Дьявольский вальс

30

Майло мне не позвонил, и я начал сомневаться, что он приедет на нашу встречу в восемь часов. Когда он не появился и в двадцать минут девятого, я решил, что нашей встрече помешало то, что задерживало его в Центре Паркера. Но в восемь тридцать семь в мою дверь позвонили, я открыл ее и увидел своего друга. Позади него стоял еще кто-то.

Пресли Хененгард. Его лицо маячило над плечом Майло, как зловещая луна. Его рот был маленьким, как у младенца.

Майло заметил выражение моих глаз, подмигнул мне, сигнализируя, что все в порядке, положил руку мне на плечо и вошел. Хененгард замешкался на минуту, но все же последовал за ним. Руки прижаты к бокам. Пистолета с собой нет. Пиджак не вздувается, никаких признаков принуждения.

Эта парочка выглядела как полицейский наряд.

— Через минуту я присоединюсь к вам, — произнес Майло и шмыгнул в кухню.

Хененгард остался стоять в холле. Большие кисти его рук были покрыты пятнами. Глаза обегали комнату. Дверь все еще была не заперта. Я закрыл ее, он не пошевелился.

Я прошел в гостиную. И хотя не мог расслышать его шагов, знал, что он следует за мной.

Он подождал, пока я сяду на кожаный диван, расстегнул свой пиджак и опустился в кресло. Его живот навис над поясом, натягивая белую плотную ткань сорочки. Все остальное тело было широким и плотным. Розовая, как цветок вишни, кожа шеи нависала над воротником сорочки. Пульс сонной артерии бился ровно и быстро.

Я слышал, как Майло возится на кухне.

— Приятная комната. Хороший вид из окна? — проговорил Хененгард.

Я впервые услышал его голос. Интонации Среднего Запада, тон средней высоты со склонностью к пронзительности. Если слушать по телефону, возникнет представление о не столь крупном мужчине.

Я ничего не ответил.

Он сложил руки на коленях и опять принялся разглядывать комнату.

Из кухни продолжал доноситься шум.

Он повернулся в сторону кухни и сообщил:

— Что касается меня, я считаю, что частная жизнь людей — это их дело. Мне она полностью безразлична до тех пор, пока не мешает их работе. Обстоятельства складываются так, что я могу помочь ему.

— Замечательно. Не хотите ли сообщить мне, кто вы?

— Стерджис утверждает, что вы можете хранить тайны. Очень немногие люди умеют это делать.

— Особенно в Вашингтоне?

Непроницаемый взгляд.

— Или в Норфолке, штат Вирджиния?

Он вытянул губы, и его рот превратился в недовольный маленький бутончик. Усы над ним казались всего лишь пятном мышиного цвета. Уши без мочек были тесно прижаты к голове и сразу же переходили в бычью шею. Несмотря на сезон, он был в сером костюме из плотной шерсти. Брюки с отворотами, черные полуботинки с замененными подметками и голубая ручка в нагрудном кармане. На лбу по границе волос выступал пот.

— Вы пытались следить за мной, — сказал он. — Но на самом деле у вас нет даже представления о том, что происходит.

— Интересно, а я чувствовал, что следят за мной.

Он покачал головой. Бросил строгий взгляд. Будто был учителем, а я, ученик, сделал ошибочное предположение.

— Тогда просветите меня, — предложил я.

— Мне нужно получить от вас обещание соблюдать абсолютную секретность.

— В отношении чего?

— Всего, что я расскажу вам.

— Это слишком широко.

— Именно это мне и необходимо.

— Это имеет отношение к Кэсси Джонс?

Он начал отбивать пальцами дробь на коленях.

— Не прямое.

— Но косвенно касается ее?

Он не ответил.

— Вы хотите получить от меня обет молчания, но сами не поступаетесь и словом. Вы, должно быть, работаете на правительство?

Молчание. Он изучает рисунок моего персидского ковра.

— Если это компрометирует Кэсси, — продолжал я, — я не могу обещать ничего.

— Вы ошибаетесь. — Он еще раз покачал головой. — Если бы вы действительно заботились о ней, то не мешали бы мне.

— Что так?

— Я могу помочь и ей.

— Вы очень заботливый человек, правда?

Он пожал плечами.

— Если вы в состоянии прекратить издевательства над ребенком, то почему не делаете этого?

Он перестал барабанить по коленям и соединил указательные пальцы.

— Я не говорил, что всемогущ. Но я могу быть полезен. Ведь вы до сего времени еще ничего не достигли, так ведь?

Прежде чем я успел ответить, он подскочил с места и направился в кухню. Вернулся с Майло, который нес три чашки кофе.

Взяв себе одну, Майло поставил две другие на кофейный столик и уселся на другом конце дивана. Наши взгляды встретились. Он слегка кивнул головой. Намек на извинение.

Хененгард снова уселся в кресло, но только не в то, с которого только что встал. Ни он, ни я не прикоснулись к кофе.

— Скоол[58], — проговорил Майло и отпил из чашки.

— Ну и что теперь? — спросил я.

— А-а, у него не очень хорошо получается насчет очарования, — догадался Майло. — Но, должно быть, он сможет сделать то, что обещает.

Хененгард повернулся к полицейскому и свирепо посмотрел на него.

Майло скрестил ноги и продолжал потягивать кофе.

— Ты здесь без принуждения, а? — поинтересовался я.

Майло ответил:

— Все относительно, — и обратился к Хененгарду: — Перестань играть в детские игры агента ФБР и сообщи человеку хотя бы некоторые сведения.

Хененгард еще секунду посверкал на него глазами. Повернулся ко мне. Посмотрел на свою чашку кофе. Коснулся усов.

— Эта ваша теория, — начал он, обращаясь ко мне, — насчет того, что Чарльз Джонс и Джордж Пламб губят больницу — с кем вы ее обсуждали?

— Это не моя теория. Все служащие клиники считают, что администрация губит ее.

— Да, но все служащие не заходят так далеко, как вы. С кем еще вы разговаривали, кроме Луиса Б. Сестера?

Я скрыл мое удивление и испуг.

— Лу не замешан в этом деле.

Хененгард слегка улыбнулся:

— К сожалению, замешан, доктор. Человек его положения, с его связями в финансовом мире, мог оказаться для меня сложной проблемой. К счастью, он готов к сотрудничеству. В данный момент встречается с одним из моих коллег у себя в Орегоне. Мой коллега говорит, что состояние мистера Сестера весьма обширно. — Широкая улыбка. — Не беспокойтесь, доктор. Мы применяем тиски для пальцев только в крайнем случае.

Майло поставил свою чашку на стол.

— Почему бы тебе не перейти прямо к делу, парень?

Улыбка Хененгарда исчезла. Он выпрямился в кресле и посмотрел на Майло.

Безмолвный пристальный взгляд.

Майло взглянул на мужчину с раздражением и отпил кофе.

Хененгард немного выждал, прежде чем вновь повернуться ко мне.

— Говорили ли вы с кем-нибудь еще, кроме мистера Сестера? Не считая вашей приятельницы, мисс… э-э… Кастанья. Не волнуйтесь, доктор, из того, что мне известно о ней, я могу судить, что она едва ли сообщит об этом деле в «Уолл-стрит джорнэл».

— Какого черта вам нужно? — взорвался я.

— Имена всех тех, кого вы подключили к своей игре воображения. Особенно людей с деловыми связями или имеющих основания быть недовольными Джонсом и Пламбом.

Я взглянул на Майло. Он кивнул, хотя и не выглядел особенно радостным.

— Еще только один человек, — сказал я. — Врач, который когда-то работал в Западной педиатрической. Теперь он живет во Флориде. Но я не сказал ему ничего, о чем бы он уже сам не знал, и мы не вдавались в детали.

— Доктор Линч, — заключил Хененгард.

Я выругался.

— Чем вы занимаетесь? Прослушиваете мой телефон?

— Нет, в этом не было необходимости. Время от времени мы созваниваемся с доктором Линчем. Делаем это уже в течение некоторого времени.

— Он навел вас на здешние дела?

— Давайте не будем отвлекаться, доктор Делавэр. Главное то, что вы мне сказали о разговоре с ним. Это хорошо. Откровенность, вызывающая восхищение. Мне также нравится ваш метод, с каким вы подошли к делу. Моральные дилеммы имеют для вас значение, а мне не слишком часто приходится сталкиваться с подобным. Поэтому сейчас я доверяю вам больше, чем когда входил в вашу квартиру, а это хорошо для нас обоих.

— Ах, как трогательно, — проворчал я. — И какова будет моя награда? Дозволение узнать ваше настоящее имя?

— Нет, сотрудничество. Может быть, мы будем взаимно полезны. Для Кэсси Джонс.

— Как вы собираетесь помочь ей?

Он скрестил руки на своей похожей на барабан груди.

— Ваша теория, теория всех служащих, весьма привлекательна. Для одночасовой передачи на телевидении. Жадные капиталисты высасывают кровь из любимого учреждения; хорошие парни приходят и наводят порядок; далее следует реклама.

— Кто же в нашем случае эти самые хорошие парни?

Он прижал ладонь к груди.

— Вы обижаете меня, доктор.

— Кто вы? Агент ФБР?

— Другой набор букв — они для вас ничего не значат. Давайте вернемся к вашей теории, привлекательной, но ошибочной. Помните ли вы первую реакцию Сестера, когда вы развернули ее перед ним?

— Он сказал, что это неправдоподобно.

— Почему?

— Потому что Чак Джонс всегда был созидателем, а не разрушителем.

— А-а.

— Но затем он проверил «трудовую биографию» Пламба и обнаружил, что компании, с которыми Пламб был связан, имели интересную тенденцию — все они существовали недолго. Так что, возможно, Джонс изменил свой стиль и теперь намерен применять тактику огня и меча.

— Тактика огня и меча — это стиль Пламба, — возразил Хененгард. — Это длинная история создания компаний для дельцов, играющих на понижении курса при массовой продаже акций, и получения жирных комиссионных от подобных распродаж. Однако это были компании, обеспеченные имуществом обанкротившейся фирмы, достойным разграбления. Но в чем же может состоять побудительная причина для разорения абсолютно неприбыльной растратчицы денег, какой является Западная педиатрическая больница? Где ее активы доктор?

— Для начала — земля, на которой расположена больница.

— Земля. — Он опять покачал головой и поводил в воздухе пальцем. Этот парень явно имел педагогические наклонности. — В действительности земля принадлежит городу и арендуется больницей по контракту на девяносто девять лет с правом возобновления контракта еще на девяносто девять лет — при обращении больницы — по цене один доллар в год. Есть официальный документ, можете проверить его в канцелярии, как это сделал я.

— Вы находитесь здесь не потому, что Джонс и его шайка невинны, как младенцы, — сказал я. — За чем вы охотитесь?

Хененгард подвинулся вперед:

— Подумайте об обратимом имуществе, доктор. В распоряжении Чака Джонса находится большое количество ценных бумаг высокого достоинства и облигаций.

— Портфель ценных бумаг больницы? Джонс распоряжается ими. Что же он делает — снимает сливки?

Очередное покачивание головой.

— Близко, но не в точку, доктор. Хотя это вполне разумное предположение. Но как оказывается на самом деле, портфель с ценными бумагами больницы — это просто шутка. В течение тридцати лет из него вытаскивали деньги для подкрепления бюджета больницы и в конце концов ободрали почти до костей. На самом деле Чак Джонс даже немного укрепил его — он очень умный инвестор. Но рост цен продолжает съедать все деньги. Так что в этом портфеле никогда не будет достаточно денег, чтобы сделать манипуляции с бюджетом, стоящие усилий — на уровне Джонса.

— А каков его уровень?

— Восьмизначное число. Высококлассные финансовые манипуляции. Государственное казначейство после рукопожатия с Чаком Джонсом стало бы пересчитывать, все ли их пальцы на месте. Его имидж — финансовый маг и кудесник, и он в процессе своей деятельности даже спас несколько компаний. Но тем не менее причиной всех разорении являются именно его старания по разграблению имущества. Этот человек уничтожил больше предприятий, чем большевики.

— Тогда «огнем и мечом» — это и его стиль… если цены достаточно высоки.

Хененгард посмотрел на потолок.

— Почему никто не знает об этом? — спросил я.

Хененгард еще немного продвинулся вперед и теперь сидел, едва касаясь кресла.

— Скоро это случится, — спокойно проговорил он. — Я иду по его следу четыре с половиной года, и конец уже близок. Никому не позволю помешать мне. Поэтому мне необходима полная конфиденциальность. Я не позволю сбить меня с курса, разрушить мои планы. Понимаете? — Розовый цвет его шеи сгустился до томатного. Он дотронулся до своего воротника, расстегнул его, ослабил галстук. — Он очень осторожен, — продолжал Хененгард. — Прекрасно заметает следы. Но я намерен побить его в его собственной игре.

— Как заметает свои следы?

— С помощью множества теневых корпораций и холдинговых компаний, дутых синдикатов, счетов в иностранных банках. Буквально сотни торговых счетов, действующих одновременно. Плюс батальоны лакеев, таких как Пламб, Робертс и Новак, большинство из которых знают только небольшую часть каждого дела. Это прикрытие настолько надежно, что даже такие люди, как мистер Сестер, не могут разглядеть, что за ним скрывается. Но когда Джонс падет, он грохнется изо всей силы, доктор. Это я вам обещаю. Он наделал ошибок, и я подцепил его на мушку.

— Ну так что же он разворовывает в Западной педиатрической больнице?

— Вам действительно ни к чему знать подробности. — Хененгард взял чашку и сделал глоток.

Я вспомнил свой разговор с Лу:

— Зачем синдикату выкупать ее, а потом закрывать?

— Причины могут быть разные… Им нужна была собственность фирмы, а не она сама.

— Какая собственность?

— Диагностическое оборудование, инвестиции, пенсионный фонд…

— Врачебный пенсионный фонд, — проговорил я. — Джонс распоряжается и им, так ведь?

Хененгард поставил чашку на стол.

— Устав больницы гласит, что это его компетенция.

— И что он с ним сделал? Превратил его в собственную копилку?

Хененгард молчал.

Майло пробурчал:

— Вот дерьмо.

— Что-то в этом роде, — подтвердил Хененгард, нахмурившись.

— Размеры пенсионного фонда выражаются восьмизначным числом? — спросил я.

— Весьма солидным восьмизначным числом.

— Ну так расскажите, как это возможно?

— Немного везения, немного умения, но главным образом — простое течение времени, доктор. Вы когда-нибудь считали, сколько дает тысяча долларов, положенная сроком на семьдесят лет на сберегательный счет с пятью процентами годовых? Попробуйте как-нибудь. Врачебный пенсионный фонд составляет семидесятилетнюю стоимость корпоративных облигаций и акций с голубой каймой, которая возросла в десять, двадцать, пятьдесят, сто раз, которая бессчетно дробилась, по которой выплачивались дивиденды, в свою очередь, вновь инвестируемые в этот фонд. Со времен Второй мировой войны рынок акций стабильно укреплялся. В этом фонде имеются такие сокровища, как акции компании Ай-Би-Эм, в свое время купленные по два доллара за штуку. Акции «Ксерокса» по одному доллару. И в отличие от коммерческого инвестиционного фонда здесь почти ничего не выплачивается. Устав гласит, что фонд нельзя использовать для оплаты больничных расходов, поэтому единственный отток денег — это выплаты уходящим в отставку докторам. А это всего-навсего тоненькая струйка, потому что устав также сводит к минимуму выплаты тем, кто уходит, не отработав в этой больнице двадцать пять лет.

— Фактическая структура такова, что всякий, покидающий больницу раньше установленного срока, не получает ничего, — сказал я, вспомнив слова Эла Маколея о том, что он не заработал никакой пенсии.

Хененгард одобрительно кивнул. Студент наконец начинает правильно понимать сказанное.

— Это называется правилом частичной выплаты, доктор. Большинство пенсионных фондов имеют такую структуру — предполагается, что она стимулирует преданность сотрудников. Когда семьдесят лет тому назад медицинская школа согласилась внести свою долю в этот фонд, она поставила условие, что, если доктор уходит, не прослужив пяти лет, он не получает ни единого пенни. Та же участь ожидает того, кто уходит, проработав сколько угодно лет, и продолжает врачебную практику, получая примерно такую же зарплату. Доктора очень легко находят работу, поэтому эти две группы составляют восемьдесят девять процентов случаев. Из оставшихся одиннадцати процентов весьма немногие служат все двадцать пять лет и удовлетворяют условиям для получения полной пенсии. Но деньги, вносимые в фонд за каждого врача, который когда-либо работал в больнице, остаются в нем и зарабатывают прибыль.

— Кто еще, кроме медицинской школы, вносит деньги в фонд?

— Вы служили в штате, разве вы не читали перечень полагающихся вам пособий и пенсии?

— Психологов не включали в этот фонд.

— Да, вы правы. Там предусматриваются только доктора медицины… Ну что ж, считайте, вам повезло, что вы доктор философии.

— Кто еще вносит деньги в фонд? — повторил я свой вопрос.

— Остальное доплачивает больница.

— Доктора ничего не платят?

— Ни единого пенни. Именно поэтому они приняли такие строгие правила. Но это было очень непредусмотрительно с их стороны. Большинству из них пенсия не светит.

— Крапленые карты, которые обеспечивают Джонсу приток в копилку восьмизначной суммы, — заключил я. — Поэтому он и делает жизнь персонала невыносимой. Он не хочет уничтожить больницу, ему надо, чтобы она еле тащилась и чтобы ни один врач не задерживался в ней слишком долго. Ему выгодно поддерживать быструю смену персонала — пусть врачи уходят, не выслужив и пяти лет, пусть уходят, пока сравнительно молоды, чтобы найти работу на уровне здешней. Пенсия продолжает накапливать дивиденды, которые не нужно выплачивать, и Джонс пожинает плоды.

Хененгард энергично кивнул:

— Шайка грабителей, доктор. Это происходит по всей стране. В США существует свыше девятисот тысяч корпоративных пенсионных фондов. Два триллиона долларов, управляемых доверенными лицами от имени восьмидесяти миллионов работников. Когда последнее повышение цен на рынке создало миллиарды долларов прибыли, корпорации вынудили конгресс ослабить правила ее использования. Теперь деньги считаются имуществом компании и менее всего — собственностью рабочих. Только за один прошлый год шестьдесят самых крупных корпораций США имели шестьдесят миллиардов в собственном распоряжении. Некоторые компании начали покупать страховые полисы, чтобы иметь возможность использовать основной капитал. Отчасти именно это разожгло манию приобретения контрольного пакета; статус пенсионного фонда — это первое, что учитывают спекулянты фондового рынка, когда выбирают свои жертвы. Они ликвидируют компанию, используют прибыль для покупки следующей компании, а потом ликвидируют и ее. И так повторяется раз за разом. Если по этой причине людей выбрасывают с работы, что ж, очень печально.

— Богатеют за счет чужих денег.

— Не имея надобности создавать какие-либо товары или оказывать услуги. Кроме того, как только вы начинаете думать, что чем-то владеете, вам становится легче изменять правила. Нелегальные манипуляции с пенсией приобрели небывалый размах — растраты, личные займы из фонда, предоставление приятелям контрактов на управление, получение взяток, в то время как приятели требуют неслыханного вознаграждения за управление, — все это дань организованной преступности. На Аляске мы столкнулись с ситуацией, когда подобная банда полностью присвоила себе профсоюзный фонд и рабочие потеряли все до единого цента. Кроме того, компании поменяли правила в середине игры, изменив условия выплаты пенсии. Вместо ежемесячной выплаты вышедшему на пенсию выдают сразу все деньги, исходя из расчета ожидаемой продолжительности его жизни, а компания берет на себя роль прорицателя. Сейчас такая форма узаконена, но, по сути, она уничтожает весь смысл пенсии как материального обеспечения рабочего человека в преклонном возрасте. Рядовой парень в голубом воротничке не имеет ни малейшего представления, как вложить свои деньги. Только пять процентов делают это. Большинство же растрачивают пенсии по мелочам и остаются на мели.

— Сверхприбыли, повышение цен на рынке, — проговорил я. — А что происходит, когда в экономике, как сейчас, наступает спад?

— Если компания гибнет, а ее фонды уже разворованы, рабочим приходится получать деньги в любых страховых компаниях, у которых они есть. Кроме того, имеется федеральный фонд — КГПО. Корпорация гарантии пенсионного обеспечения. Но у нее, как и у Корпорации страховых банков и вкладов и федеральной корпорации сбережений и ссуд, чрезвычайно мало средств. Если многие компании с разграбленным имуществом начнут ликвидироваться, возникнет кризис и забавно тогда будут выглядеть эти самые сбережения и ссуды. Но даже если Корпорация гарантии пенсионного обеспечения продолжит функционировать, рабочему потребуются годы, чтобы получить деньги по своей претензии. Самый серьезный удар будет нанесен старым и больным, тем, кто оставался преданным компании, кто посвятил ей всю свою жизнь. Люди обращаются в систему социального обеспечения, ждут. И умирают.

Все его лицо покраснело, руки сжались в большие, покрытые пятнами кулаки.

— Значит, врачебный фонд в опасности? — спросил я.

— Пока нет. Как говорил вам мистер Сестер, Джонс предвидел наступление «черного понедельника» и получил огромную прибыль. Правление директоров больницы просто обожает его.

— Увеличивает сумму в своей копилке, чтобы потом ее же и разграбить?

— Нет, он грабит прямо сейчас. Опуская туда доллары, он одновременно вынимает их.

— Как он ухитряется проделывать все это и не попадаться?

— Только он один совершает все сделки — он один видит всю картину целиком. Использует фонд в личных целях. Держит в нем акции, смешивает счета фонда со своими, ежечасно переводит деньги туда и обратно. Играет ими. Продает и покупает, действуя под десятками вымышленных имен, сменяемых ежедневно. Сотни сделок каждый день.

— И получает крупные комиссионные?

— Очень крупные. Кроме того, благодаря всему этому почти невозможно уследить за ним.

— Но вы-то смогли.

Хененгард кивнул, лицо его вспыхнуло — азарт охотника.

— Мне потребовалось четыре с половиной года, но я наконец добрался до его банков данных, и пока что он не знает об этом. У него нет оснований подозревать, что за ним следят, — обычно правительство не обращает внимания на убыточные пенсионные фонды. Если бы Джонс не совершил несколько ошибок в отношении некоторых погубленных им корпораций, он был бы хозяином на попечительских небесах.

— Какие ошибки?

— Неважно, — вдруг рявкнул Хененгард.

Я пристально посмотрел на него.

Он заставил себя улыбнуться и протянул вперед руку.

— Главное в том, что его броня наконец дала трещину и я с трудом, но открываю ее — подбираюсь восхитительно близко, чтобы разнести ее вдребезги. Сейчас наступил решающий момент, доктор. Поэтому, когда за мной начинают следить, я становлюсь таким раздражительным. Понимаете? Ну, теперь вы удовлетворены?

— Не сказал бы.

Он насторожился:

— Что вам непонятно?

— Для начала — пара убийств. Почему погибли Лоренс Эшмор и Дон Херберт?

— Эшмор, — проговорил он, покачав головой. — Эшмор был странным типом. Врач, который действительно разбирался в экономике и умел с пользой применять свои знания. Он разбогател и, как большинство богатых людей, начал верить, что сообразительнее других. Такой сообразительный, что может избежать выплаты полагающихся налогов. Некоторое время это ему удавалось, но Служба внутренних доходов США в конце концов поймала его. Он мог надолго сесть в тюрьму. А я помог ему.

— Ах ты, маленький мошенник, — сказал я. — Он был вашим лазутчиком, и добывал данные о Джонсе, так? Чтобы вклиниться в стан врага, лучшего и искать не надо — доктор медицины, не принимающий больных. А его диплом был настоящим?

— На все сто процентов.

— Вы купили ему эту должность за миллионную субсидию, плюс дотация больницы. Практически больнице заплатили, чтобы она приняла его на работу.

Хененгард удовлетворенно улыбнулся:

— Жадность. Срабатывает безотказно.

— Вы работаете в Службе внутренних доходов? — спросил я.

Продолжая улыбаться, Хененгард покачал головой:

— Очень редко одно щупальце перекрещивается с другим.

— Как же вы поступили? Просто сделали заказ в Службу внутренних доходов? Пришлите мне врача, у которого возникли неприятности с уплатой налогов и который умеет работать на компьютере, — и они выполнили ваш заказ?

— Все не так просто. Потребовалось много времени, чтобы найти такого человека, как Эшмор. И эта находка явилась одним из основных факторов, который помог убедить… мое начальство субсидировать мой проект.

— Ваше начальство, — продолжал я расспросы, — институт химических исследований Ферриса Диксона — ИХИ. Или второе «И» означает что-то другое?

— «Истощай все возможные ресурсы» — таково было представление Эшмора о шутке, для него все было игрой. Единственное, чего он хотел, это соответствовать Загородному клубу игроков в кегли — этот клуб был его любимым. Он гордился тем, что хорошо образован. Но я убедил его быть более осторожным.

— Кто такой профессор Уолтер Уильям Зимберг? Ваш начальник? Или еще один лазутчик?

— Такого человека нет, — ответил он, — буквально.

— Его не существует?

— Нет, в смысле реального понятия.

— Человек-Мюнхгаузен, — пробормотал Майло.

Хененгард сверкнул на него глазами.

Я возразил:

— Но у него есть кабинет в университете в Мэриленде. Я разговаривал с его секретарем.

Хененгард поднес чашку ко рту и долго не отрывался от нее.

— Почему для Эшмора было так важно работать в больнице? — спросил я.

— Потому что именно там находится логово Джонса. Я хотел, чтобы Эшмор имел прямой доступ к материалам Джонса, заложенным в компьютер.

— Джонс использует больницу как бизнес-центр? Он говорил мне, что у него нет кабинета в здании клиники.

— Формально это так. Вы не найдете его имени на дверях кабинетов. Но его аппарат запрятан внутри пространства, которое он отнял у медиков.

— Внизу, в полуподвальном этаже?

— Скажем так: глубоко запрятан. Где-то, где трудно найти. Как начальник охраны, я это отлично устроил.

— А самому устроиться на этом месте, наверное, было чрезвычайно трудно?

Хененгард оставил мои слова без ответа.

— Вы все еще не ответили мне, — продолжал я, — почему погиб Эшмор?

— Я не знаю. Пока еще не знаю.

— Что он такого сделал? Стал действовать за вашей спиной в своих интересах? Использовал то, что он узнал, работая на вас, чтобы вымогать деньги у Чака Джонса?

Хененгард облизнул губы:

— Возможно. Сведения, которые он собрал, все еще расшифровываются.

— Кем?

— Людьми.

— А как насчет Дон Херберт? Она участвовала в этом вместе с Эшмором?

— Я не знаю, в чем заключалась ее игра, — покачал он головой. — Не знаю, была ли она у нее вообще.

Его огорчение казалось непритворным.

— Тогда почему вы охотились за ее компьютерными дисками? — продолжал я.

— Потому что Эшмор интересовался ими. Когда мы начали расшифровывать его файлы, всплыло и ее имя.

— В каком контексте?

— Он сделал кодированное примечание: «серьезно обратить на нее внимание». Обозначил ее как «негативное число» — это его термин, означающий что-либо подозрительное. Но к тому времени она уже была мертва.

— Что еще он говорил о ней?

— Это пока все, что мы расшифровали. Он ко всему применил сложные коды. На дешифровку требуется время.

— Он ведь был вашим мальчиком, — прищурился я. — Разве он не оставил вам ключи?

— Лишь некоторые.

Гнев сузил его круглые глаза.

— Поэтому вы украли диски?

— Не украл, а присвоил. Они были моими. Она составила их, работая у Эшмора, а Эшмор работал на меня, поэтому по закону они являются моей собственностью.

Последние слова он буквально выпалил. Чувство собственности ребенка, получившего новую игрушку.

— Для вас все дело заключается не только в работе, верно? — спросил я.

Он окинул взглядом комнату, затем обернулся ко мне:

— Именно в работе. Так случилось, что я просто люблю свою работу.

— Значит, вы не имеете понятия, почему убили Херберт?

Он пожал плечами:

— Полиция говорит, что это было убийство на почве секса.

— И вы думаете, что это так?

— Я не полицейский.

— Нет? — сказал я. — Готов поспорить, что вы были полицейским до того, как вернулись к учебе. До того, как научились говорить, словно профессор из бизнес-колледжа.

Он еще раз окинул комнату взглядом, быстрым и острым, как выкидной нож.

— Что это, бесплатный психоанализ?

— Ваша специальность — деловое администрирование, — продолжал я, — или, может быть, экономика.

— Я скромный государственный служащий, доктор. Ваши налоги оплачивают мою зарплату.

— Скромный государственный служащий с фальшивыми именами и с субсидией более миллиона долларов на несуществующую научную работу, — усмехнулся я. — Вы Зимберг, не так ли? Но это, возможно, тоже не ваше настоящее имя. Что означает инициал «Б» на записке Стефани, оставленной в ее блокноте?

Хененгард уставился на меня, поднялся с кресла, прошелся по комнате. Прикоснулся к раме картины.

Волосы у него на макушке уже начали редеть.

— Четыре с половиной года, — продолжал я, — вы отказывались от многого, чтобы поймать Чака Джонса.

Хененгард не ответил, но его шея напряглась.

— Какое участие во всем этом принимает Стефани? — спросил я. — Кроме искренней любви.

Он повернулся и взглянул на меня, его лицо вновь вспыхнуло. На сей раз не от гнева — от смущения. Подросток, застигнутый обнимающимся с подружкой.

— Почему бы вам не спросить у нее самой? — мягко проговорил он.

Она сидела в темном «бьюике-регаль», стоящем у моей подъездной дороги сразу же за живой изгородью, укрытая от взглядов с террасы. Внутри машины бегал точечный луч, похожий на попавшегося светлячка.

Фонарик с тонким лучом. Стефани сидела на переднем сиденье справа от руля и читала. Стекло с ее стороны было опущено. На шее женщины блестело золотое колье, в котором отражался свет звезд; от нее пахло духами.

— Добрый вечер, — сказал я.

Она подняла голову, закрыла книгу, распахнула дверцу машины, фонарик погас, его сменил верхний свет в салоне, ярко осветив Стефани, как будто она была солисткой на сцене. Платье короче, чем обычно. Я подумал: серьезное свидание. Ее пейджер лежал на приборной доске.

Стефани подвинулась на водительское сиденье. Я сел на ее место. Винил был еще теплым.

Когда в машине снова стало темно, Стефани проговорила:

— Прости, что не рассказала тебе, но ему необходима секретность.

— Как ты зовешь его — Прес или Вэлли?

Она закусила губу:

— Билл.

— Это от Уолтера Уильяма?

Она нахмурилась:

— Такое у него уменьшительное имя. Друзья так его называют.

— Он мне этого не говорил. Думаю, что не отношусь к разряду его друзей.

Она взглянула на ветровое стекло и взялась за руль.

— Послушай, я знаю, что немного запутала тебя, но это очень личное. Что я делаю в своей частной жизни, на самом деле не касается тебя, правда?

— Немного запутала? Мистер Привидение — твой любовник. Что еще ты мне не рассказала?

— Я рассказала все — все, что имеет отношение к делу.

— Так ли? Он говорит, что может помочь Кэсси. Тогда почему ты не заставила его взяться за дело раньше?

Стефани положила руки на руль.

— О черт. — Спустя некоторое, время она произнесла: — Все очень сложно.

— Уверен, что так.

— Послушай, — почти прокричала она. — Я сказала тебе, что он похож на привидение потому, что это тот имидж, который он хочет создать, понятно? Важно, чтобы он выглядел как «плохой парень» — это помогает ему делать свою работу. А то, что он делает, действительно важно, Алекс. Так же важно, как медицина. Он давно работает над этим.

— Четыре с половиной года, — подтвердил я. — Уже наслышан по поводу благородного поиска. Назначение тебя на пост главы отделения тоже составляет часть вашего плана?

Стефани повернулась и посмотрела мне в лицо.

— Нет нужды отвечать. Я заслужила это повышение. Рита просто динозавр, Господи, прости. Она уже многие годы держится только за счет своей репутации. Вот тебе одна история: пару месяцев назад мы делали обход в пятом восточном отделении. Кто-то на посту медсестер съел гамбургер из «Макдональдса» и оставил коробку на столе — знаешь, одну из тех коробок из стиропласта, в которых гамбургеры отпускают на вынос. С выдавленными арками. Рита поднимает коробку и спрашивает, что это такое. Все подумали, она шутит. Но потом поняли — нет. «Макдональдс», Алекс. Вот насколько она далека от реального мира. Как может она работать с такой смесью пациентов, как у нас?

— Какое это имеет отношение к Кэсси?

Стефани прижала книгу к груди, как щит. Привыкнув к темноте, я смог прочесть название: «Чрезвычайные случаи в педиатрии».

— Легкое чтиво, — сострил я. — Или подготовка к карьере?

— Да провались ты! — Она схватилась за дверную ручку. Но отпустила. Откинулась на сиденье. — Безусловно, если бы я стала заведующей отделением, это помогло бы ему — чем больше его друзей будет окружать Джонса и компанию, тем будет больше шансов собрать полную информацию, чтобы прижать мошенников. Чем же это плохо? Если он не доберется до них, то вскоре больница вообще перестанет существовать.

— Друзей? — переспросил я. — А ты уверена, что он знает, что это такое? Лоренс Эшмор тоже работал на него, но твой Билл не очень-то дружески отзывается о нем.

— Эшмор был дрянью — противный маленький ублюдок.

— Я думал, ты не была с ним близко знакома.

— Не была — мне и не нужно было. Я тебе рассказывала, как он поступил со мной, с каким пренебрежением он отказал мне, когда понадобилась его помощь.

— Прежде всего, чья была идея проверить карту Чэда? Твоя или Билла? И что это — попытка вылить дополнительное ведро грязи на Джонсов?

— Какая разница?

— Не мешало бы выяснить, чем мы здесь занимаемся — медициной или политикой?

— Какая разница, Алекс? Какая, к черту, разница! Важен результат. Да, он мой друг. Да, он мне очень помог, поэтому если я хочу помочь ему, это нормально. Что в этом плохого? Наши цели не противоречат друг другу!

— Тогда почему не помочь Кэсси? — Я сам тоже начал кричать. — Я уверен, вы с ним говорили о ней. Зачем обрекать ее еще хотя бы на секунду страданий, если мистер Помогающий может прекратить их в один момент?

Стефани вся сжалась. Ее спина упиралась в дверцу машины.

— Какого черта ты хочешь от меня? Совершенства? Сожалею, я не могу выполнить твой заказ. Я пыталась — но это кратчайший путь к страданию. Поэтому не приставай ко мне, хорошо? Хорошо?

Она заплакала. Я проговорил:

— Забудь об этом. Давай лучше сосредоточимся на Кэсси.

— Именно это я и делаю, — тихо ответила Стефани. — Поверь мне, Алекс, я всегда сосредоточена на ней — с самого начала. Мы не могли ничего сделать потому, что не знали. Нам нужна была уверенность. Именно по этой причине я пригласила тебя. Билл не хотел, чтобы я это делала, но я настояла. Я проявила твердость — на самом деле.

Я промолчал.

— Мне нужна была твоя помощь, чтобы узнать все наверняка, — продолжала Стефани. — Увериться, что Синди на самом деле вытворяет такое со своей дочерью. Тогда бы Билл имел возможность помочь. И мы смогли бы напрямую обвинить их.

— Тогда бы? — повторил я. — Или ты просто ждала, когда Билл подаст сигнал? Ждала, когда его план свершится и он будет готов заграбастать всю семью?

— Нет! Он… Просто мы хотели сделать это так, чтобы… добиться настоящего результата. Просто вскочить и обвинить их было бы не…

— Неверно с точки зрения стратегии?

— Неэффективно. Или неэтично — в любом случае, неправильно. Что, если Синди оказалась бы невиновной?

— Что-то органическое? Или что-то с обменом веществ?

— А почему бы и нет! Я ведь врач, черт возьми, а не Бог. Откуда мне знать? То, что Чак — комок слизи, не значит, что и Синди такая же! Я не была уверена, будь все проклято. Добраться до истины — это твоя работа, поэтому я и пригласила тебя.

— Спасибо за приглашение.

— Алекс, — грустно проговорила Стефани, — почему ты делаешь мне так больно? Ты же знаешь, какой я врач.

Она шмыгнула носом и потерла глаза.

— С самого начала, с того самого часа, как ты пригласила меня, у меня было чувство, что я бегаю по лабиринту, — заметил я.

— У меня тоже. Ты думаешь, легко участвовать в совещаниях с этими мерзкими типами и притворяться, что ты их послушная марионетка? Пламб уверен, что рука дана ему, чтобы покоиться на моем колене. — Она скорчила гримасу и ниже натянула свое платье. — Ты думаешь, легко проходить в вестибюле с группой врачей мимо Билла и слушать, что они говорят о нем? Я понимаю, он не соответствует твоему представлению о приличном парне, но ты не знаешь его по-настоящему. Он очень хороший. Он помог мне. — Она посмотрела в боковое стекло. — У меня была проблема… Тебе не важно знать подробности. Черт возьми, а почему нет? У меня была проблема с пьянством, понимаешь?

— Понимаю.

Она быстро повернулась ко мне:

— Тебя это не удивляет? Разве по мне было заметно? Я вела себя патологически?

— Нет. Но это случается и с приличными людьми.

— По моему поведению это никогда не было видно?

— Ты ведь не выживший из ума пьяница.

— Нет. — Стефани рассмеялась. — Скорее, коматозный, как и моя мама, — вот она, старая добрая генетика. — Стефани вновь рассмеялась и сжала руль. — Вот папа, — продолжала она, — он был буйным пьяницей. А брат, Том, благовоспитанным. Остроумный, обаятельный — совсем как Ноэль Коуард[59]. Всем очень нравилось, когда он хватал через край. Он был промышленным дизайнером, намного способней меня. Артистичный, творческий. Он умер два года назад от цирроза. Ему было тридцать восемь.

Она пожала плечами.

— Я стала алкоголиком несколько позже — всегда находилась в оппозиции семье. Но во время учебы в интернатуре в конце концов решила присоединиться к семейной традиции. Пьянки в выходные дни. Я хорошо умела это делать, Алекс. Знала, как во время обходов привести себя в порядок — такая умненькая и собранная. Но затем начала оступаться. Я стала путать время. Когда ты тайный алкоголик, время всегда очень мудреная штука… Несколько лет назад меня арестовали за вождение машины в нетрезвом виде. Стала причиной дорожного происшествия. Хорошенькая картина, а? Представь себе, если бы я кого-нибудь убила, Алекс. Убила бы ребенка. Педиатр превращает начинающего ходить малыша в дорожную пиццу — какой заголовок для газеты! — Она опять заплакала. Принялась вытирать глаза с таким остервенением, что казалось, будто бьет себя по лицу. — О черт, хватит жаловаться на свою судьбу — мои приятели из «Анонимных алкоголиков» все время критиковали меня за это. Я посещала группу в течение года. Потом бросила. Не было свободного времени, и у меня все шло как надо, ведь так? Затем, в прошлом году, после сильного стресса — некоторые дела личного характера не получились, я вновь начала пить. Знаешь, такие крошечные бутылочки, которые дают в самолетах? Во время одного полета, возвращаясь со встречи Американской медицинской ассоциации, я купила несколько. Всего глоток перед сном. Дальше — больше… а потом я начала носить эти «мерзавчики» на работу. Для приятного завершения дня. Но я была хладнокровной, всегда помнила, что нужно спрятать пустые бутылочки в сумку, не оставлять следов. Видишь, я способная притворщица. Ведь ты до сего времени не знал за мной этого, правда? Я обманула и тебя, да? О черт! — Она стукнула по рулю, положила на него голову.

— Все в порядке, — успокоил я. — Забудь об этом.

— Конечно, в порядке. Все о'кей, все великолепно, все изумительно, все чудесно… Однажды вечером — особенно поганым вечером — было жуткое количество больных, я прикончила целую кучу маленьких бутылочек и находилась в невменяемом состоянии, сидела за своим письменным столом. Билл делал обход и нашел меня в три часа утра. Меня вырвало на все медицинские карты, которые лежали на столе. Когда я увидела, что он стоит надо мной, я думала, что умру. Но он поднял меня, привел в порядок, отвез домой и позаботился обо мне, Алекс. Никто никогда не делал этого для меня. Я всегда заботилась о матери, потому что она всегда была… — Стефани поводила головой по рулю. — Это из-за него я стараюсь привести себя в порядок. Ты заметил, сколько веса я сбросила? А волосы?

— Ты выглядишь великолепно.

— Я научилась одеваться, Алекс. Потому что это наконец стало иметь значение. Билл купил мне кофеварку. Он понимал меня, потому что его семья тоже… Его отец был настоящим, мерзким пьяницей. По выходным он напивался. Проработал на одном заводе двадцать пять лет. Потом этот завод перекупили и ликвидировали, отец потерял работу, и стало известно, что пенсионный фонд разворован. До нитки. Отец Билла не смог найти работу и допился до смерти. Истек кровью прямо в собственной постели. Билл в то время учился в средней школе. Он пришел домой с футбольной тренировки и обнаружил отца. Теперь видишь, почему он меня понимает? Почему ему необходимо делать то, что он делает?

— Конечно, — согласился я, раздумывая, насколько правдива эта история. Вспоминая составленный по описанию портрет человека, которого видели уходящим в темноту с Дон Херберт.

— Он поднял и свою мать, — продолжала Стефани. — Он умеет разрешать проблемы. Поэтому он стал полицейским, поэтому нашел время вернуться к учебе и изучить финансы. У него степень доктора философии, Алекс. Он потратил на учебу десять лет, потому что не прекращал работать. — Она подняла голову, ее профиль преобразился улыбкой. — Но даже не пробуй назвать его доктором.

— Кто такой Пресли Хененгард?

Она помедлила с ответом.

— Еще одна государственная тайна? — спросил я.

— Это… Ладно, я расскажу тебе — я хочу, чтобы ты доверял мне. Это не такой уж секрет. Пресли был одним из детских друзей Билла. Маленький мальчик, в восьмилетнем возрасте умерший от опухоли мозга. Билл воспользовался его именем, потому что это было безопасно — кроме метрики, никаких данных нет, они были одного возраста, все подходило идеально.

Казалось, она задыхалась от возбуждения, и я понял, что «Билл» и его мир давали ей что-то большее, чем просто помощь в тяжелую минуту.

— Прошу тебя, Алекс, — предложила Стефани, — давай забудем все это и продолжим нашу совместную работу. Я знаю о капсулах с инсулином — твой друг рассказал Биллу. Видишь, он доверяет ему. Давай вместе подумаем и поймаем ее. Билл поможет нам.

— Как?

— Я не знаю, но он это сделает. Вот увидишь.

Она прицепила пейджер к поясу, и мы направились в дом. Майло все еще сидел на диване. Хененгард-Зимберг-Билл стоял на другом конце комнаты в углу и листал журнал.

— Привет, ребята, — неестественно весело прощебетала Стефани.

Хененгард закрыл журнал, взял ее под локоть и усадил в кресло. Придвинув другое кресло поближе к ней, тоже сел.

Она не сводила с него глаз. Он шевельнул рукой, как будто хотел прикоснуться к ней, но вместо этого расстегнул пиджак.

— Где сейчас диски Дон Херберт? — спросил я. — И не говорите мне, что они к делу не относятся, потому что могу поспорить — это не так. Херберт, возможно, поняла, а возможно, и нет, какую работу Эшмор выполнял для вас, но я уверен, у нее были подозрения по поводу детей Джонсов. Кстати сказать, вы нашли историю болезни Чэда?

— Пока нет.

— А как насчет дисков?

— Я только что отправил их на расшифровку.

— Понимают ли люди, которые расшифровывают ее диски, что именно они смотрят? Я говорю о таблице случайных чисел?

Он кивнул головой:

— Возможно, это подстановочный код — разобраться с ним не составит большого труда.

— Вы еще не расшифровали все числа Эшмора. Почему вы думаете, что с кодом Херберт дела пойдут быстрее?

Хененгард посмотрел на Стефани, у него вновь мелькнула полуулыбка:

— Мне нравится этот парень.

Ее ответная улыбка была нервной.

— Человек ставит правильный вопрос, — подал голос Майло.

— Эшмор — это особый случай, — ответил Хененгард. — Настоящий мастер загадок, высокий коэффициент умственного развития.

— С Херберт не так?

— Если судить по тому, что я слышал о ней, нет.

— Что именно вы слышали?

— Только то, что известно вам, — ответил Хененгард. — Достаточно сообразительная в математике, но в основном — клептоманка, опустившаяся дальше некуда… наркомания и проигранная жизнь.

С каждым новым определением Стефани вздрагивала. Он заметил это, повернулся к ней и быстро коснулся ее руки.

— Если на диске проявится что-то, что касается вас, будьте спокойны, я дам вам знать.

— Нам нужно знать сейчас. Информация Херберт могла бы дать нам какое-то направление. — Я повернулся к Майло: — Ты рассказал ему о нашем приятеле, бармене?

Майло кивнул.

— Все?

— Не трудитесь быть деликатным, — отозвался Хененгард. — Я видел шедевр, созданный вашим наркоманом-барменом, и могу заявить: нет, это не я. Я не режу женщин.

— О чем вы говорите? — спросила Стефани.

— О глупости, — объяснил ей Хененгард. — У них есть описание подозреваемого в убийстве — кого-то, кто, возможно, убил, а может быть, и не убил эту самую Херберт, и они думали, что этот портрет имеет сходство с вашим покорным слугой.

Она прикрыла рот рукой.

Он рассмеялся:

— Даже близкого ничего нет, Стеф. Последний раз я был таким тощим в средней школе. — И, обращаясь ко мне: — Можем мы теперь приступить к работе?

— Я ее и не прекращал, — произнес я. — Есть ли у вас какая-либо информация о Вики Боттомли?

Хененгард махнул рукой Майло:

— Расскажи ему.

— Мы проследили звонки из ее квартиры Джонсам на дом и в кабинет Чипа.

— Мы? — переспросил Хененгард.

— Ну, он, — ответил Майло, кивая на Хененгарда. — По федеральному ордеру. На следующей неделе у него вырастет пара крыльев.

— Обнаружили что-нибудь? — поинтересовался я.

Майло покачал головой:

— Никаких звонков. Никто из соседей Боттомли ни Синди, ни Чипа поблизости не видел. Так что, если связь и есть, она хорошо скрыта. Интуиция подсказывает мне, что Боттомли не имеет к этому никакого отношения. Во всяком случае, главный отравитель точно не она. Как только карты откроются, мы увидим, причастна ли вообще медсестра к этому делу.

— Итак, что мы будем делать теперь?

Майло посмотрел на Хененгарда. Тот в свою очередь взглянул на меня и указал рукой на диван.

— Сидел целый день, — отмахнулся я.

Он нахмурился, потрогал галстук и перевел взгляд на остальных.

— Если еще будут эти федеральные намеки, я убираюсь отсюда, — предупредил Майло.

— Хорошо, — согласился Хененгард. — Прежде всего я хочу повторить мое требование о соблюдении строжайшей секретности — полное ваше сотрудничество. Никаких импровизаций, я говорю серьезно.

— Все это в обмен на что? — спросил я.

— Возможно, на техническую помощь, достаточную, чтобы схватить Синди с поличным. У меня имеются федеральные ордера на Чака Джонса, и в двухминутной беседе по телефону я смогу включить в них и его самого, и все его имущество. Мы сейчас ведем разговор об аудио– и видеослежении за домом и кабинетом Чипа в колледже. Я могу сделать так, что некая маленькая штучка будет подсматривать за ними из-за булавки. Дайте мне два часа побыть одному в их доме, и я смогу установить следящие «игрушки», в существование которых вы даже не поверите. У меня есть камера, которая может быть установлена в их телевизоре так, что, когда они смотрят его, она смотрит за ними. Я могу обшарить весь дом в поисках инсулина или еще какой-нибудь дряни, которую вы хотите найти, и они никогда не узнают об этом. Все, что от вас требуется, это держать рты на замке.

— В первую очередь нужно установить оборудование в комнате Кэсси, — сказал я, — и в ванной комнате, которая соединяет ее со спальней родителей.

— В ванной комнате кафельные стены?

— Да, кафельные, и одно окно.

— Никаких проблем. Если у меня не окажется каких-либо «игрушек», я могу получить их в двадцать четыре часа.

— Твои доллары налогов заняты работой, — проговорил Майло.

Хененгард нахмурился:

— Да, иногда они действительно работают.

Я подумал, понимает ли он вообще, что такое шутка. Стефани это было безразлично; выражение ее лица говорило, что он в ее глазах не только ходит по водам, но даже танцует на них.

— На завтрашний вечер у меня намечена встреча у них дома, — вспомнил я. — Я попытаюсь перенести ее в больницу. Можете ли вы подготовить свое оборудование к этому времени?

— Вероятно, да. Если нет, то немного попозже — на день или два. Но можете ли вы заверить меня, что дом будет совершенно пуст? Я уже готов обрушиться на папочку и не могу позволить никакого срыва.

— Почему бы тебе не вызвать Чипа и Синди на беседу? — предложил я Стефани. — Скажи им, что в лабораторных анализах обнаружены отклонения от нормы и тебе нужно обследовать Кэсси, а затем поговорить с ними. А когда они приедут, непременно продержи их подольше.

— Прекрасно, — согласилась Стефани. — Я заставлю их подождать — скажу, что лаборатория что-то затеряла.

— Камера, начали, — скомандовал Хененгард.

— Как вы сможете включить Чипа в ордера? — спросил я. — Разве он замешан в финансовых махинациях отца?

Хененгард не ответил.

— Я считал, что вы с нами откровенны, — заявил я.

— Он тоже порядочная дрянь, — с раздражением проговорил Хененгард.

— Вы имеете в виду те пятьдесят акций, которыми он владеет? На самом деле это одна из сделок Чака?

Он покачал головой:

— Сделка с земельными участками — это дерьмо. Чак слишком умен для этого. Младший — вечный неудачник, не может удержать ни единого доллара. Уже промотал немало папочкиных денег.

— На что он их тратит, кроме земли? — поинтересовался я. — Его образ жизни довольно обычный.

— О да, на поверхности так. Но это всего-навсего составляет часть имиджа. Мистер Всего-Добившийся-Сам. Чепуха. Этот малюсенький младший колледж, в котором он преподает, платит ему двадцать четыре тысячи в год. Как вы думаете, можно на эти деньги купить такой дом, уже не говоря о целом участке? К тому же он им не владеет.

— А кто же?

— Банк, который финансирует сделку.

— Его лишили права выкупа?

— Могут лишить в любую минуту. — Широкая улыбка. — Год назад папа купил землю по дешевке. Отдал сыну из расчета, что тот разбогатеет самостоятельно. Он даже сообщил ему, когда наступил этот подходящий момент. Но Чип не прислушался к советам отца. — Улыбка расплылась в оскал выигравшего в лотерею. — И это не в первый раз. Когда младший учился в Йеле, он попытался организовать свое собственное дело. Папа финансировал его, дал сто тысяч или около того. Все равно что спустил в канализацию — мало того, что сам план был идиотским, младший потерял всякий интерес к делу. Это его стиль. У него проблема с окончанием начатого дела. Несколькими годами позднее, во время учебы в аспирантуре, он решил, что будет издателем — начнет издавать журнал по социологии для непрофессиональной публики. Еще четверть миллиона папиных долларов. Были и другие попытки — все в том же духе. По моим подсчетам, на ветер вышвырнуто около миллиона, не считая эту землю. Конечно, по папиным стандартам это немного, но вы понимаете, что даже недалекий человек смог бы сделать что-то конструктивное с авансом таких размеров, так ведь? Но не Джонс-третий! Он слишком творческая натура.

— А что произошло с этой землей? — поинтересовался я.

— Ничего, но сейчас на рынке период спада, и цены на владения резко снизились. Вместо того чтобы продать землю и тем самым уменьшить потери, младший решил заняться строительным бизнесом. Папочка знал, что это глупо, и отказался финансировать сына, тогда тот пошел в банк и взял заем, используя в качестве обеспечения имя отца. Младший, как обычно, потерял интерес, субподрядчики поняли, что им попалась хорошая добыча, и взялись за дело. Все, что там построено, никуда не годно.

— Шесть фаз, — проговорил я, вспомнив стенд перед въездом. — Выполнено не так уж много.

— Может быть, половина первой фазы. План был рассчитан на целый город. Свой собственный Левиттаун[60] для Джонса-младшего. — Хененгард рассмеялся. — Вам бы следовало видеть предложение, которое он составил и прислал папочке. Как курсовая работа — иллюзия величия. Разумеется, банк, прежде чем приняться за дело, обратится к отцу. И папа, возможно, просто поделится, потому что он любит сына, рассказывает всем, кто готов слушать, какой умный у него мальчик, — это еще одна шутка. Младший менял свою специализацию в колледже бессчетное количество раз. Но получил диплом доктора философии. Старая история. Скука.

— Но он остался верен одному — преподаванию, — заметил я. — И, кажется, в этом преуспевает — он получал поощрения.

Хененгард покачал головой и даже позволил себе высунуть язык из своего маленького ротика.

— Ага. Формальные организации. Техника менеджмента Новой Эры. Мы говорим о марксистской теории и рок-н-ролле. Он эстрадный артист. У меня есть записи его лекций: что он в основном делает, так это угождает студентам. Изобилие антикапиталистической риторики, зло корпоративной коррупции. Не нужно быть Фрейдом, чтобы понять, что к чему. Ему нравится тыкать это в лицо старику — даже жена является частью его программы, разве не так?

— Каким образом?

— Ну же, доктор. Майло рассказал мне, что вы узнали о ее военной карьере. Эта женщина — потаскушка. Неудачница из низов. Все это в добавление к тому, что она делает с ребенком. Она и близко не могла стоять к той партии, которую старик хотел бы для сына.

Хененгард усмехнулся. Опять стал пунцовым и страшно вспотел. Почти взлетел со своего кресла от ярости и удовлетворения. Его ненависть была ощутима, ядовита. Стефани почувствовала это, в ее глазах было заметно глубокое волнение.

— А как насчет матери Чипа? — поинтересовался я. — Как она умерла?

Он пожал плечами:

— Самоубийство. Снотворные таблетки. Вся семья ненормальная. Хотя не могу сказать, что осуждаю ее. Не могу представить, чтобы жизнь с Чаком была полна святости. Известно, что он любил порезвиться, ему нравится, чтобы была целая компания из трех или четырех молодых грудастых блондинок с умственными способностями, близкими к нулю.

— Вам бы хотелось прибрать всю семейку, так ведь?

— Я не выношу их, — быстро проговорил Хененгард. Он встал, сделал несколько шагов, повернулся к нам спиной и потянулся. — Итак, — продолжал он, — давайте ориентироваться на завтра. Вы вытаскиваете их из дома, мы влезаем в него и разыгрываем Капитана Видео.

— Великолепно, Билл, — сказала Стефани.

Ее пейджер запищал. Она сняла аппарат с пояса и посмотрела на цифры.

— Где у тебя телефон, Алекс?

Я провел ее в кухню и крутился рядом, пока она набирала номер.

— Это доктор Ивз. Я только что получила… Что?.. Когда?.. Хорошо, дайте мне дежурного детского врача… Джим? Это Стефани. Что случилось?.. Да-да. Это уже не в первый раз. Все написано в истории болезни… Абсолютно, продолжай внутривенное вливание. Похоже, что ты все делаешь правильно, но подготовь мне полный токсикологический анализ. Обязательно проверь гипогликемические изменения. Еще проверь, нет ли на теле следов уколов, но так, чтобы никто об этом не знал, хорошо? Очень важно, Джим. Пожалуйста… Спасибо. И держи ее в абсолютной изоляции. Никто не должен входить в ее комнату… Особенно они… Что?.. Снаружи в холле. Оставь портьеры открытыми так, чтобы они могли видеть ее, но никто не должен входить вовнутрь… Мне все равно… Я знаю. Пусть, я буду отвечать, Джим… Что?.. Нет. Держи ее в блоке интенсивной терапии. Даже если ей станет лучше… Мне все равно, Джим. Найди где-нибудь кровать. Этот случай решающий… Что?.. Скоро. Насколько это возможно — наверное, через час. Только… Что?.. Да, конечно… Хорошо, спасибо. Я так тебе обязана.

Она повесила трубку. Белое лицо, вздымающаяся грудь.

— Опять, — проговорил я.

Она посмотрела мимо меня. Схватилась за голову.

— Опять, — сказала она. — На сей раз девочка без сознания.