Двойной портрет

40

В этот день Остроградский рано уехал в Москву. У Ольги Прохоровны был маленький грипп, и ей выписали бюллетень на два дня — очень кстати, давно пора было заняться стиркой. Пока вода грелась на плите, они с Оленькой, оставшейся дома, чтобы помочь маме, разбирали белье. Пес залаял. Кто-то глухо топал на крыльце, потом сказал просительно: «Веничка бы!» Она выглянула и увидела милиционера. Рядом с ним понуро стояла бабка.

Ничего особенного не было в том, что единственный в Лазаревке милиционер Гриша заглянул на кошкинскую дачу. Но у Черкашиной почему-то беспокойно екнуло сердце.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Гриша снял шапку.

— Хозяин дома?

— Хозяин здесь зимой не живет.

— А кто живет?

— Я.

Гриша подумал. У него было румяное, добродушное лицо с висячими, как у младенца, щеками.

— Прописаны?

Ольга Прохоровна сказала, что она прописана в Москве. Сюда ее пригласил на время академик Кошкин.

— Может быть, показать вам паспорт? — спросила она, волнуясь.

Гриша посмотрел паспорт.

— А кто еще здесь живет?

— Больше никто. Собственно, в чем дело?

— Там будет видно, в чем дело. Покажите квартиру.

Они прошли в ее комнату. Оленька, отобрав свое белье, энергично завязывала его в простынку.

— Дочка?

— Да.

— А это чья комната?.. — спросил он, пройдя через столовую и заглянув к Остроградскому. — Тоже ваша?

На полочке лежали бритвенные принадлежности, а в консервной банке на столе — окурки. Ольга Прохоровна засмеялась, — кажется, естественно, — и покраснела.

— Ну что ж, — сказала она кокетливо, — приезжает ко мне иногда один человек. Мне ведь еще не сто лет, правда?

Гриша смотрел на нее, подозрительно щурясь. Он посуровел.

— Да, вам не сто лет. Значит, иногда приезжает? — Он сделал ударение на «иногда».

— Да.

— Понятно.

Он ушел с этим неопределенным, угрожающим словом, а она осталась стоять в кухне, схватившись рукой за спинку стула.

Оленька спросила что-то насчет соды и засмеялась.

— Ну, мама, я спрашиваю, хватит ли соды, а ты говоришь — на кухне, в столе.

— Мы сегодня не будем стирать, доченька. Одевайся, я отведу тебя к Марусе. Мне надо в Москву.

Волнуясь, что она не застанет Лепесткова дома, она поехала к нему прямо с вокзала. Но он был дома. В майке, открывавшей сильную волосатую грудь, он что-то писал, согнувшись над столом.

— Миша, за Анатолием Осиповичем приходил милиционер, — сказала она не здороваясь.-— Надо найти его и предупредить, чтоб не возвращался.

Лепестков усадил ее и стал расспрашивать.

— Обыска не было?

— Нет.

— Кто-то накапал.

— Да. Я думаю — бабка.

Он пожал плечами.

— Зачем?

— Да просто так. Почему бы и нет? Я пойду.

— Куда?

— Не знаю. Надо позвонить Кошкину.

Лепестков посмотрел на нее исподлобья. У нее горело лицо. Меховая шапочка была надета криво. Прядь волос завилась где-то не на месте, под ухом.

— Поговорим спокойно. Не думаю, что его собираются арестовать. Это делается иначе. Кто-то донес, что он живет без прописки. Вероятнее всего — Снегирев. Могут оштрафовать. Могут, впрочем, и выслать. У вас есть дела в городе?

— Я хотела кое-что купить.

— Вы зайдете домой?

— Да.

— Вот и хорошо. Я буду у вас, — он посмотрел на часы, — ровно в два. Думаю, что Анатолий Осипович в Институте информации. Словом, я его разыщу.

Они расстались. В два часа Лепестков приехал на Кадашевскую и сказал, что в Институте информации Остроградский был утром, а в Издательство иностранной литературы не заезжал. Кошкин на заседании Академии наук и будет дома не раньше вечера. Домашняя работница говорит, что Остроградский был у него вчера.

— Это я знаю, он рассказывал.

Ольга Прохоровна только что вернулась и сидела в пальто, усталая, с авоськами на коленях.

— Вам надо поесть, — помолчав, сказал Лепестков.

— Может быть, он у племянницы?

— Вряд ли. Там муж очень пугливый. По-моему, Анатолий Осипович у них не бывает. Вам надо поесть.

— Я не хочу.

Она съела яблоко.

— А где живет его племянница?

Они поехали к Долгушиным и никого не застали дома. В Ленинской библиотеке они провели добрый час — там по кошкинскому абонементу Остроградский получал книги на дом. Любезная девушка на абонементе сказала, что сегодня для Кошкина никто книг не брал.

В восьмом часу, измученные, молчаливые, они простились на Савеловском вокзале.