Егерь: Назад в СССР 3

Глава 14

Почему самые хреновые ситуации в жизни всегда норовят повториться?

Именно эта идиотская мысль билась у меня в голове, пока я внимательно разглядывал гранату, лежавшую в уютном гнёздышке между балкой и досками потолка.

Голова в этот момент работала предельно чётко, как будто даже замедленно. Касаясь рукой запала, я успел сообразить, что граната лежит в моём доме уже несколько недель. И если за это время она не взорвалась — значит, и дальше не взорвётся.

Граната немного напоминала яйцо. Смертельно опасное яйцо, которое зачем-то снесла в моём доме разумная хищная птица.

Предохранительная чека была на месте, и усики её загнуты. Никаких верёвочек, пружинок или других подозрительных вещей.

Значит, это не смертоносная ловушка. А просто Жмыхин зачем-то подбросил мне гранату. Зачем?

Хотел, чтобы меня заподозрили в сговоре с «чёрными копателями»? Вполне возможно. Или просто сделал это от злобы и отчаяния. Могло быть и такое.

Вопрос в том, что мне теперь делать?

Я вышел из туалета и плотно закрыл за собой дверь. Смешна предосторожность, но лучше, чем ничего.

На всякий случай, накинул крючок на уличную дверь — незачем пока кому бы то ни было шастать в моём доме без спроса.

А сам пошёл на кухню, сел за стол и стал задумчиво пить остывающий чай.

Чай горчил. Чаинки в кружке медленно вращались, словно рыбацкие лодки, попавшие в водоворот.

Ну, Жмыхин!

Он даже из тюрьмы умудрился дотянуться до меня и доставить массу неприятностей. И не мне одному, вот в чём дело.

Сколько людей за эти месяцы перебывало в моём доме? Уйма! Все мои родные, знакомые. Катя, брат, родители. Генерал с Владимиром Вениаминовичем.

Начнись сейчас следствие — всех их будут подозревать и допрашивать. Я-то знал, что гранату подложил Жмыхин. Но попробуй доказать это следствию!

Даже если следователь согласится с моими выводами — всё равно существует официальная процедура. Доказать вину Жмыхина будет очень трудно — вряд ли на гранате найдутся его отпечатки. Не дурак же он, в конце концов. Наверняка позаботился о том, чтобы связать с ним появление гранаты напрямую было невозможно.

Вот и получается, что снова ко мне в дом приедет милиция и начнёт копаться во всех подробностях моей жизни. Чёрт его знает — что покажется им подозрительным! Но с той минуты мы все будем под пристальным наблюдением. И возможно — очень надолго.

Какова вероятность, что сам Жмыхин скажет кому-то про гранату?

Я обдумал эту возможность и решил, что она ничтожна. Хотел бы сказать — давно бы сказал.

Да и сказать он может, только признавшись, что сам подложил её. Или нет?

Тут мне в голову пришла новая мысль. А что, если Жмыхин объявит меня соучастником? У него и на это ума хватит. Или нет?

Чёрт с ним! Так и голову сломать недолго.

Как ни крути, а у меня было только два варианта.

Позвать Павла и затеять долгое и нудное разбирательство.

Или отнести чёртову гранату подальше и выбросить её.

Тщательно поразмыслив, я выбрал второй вариант.

Я оделся и пошёл в сарай. Выбрал из стоявшего там инструмента небольшую, но крепкую штыковую лопату. Ножовкой укоротил её ручку так, чтобы она помещалась в рюкзак.

Зимой в лесу лопата — очень полезная вещь. Надо ли расчистить место для костра, или снять пласт снега, чтобы поставить под ним капкан — обойтись без лопаты трудно. Я давно хотел сделать себе подходящий инструмент, а тут сама жизнь заставила.

Собрав рюкзак, я закинул на плечо ружьё. Выкрутил из гранаты запал, сунул гранату во внутренний карман куртки и вышел из дома.

До вечера ещё было далеко. Я дошёл до Песенки и повернул не направо — к озеру, а налево. Решил заодно прогуляться в верховья речки, проверить — как там поживает семья бобров.

Гранату я сначала думал закопать поглубже где-нибудь в лесной чаще. Но следы… Конечно, через день-два их наверняка засыплет снегом. Но до снегопада я не буду чувствовать себя в безопасности.

Поэтому я добрался до глухой болотистой заводи, сразу за бобровой плотиной. Ни один человек в здравом уме не полезет сюда да же по моим следам. Я и сам-то еле добрался до воды — высокие сапоги почти до верха голенищ утопали в снежно-грязевой жиже.

Лопатой я пробил тонкий лёд на поверхности заводи. Бросил гранату в воду. Запал отправился вслед за ней.

Я постоял минуту, а потом по своим следам выбрался на сухое место. Обошёл заводь по широкой дуге и вышел к каньону.

Обрывистые берега с нанесёнными ветром снежными козырьками производили странное сказочное впечатление. Между обледеневших камней ещё журчала вода — сильных морозов пока не было, и быстрое течение сопротивлялось холодам.

На противоположном берегу я даже сумел разглядеть ту самую нору, в которой летом устроил своё гнездо зимородок.

Раздумывая над сегодняшними событиями, я ощутил странное облегчение. Даже не сразу понял, в чём дело. А потом сообразил.

До сих пор я странным образом жалел Жмыхина и до некоторой степени чувствовал себя виноватым в том, что с ним произошло. Это было абсолютно нелогично, бессмысленно. Но что поделать с причудами совести?

Сегодняшняя находка избавила меня от чувства вины. Она наглядно показала, что Жмыхин был не жертвой своей слабости и трагических обстоятельств, а преступником, который хладнокровно планировал преступления.

Я представил, как он поехал ко мне, предварительно спрятав гранату в кармане. И с самого начала планировал подбросить её мне, а все его разговоры и мирном соседстве были просто для отвода глаз.

Не вышло. Но и жалеть Жмыхина не за что. Разве что порадоваться собственному везению.

Стайка снегирей выпорхнула из леса. Стряхнув с покачнувшихся веток снег, птицы расселись на ольхе, которая нависала с обрыва над речкой, и принялись деловито обкусывать замёрзшие серёжки. Я улыбнулся — до того снегири были похожи на пушистые краснобокие яблоки.

Посмотрел на часы — четвёртый час, скоро начнёт смеркаться. Пора было выбираться из леса обратно в деревню.

По скользким камням я осторожно перебрался на другой берег Песенки, вскарабкался на обрыв.

И сразу же обнаружил свежий волчий след, который вёл в сторону деревни.

Волк был один. Судя по размеру отпечатков и расстоянию между ними — крупный.

Я вспомнил зверя, который ушёл от меня во время облавной охоты. Скорее всего, это он и был. Хотя волки — не оседлые звери. Они кочуют по всему лесу в поисках пищи и за сутки легко могут преодолеть до ста километров. Силе и выносливости поджарого серого зверя позавидует любой атлет. Много часов волк может бежать ровной лёгкой трусцой, останавливаясь только для того, чтобы сделать пару глотков воды из ручья, или ухватить горячей пастью холодный снег. И не устанет, не растратит силы.

Двое волков легко загоняют взрослого лося. Они не бросаются на него, а просто преследуют, не дают остановиться и перевести дух, не дают пастись. И так до тех пор, пока лось не выбьется из сил и не сдастся беспощадным победителям.

Интересно было бы вернуться по волчьему следу назад — посмотреть, откуда пришёл зверь. Но время поджимало. Поэтому я вслед за волком направился в сторону деревни.

След пересёк прилегающее к деревне поле и довёл меня до самой дороги, всего в двух сотнях метров от крайних огородов Черёмуховки. Скорее всего, зверь подходил к деревне ночью — днём волк не рискнул бы выйти на открытое пространство.

На дороге след терялся в отпечатках автомобильных шин.

Я немного прошёл в обе стороны, надеясь понять, куда ушёл волк по дороге. Но других следов не нашёл.

На деревню стремительно опускались сумерки. Над печными трубами начал подниматься дым — хозяева готовили ужин и топили печи на ночь. А мне пора было ехать в Волхов за Катей.

Я специально выехал из Черёмуховки пораньше, чтобы повидать родителей и брата с сестрой. Заехать к ним вместе с Катей мы не успевали — всё-таки, электричка прибывала в одиннадцать вечера.

Печку я протопил заранее, тушёная картошка с мясом томилась в тёплой духовке, бутылка полусладкого грузинского «Киндзмараули» дожидалась своего часа в прохладном углу комнаты. Полы вымыты, на постели свежее бельё, пахнущее снегом — после стирки я сушил его на улице.

Я запер дом на замок, прогрел машину и неторопливо тронулся по раскисшей дороге в сторону Волхова.

Уже совершенно стемнело. Машина подпрыгивала на ямах, съезжала в грязь колеи, оставшейся от лесовозов — недалеко от Черёмуховки заготовляли лес.

Лучи света от фар то прыгали чуть ли не до макушек деревьев, то утыкались в рыжую грязь прямо перед машиной. Присыпанные снегом обочины белели, словно ограничительные бордюры.

Надо напомнить Фёдору Игнатьевичу, чтобы выбил грейдер в совхозе, подумал я. И тут же увидел в свете фар серую тень.

Волк мягко выскочил на дорогу и на секунду застыл. Возможно, он просто смотрел на машину, ослеплённый ярким светом. Но мне показалось, что зверь глядит сквозь лобовое стекло прямо мне в глаза.

Это продолжалось всего лишь миг. Волк оттолкнулся мощными лапами от грязи и исчез в кустах на другой стороне дороги.

Что-то многовато волков в округе. Не пора ли устроить облаву и на них?

Я решил сразу после праздников созвониться с Тимофеевым. Наверняка в обществе найдётся немало охотников, которые захотят потягаться с волком.

В охоте на хищника есть своя прелесть. Азарт усиливается тем, что добыча далеко не безобидна. Волк умён, силён и беспощаден. Перехитрить и одолеть его — совсем не простое дело.

Пожалуй, для начала я привлеку местных охотников. Надо точно выяснить — сколько волков бродит по округе, где они останавливаются на дневной отдых. И уже после этого планировать облаву.

— А можно я поеду с вами?

Серёжка, несмотря на свои почти уже шестнадцать лет, чуть ли не подпрыгнул от нетерпения.

— Ну, Андрюха! Пожалуйста!

Я прекрасно понимал брата. Узнав, что Таня переезжает в Черёмуховку, он просто не мог усидеть дома.

— Извини, Серый! — прямо сказал я. — Сегодня мы с Катей хотим побыть вдвоём. А вот завтра с утра приезжай на автобусе. А то приезжайте все вместе!

Я вопросительно посмотрел на маму.

— В деревне будет праздник. Конечно, не такой, как в городе, но собрание, кино и танцы с пирогами будут.

Мама покачала головой.

— Извини, Андрюша — в другой раз. Мы с папой уже идём в гости к тёте Люде с дядей Толей — помнишь их?

Ещё бы я не помнил!

В прошлой жизни дядя Толя учил меня водить машину. Нет, отец тоже иногда давал прокатиться, под хорошее настроение. Но именно дядя Толя взялся за моё обучение всерьёз.

У него был польский «Жук» — небольшой фургон с квадратными обводами и трёхскоростной коробкой передач. Фургон, понятное дело, не свой, а принадлежащий предприятию. Вот на этом неторопливом «Жуке» я и практиковался на загородных дорогах, а под хорошее настроение дяди Толи — и по окраинам Волхова.

Вообще, профессия водителя казалась мне тогда самой лучшей профессией на земле.

Посудите сами — ты один в кабине, в форточку врывается свежий ветер. Мотор послушно рычит, а ты едешь, куда захочешь, и под колёса автомобиля стелется серая лента шоссе! Вечером ты заезжаешь на территорию предприятия, паркуешь машину. Устало хлопаешь дверцей кабины, забиваешь пару партий в домино с мужиками под пиво или красное вино и идёшь домой. А наутро — снова машина, и ветер, и свобода!

Запах бензина и машинного масла казался мне тогда самым лучшим запахом на земле, а залетавшая в форточку «Жука» дорожная пыль заставляла чихать от счастья.

А вот теперь у меня совсем другая жизнь, но машина в ней тоже есть. И крутить баранку по-прежнему доставляет мне острое удовольствие.

— Ладно, мам! — сказал я. — Значит, в другой раз. А ты приезжай утром.

Я улыбнулся Серёжке.

— Думаю, Таня будет рада тебя увидеть.

— А у них большой дом? — спросил Серёжка. — Больше, чем во Мге?

Я пожал плечами.

— Наверное, нет. Но всё-таки — две комнаты. И дом новый. Да и старый дом останется за ними. Может быть, продадут — вот и будут деньги на Танину учёбу в институте.

Мы поужинали замечательными мамиными котлетами с пюре и сели смотреть телевизор. Котлеты были тем вкуснее, что приготовлены не из покупного мяса, а из своего, добытого на охоте. Да и картошка была своя — с бабушкиного огорода. Такая вот простая и хорошая жизнь.

После обязательной программы «Время» начался какой-то старый фильм. Отец часто выходил на кухню курить.

— В комнате я ему курить запретила, — тихо сказала мне мама. — Такой скандал был! Но я настояла на своём.

Насчёт скандала она, конечно, преувеличила. Я не помнил ни одного раза, чтобы родители, действительно, скандалили. Спорили, выясняли отношения — как все люди. Но! Непременно на кухне, не повышая голоса и за плотно закрытой дверью. Это было непреложно правило. А к детям они выходили, когда уже было достигнуто согласие.

Отец на кухне глухо закашлялся, словно давился дымом.

Чёрт!

Я поднялся и вышел на кухню.

— Батя! Надо поговорить.

Он стоял у тёмного окна, откашливаясь. Широкие плечи вздрагивали. Прокашлялся и обернулся ко мне.

— Чего тебе, Андрюха?

— Батя, тебе надо бросить курить. Не стану тебя пугать всякой хренью, просто говорю, как есть.

Отец усмехнулся.

— Яйцо курицу учить вздумало?

Я вздохнул и закрыл дверь. Заранее понятно, что разговор будет тяжёлым. Но откладывать его больше нельзя.

— Ты пронимаешь, что гробишь своё здоровье?

— Как угроблю — так и поправлю, — отмахнулся отец.

— А если не поправишь? Зачем тебе эта дурацкая бравада? Не папироса мужика мужиком делает.

Отец нахмурился.

— Ты как со мной разговариваешь?

— Так же, как ты со мной говорил, когда я в третьем классе с табачными крошками в кармане пришёл, — спокойно ответил я. — Помнишь?

Думаю, он помнил. А я так точно не забыл.

На каникулах мы с пацанами болтались по окрестным дворам. Играли в футбол, гоняли на рыбалку, стреляли из рогаток — обычные мальчишеские развлечения.

Ну, и повадились покуривать на пустующем чердаке железнодорожной мастерской, где было выбито слуховое окно. А поскольку денег на сигареты у нас не было отродясь — не брезговали собирать окурки по остановкам.

Окурки таскали в карманах — а где ещё? Вот так я и попался.

Думал, будут пороть. В вопросах воспитания отец занимал жёсткую позицию, проверенную поколениями. Заслужил — выслушай лекцию о своём плохом поведении, а потом получи. Чтобы крепче запомнилось.

Но в тот раз дело ограничилось разговором. И говорил-то отец немного, но я как-то особенно остро понял, что он не сердится, а переживает за меня, дурака.

— Бросай, батя. Знаю, от такой привычки тяжело отвыкнуть. Но у меня есть знакомый врач, он запросто тебе поможет.

— Что ещё за врач? Трифон, что ли?

— Нет. Владимир Вениаминович. Он скоро ко мне приедет на охоту. Один сеанс — и больше курить не захочешь. Я с ним уже говорил.

— Да что ты за ерунду выдумал, Андрюха? Сеанс какой-то! Учить меня вздумал! Захочу — брошу, захочу — буду курить.

Отец пристукнул ладонью по столу и снова потащил папиросу из пачки.

У меня оставался последний аргумент. Жёсткий, словно удар под дых. Может быть, даже в какой-то мере нечестный. Вот только на кону стоял не дурацкий спор, а здоровье отца.

— Знаешь, батя, я всегда считал, что ты сильный и умный. За это тебя и уважаю. Ты же сам понимаешь, что табак — очень вредная привычка. Ну, не верю я, что она сильнее тебя. Если решишь от неё избавиться — приезжай, поговори с Бегловым.

Я повернулся и вышел из кухни.

Мама стояла в коридоре, прислушиваясь к нашему разговору.

— О чём вы там спорили, Андрюша? — встревоженно спросила она.

— Всё хорошо, мам, — улыбнулся я.

Я не стал просить её помочь мне убедить отца. Он такой человек, что сам дойдёт до правильного вывода. А если начать давить — наоборот, заупрямится.

Сейчас я, фактически, брал его на «слабо», как пацана во дворе. Тактика нечестная, но действенная. Оставалось надеяться, что она сработает.

Я взглянул на часы. Половина одиннадцатого! Надо поторапливаться.

— Мам, я поеду Катю встречать!

— Поезжай, сынок! Потом заедете к нам?

— Нет, мам. Поздно уже. Я на следующей неделе заеду, ладно?

— Ну, хорошо.

Мама потянулась и поцеловала меня в щёку.

Из электрички вместе с Катей неожиданно вышел Беглов. За спиной у него был битком набитый рюкзак, из которого торчали ружейные стволы в чехле, а в правой руке — большой чемодан.

— Здравствуйте, Андрей Иванович! — прогудел он. — А я вот неожиданно собрался к вам! Начальство пошло навстречу — дали отпуск пораньше.

Я смотрел на него со смешанными чувствами. Нет, мне было очень приятно видеть Владимира Вениаминовича, но не сегодня же! У меня совершенно другие планы на вечер, чёрт побери!

Беглов цепко взглянул на меня и рассмеялся.

— Я вас не стесню, Андрей Иванович! Сегодня переночую у вашего председателя, а завтра он обещал мне подыскать жильё. Поучаствую в деревенском празднике — раньше никогда не доводилось! А я ведь по натуре очень любопытен, настоящий исследователь. Ну, так как — подвезёте?

— Конечно, — ответил я и взял у Кати из рук сумку с вещами.

— Представляешь, Андрей! — улыбнулась Катя. — Я думала, мне придётся скучать в дороге, а тут Владимир Вениаминович! Он столько историй знает! И даже в Индии бывал! Ты слышал об этом?

— Краем уха, — улыбнулся я в ответ.

Мне было чертовски приятно видеть Катю. Я даже был благодарен Владимиру Вениаминовичу за то, что Кате не пришлось ехать на поздней электричке одной.

— А твои друзья не поехали?

На всякий случай, я оглянулся.

— Какие друзья? — недоумённо спросила Катя.

Затем поняла и рассмеялась.

— Ты про Кирилла со Славкой? Нет, они остались в Ленинграде. А ко мне так и не подходят, даже не смотрят в мою сторону.

— Спасибо, Владимир Вениаминович, что помогли тогда, — сказал я Беглову.

— Да не за что, Андрей Иваныч, — пророкотал Беглов, улыбаясь в цыганскую бороду. — Ну, идёмте в машину! А то этот проклятый чемодан мне все руки оттянул.

С этими словами Владимир Вениаминович переложил чемодан из правой руки в левую.

— А знаете, что? — сказала Катя, когда мы выехали из города. — Заходите завтра вечером к нам на чай! Я блинов напеку с вареньем!

— С удовольствием, — ответил Беглов.

В Черёмуховку мы въехали около полуночи. Окна домов давно были тёмными, горели только фонари вдоль центральной улицы. Да в новом доме светились окна. А возле калитки я увидел свежие следы грузовика и председательского «Газика».

— Значит, у Фёдора Игнатьевича получилось уговорить Танину бабушку перебраться в Черёмуховку. До чего, всё-таки, он молодец!

У Фёдора Игнатьевича тоже горела одинокая лампочка над входной дверью. Я подумал, что надо бы и мне сделать такую. Не каждая ночь зимой бывает лунной, а егерю часто приходится возвращаться домой затемно.

Я помог Владимиру Вениаминовичу донести чемодан до крыльца. Фёдор Игнатьевич встретил нас в дверях.

— Добрались? Вот и слава богу! Я вам в маленькой комнатке постелил, и ужин на столе. Сейчас перекусим быстренько, и спать! У нас в деревне праздник — не праздник, а поднимаются рано!

— Согласен, — улыбаясь, пробасил Беглов, не стану греха таить — вымотался за день.

— Андрей Иваныч! — напомнил ме председатель. — Завтра утром жду вас с Катей в сельсовете!

— Хорошо, Фёдор Игнатьевич! — ответил я. — Спасибо, что привезли Таню!

— Не за что! — отозвался председатель. — Но об этом тоже поговорим.

А потом у нас с Катей был вечер. Пусть короткий, но наш, только для нас двоих!

Был поздний ужин, и бокал красного вина, и искристый снег в жёлтом квадрате света, падавшего из окна кухни. Были долгие разговоры о важных и интересных вещах. И потрескивание остывающей печки, и чёрная тень от шкафа на дощатом полу комнаты. И тепло Катиной щеки на моём плече, и негромкое тиканье настенных часов, которое только подчёркивало глубокую ночную тишину.

Едва касаясь, я погладил Катины волосы и закрыл глаза, слушая её тихое дыхание. Хотелось растянуть этот миг, сделать так, чтобы он никогда не заканчивался.

А рано утром меня разбудил громкий стук. Кто-то так сильно барабанил в оконное стекло, что я испугался — как бы оно не вылетело.

Неужели проспал, и Серёжка уже приехал?

Я выскочил из-под одеяла — босиком на холодный пол. По телу пробежал озноб.

Ночную тишину за окном разрывал дружный собачий лай.

Натягивая штаны, я бросил быстрый взгляд на часы. Шесть утра. Автобус придёт только через полчаса. Ничего не понимаю!

Снова стук. Стекло жалобно зазвенело. Собаки зашлись в новом приступе лая.

Катя открыла сонные глаза.

— Кто там, Андрей?

— Не знаю. Сейчас посмотрю!

Я выбежал в кухню. Не зажигая свет, всмотрелся в темноту за окном и увидел тёмный силуэт на фоне снега.

— Кто там? — крикнул я. — Что случилось?

Что-то длинное и непонятное опять забарабанило в стекло, и женский голос еле слышно прокричал:

— Убили! Ой, убили её совсем!