Дьявол на испытательном сроке

Еще один раз (1)

Теплая вода сбегает вниз по телу, рисуя на белой коже невесомые узоры. Агата сейчас предпочла, чтобы он был ледяной — потому что раскаленный жар, казалось, готов разорвать её грудь изнутри. И теплая вода кажется практически кипятком и не приносит облегчения.

Генри совершенно не ведает жалости и не особенно умеет уступать самому себе. Он захотел её, когда Агата пошла в душ — и вот сейчас она стоит, упираясь ладонями в стенку, напряженная как струна, и пытается не умереть всякий раз, когда его раскаленный член проникает в её тело. В душевой тонкие стены, она частенько слышит по утрам, как поет сосед, поэтому сейчас Агата вновь и вновь прикусывает губу, подавляя в себе стоны. У Генри завязаны глаза — он сам предложил, потому что Агате по-прежнему тошно от мысли, что он увидит её голой — уж больно неприятным, как ей кажется, её тело может показаться стороннему зрителю. В иную секунду Агате мнится, что Генри жульничает и подглядывает, потому что он совершенно безошибочно нашел её в душевой комнатке. Хотя нет, вряд ли он жульничает, все-таки сам он сказал, что зрение — не его основной орган чувств. Черт возьми, как же сложно молчать! Агата смеется про себя, по-прежнему напоминая себе дурочку, уж больно легко она соглашается с его предложениями, слишком просто уступает его губам, слишком много теряет в самообладании от его ласк. Кажется, ему для того, чтобы её возбудить, нужно просто поцеловать её покрепче, и ткань трусиков уже начнет предательски влажнеть. Но разумеется, ему этого недостаточно, ему всякий раз нужно довести её до конвульсий, до забвения, до затмения, чтобы она забывала, как вообще возможно дышать, пока его чертовы пальцы терзают её тело.

— Генри, — шипит она, когда его палец касается её клитора. Это перебор. Она не выдержит. Она точно не выдержит. И он над ней издевается, пытаясь вырвать из её груди крик.

— Тише, — твердая ладонь ложится на её рот, — ты сама сказала — не болтать.

И это тоже издевка. Он снова и снова толкается в её лоно, всякий раз наполняя её раскаленным сладостным удовольствием, его пальцы играются с её клитором, и силы у неё становится все меньше с каждой секундой, Агата вообще не знает, как до сих пор держится на ногах, кажется — еще пара мгновений — и она растянется прямо тут, на белой мокрой плитке. Но она держится, сжимается еще сильней, и у самой перед глазами летят звезды, от такой остроты — она чувствует его член, весь его твердый член, каждую секунду, каждый миллиметр его проникновения в неё, и это невыносимое наслаждение, от которого хочется кричать так, чтобы чертов сосед по душевой приперся бы выяснять, кто тут кого убивает. Но нет, на губах — жесткие пальцы, при каждом толчке члена Генри в её тесное лоно под плотно сомкнутыми веками полыхают фейерверки невиданных цветов. Она хочет умереть еще раз — снова, теперь — от наслаждения, но с этим нельзя спешить, Генри явно хочет, чтоб перед этим она себя забыла окончательно.

— Прогнись сильнее, — от хриплого, срывающегося от крайнего удовольствия голоса Генри по коже бегут мурашки. Она не может с ним спорить, не сейчас — он, кажется, может свить из неё веревку и завязать её в морской узел. Да и в перспективе вряд ли Агата сможет внятно ему отказать. Генри знает, чего хочет, знает, как этого добиться. Такой неопытной дурочке, как Агата, остается лишь только слушаться и получать удовольствие. И какое удовольствие… Оргазм накатывает, вышибая дух, накрывает безжалостной белоснежной волной, от бессилия Агата даже впивается зубами в зажимающие её рот пальцы. Генри яростно рычит, отдергивает от её рта руку, стискивает её бедра, с силой насаживает её на свой член. Торопливей, быстрей, резче. Это происходит всякий раз после оргазма Агаты, он будто торопит самого себя побыстрей получить удовольствие. Агате нравится и это, в его силе таится что-то необузданное, дикое, ненасытное. Ощущать себя объектом его вожделения — как же это приятно. Ведь он — удивительный, страстный, восхитительный в каждом движении, и он дарует эту свою страсть не кому-нибудь — он дарует её Агате, только ей. Когда кончает он — его потряхивает, он и сам с трудом дышит, он просто зажимает Агату между своим телом и стеной, стискивает её тело сильными руками, прижимается губами к плечу. Сверху на них падает вода, смывая с их тел следы этой страсти. Агата поднимает голову, подставляет лицо теплым струям, едва удерживается от того, чтобы не открыть рот и не наглотаться теплой воды. Пить хочется нестерпимо.

Неожиданно становится больно — Генри впивается зубами в кожу на её плече, и Агата вскрикивает, больше от неожиданности, чем от боли.

— Квиты, — шепчет Генри и улыбается, выпрямляясь.

— Дурак, — Агата сердито шлепает его ладонью по заднице (мама бы за подобное словечко, пожалуй, треснула бы Агате линейкой по пальцам, но её рядом нет, и Агата отважно мысленно именует задницу Генри именно задницей, и пусть скажет спасибо, что она именует так только часть его тела, а не его самого — хотя он того стоит, по честному-то), а демон смеется и покидает душевую — чувство пространства у него потрясающее, даже с завязанными глазами он безошибочно находит выход.

— Вытереться не забудь, — восклицает Агата вслед закрывающейся двери, — полотенца в шкафу.

От зубов Генри на коже остается четкий круглый красный след, и он не исчезает до конца, сколько Агата не пытается его растереть. Хорошо хоть не на шее свою отметину оставил, у форменных платьев не высокий воротник, такое бы спрятать не удалось. Агата торопливо заканчивает мыться и вытирается. Ей выходить позже, чем Генри, но проводить его ей очень хочется.

Когда она выходит из душевой, вытирая волосы, в одном только мягком халате, Генри сидит на подоконнике и лопает свои безвкусные лепешки, запивая их черным, очень сладким кофе. Уже одетый, чертовски стильный в этом своем жилете. И смотреть на него сейчас втройне приятней, чем позавчера, когда между ними еще ничего не произошло. Но сейчас особенно сложно удержаться от того, чтобы не отрывать от него взгляда. Он по-прежнему никак не может перестать быть центром её поля зрения, и даже появись кто-нибудь рядом — Агата не заметит. Лишь эти рельефные плечи, на которых, пожалуй, стоит поставить отметину, аналогичную оставленной им. Лишь эти темные, почти что янтарные глаза, глядя в которые кажется, что смотришь прямиком в хищные глаза ночи. Лишь эти невозможные губы, такие горячие, такие пьянящие, что даже от взгляда на них кружится голова, а от прикосновения — весь мир растворяется в сизом тумане. Даже просто глядя на него, Агата ощущает, как щемит в груди. А ведь она знает его тело лучше, чем зрительно, каждый изгиб, каждый участок кожи, она прижималась губами к шраму на его плече, да что там — в душевой она видела его обнаженного, целиком, и черт возьми, она и не думала, что голая и подтянутая мужская задница может оказаться настолько привлекательной для взгляда.

— Не смотри на меня так, — улыбается Генри, — а то я не смогу уйти.

— Ты вообще когда-нибудь устаешь? — ворчит Агата, но на глаза попадается чашка с кофе. Надо же — и ей налил? Непривычная забота.

— Хочешь проверить? — Генри ухмыляется, склоняя голову набок. — Спорим ты сбежишь раньше, чем я устану?

— Не-не, — Агата протестующе болтает головой, — мне и нынешнего ритма многовато.

— Привыкнешь, — безжалостно улыбается Генри, и где-то под ложечкой неприятно покалывает — может, и вправду она для него всего лишь средство для того, чтобы не искушаться лишний раз? В конце концов, он у неё особенно ничего не спрашивает, а когда предлагает — у него такие интонации, что даже мысли поспорить не возникает.

— Иди сюда, — Генри манит её к себе, и Агата, несмотря на тяжелые мысли, подходит.

Он нежно её целует, заставляя слегка оттаять.

— Спасибо, — шепчет он, и их лбы соприкасаются, — спасибо, птичка, за все, что ты для меня делаешь.

Это трогательно. Действительно трогательно. Агата даже чувствует себя слегка виновато за то, что только что думала о нем плохо.

Генри обнимает её тепло, нежно, тихонечко поглаживает по спине, затем с видимой неохотой отстраняется.

— Ладно, — ворчливо вздыхает он, — я должен идти, а то опоздаю отметиться, и теперь уж точно за мной пришлют леди Свон, чего мне категорически не хочется.

Он притягивает к губам её руку, целует её, невесомо ласкает неровный белый шрам, который начинается почти что у самого сгиба локтя и сбегает вниз по запястью.

— Удачной смены, — улыбается Агата и нежно оставляет поцелуй в уголке его губ. Она ужасно боится вопросов про этот шрам. Наверняка рано или поздно речь обязательно о нем зайдет, но лучше бы не сейчас. Она еще не готова сталкивать Генри с неприятной своей частью.

— И это все? — с упреком вздыхает Генри, и его глаза смеются. Мол, могла поцеловать и покрепче.

— Как будто тебя можно обделить, — Агата даже показывает ему язык. Кажется, он чувствует её тревогу и чутко молчит, не желая поднимать неприятную тему. А может, ему просто это не особенно интересно. Если она ему нужна только для борьбы с голодом — то наверняка не интересно. Какая разница, что там в прошлом у девушки для соитий, да? Неприятная вязкая горечь снова растекается на языке. Теперь его внимательность кажется всего лишь раздражающим безразличием.

— Я встречу тебя вечером, ладно? — вот это серьезный вопрос, у него даже глаза напрягаются. Кажется, она действительно может отказаться. Что ж, хорошо, что он спрашивает, может, это ему действительно важно?

— Встречай, — улыбается Агата, — поужинаем вместе.

— Не забудь зайти к Пейтону, — напоминает Генри, уже выходя на площадку для взлетов.