Дьявольский полк

ТАНКОВАЯ АТАКА

С юго-запада доносилась неистовая канонада — злобные, отрывистые выстрелы танковых орудий, мешавшиеся с непрерывным лаем пулеметов; за деревьями мелькали вспышки и пламя.

По дороге подъехал, раскачиваясь, автомобиль-амфибия и затормозил так резко, что его сильно занесло в сторону. Не успел он остановиться, как из него выпрыгнул забрызганный грязью оберст[32] с красными нашивками генштаба. Значок в форме эдельвейса на берете говорил, что он из горнострелковой бригады[33].

— Какого черта делаете здесь? — взволнованно спросил он. — Вы из Шестнадцатой дивизии?

— Ведем разведку, герр оберст, — ответил лейтенант Фрик. — Танковый полк особого назначения, пятая рота, второй взвод.

— «Пантеры»! — радостно воскликнул оберст. — Как раз вовремя. Где ваши коробки?

— В лесу, герр оберст.

— Замечательно, лейтенант. Подтяните их и атакуйте этих гангстеров. Приводите в движение эти старые галоши, господа. Дивизии нужно отступать, но об этом не думайте.

Лейтенант Фрик щелкнул каблуками.

— Очень сожалею, герр оберст, но это не так просто. Мне сперва нужно выяснить, что происходит. Потом я должен доложить о своих наблюдениях ротному командиру. Танки, герр оберст, не могут атаковать вслепую. Прошу прощенья, герр оберст, я не собираюсь учить вас вашему делу.

— Надеюсь, дорогой друг, что нет, иначе бы мне пришлось поучить вас кое-чему.

Голос оберста рокотал. Это был голос привыкшего приказывать человека.

Лейтенант Фрик уставился на карту.

— Здесь должен быть мост, герр оберст, но выдержит ли он тяжесть наших пятидесятитонных «пантер»?

— Конечно, — ответил оберст с полной самоуверенностью. — Наши самоходки проезжали по нему несколько раз.

— Позвольте заметить, герр оберст, что между самоходными орудиями и танками «пантера» есть существенная разница. Полностью загруженный танк весит почти вдвое больше самоходки, и наши гусеницы втрое шире.

Голос оберста стал угрожающе-спокойным.

— Позвольте сказать вам, лейтенант, это не имеет никакого значения, но если вы сейчас же не подтянете свои танки и не очистите от американцев деревню, вас ждут серьезные неприятности.

— Весьма сожалею, герр оберст, но командир полка приказал мне выяснить, что происходит в деревне, поэтому выполнить вашего приказа я не могу.

— С ума сошли? — заревел оберст. — Ваше удостоверение!

— Я не могу показать вам удостоверение, герр оберст. У меня нет уверенности, что вы тот, за кого выдаете себя. Я лейтенант Фрик, командир взвода пятой роты танкового полка особого назначения, и наш полк, герр оберст, подчиняется непосредственно главнокомандующему группой армий «Юг»[34].

— Теперь вы переходите в мое подчинение. Я начальник штаба размещенной в этом районе дивизии. Приказываю немедленно подтянуть сюда вашу роту. Отказ попахивает трусостью.

— Герр оберст, я не могу выполнить ваше приказание.

— Арестуйте этого человека! — яростно заорал оберст. Никто из нас не шевельнулся. Он указал на Легионера.

— Слышал? Взять этого человека!

Легионер устало щелкнул каблуками.

— Je n'ai pas compris, mon commandant[35].

Багровый от гнева вояка изумленно раскрыл рот.

— Что это, черт побери? — И повернулся ко мне. — Арестуй этого офицера!

Его изумление лишь усилилось, когда я ответил по-датски, глядя на него с непонимающим видом. Он едва не вышел из себя от ярости и пнул валявшийся камень; когда снова повернулся к лейтенанту Фрику, крик его превратился в пронзительный писк, а слова стали неразборчивыми.

— Лейтенант, прикажите своим пугалам арестовать вас! Черт возьми, сделайте что-нибудь.

Он бранился, проклинал, угрожал.

Лейтенанту Фрику это вдруг надоело. Он взял автомат под мышку и приказал:

— Разведгруппа, колонной по одному за мной!

Оберст выхватил из кобуры пистолет и громовым голосом заорал:

— Стой, стреляю!

Этот крик мог бы остановить дивизию во время бегства. И нас остановил на секунду. Потом мы, не оглядываясь, пошли дальше.

Последовал ряд пистолетных выстрелов.

— Il est fou[36], — проворчал Легионер, когда пули просвистели мимо наших голов.

Полковник позади нас яростно ревел. Снова нам вслед раздались выстрелы.

Я оглянулся. Оберст вышел из себя. Он пинал свой автомобиль; потом вскочил в него, попытался завести мотор, но тот заводиться отказывался. Он выскочил снова с пистолетом в руке.

— Берегись! — крикнул я и бросился в ров. Через секунду Легионер и лейтенант Фрик лежали рядом со мной.

Броситься в укрытие не успел только незнакомый фельдфебель, и все пули вошли ему в спину. Он повалился, изо рта хлынула кровь, каска сиротливо покатилась по дороге.

— Jamais vu si con[37], — выругался Легионер. — Свен, прикончи его!

Я опустил ножки ручного пулемета.

— Нет, — негромко сказал лейтенант Фрик. — Это убийство.

— Закройте глаза, герр лейтенант, — посоветовал Легионер, — или утешьте нашего умирающего приятеля.

Я упер приклад в плечо, установил прицельную планку, зарядил пулемет и навел. Полковник вставил в пистолет новую обойму. Вокруг нас заплескались пули. Его большая фигура слегка колебалась в моем прицеле.

— Отличная мишень, — усмехнулся я Легионеру, но взял слишком близкий прицел. Пули прострочили дорогу метрах в двух перед оберстом, тот завопил и бросился прятаться за машиной, крича:

— Бунт!

Пронзительный свист едва не разорвал нам барабанные перепонки, над нами пронеслась какая-то тень, и мы скатились в ров, прячась от обстрела «джабо». Пушка его громыхнула, и несколько снарядов угодили в машину оберста; она отлетела к деревьям, где ее охватил огонь, оставив лишь обугленную мумию от человека, который только что был оберстом.

Лейтенант Фрик поднялся на ноги и приказал:

— Следуйте за мной.

Мы подкрались к деревне, на окраинах которой наши пехотинцы и артиллеристы все еще бежали со всех ног, а их азартно преследовали опьяненные победой американцы.

Какой-то гауптман[38] угодил буквально нам в руки, всхлипывая:

— Конец. Полк уничтожен. Они смяли все наши противотанковые пушки. Я ухитрился в последнюю минуту выскочить в окно из комнаты, где сидел со своим унтер-офицером. Мимо нас пролетали ручные гранаты. Уцелел я один. Вся ротная канцелярия уничтожена.

— А дозор вы не выставили? — с удивлением спросил лейтенант Фрик.

Гауптман сорвал с головы фуражку.

— Мы чувствовали себя в полной безопасности. Вчера вечером американцы находились в ста пятидесяти километрах. Несколько их полков были оттеснены. Мы взяли несколько пленных из Сто сорок второго американского пехотного полка, ничего особенного они собой не представляли. Мы готовились праздновать победу, и я выставил только обыкновенных часовых. Наши противотанковые орудия стояли зачехленными за домами, снаряды лежали в автомобильных прицепах.

— А что часовые? — спросил лейтенант Фрик.

— Американцы задушили их проволочными удавками.

Гауптман устало сел между нами. Он был старым, седым, верившим в непобедимость немецкого солдата до той минуты, когда американские «шерманы»[39] смяли его полк; был профессором или кем-то вроде того в университете Фрайбурга, смотрел на каждого моложе тридцати, как на ребенка. Но двадцатилетние американские танкисты доказали ему, что он был неправ. Он видел, как четыре тысячи солдат и офицеров за двадцать минут погибли в огне. Теперь он сидел на дне рва, его расспрашивал еще один двадцатилеток, юнец в черном мундире танкиста с Рыцарским крестом на шее и объяснял ему, что нужно было делать.

— Нельзя чувствовать себя в безопасности, — улыбнулся лейтенант Фрик. — Я не расстаюсь с автоматом даже во сне. То, что произошло с вами, постоянно случалось в России. Война — это сплошная хитрость и нечестная игра.

Гауптман взглянул на свой Железный крест с Первой мировой войны.

— В четырнадцатом — восемнадцатом годах было не так. Я служил в уланском полку, приданном графу Хольцендорфу[40]. Меня снова призвали всего три месяца назад. Это отвратительная война. — Лейтенант Фрик кивнул. — И я думаю, что мы ее проиграем, — прошептал гауптман.

Лейтенант Фрик не ответил. Он несколько секунд разглядывал разыгрывающийся перед нами жуткий спектакль, потом опустил бинокль на грудь.

— Гауптман, что там произошло? Расскажите вкратце, мы очень спешим.

Легионер зажег сигарету и сунул ее в губы Фрику.

Гауптман удивленно разинул рот.

— Американцы появились совершенно внезапно, — подытожил он.

Лейтенант Фрик засмеялся.

— Это я понимаю.

Гауптман укоризненно посмотрел на смеющегося лейтенанта. Взял палочку и стал чертить на песке.

— Должно быть, они появились отсюда.

Фрик кивнул.

— Очевидно. Я бы тоже вклинился здесь. Потом они уничтожили ваши орудия по всем правилам.

— Видимо. — Гауптман закрыл лицо руками в перчатках. — Не могу понять, как я уцелел. Мой заместитель с громадной раной в спине упал грудью на стол. Он был очень многообещающим. Мы как раз говорили о том, что ему нужно во Фрайбургский университет. Он знал все о Канте.

Лейтенант Фрик иронично засмеялся.

— Было б лучше, будь он специалистом по автоматическим орудиям и фланговому охранению. Сейчас нам нужны солдаты, а не философы.

Гауптман поднял взгляд.

— Наступает иное время, молодой человек.

— Несомненно. Только, скорее всего, вам его не увидеть, как и вашему заместителю-философу.

— Вы хотите донести, что я нарушил воинский долг? — обеспокоенно спросил гауптман-.

— И в голову бы не пришло, — пренебрежительно ответил лейтенант Фрик. — Как, по-вашему, сколько там танков?

— По меньшей мере батальон.

— Хмм. Трудно поверить, но вы должны знать, что видели. Однако представляете, сколько места занимает танковый батальон? От восьмидесяти до ста танков плюс все вспомогательные службы[41]. Это такое движение, что даже у французского регулировщика волосы бы встали дыбом.

— Там была сущая бойня, — сказал, оправдываясь, гауптман. — Я видел, как моего денщика раздавили гусеницы «шермана». Он был студентом-юристом, происходил из хорошей венской семьи. У нас в батальоне было много молодых людей, подающих надежды, я имею в виду, в академическом отношении. Теперь они все убиты. Мы слушали своего рода курс лекций. Командир полка был университетским профессором. У нас царил академический дух.

— Ничего не могу сказать по этому поводу, — сухо заметил лейтенант Фрик. — Но, мне кажется, было бы лучше, если б вы были настроены на военный лад. Тогда вы смогли бы спасти половину своего батальона. — Смахнул воображаемую пылинку с блестящего Рыцарского креста. — Философский подход командиру батальона ни к чему.

— Лейтенант, вы солдат, награждены за храбрость — и очень молоды.

— Да, солдат, с тех пор, как окончил школу. Очевидно, в ваших глазах я еще ребенок, но теперь этому ребенку приходится таскать каштаны из огня для вас и прочих интеллектуальных аристократов. Позади меня лежит человек, который тридцать лет пробыл солдатом, хорошо изучив свое дело во французском Иностранном легионе. А этот фаненюнкер с пулеметом — один из тех, кого вы презираете. В ваших глазах он всего-навсего выходец из трущоб. Оба понятия не имеют о Канте и Шопенгауэре, зато знают жестокие законы Марса[42].

Гауптман спокойно посмотрел на молодого лейтенанта. Устало улыбнулся.

— Убили бы вы свою мать по приказу начальника?

— Конечно, и переехал бы, если б она стояла на пути моего танка.

— Несчастный мир, — прошептал ученый в мундире. Поднялся на ноги, бросил пистолет с фуражкой на дно рва и одиноко пошел по дороге.

Легионер прикурил от окурка новую сигарету, глядя ему вслед.

— С этим наивным идиотом исчезнет целое поколение. C'est fini[43].

Лейтенант Фрик поправил на ленте орден, полученный за уничтожение батальона русских танков.

— Он верит в свои идеи. Пусть сохраняет иллюзии, пока не сыграет в ящик. Когда он вернется, мы напишем о нем превосходный рапорт: изобразим его, единственного уцелевшего из батальона, стреляющим из противотанкового орудия.

Мы вернулись по тропинке, шедшей по сухому руслу ручья.

Майор Майкл Браун, прозванный «Майк», новый ротный командир[44], служивший до войны в американской морской пехоте, молча выслушал наш доклад. С усмешкой повернулся к радисту, «Барселоне» Блому, и сиплым, пропитым голосом приказал:

— Свяжись с полком, спроси кодовый сигнал для начала общей бойни.

Потом плюнул табачным соком на копошившуюся ящерицу и попал ей на хвост.

Барселона заговорил в микрофон:

— Носорог вызывает Свинью, Носорог вызывает Свинью. Прием.

— Свинья слушает. Говорите, Носорог. Прием.

Мы просунули головы в люки и слушали их разговор, казавшийся для непосвященных сплошной тарабарщиной:

— Носорог вызывает Свинью, Носорог вызывает Свинью. Пункт двенадцать A3, вода четыре дробь один. Наш помет щенят утонул. Четыре матки. Возможно, больше. Дикие свиньи рассеянны. Колючек нет. Нужно кодовое слово. Майк. Конец. Прием.

— Свинья вызывает Носорога. Делайте все сами. Ответственность Майка. Никаких дополнительных диких свиней. Удачи. Конец.

— Какая перемена, — усмехнулся майор. — Ответственность на мне. Я уже целый век в армии, но ни разу не слышал, чтобы ответственность лежала на ротном боссе. — И сел на передок нашего танка. — Командиры танков, ко мне!

И сунул в рот одну из своих громадных сигар.

Командиры подбежали рысцой, их шелковые шарфы сияли всеми цветами радуги. Каждый экипаж выбирал свой цвет. Майк оглядел нас.

— Садитесь на траву и слушайте. Времени повторять что бы то ни было у меня нет, и тем недотепой, который не поймет меня, я займусь отдельно. Мы получили кодовый сигнал, означающий «очистить сортир!». Мои старые друзья янки припекли два полка наших ребят и колют их в задницу штыками. Думают, что уже пора натягивать парадные мундиры и отправлять домой открытки с сообщениями о победе. Быстрые победы вызывают манию величия, и теперь мы собьем с них спесь. — Он спрыгнул с танка. — Доставайте свои карты. Мы должны обрушиться на них, как гром с ясного неба. Вот здесь брешь. — Он показал на карте. — Двинемся через нее. По ту сторону леса нас ждут три километра открытого пространства, это очень много, но нам нужно преодолеть его. Любой ценой. Только своими силами. Помощи нет. Мы одни. Ни пехотной поддержки, ни артиллерийской. Техасские парни перебили всех. — И окутался голубым табачным дымом. — Думаю, мы проделаем этот фокус так. — Перебросил сигару из одного уголка рта в другую. — Четыре «пантеры» ворвутся в деревню. Мы застанем техасских лоботрясов за кофе с пирожными. — Вынув изо рта сигару, предостерегающе поднял ее. — Янки не должны подозревать о нашем существовании, пока мы не окажемся среди них и не угостим их рвотным, поэтому, — он вскинул кустистую черную бровь, — никакой стрельбы. Всё оружие — на предохранитель. И янки тоже нельзя позволить поднять стрельбу.

— Тогда надо бы предупредить их открыткой, чтобы не стреляли, — непочтительно посоветовал Порта из задних рядов.

— Заткнись и слушай. Первые два танка едут прямо через эту брешь, так сказать, закрывают дверь в дальнем конце. По карте видно, что запасного выхода нет; потом разворачиваетесь и наводите на них орудия. С восемью «пантерами» очистить этот сортир мы вполне сможем. Лейтенант Герберт, — майор повернулся к новому, прибывшему три дня назад лейтенанту и провел толстым, грязным пальцем по карте, — ты останешься здесь на опушке с остальными восемью «пантерами» и последуешь за нами только — имей в виду! — только, когда увидишь желтую ракету. — Схватил молодого лейтенанта за мундир. — И да смилуется Бог над тобой, если тронешься оттуда до того, как желтая ракета украсит Господне небо. Тогда я заткну твою голову тебе в задницу, и ты станешь похож на усталого монаха в полночь.

Майор Майк выплюнул сигару, достал из кармана ржавую жестяную коробку, глубоко вдохнул через нос, откашлялся, сплюнул, поднял крышку коробки и достал из нее большой табачный жгут. Растянув губы, откусил от него кусок, остальное протянул Старику.

Жевали табак у нас только двое. Майор всегда клал жвачку между нижней губой и зубами, а Старик за правую щеку, отчего казалось, что у него громадный флюс.

— Хорошая штука, — похвально заметил Старик.

Лейтенант Герберт покачал головой. Майор, прусский офицер, угощает табаком какого-то фельдфебеля, простого столяра из берлинских трущоб. Господи, что же дальше? Расскажи он отцу, тот бы ни за что не поверил.

— Как я сказал, мы въезжаем в эту брешь на полной скорости, и как только два передние танка выпустят красную ракету, мигом разделываемся с этими ублюдками. Все, что движется, уничтожать. — Майор поковырял пальцем в ухе. — Обер-фельдфебель Брандт, займешь позицию со своей танковой радиостанцией в пересохшем русле. Держись вплотную за четвертой «пантерой». Сразу же замаскируйся и будь начеку. Вслушивайся до боли в ушах. Порнографический журнал отложишь, чтобы не забывать о переходе с передачи на прием. Если сразу же не ответишь, я тобой займусь — и большая часть жизни у тебя останется позади. По красной ракете начинаем действовать. По желтой — общая атака. Восемь танков в резерве. Сигнал к отступлению не нужен. Либо мы уничтожим этих ковбоев, либо они нас. Вопросы есть?

Порта вышел вперед, и майор нахмурился.

— Йозеф Порта, сразу же предупреждаю, если попытаешься выставить меня дураком…

Порта притворился смущенным и вытер ладони о сиденье брюк.

— Герр майор, слабое сердце избавит человека от этого пикника?

— Ни в коем случае. Ни слабое сердце, ни импотенция. Еще вопросы?

Из заднего ряда поднял палец Малыш.

— Что еще? — прорычал Майк. — Ты же все равно ничего не понимаешь.

— Герр майор, по указу о военной службе от тысяча девятьсот двадцать пятого года, который составил генерал Бломберг[45], солдат, прослуживший более семи лет, не обязан участвовать в боевых действиях. Герр майор, я уже отслужил девять лет. Могу я получить разрешение выйти из игры?

Малыш сделал вид, будто достает солдатскую книжку, чтобы доказать правдивость сказанного, но майор Майк отмахнулся от него.

— Хоть бы сто девять, садись своей широченной задницей на место стрелка в танке номер пятьсот двадцать три — и можешь вытереть эту самую задницу указом генерала Бломберга. Если у кого есть еще вопрос, повремените до Рождества и повесьте его на елку.

— Аминь, — пробормотал Порта, подняв глаза к небу.

— По машинам.

Малыш, влезая в башенный люк, крикнул:

— Порта, опять идем на войну! Подумать только, мы добровольно вызвались на эту мерзость. У меня, должно быть, в тот день было воспаление мозга. — Наклонился к зарядному ящику, сунул за него черный мундир танкиста, стянул рубашку через голову и затолкал туда же; потом обернул вокруг шеи женскую сорочку, взятую у Толстозадой Луизы в наш последний поход в публичный дом Бледной Иды. Поймал в густых волосах на груди парочку вшей и раздавил их о дальномер. — А эта война, Порта, опасна. Тебе могут отстрелить кое-что. Ты можешь быть искалечен самым ужасным образом, Порта, но война может принести и невероятное богатство. Зубоврачебные щипцы взял?

— Конечно.

Порта усмехнулся и достал из голенища этот отвратительный инструмент. Потом наклонился к приборной панели, проверил количество бензина и масла, опробовал сцепление, тормоза и развернул тяжелый танк, описав полный круг.

Майор Майк влез в командный танк и, приказав взмахом руки заводить моторы, крикнул Старику:

— Байер, держись вплотную за мной. Легионер и Барселона следуют за ним. Остальные идут клином. Тан-киии, марш!

Он несколько раз взмахнул кулаком: подал сигнал двигаться на полной скорости.

Заревели тысячи лошадиных сил. Задрожала земля. Весь лес трясся от жуткой вибрации, когда танк за танком неслись по нему. С треском повалилось оказавшееся на пути дерево. Майор ободряюще помахал из башни и снова откусил от табачного жгута. Легионер помахал в ответ, закурил и обернул шею сине-красно-белым шарфом. Барселона переложил свой талисман — высушенный апельсин из Валенсии — из правого кармана в левый. Порта наклонился, плюнул на акселератор и пальцем нарисовал крест на пыльной приборной панели. Я обвязал подвязкой дальномер. Малыш положил губную помаду Толстозадой Луизы над сигнальной лампочкой. Хайде, наш образцовый солдат, проверил, в порядке ли подводящая трубка огнемета, снял с предохранителя пулемет, заправил в него длинную пулеметную ленту. Потом обернул вокруг шеи синего тряпичного слоника.

Вся радиоаппаратура была проверена. Она должна работать безукоризненно, от нее зависело очень многое. Стрелки вылезали снять чехлы с пушек, и один танк за другим докладывал о боевой готовности.

— Носорог к бою готов, — послышался к приемниках голос Майка.

Мы выехали из леса, который надежно укрывал нас, и увидели американцев, охранявших северный выезд из деревни тремя танками.

Когда мы мчались по открытому пространству на всей возможной скорости, Порта беспечно напевал:

Он изо всех сил нажимал на акселератор, и казалось, поршни вот-вот сорвутся с шатунов. Никто не мог за нами угнаться. Мы услышали по радио брань Барселоны:

— Caramba, sacramento![47] Как он, черт возьми, развивает такую скорость?

— Один Аллах знает, — ответил Легионер, желая своему механику-водителю угодить в глубочайшую адскую бездну.

Теперь все зависело от скорости. Сперва «шерманы» на краю деревни никак на нас не реагировали. Бог весть, что думали американские танкисты, но они были наверняка неопытными. Не произвели ни единого выстрела.

Мы первыми достигли центра деревни, за нами следовал вплотную майор Майк. Отставший на сотню метров Легионер увидел, что башни «шерманов» стали поворачиваться, остановился, молниеносно развернул орудие, и через десять минут все было кончено. «Шерманы» охватил огонь[48].

Все остальное произошло так же быстро. Мы неслись по узким улицам, стреляя во всё с кокардой или с белой звездой почти в упор, поэтому промахнуться не могли.

Из-за угла дома появился, извергая длинную струю пламени, установленный на автомобиле огнемет, но в него угодил снаряд, и он разлетелся на тысячу кусков.

Из апельсиновой рощи выехал, покачиваясь, сорокадвухтонный Т-14, башня его неистово вращалась[49].

— Огонь! — крикнул Старик.

Я нажал на спуск, и танк противника вспыхнул; из люков повалил маслянистый черный дым, подсвеченный острыми языками красного пламени. Офицер отчаянно пытался вылезти из башни, но крышка башенного люка упала, прижав его, и он остался там свисавшим до пояса. Пламя быстро охватило его мундир, опалило волосы, он полуприподнялся, пытаясь погасить его голыми руками. Из башни взметнулся новый сноп пламени; он поднял руки к лицу, и они медленно обугливались. Потом исчез в светящемся интерьере танка.

До нас донесся удушливый запах горелой плоти. Кто-то размахнулся гранатой, собираясь бросить ее в нас — но не бросил. Его раздавило гусеницами.

К стене жалась группа пехотинцев в наивной надежде, что мы их не заметим. Хайде злобно засмеялся. Затрещал его передний пулемет, и они повалились друг на друга с продырявленными животами.

По площади бежал повар, надеясь укрыться за одним из горящих «шерманов», но короткая очередь из башенного пулемета остановила его так, будто он наткнулся на стену. Повар схватился за голову и издал долгий, пронзительный вопль, каска его покатилась по пыльной площади; он сделал полуоборот и упал, дважды взбрыкнув ногами. Из-за кустов внезапно выехал «шерман». Его пронизали два крупнокалиберных бронебойных снаряда, и он взорвался с оглушительным грохотом. Башня взлетела высоко в воздух и с воем упала, зарывшись длинным стволом пушки глубоко в землю.

Появился еще один «шерман». Прямое попадание снесло его башню и швырнуло в дом. Мы заглянули внутрь танка. Там оставалась лишь нижняя часть тела командира, его рассекло пополам. Останки стрелка валялись между казенной частью пушки и снарядным стеллажом.

Танк Майка с двумя мощными огнеметами[50] въехал на башню и сжег группу пехотинцев. Хотя кое-кто из них поднимал руки, они гибли под гусеницами, танки не могут брать пленных. Усмехающиеся мертвые головы у нас на петлицах вполне подходили к нашему оружию.

Повсюду творилось то же самое, спастись никому из врагов не удалось. Мы атаковали их так же неожиданно, как они несколько часов назад — нашу пехоту. Отмщение свершилось.

Выскочив, мы сдвинули на лоб защитные очки, подошли к питьевому фонтанчику на площади и пили, пили, пытались смыть с лиц масло и пороховую копоть. От едкого дыма в танках глаза у нас покраснели; горло и легкие жгло, дышать было мучительно.

Появились несколько перепуганных уцелевших и уставились на нас. Один из них знал несколько слов по-немецки.

— Nicht schissen, Kamerad. Wir nicht Juden, nicht Japsen. Wir von Texas. Wir O.K.[51]

Через несколько минут мы оживленно болтали, показывали друг другу фотографии, обменивались сувенирами, начали вместе смеяться. У нас погиб один человек: стрелок из танка лейтенанта Герберта. Люки были плотно закрыты, и никто не заметил, что вентилятор перестал работать. Он задохнулся от газов. Было и двое раненых: одним был фельдфебель Шмидт, командир пятьсот тридцать первого танка — он наклонился, чтобы поднять карту с нижней части башни, и тут отдачей орудия ему размозжило руку. Из плеча торчало несколько острых осколков кости.

Один из пленных американцев, санитар, сделал ему у питьевого фонтанчика переливание крови, мы стояли вокруг и наблюдали. Это было в высшей степени любопытно. Шмидту повезло; для него война окончилась, но не окажись там американца с портативным банком крови, он бы умер.

Другой раненый был башенным стрелком, воевавшим сравнительно недавно. Он был ранен пистолетной пулей. Командир его танка, обер-фельдфебель Бретт, заряжал пистолет и случайно выстрелил в товарища.

Американца, который сделал Шмидту переливание крови, капрала из Лаббока, штат Техас, мы спрятали от прибывшей забрать пленных команды. Четыре дня спустя подвезли его на танке почти вплотную к американским позициям и позволили выпрыгнуть. Перед этим подбили ему глаз и выбили зуб, золотой, который, как ни странно, не захотели взять ни Порта, ни Малыш. Ударили пряжкой ремня по голени, от чего она сильно распухла. Он был наполовину евреем. В таком виде, сказал он нам, попросив сделать это, его отправят обратно в Штаты и больше уже на фронт не пошлют. Добровольно на фронте оставались только идиоты, но, разумеется, такие были и на той, и на другой стороне. Не скажу, что мы их презирали. Большинство из нас в самом начале пошли в армию добровольцами, поэтому в глубине души мы испытывали некое восхищение крепкими ребятами, которые не уклонялись ни от чего и принимали все последствия своего добровольчества.

Мы уложили раненых в ряд на обочине дороги и вызвали по радио автомобили-амфибии и бронетранспортеры, которые заполнили окровавленными, стонущими людьми.

Порта и я подняли одного и увидели в зияющей ране на спине выпирающую часть легкого. Малыш принес капрала, у которого снесло половину черепа, обнажив мозг. За кучей мусора мы обнаружили офицера, лицо которого срезало снарядным осколком. Убитых сложили в две большие кучи. Большинство их походило на обугленные мумии. Над ними кружились тысячи мух. Мы вырыли братскую могилу. Неглубокую, лишь бы прикрыть их землей. Сладковатый трупный запах был тошнотворным.

Один из пленных, штаб-сержант, сидел перед танком майора Майка и говорил. Ему дали шнапса, и он был полупьяным. Он выдал все; сказал, что они дали сигнал зеленой ракетой, что район очищен от противника. Несколько товарищей смотрели на него с презрением. Потом он увидел такое же презрение в наших глазах и понял, что наделал. Схватил пистолет Барселоны, сунул ствол в рот и нажал на спуск. Мы могли бы остановить его, но никто из нас не шевельнулся.

Майор Майк презрительно пнул труп.

— Кровавая штука война, — негромко произнес Старик.

Майор написал для радиста текст сообщения:

Мы понимающе улыбнулись. Майор Майк хотел сам разделаться с полком противника. Прошедший путь от унтер-офицера до майора, он решил блеснуть и показать штабистам, что не только они способны шевелить мозгами. Разрыв радиосвязи был очень ловким ходом. В течение трех-четырех часов с нами никто не сможет установить контакт. Это была игра на высокие ставки, но если майор Майк сможет одержать верх, он прославится. Если потерпит неудачу и вернется живым, то очутится в военной тюрьме в Торгау. Таков суровый армейский закон.

— По машинам, — приказал Майк. — Танки — впе-е-ред!

Мы высовывались из люков, проезжая через полосу молодых деревцев к речке с дурно пахнувшей водой и грязью, где отравляли воздух несколько раздувшихся коровьих туш.

Танк лейтенанта Герберта застрял. Он просто толкал перед собой грязь, пока не увяз безвылазно.

Майор Майк с яростной руганью вылез их своего танка и зашагал, погружаясь по колено в грязь. Пнув дохлую крысу и злобно сверкнув глазами на высунувшегося из люка лейтенанта, спросил:

— Приятель, ты соображаешь, что делаешь?

Лейтенант Герберт пробормотал, что такое может случиться с каждым.

— В моей роте не бывает случайностей, — заревел майор Майк. — Ты сейчас не разгуливаешь по Курфюрстендамм[52]. Ты на войне и командуешь танком, стоящим миллион рейхсмарок. На миллион мне наплевать, но твой танк мне нужен. Какой только болван произвел тебя в лейтенанты? Байер, вытащи его!

Малыш со стрелком злополучного танка прикрепили к крюкам буксировочные тросы.

Толстые стальные тросы запели, натянувшись, как струны скрипки. Они могли лопнуть в любой миг и, если бы задели человека, убили бы его на месте. Нам приходилось видеть такое.

Стрелок так испугался, что выпустил крюки и спрятался за танком. Малыш запустил в него горстью грязи за неимением ничего лучшего.

— Погоди, я доберусь до тебя, мерзкая тварь!

Потом навалился животом на тросы и ухватился изо всех сил за крюки.

— Если тросы лопнут, — пробормотал Старик, — они превратят его в кашу.

— Un bon soldat[53], — произнес Легионер, одобрительно кивнув.

— Но туп, как дырка в коровьей заднице, — усмехнулся Порта.

— Полегче, ты, — угрожающе проворчал Хайде, приняв слова Порты на свой счет. — Не так уж я туп. За последние двадцать лет ни один унтер не получал более высоких отметок, чем я. Кто из вас, охламонов, может сравниться со мной в тактике?

— Пошел, пошел! — крикнул майор Майк.

Взятый на буксир танк медленно вылезал из грязи.

Малыш лежал на тросах животом, майор помогал ему удерживать их на буксировочных крюках, кляня и браня лейтенанта Герберта, стоявшего с жалким видом в башне. Как только танк оказался на твердой земле, Герберту пришлось покинуть место в башне, и его место занял унтер-офицер Ленерт. Никто не злорадствовал. Мы видели, как во время атаки гауптмана сняли с командования ротой и заменили фельдфебелем.

Мы заняли позицию за длинной плотиной и тут же принялись маскировать танки, уничтожать широкие следы гусениц маленькими граблями, втыкать в них траву, набрасывать сверху прутики и ветви. Это было очень важно на тот случай, если прилетят самолеты. Этому искусству маскировки мы научились у русских. Когда Порта и я проверяли все ли так, как должно быть, из-за туч с ревом появились три «джабо». Мы легли и прижались к земле. В следующий миг они открыли огонь. Казалось, по земле идет невидимая газонокосилка. Вздымались сотни фонтанчиков пыли. Один из летчиков оказался до того кровожадным, что почти вертикально поднялся вверх и спикировал на нас, пушка его изрыгала смертоносный огонь.

Два других самолета кружили. Один пролетел над нами так низко, что казалось, распорет себе брюхо. Потом с громким ревом скрылся за холмом вслед за остальными.

Майор Майк позвал экипажи к себе, и мы расселись вокруг него среди кустов.

— Перед вами, — заговорил он, — три километра видимой дороги. К тому времени, когда появятся эти мерзавцы, первый танк должен быть у того поворота, где дорога уходит в лес. Твой, Байер. Ты на левом крыле. Фрик, ты на правом. Подобьете последний танк в колонне, когда он появится из-за холма, но предупреждаю: без моей команды не стрелять. Я лично расстреляю того стрелка, который нажмет на спуск раньше времени. — В бешенстве он едва не проглотил сигару, потом продолжал уже спокойнее: — Все шестнадцать пушек должны выстрелить одновременно. Каждый снаряд должен попасть в цель. После первого залпа сектор будет разделен на участки обстрела. Каждый танк будет пропалывать свой участок. — Плюнул в клевавшую что-то птичку, попал и широко улыбнулся. Откусил кусок от табачного жгута и, как обычно, протянул жгут Старику. — И советую тому стрелку, который выпустит снаряд в пространство, последовать за ним, пока я не добрался до него. Сохраняйте спокойствие, парни. Пусть они идут на эшафот. Они понятия не имеют, что мы здесь. И никак не могут нас обнаружить. Подтверждение тому — эти три «джабо». Будем тихо сидеть здесь и ждать.

Мы заняли свои места в танках. Проверили радиоаппаратуру и электрические спусковые механизмы. Хайде вел негромкий разговор с радистом другого танка. Фельдфебель Славек только что заключил брак по доверенности, мы поздравляли его и заставляли описывать в подробностях, что он делал с невестой, которую знал всего неделю.

В ожидании мы коротали время за игрой в кости. Вдруг на большом лице Малыша появилось лукавое выражение.

— Порта, кто твой наследник? На тот случай, если тебя убьют? Мой — ты, — поспешно добавил он. — Если меня когда-нибудь прикончат, все золото в зеленом мешочке у меня на шее — твое.

Порта криво улыбнулся, потрясая костями над головой.

— Считаешь себя хитрым, да? Я получу твое золото? Знаю, что у тебя на уме. Сам все придумал?

— Ты не можешь знать, что я думаю, — негодующе запротестовал Малыш. — Честное слово, мое золото получишь ты. Я написал завещание на листке бумаги, как та женщина в книге, которую мы читали на днях.

— Заткнись, — прорычал Порта. — Не нужно беспокоиться обо мне. Когда я был в Румынии, мне предсказал будущее почтенный человек, пасший множество старых кляч в пуште[54]. По ночам он забирался в большие дома. Однажды вечером, когда мы пили сливовицу, он предложил погадать на кофейной гуще. Это было просто поразительно. Поглядев на гущу минут десять, пока я думал о смазливой девочке, которую подцепил в Бухаресте, он вдруг издал жуткий вопль.

— Порта, я вижу вокруг твоего торжествующего лица сияющий ореол. Прошу прощенья, это неоновые огни. Потрясающе. Твое имя сияет над всем Берлином. Ты будешь крупным дельцом. Ты знаешь толк в радостях жизни. Ты никогда не обманешь бедную шлюху. Ты отдаешь ростовщику то, что положено ему, а бандерше — то, что положено ей. Будешь воровать и не попадаться. Близится опасная война. Враги и друзья будут жаждать твоей крови, но ты уцелеешь. Ты переживешь их всех, будешь ходить на их похороны, но твои так далеки в будущем, что в гуще я их не увидел. Ты проживешь больше ста лет. Я не могу разглядеть здесь смерти, хотя обычно ее видно за сто лет вперед.

— Как думаешь, стоит и мне как-нибудь узнать у гадателя свое будущее? — с любопытством спросил Малыш, любовно поглаживая свисавший с шеи зеленый мешочек с золотыми зубами.

— Вреда не будет, — ответил Порта. — Если этот тип станет нести всякую чушь, двинешь ему разок по башке. Если предсказание хорошее, дашь ему пару монеток и все примешь на веру. Только я советую тебе, Малыш, не связываться с завещаниями. Это опасно, особенно если твои наследники знают, как ты богат.

Малыш так глубоко задумался, что забыл встряхнуть кости и выбросил безнадежное одно очко. Поднял взгляд на вентиляционное отверстие, потер пальцем контрольную лампочку зарядного механизма, потом нервозно захлопал глазами и взорвался:

— Дьявол поганый! Скотина! Убил бы ты друга ради чуточки золота?

Порта пожал плечами.

— Я всего-навсего человек, а дьяволу противостоять трудно. Он может вкладывать людям в головы самые безумные мысли, но, как я сказал, завещания — штука негодная.

Малыш в ярости отбросил кости, ударил ногой по снаряду и возбужденно закричал:

— Тебе меня не одурачить. У меня тоже есть серое вещество. Я перехитрю тебя, вот увидишь.

Порта засмеялся и спрятался за водительское сиденье. С улыбкой сказал:

— При составлении завещания самое главное — обезопасить себя от прислужников тьмы. Ты говоришь, я твой единственный наследник. Я деловой человек, а все деловые люди, несмотря на белые воротнички и наманикюренные ногти, — опасные дьяволы. Если кто-то из них даст тебе сигару, можешь быть уверен, что он рассчитывает получить за это целую коробку. Все деловые люди находятся в прямой связи с дьяволом. Деловой мир — это жестокие джунгли. Запомни, обер-ефрейтор Вольфганг Кройцфельдт, выплыть на поверхность могут только самые сильные. Бессчетное количество людей пыталось играть в эти игры, но избранных лишь несколько. Те, кто не знает, как обезопасить себя со всех сторон, быстро оказываются в канаве. Конкуренты повсюду дожидаются возможности обобрать тебя до нитки, но если ты умеешь играть в эту игру, деньги потекут к тебе рекой, и все, даже если терпеть тебя не могут, будут соперничать за твое расположение, подтирать тебе задницу, если ты этого захочешь. Чем больше тебя будут ненавидеть, тем больше станут кланяться и расшаркиваться перед тобой. Плюнь на паркет в доме своего врага, и он сочтет это замечательной шуткой. Можешь позвонить судье среди ночи, и он сочтет это в порядке вещей. Все, что ты делаешь, хорошо. Помаши пачкой денег, и к тебе прибегут все, от королей до сводников. Ты не должен быть разборчивым в своих методах. Нужно знать нескольких головорезов, которые могут устроить случайную автокатастрофу. А подпиленная передняя ось на машине твоего конкурента иногда может быть очень на руку.

— Но это значит быть бандитом, — возразил Малыш.

— Кем и является каждый крупный делец. Иначе он пошел бы ко дну. Нужно иметь много девиц, чтобы они шпионили для тебя. Укладывай их в постели конкурентов, и они поутру сообщат тебе много интересных сведений; куколки — это армейские разведчики в деловом мире.

Лицо Малыша засияло.

— Значит, просто нужно все строить на военной основе?

— Правильно, вот почему я всегда внимательно слушаю, когда читают лекции по тактике. Твои коммерческие директоры — это бронетанковые войска; головорезы — десантники.

— А пехота кто? — спросил жаждавший знания Малыш.

— Это все несчастные дурачки, которые вкалывают за грошовую плату. Служащие и машинистки в кабинетах. Когда женщина оказывает тебе по-настоящему большую услугу, ты одеваешь ее в каракуль.

— Никогда не видел его, — воскликнул Малыш. — Как он выглядит?

— Черный, волнистый.

— Как на шапке у Одноглазого?

— Ну что ты. — Порта презрительно сморщил нос. — У Одноглазого остатки траченной молью шкуры пуделя, какой-то еврей всучил ее ему под видом каракуля.

Радио засвистело.

— Показались танки противника. Приготовиться к бою. Радиосвязь прекратить.

Я сел за перископ; Порта привел в действие генератор; Малыш проверил взрыватель и сунул бронебойный снаряд в камеру. Тяжелый затвор с чмоканьем закрылся.

— Орудие заряжено, предохранитель снят, — механически доложил он, уже держа в руках новый бронебойный снаряд. Длинные, они стояли в ряд, поблескивая, выглядя совершенно невинно; но через несколько минут они будут нести смерть и страх, зажигать пылающие костры, заставлять людей кричать в ужасе и мученьях. В открытые люки мы пристально наблюдали за танками противника, двигавшимися плотной колонной по залитой солнцем асфальтовой дороге.

Я слегка нажал педаль. Электрический мотор загудел. Башня слегка повернулась. Моя цель должна была находиться прямо между деревьями.

Майор Майк смотрел поверх края башни. Очки, замаскированные дерном, лежали перед ним. Мы должны были стрелять, когда он снимет берет.

Американцев был целый полк. Это зрелище, о котором мечтает любой командир танка.

— Просто не верится, — прошептал Старик. — Если они нас не заметят, все будет кончено через десять минут.

В голубом небе раздавались трели жаворонка, пасший телок пастух стоял на опушке, с любопытством глядя на танки; двое фермерских работников сидели на навозной телеге и пили кьянти, отдыхали, не подозревая, что скрывается по другую сторону плотины. Через несколько секунд оба окажутся в самой гуще боя. Они весело помахали рукой американцам, те ответили насмешками. Мы были в таком напряжении, что не смели даже говорить в полный голос. Я не отрывал глаз от резинового обрамления перископа.

К телеге, резвясь, подбежала собака. Один из работников бросил ей палку. Над цветами, которыми были замаскированы пушки, кружилось несколько пчел. По башне пробежала ящерица. Сорока клевала большую улитку. Американцы пели.

В моем дальномере появился первый танк. Весь экипаж, кроме водителя, сидел снаружи.

Берет Майка мелькнул в воздухе.

— Огонь! — приказал Старик.

Шестнадцать тяжелых танковых орудий громыхнули одновременно, дульное пламя горизонтально пригнуло кусты. Все снаряды попали в цель. В воздух полетели тела. Повсюду вспыхнул огонь.

Прогремел второй залп, уничтожив еще несколько танков.

Я слегка развернул башню. Малыш лбом сдвинул предохранитель. По его голой спине струился пот. Из дула пушки вылетал снаряд за снарядом.

Запряженные в навозную телегу лошади понесли. Один из работников ухватил вожжи и помчался прочь в громыхающей, подскакивающей телеге. Телки в панике снесли ограду и побежали прямо под огонь.

Все танки на дороге были охвачены пламенем.

— Огонь фугасными, — приказал майор Майк.

Снаряды начали рваться среди кричавших, пришедших в отчаяние людей. Трупы взлетали в воздух и падали снова. Наконец мы стали стрелять зажигательными снарядами, и дорога превратилась во всепожирающее море огня.

— Завести моторы, — приказал майор. — Вперед.

Наступил черед наших пулеметов и огнеметов. Мы ехали по пылающему аду, башни вращались, пулеметы лаяли, поливая пулями раненых и мертвых. Из груды тел поднялся человек, высоко вскинул руки, словно пытаясь остановить нас, рот его был широко открыт, глаза смотрели безумно. Огнемет лизнул его языком желтого пламени, и он превратился в черное, сморщенное невесть что.

Майк приказал прекратить огонь.

— Образовать маршевую колонну. Место назначения — полк!

Радиосвязь была вновь открыта. Мы смеялись, глядя друг на друга. Американцы не сделали ни единого выстрела. У нас не было даже ни единой царапины на краске, мы уничтожили целый полк благодаря американскому штаб-сержанту.

Майор Майк вызвал командира полка. Мы слышали радость и гордость в его голосе:

— Носорог вызывает Свинью. Прием.

— Свинья слушает. Говорите, Носорог. Прием.

— Командир, уничтожен танковый полк противника[55]. Пленных нет. Наших потерь нет. Израсходовано полторы тысячи бронебойных снарядов, восемьсот фугасных, триста зажигательных[56]. Для наблюдения с воздуха: карта номер три, дорога номер шесть, пункт А-два. Все.

— Свинья Носорогу. Поздравляю. Возвращайтесь. Командир. Конец связи.