Двенадцать шагов фанданго

5

Реакция Луизы на возвращение Ивана была бурной и, в общем, предсказуемой. То, что я забрал в поездку за город из дома весь дневной запас наркотиков, еще больше ее разозлило. Мне надо было придумать что-нибудь необычное, чтобы ее успокоить.

Я протянул ей банку со всем запасом наркоты в одной руке и футляр от фотопленки — в другой.

— Конопля или кокаин?

— Мерзавец! — выругалась она, схватила то и другое и убежала из дома.

Я закурил сигарету и сел на деревянную табуретку напротив Ивана. Он проснулся и попросил воды.

— Как долго ты был в Марокко? — спросил я, наливая мутную воду из деформированной пластиковой бутылки в немытую кружку.

— Марокко? — Иван сдвинул брови, хотя я бы не сказал, что он сделал это из-за смятения или боли. — Почему ты решил, что я был в Марокко?

Я хмыкнул:

— Так, предположение. Показалось, что ты мог съездить туда за порошком.

Он улыбнулся.

— Если бы я мог достать его в Марракеше, не возвращался бы обратно, особенно к тебе. — Он попытался рассмеяться, чтобы дать мне понять, что шутит, но ему удалось лишь лопотание с брызганьем слюной. — Мне бы хотелось сделать дело в Дар-ал-Байде.

— Это в зоне, где производится гашиш? — Я продолжал спрашивать, надеясь что-нибудь из него выудить, хотя было ясно, что он не склонен откровенничать.

Иван вздохнул.

— Мартин, понимаешь, Марокко нечто большее, чем это дерьмо. — Он вытянул пальцы, как прикованная к постели тетушка, страдающая ипохондрией. — Дай мне немного лакомства, чтобы заглушить боль.

Несмотря на мое возрастающее и по-прежнему скрываемое подозрение, что Иван заразился проказой, я дал ему сигарету. В конце концов, это был его кайф. Иван сделал длинную затяжку, прокашлялся и выпустил дым обратно в комнату.

— Дар-ал-Байда — арабское название Касабланки. Город очень романтичный, похожий на Марсель, только более деловой.

— Тогда зачем туда ездить? У них послабления в налогах или что-нибудь еще? Ты хочешь окунуться в атмосферу клуба Рика с его «Сыграй это еще раз, Сэм» и все такое?

— Там нет никакого клуба Рика, — презрительно фыркнул Иван. — Он существует только в кино. — Я совершенно забыл, как восторженны и критичны могут быть французы по отношению к американской культуре. — Тебе известно, что такой фразы, как «Сыграй это еще раз, Сэм!» в сценарии «Касабланки» не было? — добавил он самодовольно.

Знал ли он, как мало я имел времени для общения с умирающими педантами? Его носило как наркомана, качающегося на волнах фантазии. Я позволил этой теме заглохнуть самой по себе.

Белое солнце Андалузии располагало целым днем, чтобы насытить жаром толстые стены дома. В конце полудня воздух моей передней комнаты стал вязким и душным. Пыль на тенниске превратилась в грязь, которая впитывала пот, а мой затуманенный наркотиками мозг обратился в топкое болото. Как человек, не лишенный исследовательского инстинкта, я понимал, что нет смысла продолжать движение по этому пути. Путь был проложен в своем настоящем виде среди непроходимых пространств глубокой черной грязи и противных вонючих луж, в которых таились те самые слепые змеи и другие чудища, порожденные мозгом, которых справедливо опасался Тео. Я закрыл один глаз и взглянул на Ивана, внезапно осознав это столь же ясно, как и то, что любовь умирает и больше не восстанавливается, и ни он, ни я не скажем почему. Прекратила ли его нога испускать тошнотворный приторный запах гниения, или я стал привыкать к нему, не могу сказать, но неизбежность его смерти была очевидна и несомненна. Его пальцы, некогда длинные и костлявые, идеальные пальцы для сбора винограда, распухли и почернели на кончиках, а губы, которые некогда обожали школьницы-лыжницы за их рубиновую мякоть и чувственность, стали тонкими, сизыми и холодными. Желтая пленка обволакивала оболочки его глаз и проникала в желоба век, а по скулам разлилась плотная, с червоточинами, восковая белизна. Его голова свесилась набок, а глаза вращались в орбитах, чтобы увидеть меня.

— Ты полагаешь, я взял от жизни слишком много? — прошептал Иван, облизывая губы языком, покрытым дорожкой желтизны.

Я кашлянул и отвел взгляд в сторону.

— Не знаю. А как ты думаешь?

Он поднял бровь и вновь взглянул на свою тень на потолке. Я закурил сигарету. Хотелось подняться, выйти из комнаты, вернуться в нее через час и обнаружить, что его уже нет.

— Мой moto,[10] — произнес он невыносимо медленно. Как ни позорно, но, увы, я уже подумал об этом. — Поскольку он мне не понадобится, возьми его себе.

Приятно было слышать, что он разрешает. Я уставил глаза в пол.

— С твоей стороны это очень любезно, но не надо говорить такой вздор. — Я гордился умением лгать, со временем напрактиковался и усовершенствовал это искусство, но на этот раз мои слова звучали неестественно, как манифест тори. — Ты уже выглядишь лучше, — добавил я. — Еще одна ночь — и ты встанешь на ноги и помчишься через пролив на экспрессе в Марракеш. Потерпи.

Иван закрыл глаза.

— T'es très gentile, mais c'est pas nécessaire.[11]

Что-то пронеслось по его венам, вызвало нервную дрожь во всем теле, вышло через лоб. Он сомкнул веки плотнее и захныкал. Я встал и двинулся к выходу. Меня охватил ужас.

— Послушай, как насчет анальгетиков, снимающих боль? Я знаю парня, у которого есть немного, — что, если взять?

Иван кивнул в знак согласия. Он дышал прерывисто и часто, почерневшие руки разжимались и сжимались в кулаки, словно он хотел выкачать кровь из своего тела.

— Подожди немного — я скоро вернусь и воды принесу.

Он поднял руку, останавливая меня.

— Мартин, погоди. Погоди минутку. Ты должен знать кое-что, это касается moto…

Я быстро закивал.

— Да, да, я все знаю о moto. Когда вернусь, расскажешь что-нибудь еще.

Я встретил Мамута, друга Тео, когда спешил к площади, и попросил его принести в мой дом немного воды. Укоризненный жест пальца в глубине моего мятущегося сознания указал с сарказмом на мою глупость и неспособность доставить к врачу агонизирующего француза. Теперь, когда было слишком поздно, ни одна из моих отговорок не казалась убедительной. Я понимал, что в качестве последнего средства должен поместить больного в заднюю часть фургона и отвезти в отделение скорой помощи госпиталя в Коста-дель-Соль. Вот что мне нужно сделать, решил я, после того как поставлю его на ноги при помощи каких-нибудь опиатов Тео.

Я принялся взбираться по лестнице, более спокойный оттого, что выбрал курс на конструктивные действия. Уже с тринадцатой ступеньки я закричал Тео, стоявшему наверху:

— Послушай! Мне нужно что-нибудь из антибиотиков! Можно к тебе подняться?

— Да, да, да, — откликнулся он, встречая меня у двери с огромной закруткой из марихуаны. — Попробуй, — добавил с улыбкой, стекающей каплями с лица, как тающее мороженое. — Ты попадешь в сердце Африки, — заинтриговывал он, пока я делал пробную затяжку из маслянистой закрутки.

Я почувствовал необходимость присесть.

— В чем дело? — недоумевал я, по моим венам проносились прохладные горные струи, а над оврагами-извилинами пульсирующего мозга проплывали пористые облака.

— Разве это не необычно? — засмеялся Тео. Он не уставал любоваться видами, которые открывались из окон башни. — Поднимайся сюда и взгляни на океан, — поманил он меня. — Ты увидишь там даже плавающую рыбу.

Я поковылял наверх, удостовериться в подлинности его слов, ноги закоченели так, будто я принял наркотик из болиголова.

— Чтоб мне провалиться! Посмотри, — удивлялся я, — как близко Марокко! Я могу, ей-богу, даже различать там людей! — И действительно мог.

Тео обнял меня за плечи и привлек к себе.

— Гляди туда, — указывал он на скалу, на лес антенн, торчавших на ее верхушке под облаками. — Понимаешь, они могут следить за нами. — Я чуял запах его пота.

— Поставить нас под наблюдение, — уточнил я. — Они могут поставить нас под наблюдение.

Тео снял руку с моих плеч и отошел от окна.

— Они уже наблюдают за нами. — Он выдохнул большое облако дыма. — Камеры, микрофоны, радары и все такое. Они знают, кто мы.

Я взглянул на площадь внизу, прикидывая, как долго до нее лететь и как тяжело можно покалечиться. Тео был готов теперь начать разговор о чужаках в любую минуту, а я был слишком отупевшим и слабым, чтобы помешать ему. Я не мог даже покинуть его, по крайней мере пока не отошел от этого подлого гашиша или пока не удостоверился точно, на какое время и насколько не отошел.

— Прошлой ночью я видел много огней… — осекся я, но слишком поздно. Обсуждение темы чужаков открывало неограниченный доступ к запасу наркоты Тео, во всяком случае на период, пока это обсуждение проходило, но сейчас в этом не было необходимости.

— Где они собирались? — спросил Тео. — Там, у водорослей?

Я кивнул, затем аккуратно обошел обсуждение угрозы нашествия чужаков, вспомнив, что у меня дома лежит умирающий приятель, о котором нужно позаботиться. Предлог сказочный. Я ушел от Тео с упаковкой тридцатимиллиграммовых таблеток антибиотика. Домой направился через заведение Дитера, где «обмыл» приобретение полдюжины маленьких горьких таблеток холодным пивом.

Когда вернулся, Луиза стояла у двери дома, куря чьи-то сигареты. Она выглядела обеспокоенной и нервной.

— Мартин, — повторяла убежденно между глубокими-преглубокими затяжками удушливого табака, — он действительно болен, понимаешь? Он умрет, нам нужно убрать его отсюда. — Она сказала «нам». Мне это понравилось, пусть будет так. Иногда я замечал в ее глазах, линии рта, движении затылка, покачивании бедер нечто, что меня умиляло и волновало. Перед тем как она перехватила мой взгляд, я изучал несколько кратких мгновений овал ее щек, просто для того, чтобы убедиться, что за ним что-то скрывается.

— Понимаю, — кивнул я. — Как раз сейчас собираюсь забрать его отсюда.

Когда прошел за вывешенное одеяло, стало ясно, что я не смогу этого сделать. Мамут сидел на полу. Он скрестил ноги и крепко сцепил руки, как бы молясь незнакомому богу. Кожа Ивана приобрела цвет городского неба накануне грозы. Его глаза открывались и закрывались слишком медленно, чтобы полагать, что он моргает, его распухший желтый язык лег на нижнюю губу.

— Нам придется удалить его отсюда, — сказал я Мамуту. — Хочу отправить его в больницу.

Мамут выкатил влажные карие глаза и пожал плечами. Он явно считал, что я опоздал со своим решением, но, в конце концов, он был всего лишь шестнадцатилетним мальчиком по вызову, и почему, черт возьми, его должно было что-то волновать?

Он подошел, слегка приподнял распухшую, расслабленную руку Ивана и аккуратно поместил ее на грудь больного.

— Он был в горах Атласа? В Марокко? — тихо спросил юноша.

— Еще нет, но именно туда он намерен отправиться, — ответил я.

Использование этих таблеток, видимо, не было столь прекрасной идеей. Мои душа и тело, казалось, держались в постепенно теплеющей, слегка густеющей взвеси, я не мог взять на себя труд решить, то ли встряхнуться, занюхав пару доз, то ли просто наслаждаться временным возбуждением от наркотиков.

— Это напоминает мне дерьмо! — Я вытащил горсть анальгетиков из кармана джинсов. — Дай ему десяток таблеток.

Мамут взял длинными смуглыми пальцами таблетки с моей ладони.

— Я видел раньше таких людей, как этот, дома, после того как они побывали в горах, — сообщил подросток. С материнской нежностью поднял голову Ивана и, качая на руках бредящего француза, поместил в его рот таблетки. Затем поднес к синюшным губам кружку воды. Снова уложил Ивана на подушку и повернулся ко мне. — Кочевники — скверные люди. Они уговаривают путешественников с севера покупать коноплю.

Иван сделал протяжный, усталый вздох. Мамут продолжал говорить, всматриваясь в круги пыли на полу моей комнаты.

— Ты говоришь: «Хочу купить коноплю лучшего качества — много килограмм». Он говорит: «Нет проблем, будьте гостем в моем доме. Заходите, пожалуйста, взгляните на мою ферму и поля, где растет конопля. Я покажу лучшие из них». Тогда ты идешь, осматриваешь поля и растения, жуешь их, а когда сделка заключена, эти люди говорят: «Мы братья! Теперь я устрою большой праздник в честь моего брата и нашего бизнеса». И тем же вечером ты идешь, кушаешь, выпиваешь виски, а потом… — Он сделал паузу и посмотрел мне прямо в глаза: — Потом ты умираешь. Эти люди травят тебя, потому что хотят завладеть твоими деньгами, но не хотят отдавать свою коноплю. Иногда они кладут мало яда, и ты просыпаешься на следующий день живым, поэтому им приходится следовать за тобой и молиться Аллаху, чтобы ты помер до того, как покинешь горы.

История мне понравилась. Мамут же, наблюдавший за выражением моего лица, принял эффект воздействия на лицевые мускулы наркотика за мину недоверия.

— Это правда, — уверял он голосом оправдывающегося школьника. — Клянусь.

— Верю, — вздохнул я.

Мамут надул губы и покачивался, сидя на корточках. Я рухнул на деревянный стул. Чувствовал себя усталым, напряженным и раздраженным. Закрутка, приправленная кокаином, могла бы улучшить настроение, но я не мог заставить себя воспользоваться запасом наркоты. В доме сгущались сумерки. Если бы у меня были часы, я бы слушал их тиканье. Если бы у меня был кран, я бы слышал, как из него капает вода. Но сейчас я мог слышать только затрудненное дыхание Ивана. Я взглянул ему в лицо и вздрогнул, встретив его взгляд.

— Как дела, приятель, лекарство действует? — спросил я.

Он прошептал по-французски что-то не совсем внятное. Это прозвучало так, словно он вернулся из прошлого, чтобы послать к черту мое будущее, или, возможно, он просто решил, что в прошлом это будущее было недостаточно исковеркано.

Понимай как хочешь.

Я улыбнулся и кивнул.

На его губах показались пузыри, они стали было катиться к уголку рта, но Мамут наклонился и стер их пальцем. Взгляд Ивана все еще был устремлен на меня. Может, он смотрел на меня, может, в пространство между нами, возможно, даже сквозь меня или в другую сторону. Его напряжение проникало сквозь защитное одеяло наркоты, в которое я завернулся, жгло мой позвоночник соляным раствором.

— Думаю, что нам пора увезти тебя отсюда, — решил я. — Надо подготовиться к поездке, а потом отправляться. — Я наклонился и посмотрел ему в лицо, но его внутреннее «я», реагировавшее на внешние сигналы, давно исчезло. Я выпрямился. — Как насчет музыки, пока ты меня ожидаешь? А? — Быстро подошел к кассетному магнитофону и порылся в записях. Среди них должна была найтись такая, которая бы апеллировала к неразвитому в отношении рока вкусу француза. Я вставил кассету и нажал на клавишу проигрыша. — Тебе это понравится. — Ритмичные звуки песни из фильма «Апокалипсис сегодня» разнеслись по комнате, и я уже был на полпути к лестнице, когда осознал жуткое соответствие обстановки комнаты с моим случайным, необдуманным выбором музыки.

«Это — конец, мой единственный друг, конец», — зазвучала песня The Doore, но я остановил его до того, как воспроизведен был этот посыл, и врубил радио. Может, «Свободная радиостанция Альберто» передает что-нибудь более подходящее для слушателей, не являющихся немцами?

«Ты где-то и нигде, малыш. Вот твое положение…» — пел Джефф Бек, пока я поднимался по лестнице. Под возгласы звонкого голоса певца: «Эй, гей!» — первая дорожка порошка проясняла мои мозги, вторая же дорожка возвращала меня в прежнее состояние, но строго по порядку. Дело было проще простого: привлечь кой-какую помощь со стороны, снова поместить Ивана в фургон, дать ему очередную порцию таблеток анальгетика, поехать по шоссе номер 340 в больницу и оставить его там, в отделении скорой помощи. Потом смыться, пока меня не замучили расспросами. Это был самый простой и наиболее удобный способ выйти из запутанной ситуации, и никто не мог сказать, что я бросил друга, потому что, во-первых, он не был мне другом, а во-вторых, я спасал свою жизнь. В-третьих, я удалял его из дома и, таким образом, шел навстречу пожеланиям Луизы. Я стал искать другие резоны — быстро набросал короткий перечень, как раз на случай, если бы формулирование четвертого, пятого и шестого резонов потребовало небольшой встряски до того, как меня охватит привычная хандра.

Когда я спускался по лестнице, слышал пение рок-группы Guns N'Roses, приглашавшей меня в джунгли. Я был бы рад совершить путешествие, но был занят сейчас другим — настало время Мамуту оказать мне помощь. Сунул руку в карман, чтобы достать пару таблеток анальгетика и передать их подростку. Мамут стоял в стороне от кушетки. Он поднял руки и осторожно прикрыл ими рот, так что я еле расслышал его слова:

— Мне кажется, он только что умер.

Я ощутил в животе тяжесть, и что-то еще, что-то жизненно важное, ушло из комнаты. Взглянул на Мамута, вслед за ним перевел взгляд на лицо Ивана. В моем пересохшем рту замер неповоротливый язык. Я сделал глотательное движение. Песня, транслировавшаяся по радио, прекратилась. Перед закатом солнца резко кричали стрижи. В долине тревожно сигналили автомобили. Я снова взглянул на Мамута.

— Что ты имеешь в виду?

Мальчишка посмотрел на меня так, словно я был несмышленым дитятей. Высоко в горах Альберто желал слушателям из своего укрытия доброй ночи.

— Я имею в виду, — тихо произнес Мамут, — что ваш друг мертв.

«Это — голос революционной Андалузии, желающий вам приятного вечера и напоминающий, что уже включено освещение… С Богом!»