Дыхание бездны

Глава 4.

Тыгрынкээв не замечал происходящих в стране изменений. Да они его и не касались - какое ему было дело, в СССР он живет, или в России. Все девяностые, с их разгулом преступности, рэкетом, челноками, отделением республик и открытием 'железного занавеса' прошли мимо него. Впрочем, живи он в это время даже в большом городе - тоже мог не заметить - он учился.

С китобоями мыса Пээк он бил китов в холодных водах Чукотского Моря. Научился на сорок шагов кидать мощный китовый гарпун и безошибочно находить длинным сланцевым копьем сердце морского гиганта под слоями жира и мышц. Научился разговаривать с касатками и договариваться с ними, чтобы они приводили китов поближе к берегу. С Кигинскими чукчами ходил в торговые и грабительские походы к эскимосам Алеутских островов и Аляскинским первопоселенцам. Учился торговать, держа в одной руке копье, а в другой - песцовые шкурки. И учился воевать, держа в зубах поводья, а руками натягивая тетиву лука. С копьем один выходил на медведя, бегом догонял дикого оленя и убивал его на бегу ударом в сердце. И воевал, воевал, воевал. Со своими же соплеменниками - ради кровной мести. С коряками, ительменами и юкагирами - ради оленей. С алеутами и эвенами - ради китового уса и рабынь. С русскими - ради табака, железа и чая.

Перед его глазами поднималась вся многовековая история чукотского народа - людей сильных, свирепых и воинственных, но, в то же время, справедливых, свободолюбивых и не терпящих обмана. И тем горше было ему возвращаться из своих путешествий в верхний мир к тоскливой реальности. Особенно грустно ему становилось, когда они с отцом заезжали за провиантом не в стойбище, а в какой-нибудь полузаброшенный поселок. В них люди жили совсем потерянные - без цели, без смысла, без будущего. От старого мира они отказались, новым миром оказались не востребованы. Советский Союз возводил в тундре города и поселки, ему нужны были люди для освоения богатств этого края и многие чукчи тогда сменили яранги на квартиры-малосемейки и типовые домики. Но с распадом СССР оказались никому не нужны ни, неспособные себя прокормить, поселки; ни стоящие на вечной мерзлоте города; ни их жители.

- Опять они нас обманули, - жаловался Тыгрынкээву спившийся до совершенно скотского состояния археолог в селе Илирней. Звали археолога Григорий Ыныкей, но он, заплетающимся языком, потребовал от Тыгрынкээва, чтобы тот не смел называть его 'Григорием', или, тем паче, 'Гришей'. 'Если хочешь быть мне другом, конечно'. Было Ыныкею двадцать пять лет (хотя выглядел он на все сорок) и еще три года назад он раскапывал стоянки времен неолита на берегах ближайшего озера. Но три года назад экспедицию свернули за недостатком денег, а Ыныкея уволили. Как догадывался Тыгрынкээв - за пьянство. Ему не очень-то хотелось общаться с этим, совсем бывшим, человеком, но уйти с площади перед Домом культуры он не мог - отец ушел менять шкурки на мясо и настрого указал сыну не отходить от нарт. Тут на него и наткнулся скучающий пьяница.

- Они всегда обманывают, - горячился Ыныкей, - в Америке, в Африке, в Сибири. Всегда! А потом еще гордятся тем, что они цивилизованные. А сами безо лжи и одного дня прожить не могут! Цивилизованные...

Ыныкей говорил по-русски и Тыгрынкээв понимал его плохо - через слово - да и вообще не очень-то старался понимать. Тыгрынкээв за прошедшие годы видел пьяных много больше, чем ему хотелось бы, и хорошо представлял себе примерный репертуар: бессильные жалобы на жизнь, на обстоятельства и на нехороших людей, обманувших хорошего человека. Этот исключением не был, несмотря на высшее образование, и Тыгрынкээв только поддакивал задумчиво, с нетерпением ожидая, когда же вернется отец и можно будет покинуть село.

- Знаешь, кто памперсы придумал? - оживился вдруг Ыныкей и Тыгрынкээв поневоле задумался - он не знал, что такое 'памперсы'.

- Нет, - сказал он, - а что это: памперсы?

- Како! Ты не знаешь?! - возмутился Ыныкей, - это же... это..., - на его лице изобразился тяжелый мыслительный процесс, - макы... нет... амака... ты знаешь! Кусок мха, который ребенку в макы кладут.

- А...витывит , что ли?

- Я сам знаю, что витывит! ...забыл просто. Можно очень большое дело сделать. Ты не знаешь, и ни один чукча не знает, но тот, кто придумывает что-то новое, много денег получает, только надо, чтобы патент был. Надо только сказать в нужном месте, что памперсы придумали чукчи, и тогда деньги будем мы получать, а не американцы.

- О! - сказал Тыгрынкээв, - что же ты не скажешь?

- Там надо денег заплатить, - с неподдельным огорчением заявил Ыныкей, - немного. Двести рублей. У тебя есть двести рублей?

Тыгрынкээв усмехнулся.

- Нет.

- Потом, когда патент будет, много денег получим. Может, тысячу. Пополам поделим - пятьсот будет. Хорошо?

Тыгрынкээв молча отвернулся. Он уже знал, что спорить с таким или пытаться ему что-то доказать - дело бесполезное. Ыныкей оббежал вокруг нарт и снова стал перед лицом Тыгрынкээва

- А еще чукчи очки солнечные придумали, знаешь? Еще одна тысяча, да!

Тыгрынкээв молчал.

- Хорошо! - Ыныкей хлопнул себя по бокам, - у меня снегоход есть! Купи! Пятьсот рублей прошу... Триста?

- Лучше верни, у кого украл, - холодно сказал Тыгрынкээв.

- Он мой! - возмутился Ыныкей, - сломанный немного, да, но мой... Точно мой! ...был не мой, да. Но хозяин умер, худо умер.

Тыгрынкээв только головой покачал и опять отвернулся от надоевшего алкоголика. И увидел подходящего по улице отца. Выражение его лица было очень неодобрительным. Тыгрынкээв красноречиво пожал плечами и сел в нарты. Отец сел рядом и взял поводья.

- Не веришь? Никто не верит, говорят, Ыныкей весь ум пропил. А я сам видел, как его Калилгу сожрал!

Отец, уже собиравшийся хлестнуть оленя поводьями, вдруг замер и опустил руки.

- Кто сожрал? - спросил он как будто насмешливо, но, хорошо знавший отца, Тыгрынкээв видел, что тому не до смеха.

- Калилгу! - почувствовав внимание к своей персоне, Ыныкей оживился и замахал руками, - Большой, как автобус! Мы на снегоходе ехали - там рыбу ловили на озере, потом Сергей её коптил и продавал. Старики говорили, Калилгу в озере живёт, но никто его не видел, и мы не боялись. А он прямо изо льда выскочил и хвостом снегоход отбросил. Я его увидел и побежал. Не испугался, нет, но он огромный, такого убить - пушка нужна! А Сергей то ли умом повредился, то ли снегоход ему жалко стало, - нож достал и побежал Калилгу резать! В морду ему ножом ткнул, нож соскользнул - твердая шкура у Калилгу! Зашипел он, ртом Сергея схватил и съел. А я ушёл. Было б у меня ружье, пошел бы, убил Калилгу. Нет ружья! Звал людей с ружьями - не пошли. Не поверили, говорят даже, я Сергея убил! Говорят, приедет летом милиция - в тюрьму меня отправят.

- Вот как, - задумчиво сказал отец, - а какой он, Калилгу?

- Огромный, - Ыныкей сделал круглые глаза и развел руки, - О-о! Как небо!

- Цвета какого?

- Зеленый, - твердо сказал Ыныкей, - и пятна на нём чёрные.

- Хорошо, - сказал отец и хлестнул поводьями оленей. Олени пошли шагом.

- Э! - сказал Ыныкей, - а я? Я покажу, где это было - и снегоход заберете. Триста рублей!

- Не нужен нам снегоход, - сказал отец, подгоняя оленей, - себе оставь.

Ыныкей пробовал бежать за нартами, но куда ему! Быстро запыхался, отстал. Встал посреди улицы и что-то кричал вслед удаляющимся нартам, размахивая руками.

- Ты ему поверил? - осторожно спросил Тыгрынкээв, когда последние дома небольшого поселка остались позади. Отец промолчал.

- Кто такой Калилгу?

- Увидишь, когда доедем, - нехотя сказал отец и подхлестнул оленей. Тыгрынкээв задумался. До этого момента он ни разу не задавался вопросом, куда они едут - не до того ему было. Каждый день он жил предвкушением следующего урока и порой не мог дождаться момента, когда отец остановит оленей и скажет 'Здесь встанем'. Тогда Тыгрынкээв стелил шкуру, садился на неё, надевал на голову череп с загнутыми острыми рогами и погружался в мир духов. Чаще всего волчица носила его в верхний мир - к духам давно умерших людей - к шаманам, тойонам и старейшинам славного прошлого народа чоучей. Там ему было хорошо. Он бы вообще не возвращался в мир людей, если бы не потребность к еде и сну - любой шаман знает, что нельзя ничего есть в иных мирах, как бы их обитатели не настаивали. И он, с сожалением, снимал с лица череп и ел приготовленную отцом пищу. Когда еда кончалась, они заезжали в какой-нибудь посёлок или стойбище, и Тыгрынкээв лечил там людей. Везде к ним сначала относились пренебрежительно, порой даже враждебно - даже в самом маленьком стойбище был как минимум один человек, именующий себя шаманом и не желающий никакой конкуренции. Некоторые из них действительно кое-что знали: чем болеют олени, чем - люди, какими травами что лечить. В таких поселках народ был поздоровее, но и отношение к пришельцам получше. Хуже всего Тыгрынкээва с отцом встречали там, где шаман был просто обманщиком. Тогда Тыгрынкээв надевал свой череп-маску, подходил к лже-шаману и вдыхал ему в рот ветер чужого мира. И, пока обманщик боролся с духами, порожденными его же больным разумом, Тыгрынкээв шел по стойбищу - или поселку - и делал своё дело. В таких местах работы ему хватало.

Так что Тыгрынкээв не думал, что у их с отцом путешествия есть какая-то цель. Когда он об этом задумывался, ему казалось, что они просто кружат по тундре - от поселка к поселку. Ему даже казалось, что в этом есть глубокий смысл - чем больше чоучей увидит работу настоящего шамана, тем больше их задумается о потерянном наследии предков. И может, кто-то из них не просто погорюет о героическом прошлом, но и попытается что-нибудь сделать, чтобы былое величие вернулось. Хотя с каждым днём верилось в это всё меньше.

А теперь еще и оказалось, что катаются они по тундре не просто так и (что раздражало больше всего), казалось, об этом знают все, кроме Тыгрынкээва. Даже его жена-волчица несколько раз намекала о некой опасности, подстерегающей шамана. Поначалу Тыгрынкээв полагал, что речь идёт о чём-то абстрактном - любой шаман знает, что в иных мирах следует быть очень осторожным, ибо опасностям там нет числа. Но, после разговора с духом Вуквуввэ, не знал, что и думать.

С утра отец и виду не подал, будто что-то обещал ночью. Тыгрынкээв терпел-терпел, помогая отцу в привычных сборах, но, в конце концов, не выдержал.

- Ночью ты сказал, что расскажешь сегодня... - начал он.

- Сегодня еще не кончилось, - перебил отец и сел на нарты, - поехали.

Тыгрынкээв, потоптался возле нарт, но так и не нашёл, что возразить. Недовольный, сел на нарты и молчал всю дорогу. Долгий весенний день уже подходил к концу, красный круг солнца наполовину скрылся за горизонтом, когда они достигли цели своего путешествия. Густо поросшие лесом сопки разошлись, открыв взору заснеженную поверхность почти идеально круглой формы - озеро.

- Эльгыгытгын, - сказал отец первое слово за весь день пути.

- Нетающее озеро? - удивился Тыгрынкээв, - мы сюда ехали?

- Да, - коротко сказал отец и остановил оленей, хотя до берега еще было шагов двести. Вынул из-под сиденья нарт два топора с длинными рукоятками, не глядя, кинул один Тыгрынкээву. Достал сверток из шкуры, перевязанный оленьими жилами, сунул его за пояс и начал спускаться к берегу, бросив через плечо:

- Идём.

Тыгрынкээв перехватил топор поудобнее и пошел следом. Вышли на лёд, отошли от берега еще шагов на сто, потом отец остановился, расчистил несколькими движениями узкий участок льда. Взял топор обоими руками, и, от души размахнувшись, ударил по сковывающему озеро ледовому панцирю. И ещё раз. И ещё. Ледяные осколки брызгами летели во все стороны, красиво сверкая в лучах заходящего солнца. Тыгрынкээв не стал дожидаться отцовских указаний, встал с другой стороны расчищенного участка и принялся махать топором.

Лёд оказался толстым. От огненного солнечного круга над горизонтом оставалось не больше трети, когда очередной удар топора не отдался звоном в ладонях, а словно оказался нанесённым в пустоту. Рукоять топора выскользнула из рук Тыгрынкээва и он едва успел поймать её и не дать уйти под лед. Вытащил топор, и принялся аккуратными ударами расширять пролом.

- Хватит, - сказал отец, когда прорубь стала шириной в две ладони.

Тыгрынкээв вылез из вырубленной им ямы, поднял кухлянку и надел её прямо на разгоряченное тело. Отец посмотрел неодобрительно, но ничего не сказал - молча развернул сверток и вынул из него длинный тонкий нож. Таким ножом забивают оленей - одним ударом в сердце. Тыгрынкээв насторожился, перехватил топор и на всякий случай сделал шаг назад от проруби. Но отец даже не посмотрел на него. С левой руки сдернул рукавицу, полоснул ножом по ладони и сжал руку в кулак. Большая вишневая капля упала на снег. Отец поморщился и вытянул руку так, что срывающиеся с кулака капли крови падали прямо в прорубь. Постоял так немного, потом буркнул, - 'Хватит', - быстро перевязал ладонь тряпицей, подложив под нее клочок сфагнума и спокойным шагом пошел к берегу.

Тыгрынкээв молча пошел следом.

- Всегда все путают гычурмыкин с анкалгакку, - негромко сказал отец, не оборачиваясь, - всех кереками называют. Хотя гычурмыкин - это те же чоучи, а анкалгакку - народ, который когда-то с чоучами воевал.

- Вот как? - удивился Тыгрынкээв. В его памяти еще жили дразнилки, которыми, как инородца, его награждали чукотские школьники, - так мы - чоучи?

- Не просто чоучи. И не просто береговые люди, как ты можешь подумать из названия. Мы - береговые люди, но не потому, что живем возле воды, а потому что знаем, кто живёт в воде.

Оглушительный треск, раздавшийся из-за спины Тыгрынкээва, заставил его буквально подпрыгнуть и развернуться на месте. От увиденного зрелища он чуть топор не выронил. Кроша лёд и расплескивая по поверхности потоки черной воды, из озера выбиралось чудовище. В свете заходящего солнца, бросающего длинные злые тени на уже по-вечернему синий снег, Калилгу выглядел особенно нереально. Длинное округлое тело, круглые глаза навыкате, большой рот с мясистыми усиками по бокам. Калилгу выбрался на лёд и, извиваясь, как огромная толстая змея, пополз к берегу. Тыгрынкээв поднял топор и подался вперед.

- Нет, - отец схватил его за плечо, - у него очень толстая кость на лбу - топором не проломишь. Стой здесь.

Отец сделал пару шагов навстречу ползущему к нему чудищу, опустился на колени и прокричал плачущим голосом:

- О, Калилгу! Двух жирных оленей привел я сюда, ты съешь их, станешь сыт и силен!

Чудище издало шипящий прерывистый звук и заскользило быстрее.

- О, Калилгу! - завопил отец во всё горло, - Блестит чешуя твоя и велик твой рот. Смотри, жирен я сам и сын мой! Съешь нас и станешь сыт и силен!

Тыгрынкээв, услышав такое, вытаращил глаза так, что посмотри на них кто сбоку, не отличил бы - где Калилгу, где Тыгрынкээв. Может, отец головой заболел - не вел же он сына через всю Чукотку, чтобы скормить его этому чудищу? Но увиденное им после заставило Тыгрынкээва на мгновение поверить в то, что умом повредился он сам. Чудище открыло рот так, что в него мог бы телёнок зайти, не пригибаясь, и принялось издавать прерывистые захлебывающиеся звуки. Тыгрынкээв смотрел на это, и чувствовал, как стекают по спине струйки пота и шевелятся волосы под вэчковыном.

Калилгу смеялся.

Хоть Тыгрынкээв и не любил ходить в нижний мир, но необходимость ходить туда возникала у него не раз и не два. И всяких чудищ, чертей и прочих кэле он насмотрелся предостаточно. Видел и невыносимо уродливых и необозримо огромных. Видел существ, почти прекрасных в своем смертоносном совершенстве и существ, не менее опасных, но тошнотворно омерзительных. Но ни одно из этих порождений чуждого мира не вызывало в нём такого нерассуждающего, почти животного ужаса, как хохочущий на снегу Калилгу. Топор выпал из его руки, но он этого даже не заметил.

Из ступора Тыгрынкээва вывел вид отца. Отец, держа в руке нож, спокойным шагом подошел к хохочущему чудовищу, нагнулся и сунул руку с ножом прямо ему в пасть. Тыгрынкээв встрепенулся, подхватил с земли топор и бросился к отцу. Но никакой необходимости в этом уже не было - Калилгу дернулся, изогнулся дугой и упал набок, подняв клубы снежной пыли.

- Отец! - вскрикнул Тыгрынкээв, бросаясь к нему. Добежал до головы Калилгу, держа перед собой топор, обошёл её кругом и наткнулся на отца. Тот спокойно стоял возле белого брюха чудовища и задумчиво его осматривал.

- Чего кричишь? - недовольно сказал он подбежавшему сыну.

Тыгрынкээв посмотрел на невозмутимого отца, на неподвижно лежащего Калилгу и опустил топор.

- Зачем так опасно убивал? Ты знал, что он смеяться будет?

- По-другому не убили бы. Сердце у него маленькое и глубоко внутри - даже китобойным копьем не достать. Мозг от глаз далеко и лоб очень твердый. Через рот его легче всего убить.

Тыгрынкээв вздохнул.

- Теперь что делать будем?

- Желудок у него между плавниками, - сказал отец, протягивая нож, - режь.

- Между... чем? - Тыгрынкээв взял нож, посмотрел на мертвого Калилгу и действительно - под головой чудища торчали в разные стороны не лапы, как ему сначала показалось, а плавники. Да и вообще...

- Откуда знаешь все? Како! Он же... рыба?!

- Как такое может быть? Похож на рыбу, да, - без тени удивления в голосе сказал отец, - а на какую?

Тыгрынкээв сделал два шага назад.

- Гольян! Да, сейчас вижу - гольян. Только большой, будто все гольяны озера в одного собрались. Но почему? Еще он смеялся!

Отец усмехнулся и ткнул рукой в брюхо гигантской рыбины.

- Оттуда и знаю. Разве ты гольяна никогда не потрошил? Солнце садится, сейчас темно совсем будет. Режь!

К удивлению Тыгрынкээва, громадный желудок рыбины был почти пуст: парочка полупереваренных рыбешек среднего размера, какие-то бесформенные ошметки, волокнистые комки чего-то коричневого: видимо, водоросли, тягучая коричневая слизь - и всё.

- Он наверно голодный был, - сказал Тыгрынкээв, вытирая руки об снег.

Отец согласно кивнул:

- Очень большой стал - плохо. Скоро бы на берег выходить начал - людей искать, оленей. Вовремя я его убил.

Присел перед извлеченной из желудка рыбины дурно пахнущей массой, поворошил её рукой, пропустил между пальцев кусок чего-то мягкого.

- Что ты ищешь? - спросил Тыгрынкээв.

- Не знаю, - Отец вздохнул, - наверное, кость. Небольшую. Такую, чтобы её крупный гольян мог проглотить.

Вытер руки, встал.

- Надо дрова рубить, костер жечь. Темнеет, так не найдем.

Тыгрынкээв не двинулся с места.

- Кость? Он её переварил давно...

- Керек. Не переварил. Это не просто кость, это гыргыр .

- О! - Тыгрынкээв полез за пазуху, - тогда по-другому надо.

Достал череп, надел на голову. В мире людей солнце уже давно скрылось за горизонтом, и тушу Калилгу поглотил мрак, но в мире духов солнца никогда не было. В мире духов всегда был день - тусклый, серый, но день. Тыгрынкээв осмотрел лежащую на боку громадную рыбу, потом раздвинул руками разрез на брюхе, заглянул внутрь и сразу увидел искомое - что-то светилось тяжелым красным светом в задней стенке желудка. Тыгрынкээв обхватил предмет пальцами и вздрогнул - ощущение недоброго чужого внимания охватило его. Ветер иномирья словно стих на мгновение, на мгновение замерло вечное движение вокруг шамана, замер и он сам. Низким шёпотом кто-то сказал фразу на незнакомом языке, неуловимо быстро пробежали по округе легкие тени, и ветер - нормальный ветер нормального мира - так сильно дунул ему в спину, что рогатая маска упала с его лица и Тыгрынкээв, с испуганным вскриком, сел на испачканный снег.

Раскрыл ладонь, присмотрелся, и, несмотря на темноту ночи, разглядел на белой ладони что-то темное, продолговатое и слегка изогнутое. Тыгрынкээв ощупал предмет - он оказался похож на маленький - в два пальца длиной - моржовый клык. Только клыки круглые, а этот был плоский, со слегка зазубренными краями. А еще очень он был необычный - даже без маски, просто держа его в руках, Тыгрынкээв ощущал исходящую от него недобрую силу. Очень-очень недобрую и очень-очень сильную.

- Вот, - Тыгрынкээв протянул руку отцу, чья кухлянка смутно белела рядом с ним, но он отшатнулся.

- Нет, - сказал, - это предназначено тебе. Не давай никому.

Тыгрынкээв нахмурился.

- Но что это? Отец, сегодня уже кончилось. Ты расскажешь всё или мне назвать тебя лжецом?

- Это кость Калилгу, - со значением сказал отец.

Тыгрынкээв фыркнул.

- Нет! - голос отца зазвучал с раздражением, - то, что я убил, это не Калилгу. Это просто рыба - гольян, который проглотил кость. Последнюю кость Калилгу, хранящую в себе его душу. Дух Калилгу сделал рыбу такой большой и умной. Дух Калилгу смеялся, когда подумал, что я принял большую рыбу за самого Калилгу.

- Так кто этот Калилгу!?

- Бери топор, - сказал отец, - идем к оленям, костер зажжём. И слушай. Давно это было, раньше, чем Пегитген создал луораветлан. Хоть и позже, чем он создал оленей. Тогда жили на земле другие люди и стали они враждовать с духом-творцом. Хитры были те люди, позвали они Пегитгена к себе, угостили оленьим айватом, а когда он наелся и отяжелел, набросились на него, связали и посадили его в яму. Закрыли решеткой и стали над ним смеяться. Рассердился дух, слепил из земли и своих экскрементов зверя, назвал его Калилгу и выпустил наружу. Могуч был Калилгу и быстр, убил он всех людей, живших тогда на земле, убил их, съел и освободил Пегитгена. Увидел Пегитген, что не стало на земле людей и некому теперь пасти оленей. И создал луораветлан. Создал и другие народы, чтобы служили они настоящим людям.

Дошли до нарт, отец принялся собирать походную ярангу, а Тыгрынкээв пошел за хворостом. Отпустили пастись оленей, разожгли костер, повесили над ним чайник, набив его плотно снегом.

- Что дальше было? - спросил Тыгрынкээв.

- Но Калилгу еще жил на земле. И начал он есть луораветлан. Рассердился Пегитген. Нашел Калилгу, спросил его: 'Зачем ты ешь моих людей?'. 'Потому ты меня создал, чтобы я ел людей', - сказал Калилгу, - 'теперь я их буду есть, пока всех не съем'. Шибко рассердился Пегитген, взял скалу большую, кинул её. Упала скала на Калилгу и раздавила его. Но не умер Калилгу, потому что очень сильным его создал Пегитген. Понял дух-творец, что должен он теперь собрать все останки Калилгу и уничтожить их, тогда только переселится Калилгу в верхний мир и перестанет убивать людей. Ударил Пегитген по скале, раскололась скала на мелкие куски, разлетелись куски по тундре, и осталась на её месте огромная яма и раздавленный Калилгу в ней. Позвал Пегитген ворон, слетелось их множество, и склевали они всё мясо с костей Калилгу. Позвал Пегитген мышей, приползло их множество и выпили они всю кровь, вытекшую из Калилгу на землю. А чтобы собрать все осколки костей, Пегитген призвал нескольких луораветлан, назвал их гычурмыкинами и повелел собрать и сжечь все кости. Долго гычурмыкины ходили по яме, искали и сжигали кости. Все сожгли, только последнюю никак не могли найти. Наконец, один молодой шаман нашел её. Схватил и понес сжигать. Явился к нему дух Калилгу. 'Стой', - сказал он шаману, - 'не сжигай эту кость. Лучше спрячь её хорошенько. Будет тебе потом от меня польза'. 'Нет', - сказал шаман, - 'не может быть от тебя никакому человеку пользы, только вред'. 'Хорошо!' - сказал дух Калилгу, - 'Тогда сожги меня. Придут однажды другие люди в твою ярангу, убьют сыновей твоих, уведут жён и дочерей твоих, а тебе самому подрубят сухожилия и оставят умирать. Как отомстишь? Будешь тогда плакать, меня вспоминая'. Задумался молодой шаман. 'Что ты можешь?', - сказал с насмешкой, - 'Я вижу одну только кость, которой и теленка не ушибить'. 'А я тебя научу', - сказал дух Калилгу, - 'как меня обратно в мир людей призвать'. 'Хорошо', - сказал шаман, - 'учи'. И научил его дух. Запомнил шаман нужный обряд и нужные слова, а потом положил кость на дно ямы, вышел из неё и повелел духам воды заполнить её, и получилось озеро. Тогда повелел шаман духу зимы заморозить озеро так, чтобы оно никогда не таяло. И стало озеро нетающим. Пришел Пегитген и спросил гычурмыкинов: 'все ли кости вы сожгли?' 'Все', - сказал шаман, - 'посмотри сам, нет на земле ни одной кости'. Посмотрел дух-творец на землю, не увидел ни одной части Калилгу на ней и обрадовался. Подумал он, что убил Калилгу и отправился к себе в верхний мир. Когда ночью взглянешь ты на небо, то можешь видеть его возле небесного кола, к которому привязаны звёзды. Первая звезда и есть он - Пегитген. А гычурмыкины с тех пор от отца к сыну передают знание, как Калилгу призвать, но никогда никто еще не пробовал его призывать. Потому что Калилгу будет есть людей, пока всех не съест.

Тыгрынкээв покачал головой - много подобных сказок он слышал за свою жизнь, но ни одна из них не пыталась казаться правдой. Он пощупал кухлянку на груди - под ней, напротив сердца, лежала кость неведомого существа и источала в мир злую силу.

Отец снял с огня закипевший чайник. Достал чашки.

- Гычурмыкины всегда смотрели за тем, чтобы дух Калилгу оставался в озере. Когда какая-нибудь рыба проглатывала кость, она становилась большой и умной. Тогда гычурмыкины ловили её, убивали и кидали кость обратно в озеро. Куйкынеку, внук моего деда, он жил здесь и должен был убить этого гольяна. Но не убил - умер сам, на охоте. Тогда пришлось мне ехать.

- Так мы завтра выбросим кость?

- Нет.

- Что же это за обряд? - спросил Тыгрынкээв спокойно, - теперь ты и меня ему обучишь?

- Ты его знаешь, - спокойно сказал отец, - вспомни сказку, что я тебе и твоим братьям рассказывал каждый вечер. И которую ты и твои братья пересказывали мне каждое утро.

- Сказку, про то, как Эмемкут младшего брата воскресил?

Отец налил кипяток в плошку, протянул сыну.

- Да. Мой отец много лет каждый вечер рассказывал мне эту сказку. И каждое утро я ему её пересказывал. Так же делал и мой дед, и дед моего деда. Да. Только десяти оленей в жертву не хватит.

- А сколько?

- Нисколько. Людей надо.

Тыгрынкээв вздрогнул, плошка качнулась в его руке и несколько горячих капель упало на снег.

- Людей? Зачем? Зачем ты привел меня сюда, зачем рассказал всё? Ты хочешь, чтобы я призвал Калилгу? Зачем мне это? Я не хочу никого убивать!

- Сам решай, - просто ответил отец, - ты видел - народ чоучей уже никогда не встанет на ноги. Он лежит в тундре с перерезанными поджилками, ослабевший настолько, что даже себя убить у него сил не хватает. Ты - последний из гычурмыкинов, тебе и решать.