Дьявол на испытательном сроке

В вуали ночи (1)

Когда Агате и Генри наконец удается покинуть Департамент Решений — с прохладного, темного небесного купола уже вовсю поблескивают искорки звезд.

— Нереально, — Генри шепчет это еле слышно, так что Агате еле удается разобрать это слово. Он смотрит на небо, замерев на первой же ступеньке высокой мраморной лестницы. До Агаты не сразу доходит, что он просто уже успел позабыть, что такое ночное небо, ведь над полями солнце никогда не заходит.

Они мешаются на проходе, серафимы, выходящие за ними, вынуждены огибать демона и его спутницу. Агата осторожно касается локтя Генри, и он сбрасывает с себя зачарованную задумчивость.

— Извини, — улыбается он, — мне просто до сих пор кажется, что все это — всего лишь мой сон, потому что я на кресте забылся.

— А бывало такое? — почему-то Агате казалось, что Генри никогда не проваливался в полусонное забытье, в котором пребывает большая часть распятых.

— Бывало, когда подолгу не кормили, — Генри кривит губы, явно вспоминая о неприятном, — в общем-то не так и худо, ощущаешь меньше, есть шанс даже увидеть какой-нибудь сон.

Это звучит ужасно. Лишь в самый отчаянный момент жизни учишься искать положительные стороны у неприятного. Агата осторожно сжимает его ладонь, стремясь выразить поддержку, тянет его вниз по лестнице.

— И все же я не очень понимаю, что произошло, — Агата говорит это тихо, со вздохом искреннего недоумения, а Генри вдруг заходится смехом. И в этом смехе, негромком, открытом, не слышно ничего пугающего, загадочного, опасного, с чем обычно ассоциируются у ангелов демоны. Генри смеется вполне обычным человеческим смехом, в котором открыто звучит облегчение и веселье.

— Ты загадала Пейтону загадку, а мне подарила свободу, — довольно сообщает он, — теперь Триумвират неделю спать не будет, чтоб понять, что ты там такого Небесам наговорила, что они прониклись сочувствием ко мне вслед за тобой.

— Я все-таки надеялась, что я не при чем, — Агата вздыхает, — получается, в этом всем виновата я?

Лицо Генри вдруг как-то бледнеет, вмиг теряя всю энергичность. Он даже как-то сутулит плечи, чуть отодвигаясь от Агаты.

— Ты жалеешь? — тихо спросил он. — Жалеешь, что молилась за меня?

— Что? — Агата удивленно охнула. — Генри нет, ни в коем случае. Я бы… Да ни за что бы я о таком не…

Он сгребает её в объятия, сжимает так крепко, что из груди Агаты вырывается полузадушенный писк. В этих объятиях нет ничего интимного, ну — по крайней мере поначалу нет, он просто стискивает её в руках, еле слышно одними только губами повторяя «спасибо, спасибо, спасибо…». Это потом уже его рука скользит вниз по её спине, и он, чуть изменив положение тела, вдруг оказывается с ней лицом к лицу, воздух между ними загустевает настолько, что его оказывается безумно сложно втянуть в себя.

На пару мгновений Агата оказывается настолько оглушена этой близостью, что даже не особенно вспоминает о попытке отстраниться. Потом до нее доходит (опять же запоздало), что вслед за этим долгим молчанием может последовать попытка поцелуя, но она не успела понять, что испытывает по этому поводу, Генри отпускает её сам, отстраняется и проводит по лицу пальцами, будто избавляясь от наваждения. А вот на это реакция следует незамедлительно. Агату берет приступом волна разочарования. Она сама на себя злится из-за этого, но эта эмоция чистая, её невозможно ни с чем перепутать. Некая её часть действительно расстроена, что поцелуя так и не состоялось. Это очень глупо! Она молилась о милосердии к нему точно не из-за этой нерациональной эмоции. Хотя совесть тут же сообщает Агате, что даже там, на кресте, она находила его привлекательным и даже не раз отмечала приятные черты его лица — в те минуты, когда не была огорчена очередной его болезненной гримасой. Но все же её сочувствие было вызвано вовсе не привлекательностью её собеседника, но его искренностью, его болью, разве нет? Разве Небесам, что принимали решение о судьбе Генри, было дело до её личных симпатий, разве дело не в милосердии?

Довольно сложно размышлять о произошедшем с точки зрения Небес. Сложно было сейчас пытаться не смотреть на его руки, на обнаженные запястья с широкими шрамами. Ей хочется коснуться их, осторожно, ласково, чтобы он ощутил, что ей жаль, что ему довелось перенести. И она чертовски злится на саму себя, что у неё не хватает решимости взять его за руку, переплести с ним пальцы.

Нужно бы уже успокоиться, переключиться. Он вполне может стать её приятелем — разве это будет плохо? Пытаясь успокоиться, Агата практически силком заставляет себя глядеть вперед, на парковую аллею, по которой они идут.

Чистилище почти не отличается от земли. По крайней мере пейзажами — не отличается. Здесь не найдешь птиц, насекомых, другого зверья, ведь, в отличие от людей, звери не имеют понятия о грехе. Агате иногда не хватало пения птиц — в огромном старом парке отцовского поместья соловьи драли горло чуть ли не все лето, и каждую ночь она засыпала под мелодичные пересвистывания крылатых певцов. Чистилище же могло похвастаться лишь тишиной, но только в незаселенных душами землях — ведь здесь на самом деле работают и день, и ночь, ведь в смертном мире всегда полно дел, демонов, неучтенных грехов и душ, которые нуждаются в доставке из смертного мира. В городах Чистилища нет темных улиц, подворотен, лишь одни типовые административные и жилые многоэтажные здания, да парки между ними — чтобы работники хоть иногда видели что-то кроме четырех стен своего кабинета. Работа многих департаментов сопряжена друг с другом, стоит ли удивляться, что постоянно по аллеям, да между слоями снуют загруженные работники, со своими папками, личными делами, протоколами, договорами и прочей многочисленной документацией, которую по какой-либо причине понадобилось подписать в соседнем (или не очень соседнем) здании?

Генри кажется оглушенным всей этой суетой, идет, убрав руки в карманы, рядом с Агатой и растерянно скользит взглядом по лицам проскакивающих мимо него людей.

— Запахи мешают? — осторожно спрашивает Агата, чтобы избавиться от этого странного неловкого ощущения.

— Да не до них, если честно, — демон рассеянно пожимает плечами, — я уже и забыл, сколько здесь движения…

— Это плохо?

Генри качает головой.

— Я устал от неподвижности, — произносит он глухо, — когда изо дня в день ничего не происходит, все постоянное — твоя боль, твои чувства, все постоянное. И даже лица сестер, что приходят по миссии милосердия — все одинаково фальшивые, приторные…

— Ну спасибо, согрел душу приятным словом, — Агата шутя подталкивает его локтем, а Генри вдруг расслабляется. Исчезает та ощутимая нахохленность, напряженность, которая не отпускала его после беседы с архангелами.

— Знаю, как сделать приятное девушке, — смеется он, затем глядит на цепочку с жетоном — с его жетоном, доставленным из архива, недоверчиво передергивает плечами.

— Сложно поверить, что небеса доверяют мне настолько, что дают в руки ключ к дверям между слоями и смертному миру. Только в руки возьми, да глаза закрой — и ты уже в Лондоне. Ешь, греши, ни в чем себе не отказывай, зарабатывай на новую высшую меру.

— Но ты не сбегаешь, — улыбается Агата, — мне кажется, что это хороший знак.

— Сбежать — легко, — лицо Генри приобретает задумчивый вид, — очень-очень легко. А мне чрезвычайно любопытно, какие у меня «трудные» перспективы.

— Работа, Генри, у тебя впереди работа, — Агата говорит это трагичным тоном, возводя очи к небесам, — так что самое время бросить это гиблое место.

— Думаешь о поцелуе? — вдруг невпопад спрашивает он, и Агата аж спотыкается от неожиданности. Снова эта сумятица в мыслях, а на его лице — удовлетворение. Генри ловит её за запястья — казалось бы для того, чтобы поддержать, на деле же, чтобы, остановившись в маленьком скверике, развернуть к себе и заглянуть в лицо. Здесь не темно — в парках вообще не бывает темно, здесь повсюду светочи святого огня, и в их ровном белом свете Агата явственно видит на лице Генри удовлетворение. Он уже, похоже, разобрал её реакцию и очень ей доволен.

— Ты можешь не читать эмоции? — недовольно пыхтит Агата, старательно пытаясь если не разобраться в этом оглушительном, эмоциональном вихре, то хотя бы взять его в руки.

— Не дышать? — Генри смеется. — Нет, милая, не могу. Даже будь это побочным эффектом зрения — ходить зажмурившись, сама понимаешь, неудобно, но у нас все завязано на дыхание, на чутье. Так что прости, не выйдет. Хотя сейчас я уже вряд ли бы от этого отказался.

— Да, думаю, Генри, — тихо отвечает Агата, наконец справляясь с нахлынувшими на неё воспоминаниями. Луна подмигивает ей из-за плеча Генри, сквер неожиданно тих, мимо не бегают трудоголики-грешники, и как-то вечер вдруг начинает становиться томным. Да, вот сейчас, когда он стоит всего в полушаге от неё и смотрит на неё так, будто одними взглядами насыщает свою сущность.

— Ты сказал, что хотел сделать это с нашей первой встречи, — Агата даже слегка завидует ему, потому что в отличие от него, ей приходится ловить каждое изменение его лица, его взгляда, ей приходится ожидать его объяснений.

— Ага, — Генри виновато опускает глаза, хотя улыбка у него плутовская, — честно говоря, мне кажется, это синдром капитана дальнего плавания, который пять лет не видел женщин, но я тогда с трудом удержался, чтоб не умолять тебя навестить меня еще раз.

— Почему удержался? — Агата, которая в общем-то умеет связывать слова в предложения, именно сейчас не может внятно выговорить два слова, смущенная этими его словами.

Генри молчит, еле заметно, чуть недоверчиво качая головой. Вновь заглядывает в её лицо, касается щеки горячей ладонью. Это прикосновение отдается в груди приятным эхом, Агате ужасно хочется прижаться к его ладони плотнее, вдохнуть запах его кожи, ощутить её жар под губами. Но она все еще боится преодолевать это расстояние, ей в спину дышит льдом и болью прошлое. Которое так и не удалось изжить.

— Вон ты какая, — тихонько шепчет он и невесомо, легко касается губами её щеки, — нежная… искренняя… — спустившись к её губам, он замирает, заглядывает в её глаза, будто пытаясь в них что-то найти, — ну и зачем тебе такой закоренелый грешник?

Он столь откровенно, неприкрыто искушает её, дразнит, остановившись в жалком дюйме от её лица, лаская его лишь только своим дыханием, что это выходит уже за все рамки. За кого он её держит, за дурочку, которая никак не может решить, чего она хочет? Эта мысль будто рвет в Агате некую напряженную струну, которая лишь только и сдерживала её порывы. И вдруг весь мир за пределами рук Генри, его глаз становится оглушительно бессмысленным, и Агате не хочется думать о нем вовсе. Не сегодня. Не сейчас. Сейчас она решительно подается вперед и сама приникает к его обжигающим губам.