Электрическое бессмертие

Глава 9

Глава девятая

Республика Беларусь, 2013 год

Состояние Олега за сутки не изменилось. Те же бледность, тихое дыхание, зелёные зубцы диаграммы на дисплее. Сжимается и разжимается гофрированный цилиндр в аппарате принудительной вентиляции лёгких. Белизна больничной палаты – такая же, как и в морге.

- Пока без улучшений. Здравствуйте, - Светлана Михайловна вошла настолько неслышно, что Игорь вздрогнул. – Не помешала?

Кто-то в лесу сдох, крупный и с рогами. Обычно именно врачи недовольно ворчат и изгоняют мешающих родственников. Родит чудеса земля белорусская! Кстати, в СМИ эту страну порой так и называют – белорусское чудо; имеется в виду экзотическое устройство местной экономики.

- Что вы! Присядете?

- Спасибо. Не ожидала видеть вас тут каждый день, собралась звонить.

- Вот как? Нужны ещё деньги?

Она села на стул и притворно взмахнула руками.

- Обычный мужской шовинистический стереотип: если женщина просит, то просит денег.

- Нас так жизнь учит.

- Вы были женаты?

Неожиданный вопрос. Особенно возле койки с коматозным родственником.

- Светлана, вы смотрели старый американский фильм «Горячие головы-2»? Нет? Там палач опутывает героя проводами и пропускает через него ток необычайной силы – меркнет свет в целом квартале. А ему что с гуся вода. Вам пытки не впервой, понимает палач. Я был женат, отвечает американец. Ой, сочувствует садист. Дважды! Палач хватается за голову с криком «кошмар».

- То есть вы дважды разведены. Я пробовала себя в роли палача, долго не продержалась, - женщина смахнула с лица тень неприятного воспоминания. – Но вообще-то прошу у вас помощи как врач.

- Вы сами заговорили про женатость.

- Спишем на праздное любопытство. Подняла все возможные источники про электростимуляцию и наткнулась на упоминание о Наркевиче-Иодко. Часом, не ваш родственник?

- Возможно. Именно поиск родства привёл Олега сюда.

Дама закинула ногу на ногу, устраиваясь поудобнее.

- Если у вас есть время, рассчитываю на подробный рассказ.

Игорь уложился в минуту.

- Как видите, я не знаю, происходит ли наш дед именно от тех Наркевичей-Иодко. А по поводу научных материалов, вам лучше в Академию Наук, к Гапоненко.

- Понимаю, но… Наследие Иодко можно разделить на две группы: имеющее лишь историческую ценность и огромный эмпирический материал, толком не изученный, который не сработает в нашем конкретном случае, - она кивнула на безмолвного свидетеля их диалога. – Так что надежда на помощь не оправдалась. Жаль. Кроме того, оккультные эзотерические практики, о которых вы нелестного мнения, иногда способны дать результат, для традиционной медицины недостижимый и необъяснимый.

- Зато моё неверие объяснимо: от общения с этими гуру Олег и лежит бревном. Не принимайте меня за полную серость – о йоговских подвигах слышал, полёты и реинкарнация, прочие чудеса. Если это поможет восстановить мелкому мозг и, как вы сказали, вернуть память из бэкапа, соглашусь с ними, заранее – нет. Поэтому не будем усложнять. Я подписал добро на применение экспериментальных методик. Так что задействуйте всё возможное.

- Конечно. Первая процедура произведена утром. Но даже если хоть что-то удастся, это займёт многие недели и месяцы.

- Да хоть годы, Светлана! Надежда на вас и на Бога. Лет десять не был в храме, сегодня заехал. Можно, конечно, возить его по германиям-израиловкам, это уже проходили в девяностых…

- Скажите, Игорь, вы заезжали в Над-Нёман?

- Да. Развалины. Римский Колизей и то пребывает в лучшем состоянии.

- Всё равно. Хотела бы взглянуть на них. Ладно. Оставлю вас наедине.

- Светлана Михайловна!

- Да?

- У него яйца целые?

- Простите?

Игорь чуть смутился.

- Не знаю, как деликатнее сказать. Если человек умирает бездетным, погибают его нерождённые потомки.

- Так бы и сказали. Нужно взять сперму для искусственного оплодотворения.

- Ну… да.

- Я проведу необходимые исследования. В общем, подумаю.

- Хорошо.

Она двинулась к выходу, но снова остановилась. Странный диалог никак не отпускал, не давал себя разорвать.

- Намерены договариваться с суррогатной матерью? А потом? Простите, если спрашиваю слишком много. Мне нужно понимать, ради чего буду нарушать инструкции Минздрава.

- Выращу. Дочери остались со второй бывшей. Сына или дочь от Олега у меня никто не отберёт.

Светлана застыла, широко раскрыв глаза. Поправила очки.

- Вы сумели меня удивить. Женщины часто рожают детей для себя. Но мужчина…

- Трудно объяснить. Знаете, я лет пятнадцать толком не отдыхал. В Таиланде, в бане, на круизных яхтах мыслями постоянно возвращался к работе. Возился с детьми и думал о бизнесе. Может, поэтому потерял семью. А тут история с Олегом начисто вырвала меня из бизнеса на несколько дней. Да, донимают московские звонки, но они как из другого мира. Вдруг открыл, что кроме моих фирм есть другие ценности. Не улыбайтесь, я знаю, что это банально. Российский делец неожиданно понимает: на деньгах прочих материальных благ всё не заканчивается. Сюжет для мыльной оперы. Но для меня лично – это впервые! И поэтому происходит какое-то переосмысление. Люди из Академии Наук, да и вы – какая здесь полагается зарплата, если бы продавали ноутбуки и планшеты?

- Не сравнить с бюджетной. Но я не сменю работу. Больницу запросто, а профессию – ни за что.

- Вот. Видел белорусских ментов. Неглупые, энергичные мужики. Не ради же взяток они протирают штаны за бабки, куда меньшие, чем у каменщика или сантехника!

- Вы успели разобраться в наших делах за несколько дней?

- Глаз намётан определять платежеспособность региона, позиционирование торговых точек и целевую клиентуру. Чёрт, опять сбился на коммерцию. Толком не сказал ничего, а после разговора я смог под другим углом глянуть на привычные вещи. Наконец усадьба эта, Над-Нёман. Говорят, призрак пана Якова там до сих пор бродит. Чушь, но место и вправду необычное. Если вдруг соберусь туда – приглашу.

- Принято.

- Вы что-то недоговариваете.

Светлана так и не открыла дверь палаты. Наоборот, прихватила от стола второй стул и уселась напротив Игоря.

- Вы видите людей насквозь?

- Вместо рентгеновского аппарата работать не могу. И всё же?

- Ладно. Я слишком долго носила это в себе. Но никто не замечал…

- Вам трудно говорить? Не неволю.

Она обняла себя за плечи. Подсознательный жест одиночества у человека, которого некому обнять. Нет сомнения – найти необременительные отношения ей не сложно. Что-то другое тяготит. Может ли быть доверие в паре, тем более в семье, если не получается рассказать нечто важное?

- Я ездила в Над-Нёман раза три. И ничего не нашла.

- Что же вы искали?

Светлана вздохнула.

- Рано или поздно такое должно было случиться. Собственно, услышав фамилию Наркевич в числе пациентов больницы, почувствовала – начинается продолжение давней истории… И мне нужен компаньон.

- Я?

- Да. Всё сошлось. Вы – вероятный потомок Иодко. Вы как никто будете заинтересованы в успехе. И, наконец, у вас есть чувство долга и порядочности.

- Думал, это два разных чувства. Ладно. Готов выслушать предложение, гарантирую конфиденциальность, но никаких обещаний заранее дать не могу. Сами решайте.

Женщина сделала глубокий вдох и бросилась как в омут.

- В сорок пятом году моя бабушка, советский военврач, познакомилась с Конрадом Иодко. Где-то в усадьбе есть тайник с записями метода электролечения. Эти методом можно кардинально продлять жизнь и врачевать многие заболевания, в том числе в случаях, которые наша медицина признаёт безнадёжными. Где-то там зарыт шанс для Олега.

Игорь и не пытался скрыть разочарования.

- Послушайте, доктор. Вы всерьёз думаете, что свыше ста лет назад создана панацея от всех болезней? С аппаратными средствами каменного века?

- Кажется неправдоподобным. Я тоже так думала. Но у Иодко-старшего была уникальная возможность, у современных исследователей отсутствующая. Пожалуйста, выслушайте до конца, хотя бы в порядке бреда.

- Да запросто.

Возможно, она сама в какой-то степени верит в то, о чём вещает, решил Игорь. Обдумывала много раз, укрепляя убеждённость. Но сейчас начала рассказывать, слышит себя и сомневается… ладно.

- В имении жил плотник, Конрад называл его дедом Михасём. Из простых, родился крепостным. Но, во-первых, он обладал явными экстрасенсорными талантами.

Игорь хмыкнул.

-… Во-вторых, Наркевич-Иодко записал картину напряжённости электрического биополя, ориентируясь на особе восприятие Михася, и на нём же испробовал методику. В результате мужик прожил более ста лет! Подтверждено церковными книгами.

- Много. Но не рекорд. А сам Иодко и его дети?

- Вы не знаете, видимо. До революции продолжительность жизни в белорусских деревнях была совсем невелика. Что же касается изобретателя и его смерти, пан Конрад рассказал не самую убедительную историю. Он уверял, что отец отчаялся от проблем последнего периода жизни: бунтовали крестьяне, пациенты, излеченные от безнадёжных, как считалось, заболеваний, платили чёрной неблагодарностью.

- Люди вообще – существа неблагодарные.

Женщина сделала неопределённый жест.

- Мы не представляем менталитет того поколения. Честь рода, державы, императора для них значила несравнимо больше.

- А вот – не надо. За Россию я готов любого порвать как тузик грелку.

- Допустим. Теперь представьте, неблаговидный поступок совершил… ну, не Путин, у вас к нему лояльно относятся. А Ельцин в девяностые годы.

- Что значит – представьте? Он такого наколбасил…

Светлана наклонилась чуть вперёд и испытующе посмотрела в глаза.

- Вы могли бы кончить жизнь самоубийством, не в силах терпеть национальный позор?

- Жив, как видите. Один дефолт девяносто восьмого был достоин харакири, но не мне, а Ельцину и Кириенко.

- Вот вам и ответ, кто как относится к чести Родины. После преступления Романовых в Кровавое воскресенье 1905 года Яков Иодко заявил, что страна и человечество в целом недостойны электрического бессмертия. Спрятал рукопись и предпочёл кончину, не применяя к себе ноу-хау, обрёк жену и детей… Ну, как обрёк. Они прожили обычные сроки, а могли дольше Михася. Теперь верите, что словно какая-то высшая сила отправила Олега после ранения в мою больницу?

Она кивнула на безмолвного свидетеля безумного рассказа.

- Конрад пытался найти эту рукопись?

- Тут очередное тёмное пятно. Пытался, а после Гражданской войны в Над-Нёман на поиски ездил его младший брат. Странная истрия получилась. Убедился, что клад существует, но не вывез в Польшу, опасаясь передачи большевикам, которых семья Иодко презирала и ненавидела пуще всего на свете.

Игорь уловил явные логические нестыковки.

- Ваша бабушка, я так понимаю, в 1945 служила в Советской Армии?

- В полку самоходных артиллерийских орудий.

- То есть в чистом виде большевик.

- Конрад изменился со временем. Относился к ней как к родной внучке. Научил всему, что знал сам. К сожалению – не многому.

- И не раскрыл точного местоположения клада?

- Он его не знал, только младший брат Генрик. Он умер.

Игорю нестерпимо захотелось курить. История, конечно, глубоко за гранью бреда. Но что-то в ней есть.

- Вы обыскали усадьбу?

- Облазила каждую щель.

- Разобрать её по кирпичам можно только под видом реставрации. Реальных средств у меня на это нет. По крайней мере – сейчас. И сами посудите. Некто – Генрик или кто-то другой – сообщил Конраду про схрон с медицинскими документами. Тот бабушке, она вам. Испорченный телефон. Почему же они не удосужились извлечь клад за столько лет? Умирали, видели старение собственных детей и ничего не пытались предпринять.

Расстались на минорной ноте. Игорь переночевал в Боровлянах, доверившись объявлению «квартира на сутки». Ночью приснился отвратительный кошмар. Брат, распятый как в «Горячих головах», сотрясается под ударами тока, вокруг водят хороводы криминально обритые мужики в оранжевых хламидах и распевают «харе Кришна». Сверху витает мятежный дух Наркевича-Иодко, и только симпатичной докторши из областной клиники не привиделось.

***

Советский Союз, 1949 год

Тридцать седьмой год давно позади, но поджилки трясутся не меньше, когда на улице вежливо подходят люди в штатском, представляются сотрудниками госбезопасности и без долгих разговоров увозят на чёрной «Эмке» в сторону площади Дзержинского.

Дальнейшее напоминает кошмарный сон, который не хочет прерываться даже при сильных щипках за руку. Проходная сменяется длинными коридорами, лестницами. Пусть сопровождающие не ведут в подвалы, о которых в полголоса ходит столько страшных легенд, эти жуткие подземелья где-то здесь, близко! Семён Давидович Кирлиан, человек не мужественной профессии и даже не фронтовик, почувствовал себя ужасно и принялся лихорадочно соображать: что могло способствовать аресту? Впрочем, уже далеко не молод, пожил достаточно на этом свете, чтобы понимать: шанс оказаться в гебешных застенках есть у любого…

Кабинет, куда его доставили люди в штатском, не вязался с представлениями о пыточных застенках. Обычный стол, шкаф, сейф, неизменные потреты Сталина и Дзержинского. И человек в майорских погонах не похож на исчадие ада. Вот только глаза… Семён Давидович не стал бы с таким откровенничать, встреться с ним даже в самой безобидной обстановке.

- Фамилия, имя?

Будто чекисты на улице не сказали, кого поймали около Гостехники.

- Кирлиан… Семён Давидович.

- Место и дата рождения?

- Екатеринодар… Сейчас это Краснодар. 20 февраля 1898 года. А, простите, по какому…

- Национальность?

- Армянин.

- Семён Давидович – и армянин? Решили лгать госбезопасности?

- Богом клянусь… - допрашиваемый вдруг сообразил, что подобная клятва слегка не соответствует мизансцене. – Честное слово, товарищ майор… Гражданин майор.

- Так что писать – армянин или еврей?

- Армянин! Но если нужно…

Не в первый раз. Невысокого роста, черноволосый, носатый, с грустным внимательным взглядом под линзами круглых очков, допрашиваемый запросто мог сойти за представителя любой из двух наций и полудюжины других. Чекист заполнил в бланке очередную графу и ещё несколько.

- Чем занимались до революции?

- Настройщик роялей, электрик.

- Есть специальное образование?

- Только начальная школа.

Теперь даже этот, в общем-то малозначительный факт обвиняюще лёг на чашу весов. Кирлиан осторожно пошевилился, стул под ним скрипнул, вызвав очередной прилив недовольства у хозяина кабинета.

- Участвовали в революционном подполье?

- Нет, по малолетству не был сознателен…

- В годы Отечественной войны – на каком фронте?

- Здоровье, знаете ли…

- Героический труженик тыла? Или в оккупации?

- Да, в оккупации…

- Фашистам прислуживал. Так и запишем.

- Я не… Как все. Жить-то надо было.

- Обычная отговорка предателей. В чём суть вашей заявки в Госкомитет по технике?

Изобретатель судорожно сглотнул слюну. Вот оно что!

- Мне трудно объяснить человеку без специальной подготовки…

- Считаешь, майор ГБ не поймёт самоучку с тремя классами?

Опять не то сказал…

- Простите. Я изобрёл прибор для фиксации свечения человеческого тела в высокочастотном электромагнитном поле. Если кратко, больные и здоровые органы светятся по-разному.

- Вы – врач?

- Не… Нет! Я же говорил, гражданин майор, начальная школа. Открыл совершенно случайно, при ремонте, ещё до войны.

- Кому сообщили? Сотрудничали с немецко-фашистскими захватчиками?

- Как можно! Клянусь! Никому! Только сейчас, когда стали получасться качественные снимки…

- И даже ваша жена не в курсе?

- О, она знает, конечно.

- Снова обманываете госбезопасность. Только что утверждали – никто.

Пойманный на элементарном, Семён Давидович судорожно вытер лоб платком. Пятнадцать лет лагерей без права переписки?

Чекист сунул на подпись несколько бланков. Первый из них содержал показания самого Кирлиана, второй означал обязательство о неразглашении. Дрожащая рука с трудом вывела закорючки.

- Гостехника по согласованию с МГБ засекретила ваше изобретение. Вы с женой будете под надзором. Не смейте никуда отлучаться без разрешения госбезопасности. Ваш пропуск.

Кирлиан окончательно очнулся лишь на площади перед зловещим зданием. И в старшном сне он представить себе не мог, что безобидные опыты с еле видимым свечением, замеченным при ремонте аппарата д'Арсонваля, где используется высокочастотный разряд с лечебной целью, приведут его на Лубянку. Четыре года прошло по окончании страшной войны, добился, наконец, в Гостехнике официального признания, хотел просто помочь людям, дать новое средство диагностики… И на тебе – госбезопасность, подписка о неразглашении!

Между тем, через несколько дней в недрах центрального аппарата МГБ СССР родилась докладная записка на имя Абакумова, в которой, в частности, говорилось следующее:

«Семён Давидович Кирлиан, ранее не судимый, характеризуется как личность несознательная и политически неустойчивая. В период Великой Отечественной войны находился на временно оккупированной территории совместно с женой Валентиной Хрисанфовной Кирлиан.

Связей с бывшими сотрудниками НКВД Михайловским (кличка Кастусь) и Лео Треппером (кличка Домб) не установлено.

Дальнейшая самостоятельная работа гр. Кирлиан С.Д. над изобретением допускает возможность утечки информации в капиталистические государства. Также обращаю внимание, что распространение сообщений об открытии гр. Кирлиан С.Д. может быть использовано в целях реакционной религиозной пропаганды как «доказательство» обнаружения «души» или «ауры».

На основании изложенного, прошу разрешить передачу документов об изобретении Кирлиан С.Д. в Московский научно-исследовательский кинофотоинститут для изучения практической ценности.

Предлагаю передать в кинофотоинститут часть документов дела Наркевича-Иодко, тома хранения №№ 369003 – 370009».

Для четы Кирлиан началась новая жизнь. Семёна Давидовича нередко вызывали в Москву, где повторяли его опыты, но не давали ему самому в них участвовать из соображений секретности. Чекист, надзиравший за НИИ, прозрачно намекнул: излишняя инициатива приведёт к продолжению экспериментов в стенах одной из спецлабораторий ГУЛАГ МВД СССР. Что-что, а уголовную статью для лица с временнооккупированной территории подобрать не сложно.

***

Советская Белоруссия, 1922 год

Набравшись решимости, Генрик заявил, что условием дальнейшего сотрудничества будет встреча с польским представителем и гарантия властей Белоруссии о выезде в Польшу по окончании работы с архивом Иодко. Выгнал из кабинета «сочувствующего» канцеляриста в кипе, Кастусь сгрёб поляка за лацканы и впечатал в стену. Затылок звонко приложился о штукатурку, а дыхание спёрло от вдавившихся в грудь кулачищ. Студент прохрипел:

- Когда я найду что-то полезное и перестану быть нужен панам большевикам, вы меня вообще расстреляете.

Этим он удивил чекиста. В Кракове легко дал себя заарканить, поддался на шантаж, разве что чуть-чуть поупирался для форсу. Кастусь не мог знать и понять двух вещей. Во-первых, находка отцовского клада придала сил и влила в жизнь новый смысл – когда-нибудь вернуться в Над-Нёман и увести самую важную часть архива от большевиков. Во-вторых, не просто запустение усадьбы, а превращение её в нищий коммунистический совхоз с особой ясностью показало Генрику – возврата к старой, нормальной жизни не будет ни в каком виде. И виноваты в этом они, самодовольные, дорвавшиеся до власти выходцы из общественной помойки, гордо именующие себя «гегемоном». Шиш вам, а не содействие!

- Тебе справку от Пилсудского или товарища Ленина?

Студент кое-как высвободился от захвата.

- Лучше бы Пилсудский гнал ваших оборванцев до Смоленска, а не до Минска. Требую встречи с польским консулом.

Про оборванцев он погорячился. Резкий удар под рёбра выбил дыхание, прямой в челюсть отправил в темноту.

Генрик толком пришёл в нормальное состояние лишь в камере, а в последующие дни испытал на себе путаницу от неопределённого статуса Советской Республики Белоруссии. Вроде как суверенное государство, оно имело общие вооружённые силы с РСФСР. ГПУ и НКВД России формально не обладали властью на белорусской территории, зато огромным влиянием. Молодого Иодко держали в тюрьме не с санкции, не по приговору и даже не по приказу, а «по ходатайству» русского ГПУ. Не на основании закона, а «революционного правосознания». Как объяснил сосед по камере, арестованный за мешочничество, большевики, руководствуясь этим правосознанием, могут и расстрелять.

Прошёл месяц с небольшим. Студент исхудал, осунулся, а в Ягеллонском университете закончились пропущенные им экзамены. Когда надежда оставила его, Генрика в очередной доставили в губернскую милицию на Подгорной. Вместе с неизменным Кастусем, курировавшим эпопею с Иодко либо вообще польское направление, в следственном кабинете обнаружился ещё один тип, сравнительно интеллигентной внешности: костюм-тройка, очки, короткая острая бородка на узком лице, пронзительный взгляд. Второй говорил мало, но, судя по реакции Кастуся, занимал он более высокое положение.

После дежурного начала, проходившего в обычном ключе «осознала ли польская мразь, что отпираться бесполезно», Генрик глубоко вздохнул и решился на отчаянный шаг, о возможности которого узнал в тюремном университете. Там педагоги порой не менее убедительны, нежели краковские профессора.

- Гражданин начальник, у меня есть важное заявление касательно лечения товарища Ленина. Но я не могу его высказать в присутствии гражданина Кастуся.

- Почему? – подал голос человек в очках.

- Могу объяснить только в его отсутствие. Поверьте, это важно и не займёт много времени.

Чекисты обменялись коротким взглядом. Очевидно, простак, измученный издевательствами одного из них, пытается найти защиту в другом, вежливом.

- Оставьте нас, товарищ.

Кастусь хлопнул дверью.

Генрик торопливо и сбивчиво пересказал историю задержания полицией и беседу в обществе полковника дефензивы. Естественно, умолчал, что вторым господином был Витольд Иодко.

- Понимаете? Я боялся ехать сюда, но пан полковник уверял, что меня постоянно будет сопровождать давно и хорошо внедрённый польский агент. А кто всё время со мной? Только Кастусь. Никто кроме него и Лео не был осведомлён о поездке. Значит, в дефензиву сообщил один из них. Помогите мне! Я окончательно запутался. Ваш человек много раз грозился меня убить. Не знаю, на кого он работает. Или его служба дефензиве – тоже ваше задание? Тогда он точно меня убьёт, во избежание разоблачения в Польше.

Чекист неожиданно спросил совершенно об ином.

- Он что-либо говорил о руководителях РСФСР? Ленине, Сталине, Троцком.

- Про Сталина – ничего. О Ленине как больном, - спинным мозгом ощутив, что от него ещё чего-то ожидают, Генрик брякнул наугад. – О Троцком отзывался с уважением. Брошюрку его подарил.

- Ясно-ясно, - чиновник из ГПУ задумчиво погладил бородку. – Предположим, вы боялись сообщить нам об идеях отца, опасаясь двойной игры Кастуся. А что вы на самом деле нашли?

- Не много, гражданин начальник. О яичной диете при заболеваниях сосудов и общестимулирующем воздействии токов высокой частоты. Эти документы находятся здесь же, на втором этаже. Если бы я знал анамнез товарища Ленина, мог бы посоветовать…

- Исключено. Сведения о его состоянии здоровья секретны. Вы можете указать на нужные листы архива?

- Да пожалуйста! Я бы и раньше отобрал, если бы не издевательства и угрозы Кастуся.

- Тогда приступайте к работе немедленно.

- Конечно. Но как насчет последующего выезда в Польшу?

- Не вижу препятствий.

Чекист даже ладошкой махнул – фи, какие мелочи.

- Простите, гражданин начальник, но после отсидки в тюрьме без обвинения и всяких на то оснований я хотел бы…

- В Белоруссии нет польского посольства или консульства.

- Я знаю. Но в Минске постоянно работают правительственные делегации по решению приграничных споров. И на днях вышло постановление Совета Народных Комиссаров Белоруссии о выезде за границу граждан ССРБ и иностранцев. Теперь требуется разрешение ГПУ или НКВД, чтобы покинуть страну.

- Чёрт подери, - улыбнулся представитель карательных органов. – Откуда вы всё это знаете?

- Тюремная почта сообщает. За решёткой информация важнее пищи, гражданин начальник.

- Так, - он легонько шлёпнул ладонью по столу. – Много времени нужно, чтобы перебрать бумаги вашего отца и оформить рекомендации?

- Три дня.

- Не нужно торопиться. Вопрос, вы сами знаете, ответственный. Неделя. Я оформляю ваши документы, отдаю паспорт с разрешением ГПУ и билетом на поезд. А, устраиваю встречу с польским представителем. Жить будете там же, в Романовской Слободе. Что ещё?

- Кастусь…

- Будет отстранён от работы с вами. Сами понимаете, о подозрениях по поводу его связи с польской полицией никому не слова.

- Спасибо!

Чекист, так и не представившийся по имени-отчеству, вышел. Через пару минут вернулся и велел Генрику идти в прежний кабинет.

Попав в компанию «сочувствующего» канцеляриста, тот испытал двоякое ощущение. Безусловно – облегчение. Больше не нужно забираться на второй этаж тюремных нар и голодать. Побои и издевательства прекратятся. Но одновременно накатила гадливость. Каким бы мерзким ни был Кастусь, Генрик, подставив и оклеветав его, спустился до уровня большевика. Для наследника благородного имени Наркевич-Иодко это – несмываемый позор.