Дьявол на испытательном сроке

Еще один раз (2)

Смена Агаты в Лазарете начинается после обеда, сегодня её очередь нести вахту при угасших душах, и практически закончился выходной, положенный на восстановление после посещения верхнего слоя.

От печенья уже малость подташнивает, да и Генри его практически доел вчера за вечер. Неохотно Агата идет в столовую. Вчерашний разговор с Джоном до сих пор портит настроение. Не ожидала она от него такой реакции, такой резкости. Вот тебе и «Миллер не захочет терять такого друга».

В кафешке Агата видит Рит и с удовольствием подсаживается к подруге. Рит — уже бывалая сестра милосердия, ходит на верхний слой три раза в неделю, вот и сейчас, кажется, только что пришла со смены, стол завален бумагами.

— Привет, Рози, — улыбается она, — я видела Найджела.

— И что он тебе сказал? — спрашивает Агата, покусывая ноготь. Она по-прежнему подозревает Найджела в подглядывании за чужими поцелуями. Хотя он вроде не болтун и не станет распространяться.

— Правда, что амнистировали Хартмана? — Рит произносит этот вопрос недоверчиво, будто какую-то сплетню.

— Да! — твердо отвечает Агата. — У него испытательный срок.

— С одной стороны обнадеживает, — Рит ежится, на её лице озабоченное выражение, — с другой стороны, лично мне — страшно, он тогда говорил настолько уверенно — аж мороз по коже. Так и кажется, что он придет ко мне… за этим!

— Не волнуйся, — Агата касается ладошки Рит, — Генри тебя не обидит.

«Ага, потому что в качестве объекта для удовлетворения собственной похоти он выбрал меня», — мелькает язвительная мысль. Даже слегка ревнивая, ведь Агата помнит, что Генри говорил о чувствах Рит к нему.

— Рози, мне иногда кажется, что ты блаженная, — Рит вздыхает, смотрит на подругу с сочувствием, — я вообще не представляю, почему Хартмана могли помиловать. Редкостный же козел.

— Нам нельзя осуждать, помнишь? — напоминает Агата, гася в себе раздражение. Никого нельзя осуждать. А подруг — и вовсе не стоит.

— Ага, помню, — Рит снова кривится, — просто вот конкретно с ним это просто сложно.

— Неважно с кем.

Интересно, как быстро станет известно, что Агата стала любовницей Генри? И как среагирует на это та же Рит? Сейчас особенно не хочется терять друзей, когда Джон из списка друзей исчез — хорошо бы если бы не навсегда.

— Черт, — Рит огорченно смотрит на таблицу посещений.

— Что-то случилось? — лицо у подруги действительно расстроенное. Она редко тревожится из-за ерунды.

— Да так и знала, что тогда, психанув, не дошла до еще одной девочки, — Рит огорченно вцепляется в волосы, — и спокойная девочка же, нет причин её без воды оставлять. И сегодня чертов последний день, когда воду до неё нужно донести.

— Что за девочка? — уточняет Агата, радуясь, что Рит перестала говорить о Генри.

— Анна Фриман, распятая 677543, с Плато Суккубов, — Рит прикусывает губу, — и самое паршивое — сегодня мне еще нельзя на поле, только вернулась, вчера чуть в обморок не прилегла, еще не восстановилась.

— Хочешь навещу её? — осторожно предлагает Агата. Ей еще не положены такие частые смены на Верхнем Слое, но она уже отдохнула, и от посещения одной суккубы хуже ей не станет. А так — может, у Рит улучшится настроение, и Агата сможет ей признаться в том, что сблизилась с Генри. Может, Рит её за это не убьет?

— А ты где сегодня? — Рит поднимает на Агату глаза.

— У угасших.

Рит не очень любит эти смены — они малорезультативны, да и вообще весьма скучны, в ходе них нужно молиться по несколько часов кряду. Но сейчас Рит больше переживает за девочку-суккуба, оставшуюся без воды, ну и за грозящее ей самой взыскание, конечно. От миссии милосердии не позволяется уклоняться.

— Хорошо, поменяемся, — кивает Рит, — отгуляю завтра. Спасибо, Рози.

— Да не за что, — облегченно улыбается Агата и подцепляя с тарелки кусочек блинчика, отправляет его в рот. Это оказывается очень не вовремя, потому что именно в этот момент в столовую заглядывает Джон, и Агата от неожиданности закашливается. Разумеется, не заметить её при этом чертовски сложно. Джон быстро шагает в её сторону, подходит к столу.

— Рит, можешь нас наедине оставить, — спрашивает он. Спрашивает с таким печальным видом, что ему, наверное, сейчас бы даже Генри отказать не смог.

Рита торопливо собирает бумаги, подвигает к Агате ордер на посещение Анны Фриман, они обмениваются кивками в знак подтверждения договоренности.

— Позволь мне сесть, — тихо просит Джон, пока Агата старательно избегает смотреть ему в лицо.

— Садись, — бурчит Агата. Ей неспокойно от мысли о ссоре. Сложно вообще вести себя с ним холодно — он же её лучший друг.

— Рози, — нерешительно заикается Джон.

Агата пытается выглядеть ледяной и неприступной, но долго не смотреть на него у неё не получается, а у Джона такой покаянный вид, что дальше злиться не выходит тоже.

— Я кретин, — виновато улыбается Джон, — может, врежешь мне еще раз и простишь меня?

— Так прощу, — хмуро бурчит Агата, выказывая обиду уже больше для проформы. Джон улыбается, кажется, что вместе с ним улыбается солнце.

— Прости, вчера повел себя… — Джон закатывает глаза, будто договаривая ими «ревнивый урод», — зря я на самом деле решил, что имеет смысл говорить об отношениях, так было бы проще.

— Забыли, — выдыхает Агата, улыбаясь — кажется, с её души свалился камень. Очень тяжелый камень. Вообще, все эти семь лет она строила свой мир с учетом наличия в нем Джона, и этот неожиданный разлад будто выбивает из-под неё опору.

— Хартман ведет себя прилично? — обеспокоенно спрашивает Джон, а Агата рассеянно пожимает плечами. Как можно описать Генри словом «прилично»? В слово «прилично» не укладывается ни одно из его действий в отношении Агаты, начиная с первого же поцелуя на Полях. Кажется, Джон это понимает, поэтому поправляется.

— Он тебя не обижает? — вообще Агата с трудом не краснеет при этом вопросе. Потому что мысли возвращаются к тому что делал с ней Генри утром…ночью…вечером… И спокойно думать об этом очень не просто, в груди волнительно сжимается сердце.

— Нет, не обижает, — качает она головой, надеясь, что её смятение не очень заметно, — правда, печенье все сожрал, кажется, придется запасаться им заново.

— Говорила с ним о том, что я сказал? — практически втягивая голову в плечи, интересуется Джон.

— Он не отрицает, — Агата пожала плечами, — говорит о преждевременности разговора о чувствах. Это хотя бы честно.

— Тебе достаточно честности? — этой фразой Джон ступает на опасную территорию. Агата и сама точно не знает — достаточно ей или нет.

— Я не думала об отношениях с мужчиной, так что пока достаточно, — отвечает она, отводя взгляд.

— Никогда не думал, что в подобных вещах ты будешь руководствоваться… страстью, — осторожность тона Джона граничит с осторожностью сапера, — это на тебя не похоже…

— На меня вообще не похоже влипать в какие бы то ни было отношения, — огрызается Агата, — я вообще не собиралась. Джо! Еще пара слов в том же духе, и я все-таки не удержусь от еще одной пощечины.

— Прости, я не хочу тебя задеть, — мирно пожимает плечами Джон, — но беспокоиться за друга я же могу?

— Можешь, — нервно отзывается Агата, — только давай ты пока ограничишься знанием, что у меня все нормально.

— Ладно-ладно, — Джон сдается, — хочешь, провожу тебя до Лазарета?

— Тут скорей я тебя провожу, — фырчит Агата, — мне нужно на ваш слой, к мистеру Пейтону.

— Ты-таки решила вернуться? — с легкой надеждой уточняет Джон.

— Нет, — Агата решительно качает головой. Вчера она не успела рассказать Джону про молитву, поэтому рассказывает сейчас — пока они, поднявшись на три слоя выше, вместе преодолевают те три парковых аллеи, что отделяют их от здания Департамента Святой Стражи.

Джон слушает её с недоверием, удивленно качая головой.

— Нет, сам случай амнистии Хартмана исключителен, но я даже не думал, что ты умудрилась этому поспособствовать, — Джо растерянно ерошит волосы, — и что, объяснили как тебе это удалось?

— Будет Триумвират что-то объяснять мне, — Агата махнула рукой. — Хотя может, они и хотят — зачем-то же меня мистер Пейтон вызвал.

— Зайдешь ко мне, расскажешь? — спрашивает Джон, когда приходит время расходиться.

— А ты не на смене сегодня?

— В ночь пойду, — Джон пожимает плечами, — бумаг накопилось, надо оформить.

— Тогда зайду.

Джон тепло улыбается и наконец оставляет Агату одну. Она бы не отказалась от компании по пути к кабинету Артура. Впрочем, в ДСС всегда такая суета, что толком проникнуться тревогой Агата не успевает. Сильви — секретарша Артура, радостно улыбается Агате, когда она входит в приемную.

— Заходи, дорогая, я позову мистера Пейтона, — девушка вскакивает на ноги.

— Может, мне тут подождать? — неловко улыбается Агата.

— Мистер Пейтон сказал, чтоб ты дождалась его в кабинете, — качает головой Сильви и упархивает в сторону допросных.

Ну, раз мистер Пейтон сказал…

Агата прошмыгивает в пустой кабинет в едва приоткрытую дверь, сама себе напомнив шаловливую мышь. Светочи под потолком тут же загораются, не приходится стоять в темноте. Кабинет у мистера Пейтона довольно большой, здесь есть не только письменный стол (на котором царит такой порядок, что Агате становится стыдно при воспоминании о том завале, что ждет её в их с Рит кабинетике) и кушетка для пострадавших, нет, здесь есть несколько кресел, полка с книгами — Джон даже рассказывал, что никак не осмелится взглянуть на корешки книг и заговорить с мистером Пейтоном о них. Агата хотела было сесть на кушетку — с неё лучше видно дверь в коридор, но едва не садится на раскрытый кожаный футляр.

В подобных футлярах обычно переносят музыкальные инструменты, Агата даже видела такой у отца когда-то — с дедовской скрипкой. Впрочем, в этом футляре на синем бархате лежит не скрипка, а рапира. Изящная, тонкая, вороненой стали, с красивой резной рукоятью.

Агата никогда не брала в руки шпаги или рапиры, хотя когда-то просила отца отдать её на фехтование, но он счел, что это слишком не женственное занятие. Но сейчас она восхищенно приседает на пол, уставившись на такое красивое и такое опасное в своей остроте оружие. На лезвии нет никакой гравировки, его красота — в его опасном сиянии. Пальцы сами тянутся к рукояти, но Агата не дает себе воли — так и трогает воздух в паре сантиметров от резной кости.

— Не трогайте, мисс Виндроуз, — раздается голос Артура, он входит не из коридора — из открытой двери с внешней стороны здания. Входит, и за его спиной еще видна белая дымка от только что рассеянных крыльев.

— Я не трогала, сэр, — без толики обиды замечает Агата, — простите мое любопытство.

— Отнюдь, — Артур подходит, берет с кушетки футляр, перекладывает его на стол, — я хотел увидеть вашу реакцию на эту вещицу, но трогать её вам еще рано.

— Пока, сэр? — непонимающе переспросила Агата.

— Вы знаете, что сегодня утром леди Свон и лорд Кхатон пытались сделать? — спрашивает Артур, уклоняясь от ответа на вопрос девушки.

— Нет, — Агата недоуменно пожимает плечами. У нее даже версий особых нет.

— Они пытались повторить ваш подвиг, — поясняет Артур и внимательно рассматривает Агату, будто видит на её месте какую-то необычную скульптуру.

— Подвиг? — кажется, речь идет о молитве о милосердии. Почему её именуют подвигом — Агате пока не ясно.

— Ну, да, подвиг, — Артур кивает, — видите ли, мисс Виндроуз, мы выявили, что теперь вы числитесь поручителем Генриха Хартмана и будете нести некую ответственность за его действия. В ад мы вас, разумеется, не отправим, и распятие вам не грозит, но обычная система взысканий будет работать в случаях его… ошибок.

— Ничего себе, — оглушенно выдыхает Агата. Неожиданно. И черт возьми, почему она узнает об этой детали сейчас? Постфактум. Хотя… Хватило же у неё мозгов молиться о смягчении приговора исчадия ада. Небеса же, наверное, имели право к ней прислушаться, но обязать её следить за отмоленным. А кому еще нести за него ответственность? Мистеру Пейтону?

— Вы не волнуйтесь, мисс Виндроуз, — успокаивает её Артур, — вам вряд ли грозит что-то серьезное, в конце концов, мы отдаем отчет в том, кем является Хартман, и понимаем, что у вас ничтожно мало рычагов воздействия на него.

— Ну, с чем есть — с тем попытаюсь работать, — осторожно произносит Агата, кажется, после этой фразы Артур оглядывает её с уважением.

— И как успехи у леди Свон? — осторожно спрашивает Агата, после того как некоторое время в комнате царит тишина.

— Никак, — коротко отвечает Артур и садится за стол, — их с Кхатоном опыт провалился.

— И что это значит, сэр?

— Мисс Виндроуз, это может значить что угодно, хоть даже и то, что в качестве объектов они выбрали попросту не тех распятых. Может быть, они выбрали не те слова или не смогли проникнуться полным сочувствием к тем, за кого просили, хотя я считаю, что это самая невозможная версия. Честно говоря, Генрих Хартман нам кажется наименее подходящим для амнистии, но нам приходится верить вам на слово насчет его небезнадежности. Но пока что основная наша версия, что по неким причинам Небеса прислушиваются к вам. Именно к вам, мисс Виндроуз, хоть нам и не ясны причины, потому что при вашем-то кредите ясно, что до чистоты помыслов, свойственной архангелам, вам далековато.

Агата вспыхивает, опускает глаза, жалея, что не может спрятать запылавшие щеки. Впрочем, Артур прав, ей действительно далеко до обнуления кредита. И праведница из неё действительно липовая.

— Я хочу вас попросить, мисс Виндроуз, — ровно произносит Артур, — не молитесь больше за демонов. Пока мы вам не скажем. Не молитесь. И не просите никого помолиться. Вам ясно?

У Агаты до этой секунды даже мысли такой не возникало. Возникла. И вряд ли это понравилось бы мистеру Пейтону.

— Вам ясно, мисс Виндроуз? — переспрашивает Артур, своим внимательным взглядом сверля Агате переносицу.

— Ясней некуда, сэр, — прохладно отвечает Агата. Сейчас нужно сдержать эмоции. В конце концов, никому от её откровенности лучше не станет, архангелы свою точку зрения не переменят, и как бы не вышло поставить парой нечаянных фраз под удар Генри. Именно он — аргумент Триумвирата в том, чтобы Агата не молилась за демонов. Сильный, ужасно опасный аргумент, но вот только что-то мнения о его опасности Агата пока не очень-то разделяет.

— Можете идти, юная леди, — сердечно улыбается Артур, и Агата торопливым шагом выходит на площадку для взлетов. Ей срочно нужно проветриться. Нет ничего такого в том, что ей напомнили о нечистой совести. Она — грешница, и она об этом прекрасно знает. Но то, что ей запрещают молиться за демонов, — от этого возмутительного запрета даже дыхание перехватывает. Какое дело Артура, да хоть даже всего Триумвирата о молитвах лично Агаты? Почему ей запрещают говорить с Небесами, почему запрещают сочувствие к тем, кто имеет на него право? Где в этом честность, милосердие, которыми по идее должны отличаться решения Небес, и их Орудий — архангелов? Почему Триумвират так боится доверится воле Небес, разве не она должна быть для них во главе угла?