вымою руки.

Жена хозяина, ядреная сеньора в лиловом костюме из тонкой синтетической ткани, не повернула головы, когда я прошел мимо веревки для белья, на которой она развешивала такие же костюмы для просушки. Я поспешил пересечь двор под прохладной тенью лимонных деревьев и закрыться за алюминиевой дверью туалета, чтобы обдумать ситуацию.

Я зарывался лицом в руки, потягивался, тряс головой и скребся, стараясь не обращать внимания на тревожное чириканье воробьев и слабое подергивание погибающей мухи, попавшей в смертельную ловушку паука. Мне нужно было собраться с мыслями, проанализировать все обстоятельства, продумать будущие действия, составить план, но думалось только об анисовой водке и сигаретах. Я толкнул дверь и занял место в баре. В доме у Кровавой Мэри будет достаточно времени для размышлений.

Хозяин бара занимался загрузкой своего устройства для сигарет контрабандным товаром Альберто, а сам контрабандист рассматривал начинку магнитофона, в то время как за ним с восхищением следил мальчишка.

— Он — гений, — сказал я с улыбкой ребенку, — как Макгайвер.

Мальчик вежливо улыбнулся, но улыбка исчезла, когда он пробежал взглядом по моему лицу. Мальчишка покраснел и отвернулся.

— Понимаешь, — продолжал я невозмутимо, — Макгайвер, канадец, мастер по телевизорам, может исправить все.

— Ты сможешь, Альберто? — спросил мальчишка. — Сможешь все исправить?

Альберто опустил каркас магнитофона в одну ручонку малыша, а крышку — в другую.

— Нет, это не смогу, — пробормотал он. — Это совсем вышло из строя. — В обращении Альберто не делал различия между детьми и взрослыми.

Хозяин бара отвлекся от сигарет.

— Ты его мне продал, — сказал он. — Говорил, что изделие высшего качества.

Альберто почесал голову.

— Был такого качества. Какие пленки вы на нем крутили?

Хозяин бросил взгляд на сына.

— Какие кассеты ты крутишь?

Малыш взглянул на меня. Я пожал плечами.

— «Луби и Белла», — пролепетал он, — и «Первое свидание».

— Эх, — вздохнул Альберто, — дрянная музыка. Дешевые кассеты. Понимаешь?

— «Первое свидание» не дешевая кассета, — возразил хозяин бара. — Она стоит почти три тысячи. Месяц назад ее играли повсюду.

Альберто покачал головой.

— Их популярность не имеет значения. Не улучшает качества.

— Он прав, понимаете, — вмешался я. — Кассета может стоить дорого, но качество музыки все равно никуда не годится. Может испортить магнитофон, такой как этот.

— То же с видеомагнитофонами, — заметил Альберто. — Люди полагают, что могут прокрутить любой старый фильм и что это может продолжаться годами, но так не бывает. — Он пересек бар и отхлебнул из своей чашки кофе. — Почему, вы думаете, американцы продолжают выпускать дрянные фильмы?

Я выпил залпом анисовую водку и постучал по стойке бара, чтобы мне налили еще.

Хозяин бара двинулся как робот.

— Почему?

Альберто усмехнулся и уставился в пол, на его тонких губах застыла выжидающая улыбка.

— О'кей, тогда я задам другой вопрос: кто владеет кинокомпаниями в Соединенных Штатах?

— Не знаю, — пробурчал бармен, наполняя мой стакан.

— «Уорнер Бразерс»? Мафия? Правительство? Микки-Маус?

— Хуже, — понизил голос Альберто. — Sony.

— Sony? — заморгал хозяин.

— А кто делает видеомагнитофоны?

— Sony? — предположил бармен.

Альберто вознес ладони к небу и пожал плечами.

— Когда вы захотите иметь хорошую видеокамеру, обращайтесь ко мне. Я могу достать вам французскую модель, а французы делают очень хорошие фильмы. До тех пор… — Он скорчил слащавую мину на лице и повернулся ко мне. — Приятель, позволь мне показать тебе кое-что. Ты не поверишь своим глазам.

Я опрокинул в рот свой напиток и стал медленно подниматься, когда мальчишка крикнул:

— Гвардейцы! Они заходят с черного хода!

Я услышал, как хлопают дверцы патрульной машины, затем они появились из-за занавески в задней стороне бара, щурясь в помещении, хотя глаза уже привыкли к сумраку. Я рискнул бросить взгляд на Альберто. Он улыбался во все лицо.

— Добрый день, сеньоры, — поздоровался первый из них в несколько напряженной обстановке. Он выглядел как практикант-бухгалтер в хаки. — Как утро?

Гвардеец обвел всех взглядом, заменил свои летные очки парой маленьких круглых очков, как у Гельмута.

— Замечательное утро, — просиял хозяин бара.

— Фантастическое! — воскликнул Альберто.

— Прекрасное, — восхитился я.

— Что с вами случилось? — спросил другой коп, который выглядел большим, румяным, явно самым мощным в патруле. Он сложил на груди руки. Широкое лицо, выражавшее ожидание, когда включат свет, скрывалось в тени.

— Домашняя разборка, — сказал я, имитируя смущение. — Братья подружки.

— Это скалолазы, — добавил Альберто.

— Кофе, сеньоры, — предложил бармен.

Большой коп все еще глядел на меня, возможно прикидывая, видел ли он меня прежде. Я улыбнулся так, как улыбаются виноватые люди.

— Вы, — спросил он, — из Скалы?

— Нет, — замотал я головой, заметив, что у меня дрожат руки.

Коп тоже это заметил. Он собирался продолжить допрос, когда приезд другой машины привлек его внимание к входной двери. Прозвучал настойчивый и вместе с тем мелодичный автомобильный сигнал. С криком «Тетя!» малыш выскочил из бара.

— Едет за покупками, — пожал плечами бармен. — Малага. Каждому что-нибудь нужно.

Коп снова повернулся ко мне:

— Итак, откуда вы?

Я закурил сигарету и затянулся.

— Я англичанин. Мне нравится здесь жить. — Я улыбался и втягивал в себя табачный дым, внутри же — мне хотелось кричать, когда я выдыхал его. Меньше всего желал, чтобы мной заинтересовались копы, но вот оказался в центре их внимания. В любое время они могли спросить у меня документы.

— Где здесь? — спросил он.

— Здесь, — ответил я, — в Андалузии.

Он вздернул брови.

— В Андалузии? Но население там сплошные бандиты, коммунисты и крестьяне, — констатировал он с холодной улыбкой, не обращая внимания на противоречия. — Ведь так, хозяин?

Бармен улыбнулся в ответ и пожал плечами.

— И все это лишь продолжение того. — Он указал на юг, вероятно в сторону Сахары.

— В Сеуте больше воды, — заметил второй коп.

Я так расхохотался, что выронил сигарету, а когда нагнулся, чтобы подобрать ее с пола, с черного хода вошла жена хозяина бара.

— Здравствуйте, — услышал я ее приветствие, затем: — До свидания. — Это был небрежный и неудачный способ попрощаться с мужем.

Первый коп сдвинул очки на нос и отхлебнул кофе.

— Вы говорите по-испански очень хорошо. Как вы зарабатываете на жизнь?

— Я учитель. — Тени недоверия легли на их лица. — Работаю в школе, — продолжил я. — Преподаю испанский и французский.

Когда женщина и ребенок ушли, я прошел к стойке бара и попросил снова наполнить стаканчик — никогда не знаешь, является ли этот стаканчик последним. Эмблема над карманом копа удостоверяла его как Моралеса. Неплохое имя.

— Преподаете язык или литературу? — спросил он.

Я улыбнулся:

— Учить одному без другого невозможно, но, в строгом смысле, язык.

Второй коп вздохнул и повернулся к Альберто. Его не интересовала интеллектуальная беседа.

— Это ваша машина перед входом?

— Значит, вы знаете некоторых испанских поэтов? — предположил Моралес.

— Некоторых, — согласился я.

— Как вы считаете, который из них лучший?

— Мачадо, — ответил я.

«Кто, вы полагаете, лучший?» Этот вопрос возвращал к одному из малозначащих литературных поединков, которыми я когда-то увлекался. Сейчас ситуация была несколько иной. Я по-настоящему тревожился и испытывал боль.

— Лев черпает силу от силы, — восторгался Альберто. — Два с половиной литра в газовую турбину, и все в порядке: езди хоть всю жизнь. — Несмотря на допрос, он все еще расхваливал свою езду. Мне хотелось поддержать его. Однако мой мучитель наклонился вперед, указывая на меня пальцем.

Коп откинулся назад к стойке бара, держа руки ладонями вверх и улыбаясь.

— Антонио Мачадо. Кажется, умер во Франции от чахотки.

Он нахмурился, потер подбородок, имитируя забывчивость.

— Как называется эта поэма?

Я уперся взглядом в пол и попытался избавиться от головокружения. Как только прозвучала первая строка, желудок сжался. Моя нервная система попыталась сосредоточиться на вопросе.

— Она называется «Глаза», — процедил я. — Он забыл, как выглядят глаза жены.

Я хорошо знал, как выглядели глаза Луизы. Они были настолько темными, что трудно было определить, где заканчивается зрачок и начинается радужная оболочка. Белки усеивали крохотные черточки кровеносных сосудов, ресницы были длинными, густыми и черными. Солнце и дым расщепили трещинки кожи в уголках глаз, и часто темные, похожие на кровоподтеки тени покрывали ее нижние веки. В последний раз, когда я видел ее глаза, они больше не видели меня, хотя смотрели на меня. Мог ли забыть муж, как выглядят глаза жены? Я вздохнул. Дуэль продолжалась, мне еще предстояло сделать выстрел. Соперник выжидал.

Я пожал плечами и взглянул на копа. Он все еще стоял рядом.

— Конечно, Лорка, — пробормотал я. — Умер в Гренаде. Кажется, от выстрела в задницу.

Коп изобразил на лице подобие улыбки.

— «Неверная жена», — произнес он. — Весьма интересно, учитывая ваше положение.

Я задержал дыхание и не возобновлял его, пока продолжался трепет в животе. Капли горячего пота обожгли губу. Этот щенок включил меня в состав героев своего короткого детективного фильма. Я заморгал и спросил, заикаясь, как маленькая виноватая тварь:

— Какое положение?

Короткое мгновение он пристально смотрел на меня.

— Подозреваю, что вы в положении неверного мужа. Разве я не прав?

Мне почти не потребовалось времени, чтобы понять, что он ошибается в своих подозрениях. Я улыбнулся, кивнул и, может, немного покраснел.

— Вам виднее, ведь вы полицейский, а я простой учитель, — сказал я.

— Мачадо не понимал одухотворенности, верно? — вздохнул Моралес. — Но Лорка, у него она жила в генах… Во всех странах смерть означает конец, — говорил он, — она приходит, и занавес закрывается. Но не в Испании. В Испании он поднимается… В Испании мертвец более жив, чем где-либо еще. То есть то, что ожидается в будущем, не так ли?

Кто я такой, чтобы возражать? Я глубокомысленно кивнул и заказал еще анисовой водки. Наливая мне очередной стакан, бармен производил в уме подсчет потребленной мной выпивки. Я закурил сигарету, затем предложил пачку Моралесу. Он взял одну сигарету и закурил ее зажигалкой Zippo с гравировкой эмблемы корпуса морской пехоты США.

— Объясните мне одну вещь в английском образовании, — спросил он, подождав, пока не вернется в бар его напарник.

— Там стоит его машина, отличная вещь, — сообщил большой коп. — Первоклассная.

Альберто любил водить полицейских вокруг своей машины, потому что страховался таким способом от обнаружения тайников. Воистину прискорбно, что такой отчаянный контрабандист с отвращением относился к наркотикам.

— В Англии, — начал Моралес, — у вас…

Его прервали шум едущей по гравию машины и скрип тормозов. Он заморгал и посмотрел выжидающе на дверь, за которой остановились два фургона. Их водители захлопывали дверцы и кричали друг на друга, не замечая в гневе обстановки.

— Французы? — спросил Моралес.

Я молчаливо кивнул, ибо мой язык прилип к горлу. Опрокинул в рот водку и придвинулся к копу.

Арапчонок вошел первым, отодвинул занавеску и позволил ей расправиться. Он тяжело опустился на стул за первым столиком, не глядя вокруг, не замечая полицейских и меня. Парень выглядел встревоженным и обескураженным. Поскольку за дверью продолжалась перебранка, он надул губы, покачал головой и закурил сигарету.

Занавеска с громким шелестом дернулась в сторону. Я вздрогнул.

— …Тогда убирайся назад в Шателе! — прорычал Жан-Марк. — Ты не… — Он заметил двух полицейских и улыбнулся, затем увидел меня. Его глаза расширились, а улыбка стала исчезать с лица, когда он поворачивал назад.

— Скандальные субъекты, верно? — пробурчал большой коп Моралесу, но, даже если бы испанцы говорили по-французски, они бы не услышали предостережения Жан-Марка.

— Что-то заставило их разругаться, — высказал догадку Моралес, кивая в ответ на ухмылку Бенуа.

— Ты слепой, что ли? — шикнул Бенуа на араба. Под ним заскрипел стул на плитах, когда он садился за столик.

Жан-Марк сел на свой стул и продемонстрировал всем любезную улыбку.

— Заткнись, черт возьми! — прорычал он с выражением лица, похожим на куклу чревовещателя. Качество ткани его дорогого костюма лишь усиливало впечатление его неопрятности. Щетина на осунувшемся лице, темные круги под налитыми кровью глазами, жирные, нечесаные волосы выдавали в нем городского джентльмена с криминальными корнями. Даже Бенуа с его бледно-желтым цветом лица выглядел благороднее, чем эта золотозубая крыса.

Арапчонок исподлобья смотрел на Бенуа. Тот бросил в ответ взгляд, предостерегающий юнца от попытки уйти. Копы старались не замечать их.

Жан-Марк поднял вверх три пальца.

— Кофе, пожалуйста, и коньяк.

Бармен поднял брови, метнув взгляд на гвардейцев.

— Коньяк?

Жан-Марк опустил руку.

— Не надо коньяк, мерси, только кофе.

Бенуа и араб продолжали смотреть друг на друга.

Жан-Марк все еще улыбался.

— Вы спятили, что ли? — сказал он с сияющим видом.

— Я ничего такого не делаю, — пробурчал арапчонок.

— Этот рябой стервец давно не был в публичном месте, — произнес напарник Моралеса. Он повернулся к бармену: — Сначала принеси кофе мне.

— В Англии вы учите в школах лишь французский, — продолжил Моралес, — верно?

Жан-Марк сцепил руки так, словно желал стиснуть рукоятку пистолета. Его указательные пальцы вытянулись, их кончики сомкнулись, образуя ствол. Он оперся подбородком на суставы больших пальцев и следил за мной из-за своей импровизированной пушки. Мне нужно было подумать, но болтовня копа не оставляла времени. Я понимал, что где-то в этом доме у дороги таятся возможность моего спасения и шанс отличиться для Моралеса, упрятав за решетку моих преследователей.

— Вы правы, — согласился я, — но вы читаете проповедь не по адресу, я ненавижу французов.

Единственным препятствием был Альберто. Если бы я позвал на помощь, никто бы не уберегся. Гвардейцы вызвали бы подмогу, бар наводнили бы полицейские, если бы они обыскали фургоны, машину Альберто, видимо, тоже не обошли бы своим вниманием. Нашли бы контрабанду, и он разделил бы судьбу французов.

— Думаю, русские хуже, — сказал Моралес. — У нас здесь с ними много хлопот.

Не исключено, что они позволили бы Альберто уйти, но это было маловероятно, а если бы они его схватили с поличным, его машина перешла бы в собственность государства. Возможно, они завладели его домом и на меня легла бы ответственность за банкротство этого доброго и восторженного человека.

— О нет, — возразил я, покачав головой и бросив ответный взгляд на Жан-Марка. — Французы гораздо, гораздо хуже, чем русские.

Под прикрытием этого праздного разговора следовало принять решение. И я его принял: благосостояние Альберто меня не касалось. Меня касалось лишь собственное благосостояние. Закон все решит по справедливости. Я сделал глубокий вдох и повернулся к Моралесу:

— Послушайте. Те трое парней, которые только что вошли…

Моралес повернулся и посмотрел на столик французов. Жан-Марк опустил руки и дружелюбно кивнул. Меня вдруг обеспокоила мысль, что в баре могла возникнуть перестрелка, но я верил в способность двух хорошо обученных полицейских либо разоружить, либо перестрелять трех неопытных разбойников.

Моралес взглянул на меня:

— Французы? Что вы хотели сказать о них?

Зашелестела занавеска в задней части бара, вошел Альберто, отгоняя муху.

— Следует делать то, что нужно делать, — произнес он с улыбкой, хлопая рукой по моей влажной ладони. — Приятель, нам нужно ехать!

— Рад был встретиться с вами обоими, — улыбнулся я копам.

Альберто исчез за занавеской, и я собрался последовать за ним.

Моралес меня задержал:

— Так что же все-таки с этими французами?

Моя пауза была короче того мига, за который меня мог настичь удар Жан-Марка.

— Ах да, — улыбнулся я. — Эти французы говорили, что им нечего бояться пары местных копов, то есть вас двоих. Понимаете, что я хотел сказать?

Моралес перестал улыбаться, а его напарник повернулся, чтобы взглянуть, кто это там придерживается слишком высокого мнения о себе.

— Пока, — помахал я рукой и вышел на солнечный свет.

— Опасность была так близка, — пробормотал я, когда мы помчались в сторону лесной долины. — Посмотри на мои руки.

Альберто улыбнулся.

— Что ты думаешь об этом копе?

— О Моралесе?

Альберто кивнул:

— Да, о Маттео Моралесе Сильвестре. Он из Арагона. Новичок. Раньше я с ним не встречался. Ну, и каково твое мнение?

— Он полагает, что умен, — начал было я, но мои слова перебила догадка. — Ты имеешь в виду, что знаешь другого копа?

— Конечно, — подтвердил он. — Восемьсот пачек сигарет «Винстон» в месяц и добавочный ящик кубинских сигар. Беда в том, что он пока не уверен в своем новом партнере. Вот почему мы…

Я перестал его слушать и стал разглядывать обрезанные пробковые дубы и груды пыльных веток, сложенные в тени на обочине дороги. Альберто повел «дацун» по горбатому мосту и полотну дороги, выложенному сухой галькой. Перед следующим мостом он увеличил скорость. Что-то в его вождении машины заставляло меня неважно себя чувствовать. Я опустил стекло дверцы, чтобы подставить лицо потоку воздуха.

Мы выехали из тени лесной долины на скалистый склон хребта. Казалось, кто-то открыл затворку плавильной печи. Я поднял стекло дверцы, закрыл глаза и передал себя во власть кондиционера. Подумалось, может быть, Мачадо был прав, ведь воспоминания о Луизе затемняли мое сознание. Ее лицо уже теряло ясные черты. Интересно, сколько пройдет времени до того, как она совсем забудется?

— Кто, — спросил Альберто, — забудется?

Я посмотрел на него так, словно уверовал в его способность читать мои мысли.

— Ты только что сказал, — объяснил он, — «она совсем забудется».

Я мысленно отметил необходимость в будущем следить в первую очередь за состоянием своей психики.

— Луиза, — промямлил затем. — Она ушла.

Альберто смотрел прямо перед собой.

— Ну, это твоя забота, дружище. Не моя.

Альберто имело смысл довериться. При всей своей странности он был осторожен, умен, не болтлив. То, что он считал меня другом, свидетельствовало об изъянах в его здравом смысле, но, в конце концов, кому-кому, только не мне критиковать его способность оценивать людей. В делах, где не замешаны наркотики, Альберто делал все возможное, чтобы помочь мне, а я мгновенно предал бы его, если бы предательство хотя бы на шаг способствовало моему спасению.

Дорога стала зигзагообразно подниматься в горы. Короткие прямые участки между высохшими до предела полями сменялись крутыми поворотами. Долина осталась далеко внизу. Прохладную тень пробковых дубов скрывала мерцающая дымка, в сиянии утреннего солнца отчетливо виднелась петляющая от бара полоска дороги. Альберто остановил «дацун» на широком повороте, покрытом гравием, выпрыгнул из машины.

— Прекрасная вода, — пояснил он, забирая с заднего сиденья пятилитровые контейнеры из-под минеральной воды. — Чистая, как горный источник.

Он перепрыгнул через обочину и скрылся, следуя по хорошо протоптанной тропинке через кусты к отдаленному источнику, прославившемуся, здесь не могло быть сомнений, своей целительной силой, сверхъестественными свойствами и вкусом. Я слышал о тайном источнике близ Олверы, который возвращал бесплодным женщинам способность рожать, а также о другом источнике близ Убрике, который выводил у лошадей глисты.

Выбравшись из машины и остановившись на краю пустынной дороги, я спустил джинсы, чтобы осмотреть свои раны. От талии до конечностей вид был крайне непривлекательный. На моих голенях безобразные оранжевые ссадины перемежались с желтыми ушибами, на бедрах отпечатались почерневшие синяки. Тенниска скрывала распухшую верхнюю часть тела. Когда я поднял ее, чтобы оценить ущерб, громкое перешептывание заставило меня взглянуть вверх. Мои глаза увидели испуганные лица ехавших в кузове грузовика крестьян, наблюдавших самое отвратительное в своей жизни зрелище. Когда грузовик с ними проезжал мимо на нейтральной скорости для экономии горючего, мне удалось опустить тенниску, но я понял, что не мог избежать позора, когда стоял на краю дороги с джинсами у лодыжек, в истоптанных ковбойских ботинках и с усталой улыбкой.

Я закончил осмотр своего тела и закурил сигарету. Дым вился кольцами вокруг лица, как ядовитый газ, и я почувствовал, как никотин входит в мой усталый организм со всеми соблазнительными признаками смертельной инъекции. Сделал еще одну затяжку, задержал дым в легких, затем выпустил его с кашлем после того, как холодный пот прошиб мою изогнутую спину. Выбросил окурок, раздавил его о пыльную поверхность дороги. Удовлетворения не было. Хотелось закрутки с марихуаной или дорожки кокаина. Я осматривал долину, следуя взглядом по дороге, вьющейся через горный склон, и прикидывал, сколько всего этого потребуется, чтобы погрузить меня в бесконечно приятную дремоту, свободную от тревоги, боли и сознания вины. Противостоящий хребет пересекла машина и начала спуск с него, от ее лобового стекла отражался солнечный свет, а позади вился слабый шлейф пыли. Я все еще жалел себя, когда напротив показалась другая машина, она осветила своим лобовым стеклом первую. Я наблюдал, как обе машины спускались в направлении убежища из пробковых дубов глубоко в долине, где могли бы укрыться от палящего солнца, и под сенью…

Это были не легковые автомобили. Это были фургоны. Я заковылял вокруг «дацуна», не обращая внимания на боль в бедрах.

— Альберто! — крикнул в кусты. — Оставь эту чертову воду и скорей возвращайся!

Никто не отвечал. Я снова оглядел долину. Белый «мерседес» ехал впереди, в трех поворотах над пробковыми дубами и, возможно, в пяти минутах от меня.

— Альберто! — закричал я. — Быстрей!

Я пролез в окошко дверцы машины со стороны пассажира и вытащил из пачки на сиденье сигарету. На этот раз она показалась вполне сносной.

— Альберто!

Возможно, он спустился далеко вниз и находился вне пределов слышимости. Прогулочные дистанции в этих местах часто значительно превосходили по протяженности те, которые любят в Западной Европе. Туристические компании, должно быть, радовались клиентам из Андалузии.

— Альберто, — крикнул я вновь, — возвращайся быстрее, твоя машина горит!

Я дал ему секунду или около того, чтобы прийти мне на помощь, затем попытался украсть его машину. Однако ключи он взял с собой.

Может, он мудрее, чем я думал.

Я проковылял на край шоссе и оглядел долину с целью определить местоположение фургонов. Они оба въехали в лес и скоро помчатся под уклон в моем направлении с повышенной скоростью. А может, и нет. Может, они будут наслаждаться, подобно мне, прохладной тенью пробковых деревьев, остановятся на природе для пикника или очередной перебранки. Маловероятно, решил я, как раз перед тем, как белый фургон пересек мысленную линию, прочерченную мной по краю леса, и переключил скорость с целью преодолеть длинный серпантин вверх по склону. Я изо всех сил затянулся и постарался дотянуться до сигнальной кнопки «дацуна» через окошко дверцы со стороны сиденья шафера. Произошло чудо — Альберто, должно быть, подумал, что его зовет машина. Он появился на тропе, запыхавшийся и крайне встревоженный. Даже мое лицо, видимо, было спокойнее.

— Что происходит, черт возьми?

Я держал дверцу его машины открытой.

— Надо ехать, Альберто, и побыстрей!

Его узкие карие глаза глядели на меня в упор, тем не менее он двинулся к машине.

— Что происходит?

Я помог ему поставить баллоны с водой на заднее сиденье и переместился вокруг машины к сиденью пассажира.

— Двигай, я все объясню.

Альберто вздохнул, покачал головой и включил зажигание. «Дацун» заревел.

— У тебя неприятности, — спросил он, — с этими скалолазами? Где твоя подружка?

Я закрыл глаза.

— Альберто, пожалуйста, трогай. Я расскажу тебе все, когда мы наберем скорость.

Альберто смотрел прямо перед собой, нажимая на газ так, что нельзя было понять, собирается он ехать или нет.

— Она ушла с этими скалолазами, так?

Он улыбнулся и повернулся ко мне. Я видел себя в его исцарапанном зеркале: вид был неважный.

— Пусть уходит, — продолжил Альберто. — Если ты действительно любишь женщину, пусть она уходит. Если она искренне любит тебя, то вернется, верно?

Я подыскивал слова, но Альберто принимал мое молчание за знак согласия.

— Понимаю, ты хочешь встретиться с ней и вернуть ее, но этого не получится. Ей нужно некоторое время, чтобы разобраться в своих чувствах, и если она решит, что ей лучше жить без тебя, приятель, то и тебе лучше жить без нее. — Он с любопытством смерил меня взглядом. — Ты ведь никогда не был скалолазом, верно?

Я уже чувствовал дребезжание «мерседеса» за нами, как удары молотка в крышку своего гроба.

— Альберто, — взмолился я, — пожалуйста, трогай, черт возьми!

Он спешно поставил свой спортивный автомобиль на первую скорость.

— Все в порядке, поехали.

— Нельзя ли побыстрее? — попросил я.

— Ты уверен, — Альберто удивленно вздернул брови над оправой своих светозащитных очков, — что мы едем в то место, какое тебе нужно? Мне что, нужно везти тебя туда, где тебе будет еще хуже? Я что, хочу этого?

— Просто поезжай, ладно?

— Ну хорошо, — фыркнул он. — Возвращайся к своей Луизе. — Он двигал руками в перчатках переключатель коробки передач в интервале между пятой и первой скоростями.

Были бы более подходящее время и обстоятельства, я бы посмеялся над его словами. Мы переехали мост и стали спускаться в очередную долину. Альберто, никогда в своей жизни не имевший подружки, все еще читал мне лекцию относительно наилучшего способа вернуть мою подругу, причем в то время, когда за нами следовали в фургонах французы-убийцы. Я поневоле рассмеялся.

— Можешь смеяться, — саркастически заметил Альберто, — но для тебя она так же мертва, как Дженис Джоплин.

— Знаю, — с готовностью согласился я, выгнув шею, чтобы увидеть дорогу в боковом зеркале со стороны пассажира.

Наконец я решился.

— Альберто, увеличь скорость и слушай: Луиза действительно мертва.

Он улыбнулся и кивнул:

— Так-то лучше, понимаешь?

Я замотал головой и потянулся к его пачке сигарет.

— Нет…

— Кто это, черт возьми? — перебил меня Альберто. — Кто этот чертов псих?

Он выпрямился, взялся за руль обеими руками в перчатках и уставился в зеркало заднего вида. Я оглянулся. «Мерседес»-фургон настолько приблизился, что заполнил все заднее стекло.

— Быстрее! — закричал я. — Он собирается таранить нас!

Альберто нажал на газ, и «дацун» рванулся вперед, но дорога не позволяла состязаться в скорости. Я оглянулся и увидел, что «мерседес» замедлил ход, перед тем как приблизиться снова, когда Альберто притормозил перед очередным поворотом.

— Альберто, мне жаль, что я втянул тебя во все это, но мы действительно в беде, — заговорил я. — Люди в фургоне убили Луизу, и если они схватят меня, то тоже убьют.

Альберто вел себя так, словно сосредоточился на обзоре дороги, но он стиснул челюсти и побледнел.

— Я не преувеличиваю: если они схватят меня, убьют обязательно.

— И меня тоже, — предположил он.

Это звучало неприятно, но он был прав.

— Да, возможно, — признал я. — Мне жаль.

Альберто вздохнул:

— О Матерь Божья. Включим радио.

Радиостанция ФРА передавала «Сочувствие дьяволу». Лучше это, чем «Хо-Хо, Серебряная нить».

— Луиза мертва? — уточнил Альберто бесстрастно.

Я закричал на своем сиденье в знак того, что вижу их приближение:

— Да, она мертва! Быстрее! Они нас догоняют.

— Нет проблем, — пробормотал он, переключился на третью скорость перед широким поворотом и ускорил движение после него. — Ты уверен в том, что она мертва?

На мгновение «мерседес» скрылся за пыльным шлейфом позади нас, чтобы затем прорваться через пыльное облако, подобно атакующему быку.

— Уверен ли я в том, что она мертва? Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, как ты можешь быть уверен в том, что она мертва? Может, она притворилась мертвой, чтобы ты не шел за ней. — Он глянул в зеркало заднего вида. — Этот парень или хороший водитель, или безумец.

Альберто, решил я, насмотрелся спутникового телевидения.

— Она мертва, и я знаю, что она мертва, потому что видел, как ее застрелили. Человек, стрелявший в нее, ведет фургон, который преследует нас. — Я глянул вперед и схватился за сиденье. — Притормози!

— Вот видишь, — вздохнул он, как будто ничего не случилось. — Людей убивают не ружья. Людей убивают люди.

— Какое это имеет отношение к происшедшему?

Он поднял палец.

— Это наблюдение, и теперь ты понимаешь, что оно истинно.

Альберто переключил скорость и притормозил, взяв направление по самой кромке дорожного поворота и ускорившись, когда фургон последовал за ним и сократил дистанцию.

— Здесь замешан бизнес? — поинтересовался Альберто.

— Отчасти, — ответил я.

— И они застрелили Луизу?

— Да, стреляли пять раз, один раз мимо.

Альберто издал долгий-предолгий свист сквозь сжатые губы. До его сознания стало доходить, что Луиза на самом деле мертва.

— Говоришь, ее убили эти мерзавцы?

— Да, конечно, — пробормотал я. — Следи за поворотом!

Альберто вел разогнавшуюся машину по шоссейным горкам, направляясь к очередному повороту.

— Ты знаешь, — сказал я, — что предупредительные знаки для водителей здесь полная чепуха, верно? Нельзя ездить в горах с такой скоростью. Ты ведь знаешь это, так?

Он взглянул на меня с таким видом, будто принял мое замечание на свой счет.

— Это просто наблюдение, — добавил я.

Теперь мы взбирались вверх по крутому склону, который выравнивался, когда подходил к слепому повороту.

— Это дурное место, — сказал Альберто. — Водители всегда объезжают этот поворот, потому что здесь нет знака. Они мчатся вверх по горе на предельной скорости, указателей нет, а затем тупик. — Он снизил скорость до двадцати километров перед тем, как повернуть. — Там нужно было поставить знак. Это стало бы большим вкладом в дело дорожной безопасности.

Впереди дорога спускалась покатыми пригорками к каменному мосту через высохший ручей. Я оглянулся как раз вовремя, чтобы заметить, как «мерседес» заносит вокруг предательского поворота, о котором говорил Альберто. «Мерседес» раскачивался по опасной амплитуде до того, как приобрести устойчивый ход по дороге. Через несколько мгновений за ним последовал «транзит». Поворот застал врасплох водителя, и, когда он попытался справиться со скоростью, машину понесло через гравий и ускорило занос на асфальтированной поверхности. Я увидел, как мой «транзит» на мгновение повис над краем, будто за рулем сидел Хитрый Койот, а затем ринулся вниз по склону, усеянному валунами, закончив падение в фонтане пыли.

— Мой чертов фургон сорвался вниз!

Альберто пожал плечами, бросил небрежный взгляд вправо, когда «транзит» выполз из пыли и стал набирать скорость в направлении долины.

— Мы увидим, как он снова упадет на дно. Понадобится много усилий, чтобы выбраться.

Колючие суккуленты подминались и ломались, фургон бился днищем и громыхал по скалистому склону, шлейф дыма, поднимавшийся из-под него сзади, напоминал дымный след горящего бомбардировщика.

— Ему не справиться, верно?

— Может, и справится, — возразил Альберто. — Если удержит фургон на наклонной плоскости и будет пользоваться тормозом аккуратно, может, у него и получится. Если нет, он всегда может соскочить.

По мере того как фургон продолжал набирать скорость, я недоумевал, каким образом можно сохранять достаточное спокойствие для аккуратного торможения во время движения по крутому склону в лощину. Альберто, следя за «мерседесом» через зеркало заднего вида, снизил скорость. Уже под нами, на склоне горы, «транзит» двигался по прямой линии ко дну лощины, а я тщетно пытался разглядеть сквозь пыль и кусты, кто им управляет.

— Он не контролирует ситуацию, — высказал мнение Альберто, когда мой фургон соскользнул с валуна с глухим стуком, от которого поползли мурашки по спине. Ближайшее ко мне крыло фургона поднялось на ветру, словно воздушный тормоз, перед тем как оторваться от «транзита» и покатиться, мелькая черными и желтыми вспышками.

— Ему нужно соскочить, — сказал Альберто, — прежде чем он перевернется.

Ленивая и плохо соображающая часть моего подсознания, подобно корреспонденту журнала мод, присутствующему на казни, недоумевала, как Альберто удалось столько узнать об управлении машиной во время незапланированного съезда с горной дороги? При помощи телевидения, отвечала ей другая часть подсознания. Именно на телевидении нечто самодвижущееся падает с утеса, объятое пламенем.

— Да, ему следует соскочить, прежде чем он взорвется, — согласился я.

Нос обреченного фургона слегка повернулся влево от линии падения.

— Он не взорвется, — возразил Альберто. — У него дизель, но все равно он на пути в ад. Гляди. — Мой спутник затормозил, но оставил двигатель в рабочем состоянии.

В пятнадцати метрах от лощины «транзит» потерял контакт с поверхностью, запрыгал с четырех колес на два и с двух на четыре, когда пытался пересечь склон. В следующий момент его колеса оторвались от земли. Они не встали на место, тусклый темный зверь поднялся, качаясь, на два колеса, перед тем как свалиться на бок с визгом, скрежетом и звоном разбивающегося стекла, крутящихся, дымящих шин, искореженного металла. Оторвавшееся боковое зеркало вспыхнуло солнечным светом, отлетело от разбитого корпуса, перекатился разбитый кузов и пробитый борт, чтобы проскакать на колесах и свалиться на бок, подобно измученному быку, с последним выдохом пара и струей горячего масла, льющегося из разодранного маслосборника, а потом исчезнуть из вида в лощине.

Альберто щелкнул пальцами, сделал со свистом продолжительный вдох.

— Теперь здесь предстоит с этим долго разбираться.

— Что с шофером?

— Как ты думаешь?

Я терял способность думать.

— Не взорвался.

Альберто выкатил глаза.

— Как правило, они не взрываются. — Он глянул в зеркало заднего вида. — Где его приятели?

Я пробежал взглядом дорогу позади нас: признаков присутствия «мерседеса» не наблюдалось.

— Должно быть, остановился, — предположил я.

Альберто перевел «дацун» на первую скорость и поехал к мосту.

— Может быть, — проворчал он. — Желаешь взглянуть на обломки?

Я схватил пачку сигарет побелевшими пальцами и буквально выдавил из нее сигарету. Хотелось ли видеть обломки? Хотелось ли мне видеть то, что осталось от шофера? Мгновение я пытался осмыслить эти вопросы, но вынужден был задержать дыхание, когда глубоко в моей грудной полости что-то резко оборвалось. Прохладные испарения заполнили мои легкие, и тяжелое, холодное вещество, похожее на ртуть, ворвалось в мои вены, вытесняя жидкую кровь, затем хлынуло в кору головного мозга. Тело раньше мозга осознало, что пришло время прекратить борьбу за выживание и насладиться радостями жизни. Я расхохотался:

— Да, пойдем поглядим на мой фургон.

Возможно, водитель был еще жив, прилип к крыше. Возможно, он был способен что-то осознавать, глядя широко раскрытыми глазами в сужающийся небосвод, ощущая, как к сердцу приближается немота. Если бы его могла увидеть Луиза, его, лишенного выбора и спасения. Больше всего я хотел, чтобы водителем был Жан-Марк. Альберто остановился на каменном мосту.

— Где он? — спросил я, осматривая высохшее дно.

Альберто погнал «дацун» через мост, вверх по дороге.

— Мы увидим его оттуда, — сказал он, — и, если ты хочешь что-нибудь достать из фургона, там самое удобное место.

Остановились на обочине у поворота. Внизу, примерно в двухстах метрах от нас, лежал «транзит», истекал маслянистой жидкостью, подобно раздавленному жуку. Через лощину, над нами, там, где выходил на дорогу встречный склон, стоял «мерседес»-фургон, на полпути между ним и «транзитом» крохотное пыльное облако выдавало фигуру, с трудом преодолевающую спуск. Альберто поместил на крыше своего автомобиля метровую трубу темно-зеленого цвета с аккумулятором и снял крышку. Он не стал ждать моих расспросов.

— Прицельное устройство с танка Т-95, — усмехнулся он. — Купил его в Гибралтаре. Такого еще нет даже у русской армии. Посмотри в него. — Он нажал пару кнопок и повернул угломерный диск с обозначениями на кириллице. — Лазерный дальномер. Великолепно! В ясный день видно все! Вниз по склону бежит какой-то рябой парень, — сообщил, часто дыша, Альберто, он прижался к окулярам с резиновой оправой и крутил другой диск. — Дистанция… семьсот метров.

— Через какое время он доберется до фургона?

Альберто поправил громоздкую и неуклюжую подзорную трубу.

— Посмотрим, — пробурчал он, похлопав рукой последнее достижение российской военной технологии. — Она сломалась. Кусок дерьма. Я потерял его. — Он оторвался от трубы, скосил взгляд в сторону силуэта в дымке на дальнем плане.

— Полагаю, пять, может, семь минут. Довезу тебя до фургона менее чем через минуту.

Это был опасный шанс, но он казался единственным. Вероятно, это была последняя возможность попытаться вернуть свой паспорт, водительские права и пиджак из фургона, и чем больше я стоял, размышляя о шансах, тем меньше их становилось. Однако паспорт можно было восстановить, водительские права — купить, а пиджак… пиджак был наименее важной в ряду необходимых вещей.

— Ничего себе! — воскликнул Альберто. — Он сорвался!

Я сделал три прыжка и скатился по склону в направлении фургона. Несколько мгновений выпуклый горный склон напротив скрывал пыльный шлейф моего соперника, я же последние несколько метров съезжал, подпрыгивая на заднице. Фургон разбился о валун, его бок был пробит, крыша выпячивалась острыми клиньями. Черная краска осыпалась и обнажила под собой уязвимую, блестящую сталь. Безотчетный страх внушала всему моему существу перспектива увидеть то, что покоилось на сиденье шофера. Хотелось бежать от кабины, но какое-то более сильное чувство погнало меня вперед. Я должен был увидеть шофера мертвым или, еще лучше, умирающим. У меня было всего несколько мгновений для того, чтобы стать свидетелем его смерти, взглянуть ему в глаза, уловить в них взгляд Луизы. Мне не было необходимости бояться, мое сердце билось ритмично, его же сердцебиение, в лучшем случае, затухало. Я был силен, он — слаб. Я выиграл, он проиграл, и все же мне не хватило решимости подойти к дверце. Уступив страху, я подошел к фургону сзади. Раскрыл дверцу и отступил, когда под собственным весом вторая дверца тяжело плюхнулась в пыль. Рука, похожая на клешню, подпрыгивала на панельной обшивке, кольцо на ее пальце упиралось в дверцу. Я отпрыгнул, тяжело дыша. Передо мной был мертвец, причем не Жан-Марк и не арапчонок. Я присел, чтобы видеть грузовой отсек, мои руки крепко держали колени, как у ребенка, заглядывающего в осиное гнездо. Грузовой отсек моего фургона был полон трупов. В состоянии кошмара прозвучал свист Альберто, я повернулся на ногах, покрытых волдырями, и стал карабкаться вверх по склону к его машине. Сердце громко стучало в ушах, заглушало стрекотание сверчков, предостерегающее пение жаворонков и три выстрела по мне, произведенных Бенуа. Я втиснулся в «дацун» и обхватил голову руками. Альберто рванул в гору на повышенной скорости.

— Тебе повезло! — крикнул он возбужденно, в стремлении оценить инцидент со своей точки зрения. — Он был близко от тебя! Я увидел дым из его ствола прежде, чем услышал выстрел! Одна из пуль попала в валун! Черт!

Я слышал его слова, но видел только закоченевшую тяжелую руку с кольцом на суставе, упершуюся в стенку фургона.

— Они убили копов, — пробормотал я.

Альберто бросил переключатель скоростей.

— Убили копов?

— Где сигареты?

Машина остановилась на горном склоне под рискованным углом, ее прекрасно отлаженный двигатель работал, ожидая очередной команды хозяина.

— Они убили чертовых гвардейцев? — прохрипел Альберто с бледным лицом. Он начинал раздражать.

— Да, они убили чертовых гвардейцев, — подтвердил я, вставив сигарету между дрожавшими губами. — Их тела свалены в моем фургоне. Мертвые тела.

— Зачем они положили их в фургон? Почему не оставили в баре? Они психи, что ли?

— Не знаю, — выпалил я. — Почему ты меня спрашиваешь об этом?

Альберто нагнулся ко мне:

— Что с Рамоном?

Я глубоко затянулся и задержал дым в легких.

— Может, нам продолжить путь и обсудить это где-нибудь еще?

— Рамон? Неужели они убили Рамона?

— Не знаю, — ответил я, глядя в боковое зеркало. — Кто этот Рамон, черт возьми?

— Хозяин бара, который мы покинули только что.

Я покачал головой:

— Не знаю. Я его не видел. Нет. Впрочем, не знаю. Может быть…

«Дацун» двинулся дальше, глаза водителя были скрыты за зеркальными очками.

— Очень скверное дело, — сказал он. — Они, должно быть, убили Рамона. — Альберто фыркнул и покачал головой. — Тебе не надо волноваться.

Мы взобрались на хребет и спустились в очередную долину в состоянии шока, сохраняя молчание. Я не отрывал взгляда от бокового зеркала и позволил здоровой части своего мозга размышлять, какой непоправимый ущерб я нанес Альберто. Рано утром, когда я последовал за Карлито от водопада, Альберто начал день как преуспевающий контрабандист со связями, делающий свой ежедневный бизнес. Сейчас еще не наступил полдень, а он уже оказался причастным, хотя и не по своей вине, к гибели двух полицейских и местного бизнесмена. Тревога ходила передо мной причудливыми волнами. Нам грозили неустранимые обвинения и неопровержимые улики. Если мне не удастся выгрести, эта волна меня накроет. Я взглянул на Альберто. Даже если он заметил мой взгляд, не подал вида. Мне не понравилось, как он сказал: «Тебе не надо волноваться». Это прозвучало как постановление о конце нашей дружбы.