Дворцовые интриги на Руси

Новгородская «революция»

В 1136 г. в Новгороде произошло событие, которое многие исследователи склонны называть революцией. Вряд ли оно заслуживает такой неординарной аттестации, но к числу примечательных, безусловно, относится. Речь идет об изгнании из Новгорода князя Всеволода Мстиславича. Решение об этом было принято на земельном вече, в котором, кроме новгородцев, участвовали также псковичи и ладожане.

Чем же прогневил новгородцев Всеволод? Официально ему было предъявлено три обвинения. Первое заключалось в том, что он не проявлял заботы о сельском населении Новгородской земли. Как выразился летописец, «не блюдет смердъ». Вторым проступком Всеволода был его уход из Новгорода на переяславльский престол. Гордые новгородцы не могли снести подобного оскорбления и решили наказать за это князя: «Чему хотѣлъ еси сѣсти въ Переяславли». И, наконец, третьей его виной было то, что в каком-то из сражений Всеволод первым отступил с поля боя: «Ѣхалъ еси с полку предъ всѣхъ»[136].

Конечно, будь жив отец Всеволода Мстислав Великий, подобные обвинения не потянули бы на лишение княжеского престола. Скорее всего, они вообще не были бы предъявлены Всеволоду. Но теперь у Всеволода не было столь могущественного покровителя. Дядя Ярополк, сменивший на великокняжеском троне брата Мстислава, относился к племяннику хорошо, однако подкрепить это силой не мог. У него хватало забот и на юге Руси. Приходилось постоянно иметь дело с претензиями неспокойных Ольговичей, а также своих братьев Юрия и Андрея.

Вскоре после смерти Мстислава Ярополк предпринял попытку устроить судьбу Всеволода на юге Руси, но она оказалась неудачной. Для великого князя эта затея не имела отягчающих последствий, Всеволоду же она принесла одни разочарования. События 1132 г. откликнулись ему в 1136-м, послужили поводом для немилости к нему новгородцев.

Принимая во внимание практику занятия престолов многочисленными представителями русской княжеской династии, в 1132 г. ничего сверхъестественного не случилось. Ярополк Владимирович как великий князь решил перевести Всеволода из Новгорода в Переяславль, а тот, как покорный вассал, не смог ослушаться своего сюзерена. Оказалось, однако, что эта акция вызвала целую бурю на Руси. Прежде всего она была встречена в штыки братьями Ярополка Юрием и Андреем. Расценив ее как попытку закрепить за Всеволодом не только Переяславль, но и Киев, они осуществили стремительный наезд на Переяславль и изгнали оттуда Всеволода.

Такой поворот событий, разумеется, не устраивал Ярополка. Как только в Киеве стало известно о самоуправстве Юрия Владимировича, к Переяславлю немедленно была выслана великокняжеская дружина, которая также лишила суздальского князя радости обладания этим городом. Только восемь дней он просидел в Переяславле, а затем вынужден был оставить его и уйти в Суздаль.

Казалось, Всеволод мог вновь занять переяславльский стол, но этого не случилось. Причин, по которым Ярополк отдал на этот раз предпочтение другому Мстиславичу — Изяславу — и вручил ему Переяславль, мы не знаем. Возможно, Всеволод сам отказался от такого беспокойного престола и решил вернуться в Новгород, а может, Ярополк, разуверившись в возможностях старшего племянника как наследника киевского стола, посоветовал ему это.

Как бы там ни было, но Всеволод действительно вернулся в Новгород. Здесь, однако, его не ждали. Более того, расценили это возвращение как оскорбление новгородцев. В городе вспыхнул мятеж: «И бысть въстань велика в людех; и приидоша плесковцы и ладожанѣ Новугороду, и выгониша князя Всеволода из города»[137].

Казалось, княжеская карьера Всеволода рухнула окончательно: не приобретя Переяславля, он терял теперь и Новгород. Но пути Господни, как известно, неисповедимы. Неожиданно новгородцы сменили гнев на милость и решили вернуть Всеволода в город. Краткая летописная фраза — «и пакы, сдумавше, въспятиша и опять Устьяхъ» — не раскрывает причин такой кардинальной перемены в их настроениях. Возможно, ключом к разгадке является летописное известие о смене посадников во Пскове и Ладоге: «А Мирославу даша посадницать въ Плесковѣ, а Рагуиловѣ в Ладозѣ»[138].

Рис. 27. Уход Всеволода Мстиславича с дружиной из Вышгорода на Псковское княжение

Вряд ли стоит сомневаться в том, что названные бояре получили свои должности из рук Всеволода. В пользу этого свидетельствует и летописный термин «даша». Здесь, видимо, был тот случай, когда услуга предоставлялась за услугу. Мирослав и Рагуил, вероятно, сыграли решающую роль в возвращении Всеволода на новгородский престол, а тот рассчитался с ними тем, что взял в свою администрацию. Характерно, что спустя сравнительно короткое время Всеволод поменял и новгородского посадника. Вместо Петрила на эту должность был поставлен Иванко Павлович. Летопись и в этом случае употребляет термин «даша»: «Отъяша посадничъство у Петрилѣ и даша Иванкови Павловичю».

Потекли годы мирного сожительства князя Всеволода с новгородцами, псковичами и ладожанами. Летопись сообщает о строительстве нового моста через Волхов, возведение деревянных храмов святой Богородицы и святого Георгия, походах на Чудь и Суздаль. Все это происходило при непосредственном участии Всеволода, что летописец и подчеркивает специально. Под 1135 г. в Новгородской летописи говорится о закладке каменной церкви святой Богородицы в Новгороде на Торговище, которая была осуществлена князем Всеволодом и архиепископом Нифонтом. Ни в одном сообщении нет и тени сомнения в прочности княжеского положения Всеволода. Не слишком удачные походы на Суздаль и кровопролитные сражения со значительными потерями с новгородской стороны также не ставились ему в вину. На Ждан-rope действительно полегло много новгородцев, что достойно скорби и сожаления, но уточнение летописца, что суздальцев побито больше, как будто свидетельствует об успешности этого сражения.

Конечно, реальная княжеская жизнь Всеволода была полнее той, что отражена в летописи. Многое, наверное, не попало на ее страницы. Летопись ведь под присмотром князя, и далеко не всегда летописцы отваживались вносить в нее неприятные свидетельства. И все же предъявленные ему обвинения кажутся несколько надуманными, «сшитыми» на скорую руку.

Наверное, при Всеволоде новгородским смердам жилось нелегко. Но разве лучшим было их положение при Мстиславе? И с каких это пор новгородская (псковская и ладожская) знать стала защитницей обездоленных слоев населения земли? К тому же Всеволод не скомпрометировал себя изданием какого-либо фискального устава, ущемляющего права смердов. Скорее всего «грех» его был в другом. В 1135 г. Всеволод составил «Рукописание» купеческому братству при церкви св. Иоанна на Опоках, которое давало новгородским купцам значительные льготы и привилегии. Вскоре, однако, он издал Устав «о церковных судах... и о мерилах торговых», которым купечество ставилось под контроль новгородского архиепископа. Это, вероятно, и вызвало недовольство Всеволодом.

Что касается легкомысленного предпочтения Новгороду Переяславля, которое Всеволод проявил в 1132 г., то по истечении четырех лет мирных взаимоотношений князя и новгородцев подобное обвинение выглядит притянутым «за уши». Он ведь понес за это наказание в том же 1132 г. и тогда же был прощен. Да и вина его перед новгородцами была относительной. В Переяславль он ушел, как пишет новгородский летописец, не по собственной инициативе, а «повелением Ярополчим».

Бегство с поля боя, безусловно, не украшает князя. Но, во-первых, подобные случаи были не такими уж редкими на Руси. Победы чередовались с поражениями. А во-вторых, факт этот не зафиксирован в летописи. Можно с уверенностью утверждать, что ни в 1135, ни в 1136 г. со Всеволодом ничего подобного не случалось, так как в это время не было военных кампаний. В 1134 г. Всеволод возглавлял походы на Суздаль. В одном из них он действительно повернул с полдороги назад, но ни о каком бегстве князя летописец не говорит. Возможно, новгородцы вспомнили какой-то давний эпизод, но тогда возникает резонный вопрос: почему только теперь?

Мы не сможем объективно разобраться в новгородских событиях 1136 г., если не уясним, что они представляли собой лишь часть общерусской истории и происходили в тесной связи с событиями в других регионах, в первую очередь на юге Руси. Такой подход вынуждает нас обратить внимание на известие Новгородской летописи 1135 г., которое на первый взгляд не кажется существенным. Вот оно. «Ходи Мирославъ посадникъ из Новгорода мирить киянъ с черниговцы, и прииде, не успѣвъ ничто же: силно бо възмутилася земля Руская: Ярополкъ к собѣ зваше новгородцовъ, а Черниговскыи (князья. — П. Т.) к собѣ»[139].

Метания новгородцев между киевлянами и черниговцами представляются по меньшей мере странными. По логике вещей, они должны были безусловно принять сторону Ярополка. Во-первых, потому что он был великий киевский князь, а во-вторых, потому что в Новгороде сидел его ставленник. Если же Мирослав не мог определиться, на чью сторону встать, значит, что-то в его политической ориентации изменилось[140]. По-видимому, уже здесь, на юге Руси, у него и его приближенных созрела мысль отказаться от услуг Всеволода. Созрела не сама по себе, а под влиянием агитации черниговских князей. Готовясь после Ярополка овладеть Киевом, они, конечно же, были заинтересованы прибрать к рукам и Новгород. Подтверждением сказанному может быть то, что после взятия Всеволода под арест в город прибыл Святослав Ольгович и занял вакантный княжеский престол. Уверенности действиям новгородцев, очевидно, придало и то обстоятельство, что Ольговичи выиграли сражение у Ярополка Владимировича в 1135 г.

Мы оставили Всеволода в момент предъявления ему обвинений. Как правило, в подобных случаях антикняжеская оппозиция немедленно изгоняла неугодного князя из города и посылала приглашение другому, уже ожидавшему своего часа. На этот раз в Новгороде все было иначе. Всеволод был взят под стражу и помещен в епископском дворе. Чем было вызвано такое решение новгородцев, сказать трудно. Не исключено, что епископская резиденция располагала соответствующими для таких случаев помещениями, а возможно, была избрана из тех соображений, чтобы одновременно изолировать и епископа Нифонта, который поддерживал Всеволода.

Об отношении Нифонта к новгородской «революции» 1136 г. красноречиво свидетельствует его отказ венчать Святослава Ольговича, а также запрет духовенству участвовать в его свадьбе: «В то же лѣто оженися Святославъ Олговиць в Новѣгородѣ, и вѣнцася съ своими попы y святого Николы; а владыка Нифонтъ его не вѣнца, ни попомъ, ии чернцмь не да на свадбу ити, глаголя: не достоить ти ея поняти»[141].

Вместе с князем были арестованы его жена, дети и теща. Летописец уточняет, что случилось это 28 мая. Для надежности к узникам приставили стражу из 30 вооруженных дружинников, которым вменялось в обязанность стеречь их «день и ночь»: «И всадиша и въ епископль дворъ с женою и с дѣтьми, и с тѣщею, мѣсяца майя в 28; и сторожѣ стрежаху въ день и нощь 30 муж съ оружиемъ»[142].

Около двух месяцев держали новгородцы Всеволода под стражей. Причину столь длительного заключения князя объясняет летописец. «И не пустиша его, донелѣ же инъ князь будет». Очевидно, судьба Всеволода зависела от успеха или неуспеха переговоров новгородцев со Святославом Ольговичем. Не исключено, что если бы черниговский претендент по какой-либо причине отказался от приглашения занять новгородский престол, Всеволод мог быть прощен и на этот раз. Очень уж не хотели новгородцы оставаться без князя. К тому же, как выяснится позже, в изгнании Всеволода были заинтересованы не все. Помимо высшего духовенства, его поддерживала и какая-то часть бояр. Всеобщего ликования по случаю прибытия в город Святослава Ольговича не последовало. Более того, на него было организовано покушение, правда неудачное. Как свидетельствует летописец, в Святослава стреляли милостники Всеволода, но он «живъ бысть».

Куда ушел Всеволод Мстиславич после изгнания из Новгорода, летопись не уточняет. Однако спустя некоторое время он вновь появился на севере Руси, во Пскове. Оказывается, его позвали сюда новгородские и псковские мужи, с тем чтобы еще раз посадить в Новгороде. «Поиди, княже, теке хотятъ опять», — якобы заявили ему приглашающие. Среди них был и Константин Микульниц, посадник новгородский, бежавший во Псков 7 марта 1137 г., а также несколько «инѣхь добрых муж».

Тем временем о приготовлениях Всеволода в соседнем Пскове стало известно в Новгороде. Там поднялся великий мятеж. Наружу выплеснулись страсти двух партий: про-Всеволодовой и про-Святославовой. Преимущество оказалось на стороне тех новгородцев, которые не хотели видеть в Новгороде Всеволода. Его сторонники вынуждены были бежать во Псков. К этим вельможным разборкам, вероятно, подключились и простые новгородцы. Они принялись грабить дворы сбежавших сторонников Всеволода. Летописец сообщает, что пострадали «домы» Константина, Нежатина и «инѣхъ много». С других сторонников Всеволода была взята контрибуция в полторы тысячи гривен, которые были переданы купцам на организацию военного похода против Пскова. Наказание понесли, как это постоянно случалось в подобных случаях, и невиновные: «досягоша и не виноватыхъ».

Новгород, таким образом, остался верным князю Святославу Ольговичу, а Псков крепко стоял за Всеволода Мстиславича. Такое положение, разумеется, никак не устраивало новгородцев, привыкших к тому, что Псков должен управляться из Новгорода. Решено было силой вывести Всеволода из Пскова. Под знамена Святослава Ольговича собрались, кроме новгородцев, дружина его брата Глеба, курский полк, а также половцы, традиционные союзники чернигово-сиверских князей. На псковичей это не произвело впечатления. Они отказались изгнать Всеволода и организовали круговую оборону города: «бяхуть ся устереглѣ, засѢклѢ осѣкы всѣ». Пришлось новгородцам и их союзникам несолоно хлебавши возвращаться назад. Предлог выглядел вполне благородно: новгородцы якобы не захотели проливать кровь своих братьев.

Не исключено, однако, что между новгородцами и псковичами, вероятно, какой-то их частью, состоялось тайное соглашение. На эту мысль наводит утверждение летописи, что обе стороны решили положиться в этом спорном деле на Бога: «Неглѣ Богъ како управит своимъ промысломъ»[143].

Исходя из того, что за этой многозначительной фразой следует сообщение о безвременной кончине Всеволода, трудно отрешиться от мысли, что «божьим промыслом» управляли люди. Надежда новгородцев на то, что смерть Всеволода прекратит их противостояние с псковичами, не сбылась. Псковским князем был провозглашен брат Всеволода Святополк. Не наступил мир и в самом городе. Святослав Ольгович не завоевал всеобщего к себе расположения новгородцев и спустя год и девять месяцев также был изгнан из города. Стабилизация политической ситуации на севере Руси наступит лишь с утверждением на киевском столе в 1139 г. Всеволода Ольговича, но это уже другая история.