Герой этого очерка принадлежал к роду черниговских князей, наследников Святослава Ярославича. Черниговская династия вошла в историю под названием Ольговичей, хотя ее основателем был сын Ярослава Мудрого Святослав, и справедливее было бы именовать ее Святославичами. Но так случилось, что более известным (хотя и печально) на Руси был не Святослав, а его неспокойный сын Олег, получивший прозвище «Гориславич». Он считался и был в действительности зачинщиком княжеских междуусобиц, дружил с половцами и часто наводил их на Русь. Когда Мономах и Святополк собирали князей на знаменитый Любечский съезд для устроения мира, труднее всего соглашался на это Олег Святославич. Потребовались не только уговоры Мономаха, но и военный поход его сына Мстислава, чтобы вынудить мятежного черниговского князя все же сесть за стол переговоров.
Олегу не удалось посидеть на киевском престоле, но все его многочисленное потомство буквально бредило Киевом. Основательность своих претензий на великое княжение они объясняли тем, что принадлежали к единому русскому княжескому роду, являлись «единого деда внуками». Правдами и неправдами они стремились занять киевский престол, хотя, казалось, вполне могли удовлетвориться богатой и обширной Черниговской землей.
С 1139 по 1146 г. великим киевским князем был сын Олега Святославича Всеволод. В трудное время феодальных распрей он сумел стабилизировать политическую ситуацию на Руси и по праву считался главой русских князей.
Началом этой драматической, а впоследствии и трагической истории послужило завещание Всеволода Ольговича, согласно которому киевский престол он передавал брату Игорю.
В 1145 г. Всеволод приказал князьям Игорю и Святославу Ольговичам, Владимиру Давидовичу и Изяславу Мстиславичу прибыть в Киев. Здесь он объявил им свою волю. Как когда-то Мономах передал престол своему сыну Мстиславу, а последний назначил своим преемником брата Ярополка, так ныне он, Всеволод, завещал после своей смерти киевский престол брату Игорю. Больше всего такое решение не понравилось Изяславу Мстиславичу, который сам хотел сесть на отцовском троне. Перечить сильному Всеволоду он, однако, не стал: «И много замышлявъ Изяславу Мстиславичю нужа бысть цѣловати крѣстъ»[144].
Торжественное взаимное целование креста произошло на сенях великокняжеского дворца. Под тяжелым взглядом Всеволода князья поклялись быть верными Игорю, а тот, в свою очередь, поклялся любить их.
В следующем году, возвращаясь из похода на Володимирка Галицкого, Всеволод почувствовал себя плохо и остановился под Вышгородом. Летописец замечает, что князь «ста подъ Вышегородомъ въ Островѣ». Можно думать, что здесь была какая-то загородная резиденция Всеволода и именно в ней он, не имея сил продолжить путь в Киев, решил осуществить передачу власти брату Игорю.
Из Киева сюда срочно были вызваны бояре, которым умирающий князь объявил свою волю. Те, как свидетельствует летопись, с радостью восприняли слова Всеволода, взяли Игоря и поехали в Киев. Еще при живом великом князе киевляне начали присягать Игорю.
Первое целование креста произошло под Угорским. И по сей день это остается загадкой. Почему там? И кто принял в нем участие? Летописец говорит, что были созваны «кияне вси», и все они целовали крест с Игорем, признавая его своим князем. Однако присяга эта не была искренней. Загадочные «кияне» (неизвестно, кто скрывался под этим общим названием) «яшася по нь лестью».
Чем было вызвано это притворство, сказать трудно. Возможно, боялись Всеволода — а ну как выздоровеет? Конечно, под общим названием «кияне» не следует понимать простых жителей столицы Руси. Собраться им всем под Угорским не было никакой возможности. Скорее всего, здесь собрались киевские бояре, возможно, с ними были представители киевской администрации. Это у них могли быть тайные помыслы на будущую измену, а не у простых киевлян, которые, не исключено, даже не знали о происходившей смене власти.
Получив согласие киевлян, Игорь возвратился в Вышгород, чтобы принять присягу у вышгородцев. Учитывая, что Вышгород был ближайшим пригородом Киева, участие его жителей в «избрании» себе князя кажется естественным, хотя, по-видимому, и не обязательным. При других поставлениях князей летописи не упоминают о целовании креста вышгородцами. Возможно, в данном случае это было вызвано не совсем легитимной передачей престола, а поэтому Всеволод пытался вовлечь в эту акцию как можно больше людей, освящавших ее. Народ хочет себе князем Игоря Ольговича, и Всеволод идет ему навстречу.
После «всенародного» волеизъявления Всеволод отправил своих послов к Изяславу Мстиславичу и другим князьям, чтобы спросить их, верны ли они недавней клятве Игорю. Все ответили утвердительно. Теперь, как говорится, Всеволоду можно было со спокойной совестью и умирать. Киевский престол оставался за Ольговичами.
Первого августа 1146 г. Всеволода не стало. Положив тело брата в церкви святых Бориса и Глеба, Игорь немедленно поехал в Киев. Здесь он вновь обратился к народу за подтверждением своих прав на великокняжеский престол. «И созва кияне вси на гору, на Ярославль дворъ, и цѣловавше к нему крестъ»[145].
Казалось, все возможные заверения и клятвы верности Игорь получил. Мог спокойно садиться на златокованный киевский престол и править страной. И вдруг летопись сообщает нам еще об одном акте взаимных крестоцелований. На этот раз его местом стал Подол. Вновь «кияне вси» собрались у Туровой божницы — теперь по собственной инициативе — и потребовали к себе «в вѣче» Игоря. Игорь с братом Святославом, сев на коней, поскакали на Подол. Вместе с ними прибыла туда и дружина Игоря.
Остановившись на некотором расстоянии от собравшихся, Игорь отправил к ним брата Святослава, чтобы выяснить причину столь необычного требования. Оказалось, что киевляне имеют ряд претензий к администрации умершего князя. Их недовольство относилось в первую очередь к великокняжескому тиуну Ратше, а также к вышгородскому тиуну Тудору, которые буквально погубили Киев и Вышгород. От Святослава они потребовали поклясться за себя и за брата, что больше никому и никаких обид не будет ни в Киеве, ни в Вышгороде. Святослав торжественно пообещал, что и он, и брат его Игорь не позволят тиунам творить насилие над людьми: «Яко не будетъ вы насилья никоторого же, а се вы и тивунъ а по вашей воли»[146]. После этих заверений Святослава киевляне снова целовали крест, признали Игоря своим князем и пообещали быть ему верными со своими детьми.
Дальше события разворачивались следующим образом. Святослав вместе с лучшими мужами от киевлян поехал к Игорю и рассказал, что произошло в вече. Игорь, спешившись, подтвердил клятвы брата, поцеловал крест на верность киевлянам и заверил, что выполнит все их претензии.
Устранив, таким образом, последнее препятствие на пути к великокняжескому престолу, Игорь со Святославом уехал в терем обедать. Киевляне тем временем решили расквитаться с тиуном Ратшей и другими представителями администрации Всеволода. В городе начались беспорядки и грабежи, которые Игорю пришлось подавлять силой.
Все это очень смахивало на хорошо спланированную провокацию. Игорь пообещал быть добрым и незлобивым по отношению к киевлянам, но кто-то не желал, чтобы князь сдержал свое слово. Разумеется, участие дружины в усмирении восставших киевлян не прибавило Игорю их любви.
Поразительно, но и после этого Игорь не чувствует себя в Киеве полновластным и легитимным князем. Он вновь ищет подтверждения своих прав на Киев. На сей раз он хочет услышать заверения в верности от Изяслава Мстиславича. Шлет к нему посла, сообщает о смерти брата и спрашивает: «А стоишь ли въ хрестномъ целованьи?» Изяслав не ответил на этот вопрос и не отправил к Игорю своего посла, что полагалось по нормам междукняжеских отношений.
По существу, это был тревожный для Игоря сигнал. Получив его, другой бы князь начал решительные действия по укреплению своих позиций. Игорь же, судя по летописным известиям, верил в льстивые заверения и вряд ли предполагал, что его дни на великокняжеском престоле сочтены.
Изяслав Мстиславич тем временем не медлил. Собственно, действовать он начал еще тогда, когда Игорь театрально обменивался крестоцелованиями с киевлянами, вышгородцами и вновь киевлянами. Замечание летописца о льстивости киевлян, которые собрались под Угорским, по-видимому, свидетельствует о том, что они уже знали о временности своих обещаний. В Киеве, вероятно, была сильная боярская партия, которая связывала свое будущее не с Игорем Ольговичем, а с Изяславом Мстиславичем. При жизни Всеволода она не решалась открыто заявить о своих намерениях, а вот когда его не стало, посчитала это вполне своевременным. «И не угоденъ бысть Киянамъ Игорь». Так не очень логично завершил летописец Ипатьевского списка рассказ о многоактном взаимном целовании креста Игорем и киевлянами. В Московском летописном своде этот неожиданный поворот событий мотивируется тем, что Игорь не выполнил требований подольского веча: «И не поча по тому чинити, яко же люди хотяху, и не угоден бысть имъ»[147]. Вряд ли это было истинной причиной. Киевские бояре не дали Игорю и малейшего шанса выполнить свои обещания.
Неугодность Игоря еще не была заявлена открыто, а гонцы от киевских бояр уже скакали в Переяславль с приглашением на киевский престол Изяслава Мстиславича. «Поиди княже к намъ, хочемъ тебе», — заявили они переяславльскому князю, и тот, не заставив послов долго уговаривать себя, решил принять приглашение. Помолившись в храме св. Михаила и взяв благословение епископа Ефимия, Изяслав с дружиной выступил из Переяславля. Через Днепр он переправился у Заруба. Там к нему прибыли послы от Черных клобуков и всего Поросья, которые высказали полную поддержку. При этом посоветовали спешно идти на Киев и принять их помощь. Следующая остановка Изяслава была у городка Дернового, что на Стугне. Здесь его встретили делегации от Васильева и Белгорода и также заявили о своей поддержке. Сюда же прибыли и «мужи от киевлян», которые изложили план овладения Киевом.
На поле у Дернового состоялось своеобразное вече всех сторонников Изяслава, на котором он выступил с пламенной речью. Она потребовалась ему, чтобы поднять боевой дух своего воинства, а также для того, чтобы оправдать свои действия: «И рече имъ, братие, Всеволода есми имѣлъ въ правду брата старѣишаго, занеже ми братъ и зять, старѣи мене яко отець, а с сими како ми Бог дасть и сила животворящего креста, да любо си голову положю перед вами, любо налѣзу столъ дѣда своего и отца своего»[148].
Можно согласиться с Изяславом, что у него было больше прав на великокняжеский престол. На нем действительно сидели когда-то его дед и отец. Однако Игорь тоже не выглядел в этом плане безродным узурпатором. Его дед также занимал великокняжеский престол, к тому же сам Игорь получил его из рук брата Всеволода при полном непротивлении всех русских князей. Более того, передача эта была скреплена крестным целованием, в том числе и Изяслава Мстиславича. Теперь же, когда умер Всеволод, Изяслав вспомнил о своих преимущественных правах и решил отречься от своей клятвы.
Несколько преувеличенно прозвучали его слова и о том, что он готов пожертвовать жизнью для овладения отеческим наследием. Такая жертва не предвиделась вовсе, поскольку киевские послы заявили ему, что, как только увидят под Киевом его боевой стяг, сразу же перейдут на его сторону. Конечно, какая-то шальная стрела могла оборвать его жизнь, но вероятность этого была минимальной. Ведь по замыслу киевских сторонников Изяслава исключалась сама возможность сражения.
Знал ли Игорь о походе Изяслава на Киев? Безусловно. Летопись сообщает, что он в это время лихорадочно искал себе союзников и помощников. Пообещав отдать братьям какие-то спорные волости, он приказал им идти в Киев, себе на помощь. Затем обратился к киевскому тысяцкому Улебу и воеводе Ивану Воитишичу с просьбой, чтобы они были верны ему, как раньше были верны его брату Всеволоду. Мы не знаем, подтвердили ли Улеб и Иван Воитишич свою преданность Игорю. Даже если это и случилось, можно уверенно говорить об их неискренности. В это время они уже проводили тайный совет с киевскими боярами об отступничестве от Игоря. Летописцу их поведение казалось непонятным, поскольку оба боярина пребывали в великой чести не только у Всеволода, но и у его брата Игоря.
Тем временем в Чернигове начали собираться союзники Игоря. Это были двоюродные братья Изяслав и Владимир Давидовичи, а также родной брат Святослав Ольгович — все с дружинами. Всех благословил епископ черниговский Онуфрий, который заявил им, что, если кто от крестного целования отречется, тот будет проклят.
Удивительной выглядит в этой тяжбе за киевский престол позиция духовых сановников. Один из них, переяславльский епископ Ефимий, благословляет своего князя на отречение от клятвы Игорю, другой, черниговский епископ Онуфрий, убеждает своих князей хранить верность клятве Игорю и даже грозит проклятием за отступление от нее.
На Изяслава и Владимира Давидовичей угроза епископа Онуфрия не подействовала. Они таки отреклись от клятвы Игорю и не пришли ему на помощь. Из глухих известий летописи явствует, что обоих князей уговорили поступить так киевские послы, которые принимали участие в заговоре против Игоря. Святослав Ольгович привел в Киев свой полк, но и с его воинами сторонники Изяслава провели «разъяснительную» работу. Среди союзников Игоря был также его племянник Святослав Всеволодович с дружиной.
Еще до подхода к Киеву Изяслава Игорь занял боевые позиции перед городом. На его стороне был киевский полк, который, согласно летописи, стал возле Олеговой могилы, а также полки двух Святославов — брата и племянника, расположившиеся, по-видимому, перед Золотыми воротами. Из диспозиции войск, занявших оборону, явствует, что дружины Изяслава Мстиславича подходили к Киеву по Белгородскому пути. Упоминание в качестве основного ориентира в лагере Изяслава Мстиславича Шелвового бора, а также Надового озера позволяет располагать его в районе современного Политехнического института, на правом берегу Лыбеди.
Во главе обороняющихся, как и положено, находился великий князь Игорь Ольгович. Он был в отчаянии от того, что Изяслав, вопреки неоднократным заверениям не искать под ним киевского престола, привел свои дружины к Киеву. Подняв глаза к небу, Игорь, видимо, больше для окружения, чем для себя, произнес фразу о клятвоотступничестве переяславльского князя. В этот момент он вряд ли думал, что последовать примеру Изяслава готовы и его киевские тысяцкие, также присягавшие на верность ему.
Вскоре на глазах у изумленного Игоря начала разворачиваться картина откровенного и циничного предательства. От киевского полка отделилась группа всадников и поскакала в расположение войск Изяслава Мстиславича. Через непродолжительное время они возвратились обратно, но уже вместе с тысяцким Изяслава и с его боевым стягом. Как видим, была выполнена договоренность, достигнутая во время визита киевского посольства в Переяславль. Стяг Изяслава в киевском полку однозначно указывал на то, что киевляне продали Игоря. Вслед за этим через лыбедьские броды на позиции обороняющихся устремилась берендейская конница. Перед Золотыми воротами она смяла передовые отряды Игоря.
Еще не до конца понимая, что происходит, Игорь Ольгович попытался спасти ситуацию своими распоряжениями. Обоим Святославам он приказал срочно ехать в свои полки, чтобы поднять их на сражение. С аналогичным приказом он обратился к тысяцкому Улебу и воеводе Ивану Воитишичу. Оба поскакали в свои подразделения, но вместо того, чтобы сплотиться для отражения неприятеля, опустили боевые стяги и отступили к Жидовским воротам. Черниговские князья остались верными Игорю и выдвинулись на боевые позиции. Их полки направились к Надовому озеру и Сухой Лыбеди, где и попали в засаду. Как вихрь, на них налетела берендейская конница и стала сечь саблями черниговских дружинников. В это время с фланга по ним ударила дружина Изяслава Мстиславича и его сына Мстислава. Полки Игоря и обоих Святославов были расчленены надвое и в панике бежали по направлению к устью Десны. В Дорогожицком болоте, что неподалеку от Кирилловского монастыря, конь Игоря влетел в трясину: «И угрязе под нимъ конь, и не може ему яти, бѣ бо ногама боленъ»[149]. Видел ли это Святослав Ольгович, сказать трудно. Возможно, что и нет. Ему было не до Игоря. Когда тот застрял в Дорогожицком болоте, Святослав уже приближался к устью Десны.
Другой Святослав — племянник Игоря — бежал в Киев, где в монастыре святой Ирины намеревался замолить свой несуществующий грех. Здесь он и был взят сторонниками Изяслава Мстиславича. Тем временем отступавшие черниговские дружины были настигнуты преследователями в устье Десны, где находился Киевский перевоз. Летописец сообщает, что здесь они подверглись избиению и многие воины утонули. Изяслав Мстиславич, подняв глаза к небу и похвалив Бога и силу животворящего креста за такую помощь, «с великою славою и честью въѣха в Киевъ»[150].
Только на четвертый день Игорь был найден и вызволен из дорогожицкого плена. Летописец почему-то посчитал необходимым уточнить, что произошло это 13 августа 1146 г. Сначала Игоря привели к Изяславу, затем поместили в Выдубицкий монастырь, а через некоторое время, заковав в цепи, отправили в Переяславль. Там, в монастыре св. Иоанна, он был посажен в поруб. Кому пришла в голову такая жестокая мысль — превратить Игоря Ольговича в узника, неизвестно. Думается, без личного участия Изяслава тут не обошлось.
Потянулись долгие месяцы переяславльского заточения Игоря. В продолжение этого времени Изяслав Мстиславич отражал претензии на киевский престол своего дяди Юрия Долгорукого, оказывал помощь черниговским князьям в их противостоянии с тем же Юрием. Многим в окружении Изяслава его союз с Ольговичами казался неестественным, и они делали все, чтобы его разрушить. Посланный в Чернигов для переговоров с Изяславом и Владимиром Давидовичами боярин Улеб будто бы раскрыл коварный план пленения и даже убийства Изяслава Мстиславича. Это должно было случиться, когда киевский князь посетит Чернигов, о чем имелась более ранняя договоренность. Изяслав был предупрежден об этом не только Улебом, но и безымянными черниговскими приятелями: «И приде ему вѣсть от приятелии ис Чернѣгова, княже, не ходи оттолѣ. Никомо ведуть тя лестью, хотять убити любо яти во Игоря мѣсто»[151].
Получив это известие, Изяслав немедленно отправил в Чернигов посла, который должен был удостовериться в его истинности. Не названный по имени посол (возможно, тот же Улеб), как и было условлено с Изяславом, рассказал черниговским князьям о замышлявшемся коварстве и просил их дать прямой ответ, так ли это. Как свидетельствует летописец, те ничего не ответили ему, но только переглянулись между собой. После этого они попросили посла Изяслава удалиться, а когда позвали опять, признались ему, что действительно присягали Святославу Ольговичу, жалея о брате Игоре. При этом они просили передать Изяславу, чтобы он не держал его в такой нужде, но отпустил в Чернигов. Ведь Игорь уже монах и схимник и никакой угрозы для Изяслава не представляет.
Союз Изяслава и Владимира Давидовичей со Святославом Ольговичем вызвал сильное раздражение Изяслава Мстиславича. Последовало традиционное обвинение черниговских князей в нарушении клятвы на кресте. Причем это говорилось с такой искренностью, будто сам Изяслав так никогда не поступал, и не он первый отрекся от клятвы верности Игорю.
Из своего стана на речке Сулой Изяслав направляет в Киев двух гонцов — Добрыню и Радила, чтобы они поведали киевлянам о лести черниговских князей. Брат Владимир, тысяцкий Лазарь и митрополит в полном соответствии с указанием Изяслава собирают киевлян на вече у святой Софии и предоставляют великокняжеским посланникам слово. Они, по существу, передают обращение Изяслава: «Она же рекоста, тако молвитъ князь, цѣловала ко мнѣ крестъ Давыдовичи и Святославъ Всеволодичъ, ему же азъ много добра створи, а нонѣ хотѣли мя убити лестью, но Богь заступил мя и крестъ честныи»[152].
Дальше Изяслав сообщал киевлянам, что коварные черниговские князья не только его хотели убить, но и их искоренить. Как это у них могло получиться, Изяслав не объяснил, да это никого и не интересовало. Толпа не размышляет — она реагирует. И чем больше в нее бросалось слов об отступничестве Ольговичей, тем яростнее она становилась, требовала отмщения. Клич Изяслава собрать ополчение для похода на Чернигов был подхвачен с небывалым энтузиазмом.
До сих пор киевские события развивались в рамках определенного сценария. Но вдруг они приобрели неожиданный поворот. Кто-то (имя этого человека в летописях не сохранилось) бросил в толпу мысль о том, что прежде чем уйти из Киева, необходимо расправиться с Игорем. Мысль эта не кажется спонтанной. Высказавший ее человек напомнил толпе далекую историческую параллель, случившуюся еще при Изяславе Ярославиче: «И рече одинъ человекъ: по князи своемъ радо идемъ, но первое о семь промыслимы, якоже и прежде створиша при Изяславѣ Ярославичѣ, высѣкше Всеслава ис поруба злии они, и постави князя собѣ и много зла бысть про то граду нашему, а се Игорь ворогъ нашего князя и наш не в порубѣ, но въ святемь Федорѣ, а убивше того к Чернигову пойдем»[153].
Сказанное неизвестным ставит перед нами ряд трудноразрешимых загадок. Главная из них: каким образом Игорь оказался в Киеве, к тому же не в порубе, как он содержался в Переяславле, а в монастыре святого Федора? Ведь весь сыр-бор, связанный с заговором против Изяслава, разгорелся из-за того, что Игорь содержался киевским князем как узник. Изяслав не обещал облегчить положение Игоря, поскольку не мог простить черниговским князьям их коварство. И все же Игорь оказался в Киеве, как будто специально был привезен из Переяславля на расправу.
Рис. 28. Захват восставшими киевлянами князя Игоря Ольговича в Федоровском монастыре
На защиту Игоря выступили Владимир Мстиславич, митрополит, тысяцкие Лазарь и Рагуил. Обращаясь к собравшимся, Владимир заявил, что его брат Изяслав не велел убивать Игоря, но остановить разгоряченных мстителей было уже невозможно. От Святой Софии толпа киевлян двинулась в монастырь святого Федора. Сев на коня, вслед за ней поскакал и Владимир, надеясь упредить убийц и спасти Игоря от неправедного суда. Когда он подъехал к мосту перед Софийскими воротами (ныне это перекресток улиц Владимирская и Большая Житомирская), там было столько людей, что протиснуться сквозь них не было никакой возможности. Тогда Владимир повернул коня направо и мимо Глебова двора поехал к Михайловским воротам, находившимся со стороны Михайловско-Златоверхого монастыря. Когда он наконец добрался до монастыря св. Федора, а тот располагался буквально в ста метрах от обоих ворот, там уже свирепствовала разъяренная толпа. Вот как рассказывает об этом Ипатьевская летопись: «Они же (киевляне. — П. Т.) устрьмишася на нь (Игоря. — 77. Г.), яко зверье сверьпии, и похытиша по обаю на обѣдни и въ церкви святого Федора и мантию на немъ оторгоша»[154].
Рис. 29. Надругательство киевлян над убитым князем Игорем Ольговичем: волочение его тела на Бабин Торжок
Игорь пытался воззвать к совести нападавших, напомнив им, что недавно они крест с ним целовали и обещали иметь его своим князем. Ныне же он ничего не хочет, но с помощью Бога принял монашеский сан и не хотел бы вспоминать прошлое. Толпа не слушала Игоря и вопила: «Побейте, побейте, побейте!» Те, которые стояли поближе, обрывали на Игоре одежду.
Будучи уже совсем голым, он снова взмолился к нападавшим: «О окаяннии не вѣсте ся что творяще, се бо творите невѣдиньемъ, аще и все тѣло мое наго, оставите нагъ бо изиидохъ ис щрева матери моея, и нагъ отиду»[155].
Видимо, понимая, что убийство человека в святой обители — большой грех, киевляне схватили Игоря и повели из монастырского подворья. В воротах его встретил Владимир Мстиславич. Соскочив с коня, он накинул на Игоря княжеское корзно и обратился к киевлянам с просьбой: «Братя моя, не мозите сего створити зла, ни убивайте Игоря»[156]. Киевляне не вняли просьбам Владимира, а продолжали избивать Игоря. С неимоверными трудностями Владимиру удалось вырвать его из рук толпы и скрыться за воротами Мстиславля двора, стоявшего в районе нынешнего переулка Десятинного. Игорь, как свидетельствует Лаврентьевская летопись, был спрятан на Кожуховых сенях, но преследователи нашли его и там. Выломав ворота, они ворвались во дворец, стянули Игоря с сеней и тут же убили.
Рис. 30. Перенесение тела Игоря Ольговича в Михайловскую церковь на Подоле
В Ипатьевской летописи говорится, что восставшие добили Игоря на княжеском дворе. Еще живого его проволокли с Мстиславого двора через площадь Бабин Торжок на княжеский двор и тут завершили свое черное дело. Случилось это в пятницу 19 сентября 1147 г.
К сожалению, на этом бесчинства не прекратились. Смерть Игоря не отрезвила толпу, жаждавшую зрелищ. Положив тело князя на воз, киевляне отвезли его на Подол и бросили на Торговище. Бросили как укор тем, кто не смог или не захотел принять участие в его убийстве: «И повергоша поруганью, беззаконии несмыслении, ослеплении оцима своима»[157]. Нашлись, однако, на Подоле и те, кто с сочувствием воспринял смерть Игоря. Они приходили к нему, касались его ран и запекшейся крови, полагая, что это поможет исцелению их недугов, прикрывали его своими одеждами.
Мы не знаем, как долго лежало тело Игоря на подольском Торговище, как не знаем и того, почему об этом ничего не ведал князь Владимир Мстиславич. Когда ему сказали, что Игорь повержен на Торговище, он приказал тысяцким Лазарю и Рагу илу ехать на Подол и заняться его похоронами. Здесь между тысяцкими и не названными по имени киевлянами произошел характерный разговор, который являлся, по существу, попыткой оправдать случившееся. На замечание тысяцкого, что, убив Игоря, киевлянам не худо бы подумать и о его погребении, те ответили, что это не они убили, а Ольговичи и Давидовичи, которые хотели лестью погубить нашего князя. Бог и святая София отвели эту угрозу.
Трудно сказать, был ли этот разговор в действительности или же он сочинен летописцем, стремившимся оправдать злодейское убийство Игоря кознями самих же черниговских князей и отвести подозрение в причастности к нему Изяслава Мстиславича. Когда Владимир послал гонца с известием о смерти Игоря к Изяславу, тот будто бы прослезился и сказал, что, если бы знал, чем это кончится, велел бы держать Игоря под стражей и подальше от Киева. Изяслав почему-то не придумал более надежного способа уберечь Игоря от расправы. Таковой, однако, предлагали черниговские князья. Надо было просто отпустить Игоря в Чернигов, а не держать его в порубе или под стражей в Федоровском монастыре. Понимая, что эта смерть будет поставлена общественным мнением ему в вину, Изяслав заявил, что ничего подобного у него и в мыслях не было. Он не только не приказывал убить Игоря, но и не учил этому других, и Бог тому свидетель. Разумеется, ближайшее окружение охотно в это поверило. Мужи Изяслава сказали, что это возмездие за нарушение черниговскими князьями крестного целования и их намерение убить его. Изяслав успокоился и сказал: «Что случилось, то случилось, все там будем, и Бог всему судья».
Иной была реакция на убийство Игоря в стане черниговских князей. Узнав от Владимира Давидовича страшную весть, Святослав Ольгович собрал свою старшую дружину и горько оплакивал смерть брата. Больно отозвалась она во всей Черниговской земле.
В Киеве тем временем продолжались страсти по Игорю. Тысяцкий Лазарь приказал взять тело убитого князя и отнести в церковь святого Михаила, так называемую «Новгородскую божницу» . Был поздний вечер, а поэтому решили оставить тело здесь до утра. Ночью, как сообщает Ипатьевская летопись, в храме случилось знамение великое: «На ту ночь Богъ прояви над ним знамение велико, зажгошася свѣчѣ вси над ним въ церкви той»[158]. Весть эту новгородцы (по-видимому, новгородские купцы) поспешили сообщить митрополиту, но его реакция была более чем сдержанной. Он решил утаить такую благодать Божью и запретил новгородцам рассказывать о ней.
В субботу, едва забрезжил рассвет, митрополит послал в церковь св. Михаила игумена Федоровского монастыря Онания. Увидев голое тело Игоря, Онаний облачил его в одежды и совершил обряд отпевания покойного. Затем тело Игоря было положено на телегу и отвезено в монастырь св. Симеона. Летописец, как бы упреждая недоуменный вопрос, почему не в Федоровский, где Игорь был монахом, а в Симеоновский, поясняет, что это был монастырь отца его и деда Святослава: «И везе в конець града в монастырь святому Семеону, бѣ бо монастырь отца его и деда его Святослава»[159]. Здесь он и был похоронен, по летописной терминологии, «положен».
Через три года состоялось перезахоронение Игоря. На сей раз его мощи были перенесены в Чернигов братом Святославом и положены у «святого Спаса в теремѣ»[160]. Произошло это, вероятно, тогда, когда в Киеве кратковременно княжил Юрий Долгорукий, противник Изяслава Мстиславича и союзник Святослава Ольговича.
Основанием для перезахоронения послужило то, что Игорь был причислен церковью к русским «страстотерпцам», как в свое время князья Борис и Глеб. Как и они, Игорь проявил благородство и смирение, просил Бога простить своих убийц, которые не ведали, что творили. Есть основания утверждать, что он был канонизирован Русской православной церковью как местнопочитаемый святой. Основанием для этого могло быть чудо, произошедшее у его гроба в церкви св. Михаила в Киеве, а также другие чудесные явления на могиле этого князя. Для Святослава Ольговича, как и всех черниговских князей, было важно, чтобы мощи Игоря находились в Чернигове и как бы благословляли их деяния.
Не исключено, что святопочитание Игоря не ограничивалось только Черниговской землей. В пользу этого косвенно свидетельствует посмертный панегирик, помещенный в Ипатьевской летописи, который характеризует Игоря как святого: «И тако скончаша и Игоря, князя, сына Олгова, бяшесть бо добрыи и поборникъ отечества своего, в руцѣ Божии преда дух свой, и съвлѣкъся ризы тлѣньнаго человека, и в нетлѣньную и многострастьную ризу оволкъся Христа, от негоже и вѣнцася, восприемъ мучения нетлѣнныи вѣнечь, и тако к Богу отиде»[161]. В. Татищев был уверен, что Русская православная церковь канонизировала Игоря, как это записано в Четьи-Минеи 25 июня. Однако подтвердить это невозможно. Он же приводит проложное известие о том, что при погребении Игоря был гром и столб светлый стоял над церковью до небес, а потом у гроба его сами зажглись свечи[162]. Татищев полагал, что отмеченные в Прологе чуда нигде в старых манускриптах не зафиксированы, но мы-то знаем, что о чудесном зажжении свеч у гроба Игоря в Михайловской божнице рассказывается в Ипатьевской летописи.
В завершение очерка приведем характеристику Игоря, содержащуюся в летописи В. Татищева. Она явно взята из какого-то древнего источника и является свидетельством современника Игоря, видимо, близкого к нему человека:
«Сей Игорь Ольгович был муж храбрый и великий охотник к ловле зверей и птиц. Читатель книг и в пении церковном учен. Часто мне с ним случалось в церкви петь, когда был он во Владимире. Чин священнический мало почитал и постов не хранил, того ради у народа мало любим был. Ростом был средний и сух, смугл лицом, власы над обычай, как поп, носил долги, брада же уска и мала. Когда же в монастыри был под стражею, тогда прилежно уставы иноческие хранил, но притворно ли себя показуя или совершенно в покаяние пришед, сего не вем, но что Бог паче весть совести человек»[163].