E-mail: белая@одинокая

Глава тридцать девятая

Как просто бодрствовать всю ночь, если лежишь, свернувшись калачиком в ворохе старой сырой одежды на деревянном полу сеновала.

Но в комнате Эммы я не останусь.

Как я понимаю, Билл со своей перевязанной рукой залезть на сеновал не сможет. Значит, здесь я в относительной безопасности. По крайней мере, до тех пор, пока в этой богом забытой дыре не взойдет солнце, а тогда я поймаю попутку до станции.

Ни в какой Байрон-Бэй я не поеду. Отправлюсь домой. С меня хватит. Если бы не было так темно, сыро и холодно и я не вырядилась бы в это дурацкое бархатное платье, то ушла бы прямо сейчас. Что угодно, только бы оказаться подальше от Умника Билла Макгинли.

Я думала, что всего уже натерпелась от мужчин. Безответственные психи. Сдвинутые на сексе. Завзятые лжецы. Но это… просто олимпийские вершины. Вы только подумайте — я с ним даже не целовалась. Не могу и не буду плакать. Отказываюсь наотрез. Я слишком устала. И слезы на него тратить не стану. Он того не стоит.

Чтобы не заснуть, я просмотрела при свете карманного фонарика целый ворох комиксов про Богатенького Ричи. Я и забыла эту рекламу «Морской Обезьяны», которую рисовали на последней стороне обложки. Где те счастливые деньки, когда девочка могла продавать садовые семена соседям и родным, зарабатывая тем самым на фен, надувную лодку или корзину для баскетбола?

Делалось все это специально для того, чтобы не позволить себе расплакаться, но что-то пошло не так. Я вспоминала детство — и мне действительно захотелось вернуться туда. Во времена, когда все казалось таким надежным. Сильная женщина получала мужчину-миллионера, и ты знала, что однажды тоже встретишь любовь всей жизни.

Интересно, заснул ли Билл. Вполне возможно. Я заметила пачку обезболивающего возле его кровати — на какое-то время этот тупой ублюдок вырубится. И тогда — все. Назад в Сидней, где он больше никогда меня не увидит. Перееду в ту комнату с тремя унитазными щетками. Все лучше, чем ходить на цыпочках по своему дому, зная, что кто угодно может услышать с лестницы каждое чертово слово.

Поговорить бы сейчас с Роджером…

— Да как он смел?

Билл, кажется, прав — я разговариваю сама с собой. И все-таки, думала я, ожесточенно вертясь под его старой одеждой в попытках устроиться поудобнее, он сам виноват — не подслушивай.

Ему стало жалко меня — что это он имел в виду?

А то, как он цепляется к каждому слову? Я вовсе не одержима идеей замужества — ничего подобного. Спросите Дэна, кого угодно спросите! Ну ладно, Дэна не спрашивайте. Лучше Лайма. Я же справилась с теми развратными выходными в гостинице, верно? Не припомню, чтобы я тогда заводила речь о предложении руки и сердца. А Леон Мерсер, великовозрастный студент-радикал? Да он под присягой подтвердит. Когда мне было лет двадцать пять, мы с ним увлеченно обсуждали проблемы полигамии.

Этой ужасной ночью я разберусь во всем — вот увидите.

Так, в скрежете зубовном я дождалась пяти утра, когда заголосили местные петухи — или это были приблудные дезертиры со «Скрудж Макдаг Кря-Кря Гуано»?

У меня есть кошелек, вечернее платье из красного бархата и мокрые черные туфли. Словом, что еще нужно свободной художнице, она же женщина девяностых? Солнце встало, дорогу видно, и наверняка найдется какой-нибудь олух с грузовиком, который меня подбросит. Будь смелой, будь сильной. И прикинься, что ты — Джоанна Ламли из «Новых мстителей».

Я спустилась по лестнице. Мне даже не было дела до змей.

Вылезая из сарая, я невольно съежилась. А вдруг Билл залег рядом в засаде? Но нет, все было тихо и спокойно, и пока собака — только не говорите мне, что это блу хилер, — не подняла переполох, я улизну прочь с фермы Макгинли — изящно, стильно и с достоинством.

Тут я споткнулась о покрышку с нарисованным лебедем и плюхнулась на четвереньки посреди дороги.

— Дерьмо!

Ох… Дождь. Нет, в самом деле. «Куин» вместе с христианолюбивым Грэмом спели бы по этому поводу, что Вельзевул приберег для меня де-мона-а-а-а.

Может, в этом все и дело, думала я, плетясь по дороге к Дорриго в красном платье Эммы Макгинли. Все мои проблемы в жизни — прямое следствие того, что я, как утверждают некоторые, выносила вечером мусор, громко молясь. Не стоило мне тащить мешок с вонючей дрянью и всуе поминать при этом Божье имя. Не то чтобы я сама такое помнила, конечно.

Вперед, вперед, вперед. Хотела бы я думать, что напоминаю сейчас героиню Томаса Гарди, но почему же тогда из окна промчавшегося мимо фургона торчала голая мужская задница?

Ненавижу Дорриго. Ненавижу деревню.

Наконец где-то между фермой «Гуано Кря-Кря», или как там она называется, и указателем, ведущим к стоячему пруду, я услышала чудесный скрип автомобильных тормозов. В машине сидела женщина — я слышала, как она крикнула что-то, опуская стекло.

Спасибо тебе, Господи, — даже при том, как ты со мной обошелся. Я вытерла мокрые от дождя глаза, подобрала намокшее вечернее платье и потащилась к машине.

— Вас подвезти? — спросила женщина. Вид у нее был по-матерински заботливый. — Кажется, Эмма Макгинли надевала это на школьном балу.

Пять километров спустя, все еще под проливным дождем, я выяснила, что она одна из ипохондриков Паскалей.

— Шутите, — брякнула я.

Тут я сообразила, что живут в этих краях только Макгинли и Паскали и, значит, ничего граничащего со сверхъестественным не произошло.

— Удачно вы меня встретили, — сказала миссис Паскаль. — Я как раз еду за молоком.

— Я думала, до открытия магазинов еще несколько часов.

Вот хорошо, куплю себе полотенце.

— Нет, это на ферме.

— Ах да.

Она была достаточно хорошо воспитана, чтобы не ткнуть мне локтем в бок со смешком «эх вы, городские», но я чувствовала, что ей очень хочется именно так и поступить.

— Убегаете? — полюбопытствовала она.

— Вообще-то да.

Миссис Паскаль ждала, когда я скажу что-нибудь еще.

И тут я подумала — а к черту!

— Меня оскорбил Билл Макгинли, и я уезжаю домой.

— Не Билл, а Коул.

— Нет, Билл.

— А я думала, Билл такой тихонький! — Она рассмеялась. — Это обычно с Коулом всякое случается.

— Ну что же. Каков отец, таков и сын.

На этом я заткнулась. Слишком устала, чтобы говорить.

Наконец мы добрались до вокзала. Кажется, наше путешествие увело миссис Паскаль от ее цели километров на сорок, но я точно знала, что она будет кормиться этой историей еще несколько недель. Вот и хорошо. Надеюсь, Билл покраснеет до смерти. Все семейство Макгинли подвергнут остракизму, а их женщин навечно отлучат от игры в дорригойской футбольной команде. И ферма «Гуано Кря-Кря» восстанет и линчует их всех.

Ипохондричка Паскаль помахала мне из окна машины и уехала. Оставалось одно: дожидаться поезда на Сидней, сидя в мокром бархатном платье и с таким же мокрым комиксом про Богатень-кого Ричи — единственное мое развлечение. Париж? А пошел ты.

Вскоре я нашла телефон и попросила соединить меня с администрацией Фестиваля женских короткометражек в Байрон-Бэй. «Оставайтесь на линии, пожалуйста», — выходит, это все устроили не в шалаше на дереве.

На другом конце провода бесконечно долго хрипел автоответчик: указания, как проехать, расписание, правила разбивки лагеря и почему-то дата следующего полнолуния. Мое послание было кратким, едким и любезным.

— Говорит Виктория Шепуорт. У меня сообщение для Джоди, Диди, Хилари, Пола и Роджера. Я возвращаюсь в Сидней. Одежды у меня нет, так что я хожу в вечернем платье из красного бархата. Когда вы меня найдете, я, возможно, умру от пневмонии. Спасибо. С добрым вас утром.

Думаю, надо смеяться, и не только потому, что иначе придется плакать. Ведь я могла оказаться шестидесятипятилетней старухой в комнатушке, где два неразлучника в клетке дожевывают твои колготки.