Двенадцать шагов фанданго

6

Хенрик отнюдь не был убит горем, а Микки не был огорчен.

— Неужели ты действительно проигрывал на плеере музыку мертвецу? — гоготал он. — Ну ж ты и хорек!

— Ты думаешь, — спросил Хенрик, — он уже окочурился?

Я кивнул и затянулся закруткой. Она, конечно, не могла разбудить покойного француза, но он ее заслужил. Я выпустил облако дыма марихуаны над его трупом.

Какой бы ни была эта странная ситуация необычной и, возможно, уникальной, она как-то соответствовала тому, что я проводил воскресный вечер, то есть наиболее напряженное время недели, в компании нескольких друзей и трупа. Мамут закрыл лицо Ивана подушкой, а я брезгливо набросил на него одеяло.

— Нам нужно избавиться от него, — заявил я. — Ему нельзя здесь оставаться. Что мне делать?

— Можно было бы разжечь костер, — предложил Микки.

— Ближайший не родственник… — выступил Хенрик со своей инициативой. — Так делают в армии. У вас на руках формуляр, и вы вписываете в него того, кто является ближайшим не родственником. И если…

Я поднял руку.

— Мне известно, что такое ближайший не родственник. — Хенрик не знал, что ему присвоили кличку Глупец. — Впрочем, идея неплохая.

То, что у меня в кармане хранился толстый бумажник Ивана, не вызывало особых угрызений совести: покойник был многим обязан мне за то, что исковеркал мой уик-энд. Я сел и стал тащить бумажник из своего заднего кармана, затем передумал.

— У вас есть кокаин? — спросил гостей.

Они оттопырили губы и повернули руки ладонями вниз. Типичный ответ.

— Приготовлю нам пару дорожек. — Я двинулся к лестнице.

Микки подошел к плееру.

— Послушаем музыку, — сказал он.

— Ты знаешь, где кассеты, — вздохнул я и отправился в спальню.

Пока группа Scorpions сотрясала дом музыкой, я исследовал содержимое бумажника Ивана и обнаружил там шесть тысяч франков, что составляло приблизительно семьдесят тысяч песет. В бумажнике также находились две кредитные карточки на его имя и два телефонных номера с парижским кодом.

Через шесть часов, когда солнце выкатилось за пределы стального купола неба, я набирал номер по платному телефону бара Расо, расположенного в долине. Как я понял, на мой звонок, прошедший длинный, дальний путь через Пиренеи и Центральный массив, на север от Луары, отреагировал факс, установленный где-то под затянутым серым смогом небом. Я выругался и повесил трубку, затем набрал второй из аккуратно записанных телефонных номеров Ивана. Длинный звонок на французский манер вскоре сменился щебетанием коротких электронных сигналов и пульсаций, которые убедили бы меня в том, что я вышел на другой факс, если бы они не были прерваны грубым и нервным голосом.

— Oui?[12]

Я уставился на рекламные плакаты с изображением корриды, наклеенные на стену позади телефона. У меня не было представления, как вести разговор дальше, а абсурдность вопроса абонента, ждущего ответа, привела меня в полное замешательство.

— Qui est la?![13] — требовательно зарокотал голос, теряя терпение и почти сердясь.

Я принялся лепетать:

— Да… хм-м… вы меня не знаете, думаю так, во всяком случае, я звоню по поводу Ивана, э-э, Ивана Оно. — Меня прошиб пот. — Я полагаю, вы его сын или родственник.

— Так кто же вы? — отозвался голос, теперь уже более спокойно и сдержанно. Эта умеренность как-то обеспокоила меня. Ему вовсе не следовало знать, кто я.

— Я — Мартин, друг Ивана.

— Откуда вы звоните, Мартин?

Вопрос не показался мне уместным. Я ощущал себя так, как если бы говорил с неким профессионалом, кем-то заинтересованным в извлечении информации по телефону, например представителем службы связи с анонимными алкоголиками или полицейским. Он пытался держать разговор под контролем, а я не собирался позволять ему это.

— Откуда я звоню, значения не имеет, — ответил я более уверенным тоном. — Как вас зовут?

— Я — Жан-Марк.

— И где вы находитесь, Жан-Марк?

— В Париже, Мартин, в девятнадцатом микрорайоне.

— Отлично, Жан-Марк, вы знакомы с Иваном?

— Разумеется, Мартин.

Я перехватывал инициативу в разговоре, но абонент все еще не раскрывался полностью, а у меня не хватало монет для продолжения игры.

— Послушайте, — сказал я твердо. — Я звоню по платному телефону, оказываю услугу своему другу, но у меня нет мелочи, чтобы продолжить разговор. Просто скажите, откуда вы знаете Ивана. Вы ему отец, брат или кто?

— Кузен, — ответил Жан-Марк. — Послушайте, Мартин, дайте мне ваш номер телефона, я перезвоню вам.

Кузен. Все в порядке, предположил я и сообщил ему номер телефона. Он повторил его за мной с некоторым удивлением.

— Это не парижский номер, — догадался Жан-Марк.

— Испанский, — пояснил я. — Код района Альгесираса. Перезвоните мне.

Он позвонил почти сразу же. Не вдаваясь в излишние подробности, я ошарашил его дурной вестью о кончине кузена. Эмоциональное состояние Жан-Марка было трудно определить из-за тысячачетырехсоткилометровой протяженности медного провода, но, кажется, он был признателен за звонок и пообещал приехать в крепость незамедлительно, чтобы принять от меня залежавшийся труп. Сегодня понедельник, он рассчитывал приехать в среду вечером.

Я сидел и пил кофе с молоком. Сделал и пару глотков анисовой водки в честь завершения не очень значительного дела. И даже презрительные взгляды полдесятка или около того безработных стариков в костюмах из тонкого нейлона, с которыми я находился в баре, не могли поколебать мое душевное равновесие. У меня имелось два дня, чтобы разобраться с вопросами, оставшимися без ответа из-за смерти Ивана. Теперь было ясно, что по прибытии ко мне вечером в пятницу он знал, что болен гораздо серьезнее, чем показывал это на людях, понимал неминуемость кончины. Это объясняло его нежелание показываться врачу — не нужно метеоролога, чтобы понимать, куда дует ветер. Я отодвинул свой стаканчик, закурил сигарету и продумал последнюю версию. Мне показалось, что он мог бы отказаться от врача лишь в том случае, если бы был уверен, что для него нет спасения, а чтобы приобрести такую уверенность, должен был знать более или менее точно, чем болен.

Когда демобилизованный испанский солдат лет девятнадцати не нашел в понедельник утром ничего лучшего, как создать на полу в непосредственной близости от моих ног лужу из плевков, я подхватил ключи от фургона и покинул бар. Двигаясь в горах в обратном направлении мимо скрытых от глаз коз, тренькающих колокольчиками среди пробковых дубов, я недоумевал, была ли какая-то особая, циничная причина для решения Ивана закончить свой жизненный путь в моей компании, поскольку сейчас был уверен: приятель понимал, что не покинет крепость живым. В мозгу резонировала какая-то тревога, словно я услышал вполуха угрозу от недоброжелателя в переполненном баре, но не был уверен, правильно ли понял. Мы с Иваном никогда не были настоящими друзьями, и все же, за исключением инцидента с сугробом, навеянным вьюгой, я не давал ему реального повода для мести. Он просто был парнем, с которым я когда-то провел некоторое время, и, с моей точки зрения, к этому ничего нельзя было прибавить.

Я дергал рукояткой переключателя скоростей, пока не включил вторую, мотал головой, чтобы разогнать приступ паранойи. Интересно, что я не чувствовал ни угрызений совести, ни печали из-за его мучительной, неприглядной смерти в одиночестве, ощущал лишь мерзкое любопытство и отвращение к тому, как его короткая жизнь по каплям уходила в небытие. Все, что он совершил, все мельчайшие эпизоды его младенчества, детства и юности, в которой, как я полагал, он несколько задержался, теперь стали ничем. Это грустно в известной степени, но я не испытывал к нему жалости. Впрочем, у него, кажется, были заботливые родственники, которым он в конце своего жизненного пути все же умудрился принести горе.

Дорога вынырнула из тени пробковых деревьев на дневной солнечный свет. Я вновь закурил окурок закрутки с марихуаной, оставленной в переполненной пепельнице, включил «Свободное радио Альберто» и напевал в унисон Рамонесу. Теперь я был, не без оснований и удовлетворения, уверен в том, что этот затянутый в кожу воришка-наркоман не причинит мне больше беспокойства.

Хенрик обожал мотоцикл. Он почтительно ходил вокруг него кругами, метался по пыльной поверхности земли взад и вперед, но к двухколесной машине не прикасался. Видимо, его цыганские предки таким же образом восхищались арабскими скакунами. Он знал о мотоцикле все, нес невообразимый вздор о тормозах, лошадиных силах, системе охлаждения и сменяемых подвесках. Ему хотелось оседлать эту пыльную лошадку, но присутствие покойника удерживало на ненадежном поводке.

— Ключи от него у тебя? — спросил Хенрик, держа губами поникшую от собственной тяжести закрутку с марихуаной.

— Нет, — произнес я хмуро, — то есть есть, но сейчас — нет.

Он пожал плечами.

— Нельзя, — добавил я. — Неприлично.

Он выпятил нижнюю губу и кивнул в знак согласия.

Я вздохнул:

— Нельзя. Действительно нельзя. Я имею в виду, что не прошло и дня, как бедняга умер. Это выглядело бы как… Ну, не знаю, — сплюнул я. — Пока нельзя. Не время.

Он снова кивнул и потер свой тонкий подбородок.

— О'кей, нет проблем, понимаю. Но когда?

— Попозже, — пообещал я.

Он двинулся дальше, потрусил вдоль выбеленного переулка и оставил меня наедине с мотоциклом. Я занялся осмотром машины, словно она могла открыть мне какой-то секрет. Вчера в это время Иван был еще жив, сегодня он мертв. Что могло быть проще, чем это? Его жизнь прошла, закончилась, сознание иссякло, и все же какая-то частица его продолжала жить и отсвечивать вороненой сталью.

Я постоял, покачиваясь, подошел к железному коню. Создавалось впечатление, что нижние края бака еще сохраняли следы трения его краг, а рукоятки тускло блестели из-за прикосновения потных ладоней.

— Ты еще не совсем умер, — пробормотал я, наполовину веря в возможность увидеть в боковых зеркалах обзора его ухмылку, — не так ли? — Провел ладонью по сиденью, затем по спидометру, сделал глубокую затяжку из закрутки. — Ты — прелестная вещь, — умилялся я, — но откуда ты прибыла?

Моя блуждающая рука нащупала что-то твердое за задним краем сиденья, пощупала его и, наконец, признала в этом какую-то ценную вещь. Я потянул сиденье, оно поднялось вверх, а под ним оказалась увесистая полиэтиленовая упаковка. Полиэтилен? Я не отрывал взгляда от находки.

— Вот так чертовщина! — вырвалось у меня.

Под полым сиденьем мотоцикла хранилось перетянутое клейкой лентой наследие Ивана. Я беспокойно огляделся, как магазинный вор, и опустил виниловое сиденье в горизонтальное положение.

— Черт! — прошептал я.

У меня в почках начались колики. Месяцами мое праздное воображение рисовало мне картины приобретения пары кило наркоты, покупку мотоцикла и бегство из Сент-Кристофера, а сейчас я получил разом то, что весило, по моей профессиональной оценке, пять кило, и мотоцикл в придачу. Меня стало прошибать по́том, не тем, обычным, безвредным потом от интенсивной работы или перегрева — едкой мыльной пеной тревоги и возбуждения. Мне захотелось взглянуть еще раз на пять пакетов, аккуратно завернутых в упаковку, но я опасался, как бы какой-нибудь случайный хиппи не вмешался и не помешал осуществлению моей сокровенной мечты.

— Ё-моё! — У меня не хватало слов, чтобы выразить свой благоговейный трепет.

Как Иван мог сохранять спокойствие, владея этим? Безумный француз, бродяга! Сколько времени и сил он потратил, чтобы завладеть таким богатством?

Душой я был на седьмом небе, разумом же прятался в земных норах, пытаясь продумать очередной шаг. Это — моя добыча. Мне нужно было переместить ее в безопасное место, прежде чем продумать, как ею распорядиться, как использовать ее для обретения беззаботной, шикарной жизни. Я особенно не увлекался мотоциклом. В Соединенном Королевстве мне приходилось посещать пабы для байкеров, участвовать в их тусовках, добиваться призов — во всяком случае, некоторых из них, — но я всегда сидел на заднем сиденье чьей-либо машины. Прежде я ездил на мотоциклах, оседлав широкий бак мощного коня, меня поражало, насколько я был наивным.

Повернул ключ, едва касаясь земли ногами, нажал черную кнопку. Сигнал работал прекрасно. Снова огляделся и нажал красную кнопку. Раздался пронзительный, как у авиационного двигателя, гул, треск от выхлопа газов, затем большой мотоцикл угомонился, мотор заработал мягче, спокойнее, как психопат в смирительной рубашке. Я выжал сцепление, повернул рычаг управления дросселя, стал нажимать педаль переключения передач до тех пор, пока ее щелчок не отозвался слабым кудахтаньем мотора. Затем освободил сцепление. Мотоцикл заглох.

Повторял эти действия до тех пор, пока не перебрал все пять скоростей, потом выключил машину, слез с сиденья и закурил, чтобы прояснились мозги, вспомнил рассказ Ивана о том, как он потерпел аварию, двигаясь к вершине холма. Возможно, во время аварии произошла какая-то поломка.

— Эй, Микки, дружок!

Я отпрыгнул, повернулся, столкнулся с двумя датчанами, защитниками природы, которые жили на другой стороне крепости. Сделал усилие, чтобы улыбнуться:

— Ларс! Хенрик! Я Мартин, помните?

Они небрежно кивнули, словно ошибка не имела значения, подошли ближе, оба в сандалиях и гватемальских штанах.

— Ах да, доктор Мартин. — Они все еще воспринимали происшествие как шутку. — Отличный мотоцикл, приятель. Где ты его стащил?

— Он достался мне в наследство.

— Не бойся! — Хенрик, крупный блондин, тучный, загорелый и тупой как бревно, подошел к железному коню и перенес ногу через сиденье. — Удобная штука. — Он крутанул дроссель и бросил его, выжал сцепление, а затем рычаг переднего тормоза. Потом надавил со всей своей внушительной силой на переднюю вилку. — Да, отлично.

Я вспомнил, что он устроил Луизе вскоре после знакомства с ней нечто вроде экзамена, но, кажется, датчанин любил мотоцикл больше, чем ее.

— Рад, что тебе нравится, — промямлил я.

Хенрик бросил взгляд в сторону, его рука шарила под баком и ощупывала верх обшивки цилиндра. Я поднялся и направился к мотоциклу. Датчанин становился чересчур фамильярным с моей машиной, а мы с ней владели секретом, сохранение которого я пока не мог никому доверить.

— Дай мне ключи, — попросил он.

— Ни в коем случае, — сказал я, стараясь придать голосу дружелюбие, и рассмеялся. Ключи торчали в мотоцикле, и только идиот не смог бы их заметить.

Ларс присел на край стены и закурил одну из образцовых датских закруток с марихуаной.

— Пойдем, приятель, — позвал я Хенрика. — Покажу тебе, как «козлить»! Не вру, — убеждал я его властно, положив руку на багажник своей машины, — а потом научу тебя пользоваться антенной три на шестьдесят. Идет?

Я понятия не имел, что такое антенна три на шестьдесят, он, видимо, тоже. Хенрик опустил глаза, неуверенный в своей способности уговорить меня позволить ему покататься на моем мотоцикле. Тень прошлого витала над дорогой. Я вспомнил аналогичную сцену на спортивной площадке, происшедшую двадцать с лишним лет назад с участием английского мотоцикла и двух подростков из другой деревни. Тогда меня побили.

У Хенрика, однако, не было необходимости прибегать к насилию, поскольку он заметил ключи. Он нажал на кнопку, и мотоцикл заработал. Напускная виноватая ухмылка Хенрика говорила: «Джон Буль, здесь вершу дела только я!» Что касается меня самого, было очевидно, что бы я сейчас ни говорил, мне нанесено еще одно поражение в столкновении характеров. Впрочем, я улыбнулся, когда мотоцикл у него заглох, и удивленно поднял брови, когда машина заглохла еще раз.

— Отвали, — сказал я. — Эта машина не для тебя.

Он не обратил на меня внимания, снова заглушил мотор и по-датски позвал Ларса. Тот отмахнулся и что-то ответил, тоже по-датски. Хенрик стал руками ощупывать пыльные бока ненадежной машины. Сознание того, как легко можно обнаружить пакет под сиденьем, подстегнуло меня, и я вынул ключи из замка зажигания.

— Пойдем, — позвал я его. — Пойдем отсюда.

Обиженным тоном Хенрик ответил:

— Ладно, пойдем, приятель! Только скажи, как включить газ.

Я помотал головой:

— Не понимаю, что ты говоришь. Убирайся с моего мотоцикла.

Он вздохнул и слез с машины.

— Где рукоятка, которая включает и выключает газ?

— Ее нет, — улыбнулся я, хотя понимал, что такая вещь существовала, должна была существовать. — Ты еще не дорос до того, чтобы ею пользоваться.

— А ну тебя к чертовой матери, — рассмеялся он искренне.

Я обнаружил переключатель через несколько мгновений после ухода датчан. Еще через пару минут я выезжал, раскачиваясь на машине, из ворот. Единственным свидетелем моего выезда был Карлито, покинувший это место вместе со мной. Он пересек дорогу впереди меня. Низкорослый и суетливый, как новобранец во время боя, он укрылся от грохочущего мотоцикла в тени жасминового куста. Мне хотелось поднять руку, чтобы его поприветствовать, но я еще не доверял своему водительскому искусству. Ко времени, когда я совершил третий разворот, мы с машиной подружились, а после пятого разворота я полюбил ее без памяти. Я ездил по холму вверх и вниз так долго, что больше не замечал дороги. Сидя на мотоцикле, погружаясь и выныривая из невидимой прохлады, о существовании которой раньше не подозревал, я ощущал себя восторженным лохматым туристом, имеющим пять кило кокаина и такое ослепительное будущее, что от его сияния приходилось носить светозащитные очки. Только Бог и Иван знали, с какой скоростью мог ездить этот мотоцикл, но сейчас я не нуждался в скорости. Я мчался по потрескавшемуся асфальту, гнался за очередным миражом с совершенно необычным ощущением дороги и долины. У подножия горы, в тенистой роще, дорога пересекала мост и постепенно поднималась к главному шоссе. Поворот вправо перед мостом уводил на проселочную дорогу, которая шла к северному берегу реки в направлении дамбы. Пренебрегая асфальтированным шоссе, я свернул на проселочную дорогу, растрачивая свой пыл на все более уверенные объезды рытвин и валунов. Однажды я уже был здесь и списал эту дорогу со счета как тупиковый путь, но взгляд на нее из-за руля мотоцикла открывал новую перспективу.

Где-то здесь, недалеко от дамбы, находилось заброшенное поместье. Его стены из крошащегося известняка обступили сохнущие цитрусовые деревья и чопорные, приземистые суккуленты, вновь заявившие о своем праве иметь обетованную землю. Я не мог быть полностью уверен в том, что это поместье существовало только в моем воображении. Мои воспоминания об оранжевой крыше, о почерневших от дыма стенах, о горшках терракотового цвета рядом с порослью дикого винограда и тяжелых скобяных изделиях за деревянной дверью были бессвязны, словно я видел их на отдельных фото. Иногда, как сейчас, появлялись моменты, в которые я сожалел о воздействии наркотиков на мой обезвоженный мозг. Если заброшенный дом действительно существовал, он стал бы идеальным укрытием для моего запаса наркоты. Дом располагался вдали от крепости, и, если никто не следил за мной, нельзя было догадаться, что здесь устроен тайник. Более вероятно, что развалины дома действительно существовали. Я остановил мотоцикл на краю дороги и поднял сиденье. Теперь впервые я располагал удобным случаем для основательного знакомства со своими пятью белыми спонсорами. Подержав первый из них на весу, я оценил впервые его качество. Хорошая упаковка — половина успеха в торговле, заметил однажды один еврей из Гибралтара, и как же он был прав! Этот тысячеграммовый брикет кокаинового гидрохлорида упаковывали профессионалы, и сколько же радости и гордости доставляла их работа! В обычных условиях такие, как я, субъекты никогда не стояли так близко к сокровенной цели, никогда не прикасались к источнику благоденствия. Но сейчас был исключительный случай. С оцепенением обладателя выигрышного лотерейного билета я вытащил из укрытия четыре оставшихся брикета и покачал их в руках, улыбаясь в сторону долины и жалея, что никто не пригласил фотографа, чтобы запечатлеть мой восторг. По случаю я был знаком с единственным фотографом по имени Иван, но он не был способен помочь, стоял где-то в длинной очереди, оставив меня на земле распоряжаться своим достоянием.

Не выпуская из рук сверкающие белые брикеты, я освободился от тенниски и завернул в нее добычу. Затем под солнцем, бьющим лучами прямо в лицо, я отправился пешком через колючий кустарник высотой по пояс на поиски развалин. Нашел их там, где и представлял. Это был заросший участок земли, огороженный побеленными стенами, с веретенообразными деревьями, которые проросли сквозь сорванную крышу, с грудами замшелых камней, которые образовались там, где земля стремилась взять свое.

В этом месте я, затаив от возбуждения дыхание, разрезал фрагментом разбитого стекла первый пакет из толстой полиэтиленовой пленки. Когда острие стекла погрузилось в порошок, упоительный фонтанчик вырвался наружу из прорези образовавшегося отверстия. Я вытащил стекло и, как добрый малый, растер щепотку мерцающей пыльцы на своих деснах. Результатом стал немедленный холод, ясный и органичный, не имеющий ничего общего со средствами искусственной заморозки. Это был образцовый кокаин, упакованный фармацевтами, в первозданной чистоте — если бы это вещество было снегом, предприимчивые парни арендовали бы вертолеты, чтобы добраться до него. Весь дрожа, я воспользовался стеклом, чтобы сгрести граммов десять или около того в упаковку, на крайний случай сделанную из бумажной салфетки. Мой рот мерз, как тундра, в ушах раздавался параноидный тремор. Припрятать оставшийся порошок представлялось самым разумным решением, хотя идея оставить его без присмотра ужасала меня. Однако упрятать пять пакетов размером с Библию в задний карман джинсов было невозможно, поэтому я с тяжелым сердцем крепко связал их своей тенниской и зарыл под грудой камней в углу разрушенной комнаты. Потом долго петлял, возвращаясь к разгруженному мотоциклу. Единственными людьми, которые могли воспользоваться этой дорогой, были рыболовы, поднимающиеся ради своего хобби к дамбе, я продавал им наркотики. Один бизнес необязательно исключает другой, рыболовы были особенно привержены кайфу по пятницам. Любой человек, который увидит, как я возвращаюсь к мотоциклу, предположит, что я спускался с северного нагорья, оттуда, где обитают скалолазы.