Я повесил трубку и отправился в кулинарию в западной части Лос-Анджелеса, захватив с собой почту — утреннюю газету и счета за месяц. В кафетерии почти не было свободных мест — старики склонились над своими тарелками супа, молодые родители с маленькими детьми зашли перекусить, в глубине зала два полицейских в форме зубоскалили о чем-то с владельцем кулинарии, их переносные рации лежали на столе рядом с торой сандвичей.
Я уселся недалеко от входа — за угловой столик слева от прилавка — и заказал копченую индейку с луком, салат из шинкованной капусты и содовую.
Вкусно и приятно, но мысли о больничных делах мешали моему пищеварению.
В девять вечера я решил снова отправиться в больницу с незапланированным визитом. Чтобы посмотреть, как миссис Чарльз Лайман Джонс-третий прореагирует на это.
Темная ночь. Тени на бульваре Сансет движутся, будто в замедленной съемке, а сам бульвар по мере приближения к богатой части города становится все более и более призрачным. Несколько миль пустых глазниц, сонных теней и жутковатых мотелей, и вас наконец встречает эмблема Западной педиатрической больницы — фигурка младенца — и ярко освещенная стрела отделения неотложной помощи.
Стоянка автомашин была практически пуста. Небольшие желтые лампочки, забранные проволочной сеткой, свисали с бетонного потолка, освещая каждое второе парковочное место. Все остальное пространство оставалось в тени, так что стоянка напоминала шкуру зебры — светлые и темные полосы. Я направился к лестнице, но мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я оглянулся — никого нет.
Вестибюль был тоже пуст, мраморные полы ничего не отражали. Единственная женщина сидела за окошком справочного бюро, методично штампуя какие-то бланки. Работник, имеющий дело с бланками, получал сдельную зарплату. Громко тикали часы. В воздухе все еще держался запах лейкопластыря и пота — напоминание о прошедших волнениях.
Я забыл еще кое-что: ночью больницы имеют совсем другой вид. Сейчас клиника была такой же призрачной, как улицы, по которым я только что проезжал.
Я поднялся на лифте на пятый этаж и прошел по отделению никем не замеченный. Двери большинства палат были закрыты; некоторое разнообразие вносили прикрепленные на них надписи от руки: «Изолятор», «Инфекционная проверка. Вход воспрещен»… Некоторые двери были открыты, из них доносились звуки работающего телевизора и похожие на песню сверчка щелчки, отмеряющие количество внутривенных вливаний. Я прошел мимо спящих и притихших под лучами катодных ламп детей. Рядом сидели застывшие, будто отлитые из гипса, родители. Они ждали.
Тиковые двери «палат Чэппи» всосали меня — как в вакуум — в мертвую тишину. На сестринском посту не было ни души.
Я подошел к комнате 505W и чуть слышно постучал. Ответа не последовало. Я приоткрыл дверь и заглянул в комнату.
Боковые стенки кроватки Кэсси были подняты. Она спала, охраняемая этой сеткой из нержавеющей стали. Синди тоже спала, расположившись на диван-кровати так, что ее голова находилась поблизости от ножек Кэсси. Одна рука протянулась сквозь сетку и касалась простыни девочки.
Я тихонько закрыл дверь.
Голос за моей спиной произнес:
— Они спят.
Я повернулся.
Вики Боттомли свирепо сверкала на меня глазами, уперев руки в мясистые бедра.
— Вы что, опять работаете две смены подряд? — поинтересовался я.
Она закатила глаза и собралась уйти.
— Постойте. — Резкость моего голоса удивила нас обоих.
Женщина остановилась и медленно повернулась.
— Что?
— В чем дело, Вики?
— Ни в чем.
— Нет. Я думаю, что-то не так.
— Думайте, что хотите. — Она вновь собралась удалиться.
— Подождите.
Пустой коридор усилил мой голос. Или, может быть, я на самом деле был слишком зол.
— Меня ждет работа, — заявила она.
— Меня тоже, Вики. У нас, между прочим, один и тот же пациент.
Она указала на ящик с историями болезней:
— Прошу.
Я подошел к Вики. Достаточно близко, чтобы потеснить ее. Она попятилась назад. Я наступал.
— Не знаю, в чем причина подобного отношения ко мне, но считаю, что нам следует разобраться в этом.
— У меня нет никаких проблем в отношениях с кем-либо.
— Да? Значит, до сих пор я имел дело с обычным проявлением вашей любезности?
Вики заморгала своими красивыми голубыми глазами. И хотя они были сухи, быстро вытерла их.
— Послушайте, — продолжал я, отступая на шаг. — Я не хочу влезать в ваши личные проблемы. Но с самого начала вы относитесь ко мне крайне враждебно, и мне бы хотелось знать причину.
— Все в порядке, — ответила она. — Все будет в порядке, никаких проблем. Обещаю. О'кей?
Она протянула руку.
Я дотронулся до нее.
Она коснулась моей руки лишь кончиками пальцев. Быстрое пожатие. Затем Вики отвернулась и направилась прочь.
— Я собираюсь пойти вниз и выпить кофе. Желаете присоединиться?
Она остановилась, но не обернулась:
— Не могу. Я на дежурстве.
— Хотите, я принесу вам сюда?
На этот раз она резко повернулась в мою сторону:
— Что вам надо?
— Ничего, — ответил я. — Вы дежурите в две смены, и я подумал, вам было бы приятно выпить чашечку кофе.
— Мне и так хорошо.
— Я слышал, вы просто потрясающи.
— В каком смысле?
— Доктор Ивз очень высоко ценит вас. Как медсестру. И Синди тоже.
Она обхватила себя руками, как будто удерживаясь, чтобы не развалиться от негодования:
— Я выполняю свою работу.
— И считаете, что я могу помешать вам в этом?
Ее плечи поднялись. Казалось, она раздумывает над ответом. Но вслух проговорила лишь:
— Нет. Все будет в порядке. О'кей?
— Вики…
— Обещаю, — повторила она. — Хорошо? А теперь можно мне уйти?
— Разумеется, — ответил я. — Прошу прощения, если был слишком резок.
Она сжала губы, развернулась и направилась к столу медсестер.
Я пошел к лифтам, расположенным на восточной стороне пятого отделения. Один из лифтов застрял на шестом. Два других прибыли одновременно. Из центрального вышел Чип Джонс, в каждой руке он нес по чашке кофе. На нем были вылинявшие джинсы, белый свитер с высоким воротом и куртка из грубой хлопчатобумажной ткани под стать джинсам.
— Доктор Делавэр, — поприветствовал он.
— Профессор.
Чип засмеялся:
— Пожалуйста, не надо.
Он вышел из лифта и остановился в холле.
— Как там мои дамы?
— Спят.
— Слава Богу. Когда сегодня днем я разговаривал с Синди, она показалась мне совершенно измученной. Принес это снизу, — он поднял одну чашку, — чтобы подкрепить ее. Но сон — именно то, что сейчас ей больше всего нужно.
Он направился к тиковой двери. Я последовал за ним.
— Не отрываем ли мы вас от домашнего очага, доктор?
Я покачал головой:
— Я уже побывал там и вернулся.
— Не знал, что теперь психологи придерживаются такого расписания.
— Конечно, нет, если в нем нет необходимости.
Он улыбнулся:
— Что ж, если Синди уснула так рано, значит, Кэсси выздоравливает, и Синди может расслабиться. Итак, дела идут на поправку.
— Синди сказала мне, что никогда не покидает Кэсси.
— Никогда.
— Наверное, ей очень трудно.
— Невероятно трудно. Вначале я пытался помочь, немного разгрузить ее. Но, после того как мы несколько раз побывали здесь, после того как я увидел других матерей, я понял, что это нормально. Даже целесообразно. Это самозащита.
— От чего?
— От ошибок.
— Синди тоже говорила об этом, — подтвердил я. — Вам пришлось столкнуться здесь с ошибками медперсонала?
— Мне следует говорить как родителю или как сыну Чака Джонса?
— А разве есть разница?
Чуть заметная, напряженная улыбка.
— Еще какая. Как сын Чака Джонса, я нахожу, что эта больница просто педиатрический рай, я так и заявлю в следующем отчете, если меня попросят. А как родитель, я могу сказать, что мне случалось кое-что видеть — неизбежные человеческие ошибки. Вот вам пример, причем такой, который действительно привел меня в ужас. Пару месяцев назад весь пятый этаж только и говорил об этом случае. Там лежал маленький мальчик, которого лечили от какого-то вида рака — давали экспериментальное лекарство, а это означает, что, вероятнее всего, никакой надежды на выздоровление уже не было. Но дело не в этом. Кто-то неправильно прочел точку или запятую в десятичной дроби, и мальчику дали огромную дозу лекарства. Это вызвало повреждение мозга, кому и все остальное. Все родители, находившиеся на этом этаже, слышали, как вызвали реанимацию, и видели, как в комнату бросилась группа неотложной помощи. Слышали крики матери. Мы тоже видели все это. Я был в холле и сам слышал, как она кричала, умоляя о помощи. — Чип поморщился.
— Я встретил ее пару дней спустя, доктор Делавэр. Когда ребенку все еще делали искусственное дыхание. Женщина была похожа на жертву концлагеря. Забитая и всеми преданная. И все это из-за какой-то точки в десятичной дроби. Весьма возможно, что подобное происходит постоянно в более мелких масштабах — в таких, которые могут быть скрыты или даже вообще остаться незамеченными. Поэтому вы не можете осуждать родителей за то, что они постоянно настороже, ведь так?
— Нет, конечно, — согласился я. — Создается впечатление, что вы не очень-то доверяете этой больнице.
— Наоборот, как раз доверяю, — жарко возразил он. — Прежде чем мы остановили свой выбор на этой клинике, мы навели справки, а не приняли безоговорочно мнение отца. И теперь я знаю, что эта больница на самом деле лучшая детская клиника в городе. Но когда дело касается вашего собственного ребенка, то статистика не имеет значения, правда? И людские ошибки неизбежны.
Я открыл дверь в «палаты Чэппи» и придержал ее для Чипа, несшего чашки с кофе.
Через стеклянную дверь подсобной комнаты, расположенной за постом медсестер, виднелась коренастая фигура Вики. Женщина ставила что-то на верхнюю полку. Мы прошли мимо и направились к палате Кэсси.
Чип на секунду заглянул в комнату, а потом подтвердил:
— Все еще спят.
Посмотрев на чашки, предложил одну мне:
— Нет никакого смысла дожидаться, пока этот дрянной кофе совсем пропадет.
— О нет. Спасибо.
Он тихо засмеялся:
— Мнение опытного человека. Что, он всегда был таким дрянным?
— Всегда.
— Вы только посмотрите — немного продукции нефтяной компании «Эксон Вальдес».
Едва заметная радужная пленка покрывала черную поверхность жидкости. Сморщившись, Чип поднес чашку ко рту:
— Ух, неотъемлемая часть аспирантуры. Но я нуждаюсь в ней, чтобы голова работала.
— У вас был слишком длинный день?
— Наоборот, чересчур короткий. Кажется, что чем старше вы становитесь, тем короче делаются дни. Вы не замечали? Короткие и забитые работой. Потом еще это мотание туда-обратно между работой, домом и больницей. А наши чудесные магистрали — поистине высшее достижение человечества.
— Жить в Вэлли-Хиллз — это значит ездить по автостраде Вентура, — сказал я. — Хуже не бывает.
— Отвратительно. Когда мы искали себе пристанище, я умышленно подобрал дом, расположенный поблизости от работы, чтобы избежать поездок из пригорода. — Он пожал плечами. — Но так всегда происходит с самыми лучшими планами. Иногда я сижу в машине бампер к бамперу и воображаю, что нечто подобное будет твориться и в аду.
Он вновь рассмеялся и отхлебнул кофе.
— Я испробую это на себе через пару дней, когда нанесу вам домашний визит, — заявил я.
— Да, Синди говорила об этом. А, вот и наша мисс Найтингейл[15]. Привет, Вики. Опять ночь напролет не смыкаете глаз?
Я повернулся и увидел вышагивающую к нам медсестру, она приветливо улыбалась, чепчик весело покачивался из стороны в сторону.
— Добрый вечер, профессор Джонс. — Она втянула воздух, как будто готовилась поднять что-то тяжелое, и кивнула мне.
Чип вручил ей нетронутый кофе:
— Выпейте или вылейте.
— Благодарю вас, профессор Джонс.
Он кивнул головой в сторону палаты Кэсси:
— Давно дремлют наши спящие красавицы?
— Кэсси заснула около восьми. Миссис Джонс приблизительно без четверти девять.
Он взглянул на часы:
— Сделайте мне одолжение, Вики. Я провожу доктора Делавэра и, пока буду внизу, может быть, перехвачу что-нибудь поесть. Пожалуйста, попросите разыскать меня, если они проснутся.
— Если желаете, я могу спуститься вниз и что-нибудь принести вам, профессор.
— Нет, спасибо. Мне нужно поразмяться — вся эта автострада.
Вики с сочувствием покудахтала.
— Конечно, я сообщу вам, как только кто-нибудь из них проснется, — заверила она.
Когда мы оказались по другую сторону тиковой двери, Чип остановился и спросил:
— Что вы думаете о том, как здесь нами занимаются.
— Занимаются в каком смысле?
Он направился дальше.
— Занимаются в медицинском смысле — вот эта теперешняя госпитализация. Насколько я могу судить, никакого настоящего обследования не проводится. Никто не обследует Кэсси физически. Я не говорю, что это меня не устраивает. Слава Богу, ей не приходится переносить эти проклятые уколы. Но я начинаю подозревать, что все это напоминает безвредную пилюлю для успокоения больного и делается для отвода глаз. Воздержимся от каких-либо мер, пошлем за психологом — я не имею ничего против вас лично — и дадим тому, что происходит с Кэсси, закончиться своим путем.
— Вы находите это оскорбительным?
— Не оскорбительным — хотя… возможно, немножко. Как будто мы все это выдумываем. Поверьте мне, это не так. Вы, все вы, работающие здесь, не видели того, что пришлось видеть нам, — кровь, припадки.
— Вы все это видели?
— Не все. Синди встает по ночам. Я сплю довольно крепко. Но я видел достаточно. Когда появляется кровь, что-либо доказывать бесполезно. Так почему сейчас ничего больше не делают?
— Я не могу говорить за других. Но я могу предположить только одно: никто не знает по-настоящему, что нужно делать, поэтому они и не хотят бесполезного вмешательства.
— Пожалуй, я соглашусь с вами, — проговорил Чип. — Да, возможно, именно это и есть правильный путь. Доктор Ивз кажется достаточно компетентной. Может быть, у Кэсси симптомы — как это называется — недоразвитой болезни?
— Абортивные формы болезни — симптомы исчезают, не достигнув полного развития.
— Абортивные. — Он улыбнулся. — Медики придумывают больше эвфемизмов, чем кто-либо другой… Молю Бога, чтобы симптомы действительно исчезали, не развившись. С превеликим удовольствием оставил бы неразгаданной эту медицинскую тайну при условии, что Кэсси наконец станет здоровой. Но теперь уже с трудом в это веришь.
— Чип, — сказал я. — Меня вызвали не потому, что кто-то считает, что болезнь Кэсси психосоматического характера. Моя работа сводится к тому, чтобы помочь ей справиться с беспокойствами и болью. Я хочу нанести вам визит на дом, чтобы укрепить взаимопонимание с девочкой, — только в этом случае я смогу оказаться полезным, если вдруг потребуюсь.
— О да, конечно, — согласился он. — Я понимаю.
Он посмотрел на потолок и принялся отбивать дробь одной ногой. Мимо нас прошла пара медсестер. Он проводил их рассеянным взглядом.
— С чем мне действительно трудно справляться, так это с иррациональностью, — вновь заговорил Чип. — Как будто все мы дрейфуем по кругу в каком-то море случайных событий. Что же, черт возьми, вызывает ее болезнь? — Он со всей силы ударил кулаком по стене.
Я чувствовал, что любая моя реплика только осложнит ситуацию, но я знал также, что и молчание не особенно улучшит дело.
Дверь лифта открылась, мы вошли.
— Раздраженные родители, — покачал он головой, с силой нажав кнопку «вниз». — Не очень-то приятно в конце трудового дня.
— Это моя работа.
— Ничего себе работа.
— Похлеще любой физической.
Он улыбнулся.
Я указал на чашку, которую он все еще держал в руке:
— Уже остыл. Что, если мы выпьем немного свежего месива?
На секунду он задумался.
— Отлично, почему бы и нет?
Кафетерий был закрыт, поэтому мы прошли по коридору мимо комнаты отдыха врачей и раздевалки с отдельными шкафчиками к ряду торговых автоматов. Нас обогнала худенькая молодая женщина в хирургическом костюме с полными пригоршнями леденцов. Мы с Чипом взяли кофе, а он еще купил пакетик шоколадного печенья.
Дальше по коридору можно было присесть — стулья, покрытые оранжевым пластиком, были расставлены буквой «L», рядом расположился низкий белый столик с рассыпанными на нем обертками от пищи и старыми журналами. Прозекторская находилась совсем рядом. Я подумал о сынишке Чипа и о том, вызовет ли ее близость какую-либо реакцию у него. Но он медленно подошел к стульям и, позевывая, опустился на один из них. Развернув печенье, окунул его в кофе:
— Пища, которая придает силы, — и откусил намокшую часть.
Я сидел напротив него и потягивал кофе. Напиток был просто ужасен, но тем не менее странно успокаивал — как несвежее дыхание любимого дядюшки.
— Итак, — начал Чип, опять окуная печенье, — позвольте мне рассказать вам о моей дочери. Превосходный характер, прекрасный аппетит, отличный сон — она спала фактически в течение пяти недель. Для кого-нибудь другого было бы замечательно, согласны? Но после того, что случилось с Чэдом, это перепугало нас до смерти. Мы хотели видеть ее бодрствующей — по очереди ходили к ней и будили нашу несчастную крошку. Но что меня удивляет, так это ее способность быстро восстанавливать свои силы, то, как она каждый раз моментально возвращается в норму. Трудно поверить, что такая малышка может быть такой выносливой. Я считаю, — продолжал Чип, — что просто смешно обсуждать ее состояние с психологом. Она ведь еще младенец, Господи, какой вообще у нее может быть невроз? Хотя, конечно, учитывая то, что с ней происходит, все может закончиться всяческими нервными заболеваниями, правда? Все эти потрясения. Вы считаете, что она обречена до конца жизни серьезно лечиться у психотерапевта?
— Нет.
— А кто-нибудь занимался изучением этого вопроса?
— В этой области довольно много научных исследований, — объяснил я. — Хронически больные дети умеют справляться со своим состоянием намного лучше, чем предполагают эксперты — да и не только эксперты.
— Умеют справляться?
— Большинство из них.
Он улыбнулся:
— Ну да, понятно. Это не физическое состояние. Ладно, позволю себе немного оптимизма.
Он весь напрягся, затем расслабился — сознательно сделал это, будто был знаком с приемами медитации. Уронил руки вниз, покачал ими, вытянул ноги. Закинул голову назад и помассировал виски.
— А вам не надоедает? — поинтересовался он. — Целый день выслушивать людей? Понуждать себя одобрительно кивать, сочувствовать им и уверять, что у них все в порядке?
— Иногда, — ответил я. — Но обычно вы скоро узнаете людей и начинаете видеть их человеческую природу.
— О да! Это место как раз очень подходит для того, чтобы напоминать вам о ней: «Возвышенный дух не мог разбудить человеческую природу; но вы, боги, дали нам наши недостатки, чтобы сделать нас людьми». Слова Вилли Шекспира, курсив мой. Знаю, это звучит довольно претенциозно, но я нахожу, что этот старый бард успокаивает меня — у него всегда найдется пара фраз для любой ситуации. Интересно, приходилось ли ему лежать в больнице.
— Возможно. Он жил во времена, когда свирепствовала чума, так ведь?
— Да, так… Ну что ж, — Чип выпрямился и развернул второй пакетик печенья, — вы заслуживаете всяческой похвалы, я бы не смог так работать. Мне в любом случае нужно что-нибудь точное, чистое и теоретическое.
— Я никогда не думал, что социология — трудная наука.
— По большей части нет. Но формальная организация имеет множество изящных моделей и определенных гипотез. Иллюзия точности. Я постоянно ввожу сам себя в заблуждение.
— А чем именно вы занимаетесь? Управление промышленностью? Анализ систем?
Он покачал головой:
— Нет, это прикладные науки. Я занимаюсь теоретическими построениями, создаю — по сути, феноменологически — модели того, как функционируют группы и организации на структурном уровне, как цепляются друг за друга отдельные компоненты. Короче говоря, строю башню из слоновой кости, но я нахожу в этом большой интерес. Я ведь и учился в башне из слоновой кости.
— Где именно?
— В Йельском университете и в университете Коннектикута в аспирантуре. Но не закончил диссертацию, потому что обнаружил, что преподавание интересует меня больше, чем научные исследования. — Он уставился в пустоту коридора, наблюдая за одетыми в белое, похожими на призраков, изредка проходящими вдали фигурами. — Жутковато, — заметил он.
— Что жутковато?
— Это место. — Он зевнул, посмотрел на часы. — Я, наверное, поднимусь наверх и проведаю своих дам. Спасибо, что уделили мне время.
Мы поднялись.
— Если вам нужно будет переговорить со мной, вот номер моего служебного телефона.
Он поставил чашку и вынул из кармана индийскую серебряную прищепку для денег, отделанную бирюзой. Сверху лежала двадцатидолларовая купюра, а снизу — кредитные карточки и разные бумажки. Раскрыв пачку, Чип порылся в ней и нашел белую визитную карточку. Положив ее на стол, он вынул из другого кармана дешевую одноразовую ручку, что-то написал на карточке и вручил ее мне.
На эмблеме изображен рычащий тигр, вокруг него надпись:
Тигры МКУВ
Чуть ниже:
Муниципальный колледж Уэст-Вэлли
Отделение общественных наук
(818) 509-3476
Внизу две пустые строки. Он подписал на них черными квадратными буквами:
ЧИП ДЖОНС
добавочный номер 2359
— Если я буду на занятиях, то этот телефон соединит вас с коммутатором, где вы можете оставить информацию. Если вы хотите, чтобы я присутствовал при вашем визите к нам домой, то постарайтесь предупредить меня за день до него.
Прежде чем я успел ответить, звук тяжелых поспешных шагов, донесшийся с дальнего конца холла, заставил нас обернуться. К нам приближался незнакомец. Спортивная походка, темная куртка.
Черная кожаная куртка. Синие легкие брюки и шляпа. Один из наемных охранников, осматривающий коридоры педиатрического рая и выискивающий непорядки?
Человек подошел ближе. Усатый чернокожий мужчина с квадратным лицом и зоркими глазами. Я взглянул на его значок и понял, что это не охранник. Департамент полиции Лос-Анджелеса. Три нашивки. Сержант.
— Прошу прощения, джентльмены, — тихо начал полицейский, бегло оглядывая нас. На планке было написано его имя — Перкинс.
— В чем дело? — спросил Чип.
Полицейский взглянул на мой значок. Казалось, то, что он прочитал, смутило его:
— Вы врач?
Я кивнул.
— Джентльмены, сколько времени вы находились здесь, в холле?
Чип ответил:
— Минут пять-десять. А что случилось?
Взгляд Перкинса переместился на грудь Чипа, попутно отметив его бороду и сережку.
— Вы что, тоже врач?
— Он родитель, — ответил я. — Навещает своего ребенка.
— Есть ли у вас пропуск для посещения, сэр?
Чип вытащил пропуск и подержал его перед лицом полицейского.
Перкинс прикусил изнутри щеку и вновь повернулся ко мне. От него пахло парикмахерской.
— Заметил ли кто-нибудь из вас что-то необычное?
— Что, например? — спросил Чип.
— Все, что могло показаться необычным, сэр. Кого-нибудь, кто здесь был бы неуместен.
— Неуместен, — переспросил Чип. — Наверное, кто-нибудь из здоровых?
Глаза Перкинса превратились в щелочки.
— Мы ничего не видели, сержант, — произнес я. — Здесь было тихо. А почему вы спрашиваете?
— Благодарю вас, — ответил Перкинс и ушел.
Я заметил, что он немного замедлил шаг, проходя мимо прозекторской.
Мы с Чипом поднялись по лестнице в вестибюль. Толпа работающего в ночную смену медперсонала скопилась в восточной части холла, люди теснились у стеклянных дверей, ведущих наружу. По другую сторону дверей ночная темнота пересекалась вишнево-красным пульсированием полицейских мигалок и белыми огнями софитов.
— Что здесь происходит? — осведомился Чип.
Какая-то медсестра ответила, не поворачивая головы:
— На кого-то напали. На автостоянке.
— Напали? Кто?
Медсестра взглянула на Чипа. Увидела, что он не из числа персонала, и отошла.
Я огляделся, отыскивая хоть одно знакомое лицо. Никого. Слишком долго меня здесь не было.
Какой-то бледный и худой санитар с коротко остриженными волосами цвета платины и с белыми усами, как у Фу Маньчу[16], проговорил гнусавым голосом:
— Все, чего мне сейчас хочется, это отправиться домой.
Кто-то поддакнул ему.
По вестибюлю пронесся неразборчивый шепоток. По ту сторону стеклянной двери я увидел фигуру в униформе, загораживающую выход. Снаружи просочился внезапный всплеск переговоров по радио. Оживление на улице. Какой-то автомобиль на мгновение осветил фарами дверь и умчался прочь. Я успел прочесть промелькнувшую надпись: «СКОРАЯ ПОМОЩЬ». Но ни гудков, ни сирены не было.
— Почему они просто не принесут ее сюда? — спросил кто-то.
— А кто сказал, что это она?
— Это всегда она, — проговорила незнакомая мне женщина.
— Разве вы не слышали? Отъехали без сирены, — заметил еще кто-то. — Может быть, на этот раз не неотложный случай.
— А может быть, — заявил блондин, — в сирене уже нет необходимости.
Толпа вздрогнула, как гель в чашке Петри. Кто-то произнес:
— Я пытался выйти через заднюю дверь, но они и ее закрыли. Мы как в ловушке.
— Мне показалось, что один из полицейских сказал, что это был доктор.
— Какой доктор?
— Я больше ничего не слышал.
Гудение. Шепот.
— Изумительно, — проговорил Чип и, внезапно повернувшись, начал пробираться сквозь толпу обратно в вестибюль. Прежде чем я успел что-либо сказать, он исчез.
Через пять минут стеклянные двери открылись, и толпа хлынула на улицу. Сержант Перкинс проскользнул сквозь нее и поднял желтовато-коричневую ладонь. Он выглядел как вышедший на замену учитель перед недисциплинированным классом средней школы.
— Прошу минуту вашего внимания. — Он дожидался тишины и в конце концов примирился с весьма относительным спокойствием. — На вашей автостоянке произошло нападение. Нам нужно, чтобы вы выходили по одному и отвечали на кое-какие вопросы.
— Что за нападение?
— Что с ним?
— На кого напали?
— Это доктор?
— Где это случилось?
Глаза Перкинса опять превратились в щелочки.
— Эй, друзья, давайте сделаем это как можно быстрее, тогда все вы сможете отправиться домой.
Мужчина с усами Фу Маньчу заявил:
— Как насчет того, чтобы сообщить нам, что же произошло, чтобы мы могли защитить себя, а, офицер?
Одобрительное гудение в толпе.
— Давайте-ка просто успокоимся, — предложил Перкинс.
— Нет уж, сами вы успокаивайтесь, — возразил блондин. — Вы, ребята, только тем и занимаетесь, что штрафуете за переход бульвара в неположенном месте. А когда происходит что-то серьезное, вы задаете свои вопросики и смываетесь, оставляя нас расхлебывать кашу.
Перкинс не двинулся с места и не сказал ни слова.
— Послушай, приятель, — начал другой мужчина, чернокожий и сутулый, в форме медбрата. — У некоторых из нас есть, между прочим, своя личная жизнь. Скажи нам, что произошло.
— Да! Скажи!
Ноздри Перкинса раздулись. Он еще некоторое время разглядывал толпу, а затем открыл дверь и попятился наружу.
Толпа в вестибюле гневно гудела.
Кто-то громко проговорил:
— Собака!
— Чертовы копы, только пешеходами-нарушителями и занимаются.
— Ага, шайка грабителей — больница ткнула нас на автостоянку через улицу, а эти подлавливают, когда мы спешим на работу.
Шум одобрения. Никто не сказал больше ни слова о том, что произошло на стоянке.
Дверь вновь открылась. Появился другой полицейский — молодая суровая белая женщина.
— Итак, — заявила она. — Сейчас вы просто будете выходить по очереди, друг за другом, полицейский проверит ваши удостоверения личности, и вы сможете отправиться домой.
— Да что ты? — воскликнул чернокожий мужчина. — Добро пожаловать в Сан-Квентин[17]. Что дальше? Личный досмотр?
Ворчание в том же духе продолжилось, но вскоре толпа задвигалась и притихла.
Для того чтобы выбраться на улицу, мне потребовалось двадцать минут. Полицейский списал мое имя со значка-пропуска, спросил подтверждающий документ и записал номер моего водительского удостоверения. Шесть машин полицейского отделения стояли прямо у входа в больницу, за ними виднелся автомобиль без каких-либо опознавательных знаков. Посредине наклонной дорожки, ведущей к автостоянке, расположилась кучка людей.
— Где это произошло? — поинтересовался я у полицейского.
Он указал пальцем на стоянку.
— Я ставил машину там же.
Он поднял бровь:
— Когда вы приехали сюда?
— Около девяти тридцати.
— Вечера?
— Да.
— На каком этаже вы поставили машину?
— На втором.
Он поднял глаза на меня:
— Вы заметили что-нибудь необычное, когда парковали машину? Может, какой-нибудь подозрительный тип там вертелся?
Вспомнив странное ощущение, будто за мной наблюдают, я тем не менее ответил:
— Нет, но освещение было неровным.
— Что вы подразумеваете под «неровным», сэр?
— Неравномерное. Половина пространства была освещена, а другая — находилась в темноте. Там было легко спрятаться.
Полицейский посмотрел на меня. Сжал зубы. Еще раз взглянул на мой значок и сказал:
— Можете идти, сэр.
Я пошел вниз по дорожке. Проходя мимо кучки людей, я узнал одного из них. Пресли Хененгард. Начальник службы безопасности больницы курил сигарету и поглядывал на звезды, хотя небо было затянуто тучами. Другой мужчина в костюме с золотым щитом[18] на лацкане пиджака что-то говорил. Казалось, что Хененгард не слушает его.
Наши глаза встретились, но его взгляд не задержался на мне. Он выпустил дым через ноздри и огляделся вокруг. Для человека, чья служба потерпела такое фиаско, он выглядел поразительно спокойно.