Елизавета I

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Стоял июнь 1567 года; залитые лучами жаркого солнца бугристые склоны Карберрийского холма поросли зацветающим утёсником, среди которого желтели яркие пятна цветущих кустов можжевельника. Мария Стюарт подняла руку и вытерла пот со лба. Уже почти час она сидела на коне, наблюдая за передвижением мятежных армий у подножия холма. Время от времени она замечала Босуэлла, который, проезжая сквозь редеющие шеренги их солдат, ругался, грозил, упрашивал. Мария наблюдала за происходящим со спокойствием человека, потерявшего всякую надежду. Болезненная, тупая апатия, в которой она пребывала уже несколько недель, приводила Босуэлла в ярость; как-то он злобно бросил ей, что скорее будет жить с любой подзаборной шлюхой, по крайней мере способной смеяться и вести себя как живая женщина, чем с ней, которая ходит как сомнамбула. Но чем больше кричал на неё Босуэлл, тем меньшего ему удавалось от неё добиться. Её дух был окончательно сломлен, и виной тому был этот человек, которого она считала своим единственным другом и в которого влюбилась, когда он увёз её из Холируда после смерти несчастного Давида Риччио.

Дарнли был прав, когда считал, что Мария намеревается выйти замуж за Босуэлла. Она столько перестрадала из-за безвольных мужчин, что сила и решительность её нового защитника внушили ей иллюзию, будто он настолько же надёжен, насколько все остальные — вероломны. Ей казалось, что присущие им обоим сила духа и мужество роднят их; она была так благодарна за убежище, которое он предоставил до рождения сына, что ей почудилось, будто она влюблена впервые в жизни. Она знала, что Босуэлл убил Дарнли, но ей было всё равно. Обуревавшая Марию Стюарт страсть сделала её безрассудной; в награду за верность она осыпала Босуэлла милостями и знаками своего расположения. Когда он явился на суд в Эдинбурге, зал которого был набит людьми его клана, она пропустила мимо ушей протесты его противников, считавших, что он вырвал у судей оправдание силой. Не прошло и месяца, как оказываемое Босуэллу покровительство лишило Марию Стюарт симпатий своего народа и дворян, и всё же остатки осторожности не позволяли ей вступить с ним в брак до тех пор, пока ропот не утихнет. Она доверяла Босуэллу, а он ей нет. В сопровождении отряда воинов он встретил её по дороге в Стирлинг, куда она ехала проведать сына, и проводил в свой замок Данбар под тем предлогом, что якобы желает защитить её, поскольку враги, возможно, замыслили её похищение. И в Данбаре, где Мария была полностью в его власти, в первую же ночь Босуэлл пришёл к ней в комнату, запер дверь и изнасиловал её.

Её дух сломило не только физическое унижение, но и душевное потрясение; своим поступком Босуэлл сумел добиться того, что было не под силу ни убийцам Риччио, ни Дарнли на протяжении всего её злосчастного брака с ним.

Но ей не удалось оправдать ожиданий Босуэлла. Прекрасная, величественная королева, брак с которой сулил стать исполнением всех его честолюбивых устремлений, наконец была вынуждена уступить его требованиям и обвенчаться с ним, но не потому, что она его любила — она его ненавидела и он видел эту ненависть в её воспалённых глазах, которые всегда уклонялись от его взгляда; не потому, что ему, как он рассчитывал, удалось пробудить её чувственность, хотя, добиваясь этого, он то ласкал её, то бил; Мария Стюарт вышла за Босуэлла замуж лишь потому, что после совершённого над нею насилия она забеременела. За это он ненавидел её не меньше, чем за её неопытность в любовных делах. Представ перед ним не как королева, а как женщина, Мария его сильно разочаровала. Проведя с нею несколько дней в Данбаре, он оставил её и стал утешаться с женой, с которой намеревался развестись. Он так поступил, желая оскорбить королеву, поскольку считал, что она обещала то, чего не могла исполнить; он не желал учитывать ни условий, в которых потребовал от неё исполнения этих обещаний, ни того, что до него её единственным мужчиной был пьяница и дегенерат. Как и предупреждали Марию Стюарт с самого начала враги Босуэлла, он оказался злобным и беспощадным зверем, однако если он и перестал желать её как женщину, его решимость обладать ею как королевой осталась прежней. Он её обесчестил, — объяснил он ей, пытаясь самыми грязными ругательствами возбудить в ней гнев или какое угодно чувство, лишь бы вывести её из состояния тупой покорности, — и она должна либо вступить с ним в брак, либо родить от него незаконнорождённого ребёнка, а значит — проститься с троном и сдаться на милость своего сводного братца. А ей хорошо известно, чего можно ожидать от этого человека.

Она дала своё согласие на брак таким голосом, что ему захотелось её ударить, и он торжественно привёз её в Эдинбург под конвоем воинов своего клана и погожим весенним утром обвенчался с ней.

На людях они делали вид, будто во всём согласны друг с другом; Мария Стюарт была настолько унижена и так плохо себя чувствовала, что, прояви Босуэлл к ней хоть какую-то видимость сострадания, она бы снова полюбила его, но этого не произошло. Он был груб и злобен; будучи безразличен к религии, он тем не менее заставил её обвенчаться но протестантскому обряду. В то же утро слышали, как она кричит, умоляя дать ей нож, чтобы убить себя. Тем не менее она была связана с ним узами брака, заключённого с тем, чтобы загладить совершённое им насилие; вокруг не было никого, на кого они могли бы положиться, а их характеры даже в такой отчаянный момент не позволяли им рассчитывать друг на друга. Босуэлл не мог простить Марию Стюарт за то, что она была ему живым укором; он был неспособен унизиться до признания, что погубил и её, и себя; она же не могла сблизиться с ним потому, что в её душе лишь одно чувство было сильнее страха перед ним — боязнь, что этот страх станет заметен их врагам. Муррей, Мортон, Линдсей и остальные видели, что Босуэлл поднялся на вершину власти благодаря браку с Марией Стюарт. Они убили Риччио из зависти к нему; они были готовы убить и Дарнли, но здесь их опередил Босуэлл. Теперь вместо тихони-секретаря и безвольного пьяницы им противостоял единственный человек, достаточно сильный, чтобы уничтожить их всех, если они промедлят.

И вот менее чем два месяца спустя Мария Стюарт ждала, когда её разбегающаяся армия вступит в бой с тремя четвертями шотландской знати. Надеяться на победу было бессмысленно; бессмысленно было вообще на что-либо надеяться. Её маленький сын находился в руках мятежников; они требовали, чтобы королева выдала им Босуэлла и поручила себя их покровительству. Их парламентёры уверяли, что ей не причинят вреда. Босуэлл настаивал на том, что нужно биться; к ним приехал французский посол, пытавшийся выполнить посредническую миссию; он убеждал её капитулировать, уверяя, что её положение безнадёжно и всем известно, что граф Босуэлл похитил её и принудил к браку силой. Единственный выход для неё — сдаться на милость своих дворян и поверить, что они, узнав в подробностях о том, как дурно с нею обращался Босуэлл, проникнутся к ней состраданием. Между тем Мария понимала: Босуэлл никогда не согласится с такими условиями и не сдастся безоружным на милость врагов.

Он был похож на затравленного, злобно рычащего дикого зверя. Он не боялся погибнуть в бою, но без обиняков заявил своей жене, что скорее убьёт и её, и себя, чем попадёт в руки лорда Джеймса и его сторонников. Её брат был во Франции; как всегда в таких случаях, он предпочёл, чтобы вместо него сражались другие. В том случае, если восставшие победят, он вернётся в Шотландию и торжественно заявит, что не виновен в произошедшем кровопролитии. Вся ответственность за произошедшее лежала на нём, он был организатором этого мятежа, теми головорезами, которых Мария видела у подножия холма, руководил его интеллект. И он обещал, что ей не причинят вреда. Возможно, он даже намеревался сдержать это обещание. В этом была её единственная надежда; она так плохо себя чувствовала, что едва держалась в седле. Если они вступят в бой, она погибнет — и она, и Босуэлл, и ребёнок, которого она носит, — и их гибель будет напрасной, их не объединяет ничто, даже воспоминания о взаимной любви. И вдруг Марии Стюарт расхотелось умирать. Она устала от крови, боли и смерти, а ведь ей всего лишь двадцать пять лет.

Она обернулась к одному из стоявших вокруг неё горцев и послала его за Босуэллом. Он явился не сразу, хмурый и вспотевший в тяжёлых доспехах.

— Они зашли нам в тыл, — бросил он. — Все эти переговоры были всего лишь хитростью, чтобы выиграть время для усиления своих позиций. Я же тебе говорил, что этого французишку нужно послать куда подальше!

— Мы не сможем победить, — медленно проговорила Мария Стюарт. — Солдаты дезертируют; наше войско становится всё меньше с каждым часом.

Босуэлл с ругательствами потащил меч из ножен, но она вдруг дотронулась до его руки.

— Если они дадут тебе охранную грамоту, ты откажешься от этой битвы?

— Что? — Прищурив от солнца глаза, он пристально вгляделся в неё. — Не говори вздор; им нужна моя голова, но чтобы её получить, им придётся сначала пробиться сюда. Я убью этого пса Мортона, даже если это будет последний удар, который мне удастся нанести на этом свете!

— Если они тебя отпустят, — настаивала она дрожащим голосом, — я капитулирую. Им нужна прежде всего я. Дю Крок говорит, что мне не причинят вреда. Заклинаю тебя, умоляю, послушайся меня.

— Слушаться тебя?! — Он горько рассмеялся. — Я вас долго слушался, ваше величество, и смотрите, к чему это привело!

— Я не хочу, чтобы это привело к твоей смерти. Можешь винить во всём меня, если хочешь; видит Бог, я сама считаю себя виновной, но то, что свершилось, уже нельзя изменить. Когда-то, до всего этого, мы были друзьями; когда-то я тебя по-настоящему полюбила, и я ношу твоего ребёнка. Ради этого ребёнка я прошу тебя: беги!

Он взглянул на неё и на мгновение взял под локоть — не в злобе, а для того, чтобы она могла на него опереться. Он не верил, что она говорит правду: она готова капитулировать, если его отпустят. Даже в такую минуту этот до безумия гордый человек радовался тому, что, несмотря на всё, ему удалось се покорить, что она беспокоится о нём... Женщины всегда беспокоились о нём, как бы он с ними ни обращался. Все женщины, кроме королевы, связь с которой привела его к катастрофе, ибо когда дело дошло до испытания власти и силы, её титул оказался не более чем пустым звуком по сравнению с воинами и деньгами её брата и знати.

— Позволь мне послать к ним парламентёра, — повторила она. — И если они гарантируют тебе жизнь, мы сложим оружие.

— Откуда ты знаешь, что тебе ничего не грозит? — внезапно спросил Босуэлл и, устыдившись своей радости, отвернулся в сторону.

— Они уже поручились за это своим словом. Джеймс не сможет его публично нарушить. Мне не причинят вреда.

День клонился к вечеру, когда мятежные лорды дали требуемые гарантии. Как сказал лорд Линдсей, после того, как королева окажется у них в руках, Босуэлла они всегда успеют поймать.

Солнце садилось, когда Мария Стюарт распрощалась с мужем; её лицо, залитое красными лучах заходящего солнца, было бледным как мел, а он застыл перед ней в неловкой позе; больше всего ему хотелось поскорее уйти, но его терзали чувства стыда, гнева и сожаления. По-своему он её любил — то была любовь, лишённая милосердия, большую роль в ней играли честолюбие и похоть. Он попытался выразить всё это, сказав, что хотел бы, чтобы всё было по-другому, и что он надеется: она простила ему то, что произошло в Данбаре.

— Я хотел на тебе жениться, — пробормотал он, — и мне казалось, что если мы промедлим, тебя могут от этого отговорить. То, что я сделал, казалось мне единственным способом заставить тебя принять нужное решение. У нас в приграничье так поступают испокон веков.

— Неправильно поступают, но я верю, что ты думал, будто делаешь то, что нужно, — устало проговорила она. — Нам сейчас ничего не осталось, кроме как простить друг друга. Я прощаю тебя от всего сердца.

— Мы ещё можем биться, — сказал он, но её уже было не обмануть. Он хотел бежать, а Мария, узнав, что он готов бросить её на произвол судьбы, желала лишь одного — освободиться от него, пусть даже для этого нужно отдаться в руки Джеймса. Было трудно представить человека, настолько лишённого всех надежд и последних остатков мужества.

— Прощай, — отрывисто произнёс он. — Я вернусь. Клянусь помочь тебе, если ты будешь нуждаться в помощи.

На глазах у неё он сел в седло и, пришпорив коня, поскакал вниз по склону холма, а она медленно поехала вперёд, к шеренгам мятежников.

Елизавета так редко присутствовала на заседаниях своего совета, что когда Сесил известил других его членов о том, что нужно подождать королеву, они поняли: это заседание будет не из лёгких. Сейчас все они стояли у своих мест вокруг длинного стола из полированного дерева, у торца которого находилось кресло под балдахином; здесь были герцог Норфолкский, лорды Лестер, Хандсон, Сассекс, Бедфорд, сэр Николас Трокмортон и сэр Вильям Сесил; перед Сесилом на столе лежала выровненная с его обычной аккуратностью кипа документов, занимавшая всю его ширину, а перед каждым членом совета — стопка чистого пергамента, подставка со свежеочиненными гусиными перьями, чернильница и песочница. Вести протокол заседания и записывать данные королевой указания было обязанностью Сесила. Он надеялся, что Елизавета, как обычно, поручит ведение заседания ему; Сесил рассчитывал, что в этом случае ему, возможно, удастся изменить мнение королевы по вопросу о судьбе Марии Стюарт, королевы шотландской, которая в настоящее время была пленницей своего брата, державшего её в замке Лохлевен. Охраняли её люди из клана Дуглас — её смертельные враги, и все считали, что ей посчастливилось, если она сумела уцелеть после того, как её с позором провезли по улицам Эдинбурга после капитуляции на Карберрийском холме: толпы людей требовали её крови и осадили дом, куда её поместили лорды, вопя, что её нужно сжечь живьём как ведьму и шлюху...

Когда Елизавета узнала о том, как жестоко и недостойно обращались с её сестрой-королевой те, кто обещали обойтись с ней гуманно и почтительно, она была вне себя от ярости. До сих пор Муррею и остальным мешало умертвить свою пленницу лишь одно — английская королева упрямо настаивала на том, что Мария Стюарт неприкосновенна в силу своего королевского сана. Заседание совета, на котором её ожидали, было созвано, дабы объяснить ей ошибочность такого поведения.

— Дорогу её королевскому величеству! Её королевское величество направляется в совет!

До членов совета донёсся голос церемониймейстера; все повернулись к двери, которая наконец открылась, и в комнату быстрым шагом вошла Елизавета. Все присутствующие склонились в низком поклоне. Королева была одета в платье из жёсткого кремового атласа, обшитое по подолу юбки золотой парчой; мягкий цвет этой сверкающей ткани оттенял её волосы, а в тон ему была подобрана жёлтая шапочка, края которой были украшены жемчугом и топазами.

— Приветствую вас, милорды, — резко бросила она, и у Сесила упало сердце. Он знал этот отрывистый, деловой тон и настроение, о котором он свидетельствовал.

Королева села в кресло и взяла из золотой чаши конфету.

Сесил откашлялся и заговорил; он предлагал вниманию королевы проект изменения судебной системы в сельских приходах. Это была тщетная уловка: королева оборвала его посередине второй фразы.

— Мне ни к чему высказывать своё мнение о такой чепухе. Займёмся серьёзным делом. Граф Муррей снова просил меня дать гарантии своей безопасности на тот случай, если он казнит королеву Марию Стюарт. — Она окинула взглядом лица своих приближённых. — Такова его просьба, джентльмены. А вот каков мой ответ, который вы соблаговолите передать ему от моего имени. В тот день, когда какой-либо мятежный подданный под каким бы то ни было предлогом лишит жизни своего законного государя, в Шотландию будут введены английские войска.

— Ваше величество, — нагнулся к ней Трокмортон, ваше милосердие всем нам хорошо известно, однако бывают случаи, когда милосердие должно уступить по литическим соображениям. Шотландская королева — ваш смертельный враг. Со дня смерти вашей сестры Марии она претендует на ваш престол и не перестала претендовать на него после своего прибытия в Шотландию. В этом вопросе она непоколебима. Если она возвратит себе шотландский трон — а я знаю эту страну достаточно хорошо, чтобы сказать: это вовсе не так невозможно, как кажется, учитывая её поведение — она будет по-прежнему представлять для вас опасность, и эта опасность, возможно, усугубится, если она отыщет ещё кого-нибудь, кто будет настолько глуп, что женится на ней и начнёт претворять в жизнь её честолюбивые замыслы. От имени всего государственного совета умоляю вас, госпожа: позвольте лорду Муррею и другим шотландским лордам поступить так, как они желают. Позвольте им отдать королеву под суд за убийство Дарнли и казнить её. До тех пор пока она жива, мы не будем ведать покоя.

Елизавета ответила не сразу. Она знала, что он говорит искренне и не питает личной злобы к шотландской королеве. То, что предлагал Трокмортон, было для него естественным и справедливым решением проблемы, хотя он не так кровожаден, как её кузен Хандсон или граф Бедфорд, и не так низок, как Лестер. Все они считают, что она просто упрямится и опасается реакции мирового общественного мнения; Сесила эта, как он полагает, недостойная сентиментальность так разочаровала, что он даже опечалился. Никто из них не видит ничего из ряда вон выходящего в том, чтобы убить коронованную особу, поскольку среди них нет принцев крови.

— Давать объяснения не в моих правилах, — произнесла наконец Елизавета, — но я знаю вашу привязанность ко мне и не желаю, чтобы вы подумали, будто я ею злоупотребляю. Милорды, на сей раз я открою перед вами своё сердце. Сесил, я не хочу, чтобы мои слова заносили в протокол, пусть они останутся только в вашей памяти. До того как на престол взошёл мой дед, Генрих Седьмой, у английских королей было в обычае захватывать корону силой. Результатом такого положения вещей были гражданские войны, тирания и ужасные преступления; можно с полным основанием сказать, что наша страна тогда была не лучше нынешней Шотландии. При Тюдорах всё изменилось; при нашей династии королевский сан стал святыней для подданных всех сословий. Я могу безбоязненно являться к вам, потому что знаю: среди вас не найдётся ни одного, кто осмелится пронзить мне сердце стилетом, ибо я ваша королева, а посему моя кровь священна. Именно этот постулат, эта истина не дала моей сестре предать меня смерти, когда столь многие советовали ей поступить именно так и приводили в оправдание те самые доводы, которые вы выдвинули против шотландской королевы. Я была наследницей Марии Тюдор, и в моих жилах текла королевская кровь. Именно такое положение, Божьим соизволением, занимает сейчас Мария Стюарт. Если я буду безучастно наблюдать, как эти головорезы отправят её на эшафот, для меня это будет равносильно тому, чтобы подставить свою грудь под кинжал, а шею — под топор. Если я, королева Англии, признаю за подданными право судить своего государя и приговорить его к смерти, то созданное мною правило вполне может обернуться против меня самой. Я не признаю за Мурреем такого права. До сих пор я говорила с вами как королева, а теперь должна сказать как женщина: мне отвратительны коварство и жестокость, с которыми он и его приспешники обращались с беззащитной женщиной, которая ждёт ребёнка.

— Она замешана в убийстве Дарнли, — заметил Сассекс.

— Если так, то единственная её вина в том, что она несвоевременно замыслила это убийство и крайне неуклюже его осуществила. Я не позволю вам смотреть мне в глаза и притворяться, будто такой пёс заслуживает чего-либо кроме смерти за то, как он себя вёл по отношению к ней; не забывайте, она была не только его женой, но и его королевой. Кроме того, это не доказано, а даже если так и было, это нисколько не отягощает мою совесть. Я не позволю на глазах у всего мира совершить убийство шотландской королевы. Также не посмотрю я сквозь пальцы и на отравление — передайте Муррею и это. А если наступит такой момент, когда она сможет вернуть себе свой трон, она вернёт его с моей помощью и только на таких условиях, что уже никогда не сможет ничего замышлять против нас. Это, безусловно, лучший вариант, и, если мы будем терпеливы, он вполне может осуществиться.

Она протянула над столом руки ладонями вниз. Коронационное кольцо на пальце ярко сверкнуло.

— Вот уже десять лет, как я правлю Англией, милорды, и мои руки не запятнаны ничьей кровью. Я ни за что не замараю их кровью королевы, происходящей из того же рода, что и я сама.

Возражать на это было нечего. Советники согласились, что Муррею нужно отправить предостережение, и перешли к следующему вопросу: напряжённому финансовому положению страны. В течение всего последнего десятилетия его так и не удалось стабилизировать; больше всего на свете Елизавета боялась банкротства казны, и этот страх заставлял её экономить решительно на всём, а прежде всего на тех излишествах, которые в глазах её советников-мужчин были святыней, а именно на армии и военном флоте. Военная экспедиция во Францию опустошила государственную казну, которую королева с таким тщанием наполняла; теперь крупные банковские дома Нидерландов не желали рисковать, ссужая деньги Англии, которую Испания вполне могла сокрушить, если ей удастся подавить восстание в Нидерландах. О такой возможности Елизавете не хотелось и думать. Стоит ли, сердито бросила она во время заседания, столько говорить о Марии Стюарт — запертой в шотландском замке узнице без денег и сторонников, положение которой можно считать безнадёжным, если настоящая угроза для них — это огромная испанская армия в Европе, которая в любой момент может высадиться в Англии.

Если Филипп подавит восстание в Нидерландах, его держава будет самой могущественной в Европе. Если за болтовнёй о какой-то женщине они позабыли о Филиппе, она о нём не забыла. Она никогда не забывала Филиппа, даже когда Мария Стюарт была предметом её крайней тревоги. У испанского короля была хорошая память, а счёт его претензий к Елизавете медленно, но верно возрастал. Он был вынужден притворяться её другом из-за общеизвестных сдерживающих факторов: страха перед её возможным браком с кем-нибудь из французских принцев; не меньшего страха перед возможным вторжением французов в Англию с целью посадить на трон Марию Стюарт и, наконец, необходимости поддерживать оживлённую торговлю между Англией и Нидерландским королевством. Стоит ему увериться в том, что она не выйдет замуж за француза, решить, что французы более не считают Марию Стюарт подходящей ставленницей или, наконец, что лучший способ поддержать торговлю с Нидерландами — это забрать под свою власть торговых партнёров нидерландских купцов, — и они погибли.

Им требуются деньги — требуются прежде всего для поддержки повстанцев в Нидерландах, чтобы кровавая и дорогостоящая война в этой стране продолжалась как можно дольше, отвлекая и изматывая Испанию. Когда Сассекс предложил оказать повстанцам военную поддержку, королева вскочила с трона и спросила: желает ли он прямо сейчас начать войну с Испанией или он уже так стар, что жизнь ему опротивела?

Никакого военного вмешательства не будет; они не будут предпринимать никаких явно недружественных шагов, а только лгать, тянуть время и снова лгать с тем, чтобы нанести силам её милого зятя возможно больший ущерб, не рискуя быть разоблачёнными. Вот что ей нужно, а не стариковское бахвальство. Когда они придумают какое-то другое решение, Сесил может прийти и доложить.

Королева величаво пересекла зал и, выходя, громко хлопнула дверью. Советники собрали бумаги и, облегчённо вздохнув, расселись по местам. Поскольку королева отвергла их предложения касательно Марии Стюарт, Бедфорд, Хандсон и даже Сассекс, с лица которого после полученного нагоняя ещё не сошла багровая краска, вернулись к нерешённой проблеме её замужества и сошлись на том, что как угроза, исходящая от Марии Стюарт, так и ещё более серьёзная угроза, исходящая от испанцев, являются следствием её упрямого нежелания выйти замуж и укрепить свою власть, произведя на свет наследника престола. Сейчас она требует денег для помощи повстанцам в Нидерландах, но как только они попросят у парламента утвердить эти ассигнования, там вновь поднимут вопрос о её замужестве. Настанет момент, сердито бросил Бедфорд, когда королева уже не сможет найти для них убедительных отговорок. Лестер сухо заметил, что в таком случае королева наверняка перейдёт от отговорок к угрозам, и в конце концов члены совета сошлись на том, что идти вопреки её воле невозможно. Марию Стюарт придётся защищать, а парламент нужно упросить или принудить ассигновать требуемые суммы. Когда советники расходились, Сесил слышал, как герцог Норфолкский пробормотал себе под нос: «И какого чёрта мы тратили время на это заседание?»

К зиме 1568 года положение оставалось неизменным; людей из окружения английской королевы терзали тревога и досада. Они были убеждены, что их бездействие не приведёт ни к чему хорошему, а денег, которые парламент после злобной стычки с королевой по поводу её пресловутой девственности всё же выделил, будет недостаточно для того, чтобы удовлетворить нужды страны и при этом не обделить нидерландских повстанцев. Французский король намекал, что он может послать в Шотландию своё войско на помощь немногочисленным сторонникам Марии Стюарт, чтобы освободить её и вернуть ей престол, после чего французы неизбежно должны были воспользоваться представившейся возможностью и вторгнуться в Англию. Муррей на это ответил угрозой казнить Марию, как только у побережья Шотландии заметят французские корабли. Однако поскольку никакое войско так и не было отправлено в Шотландию, Мария Стюарт продолжала жить в заточении в замке Лохлевен, где преждевременно родила мёртвых мальчиков-близнецов. И в то время как советники Елизаветы гневались на свою королеву, но хранили ей верность, Мария вновь повторила то, что ей удавалось уже не раз — с помощью личного обаяния привлечь на свою сторону нескольких мужчин, превратив при этом всех остальных в смертельных врагов.

Болезненный мальчик, бывший её первым мужем, любил её со всей страстью, на какую был способен, и даже грубиян и насильник Босуэлл при её виде ощутил некое душевное волнение, заставившее его совершить над нею то, что в итоге погубило их обоих. Теперь под действие чар молодой королевы попал ещё один мальчик, в чей родовой замок она была заключена. Вилли Дугласу было всего лишь четырнадцать лет, и ему с детства внушали, что его государыня — прелюбодейка, папистка и ведьма. Всё это показалось ему страшным наветом, когда он увидел королеву под своим кровом и она оказалась вовсе не распутницей, а женщиной, способной держаться кротко и благочестиво даже тогда, когда с ней обходились в высшей степени бесчестно. Когда у неё случился выкидыш, мальчик слышал, как радуются его родные — они желали, чтобы она умерла. Он прислуживал королеве в её покоях, и как-то раз ему случилось видеть, как она растирает почерневшую от кровоподтёков правую руку — незадолго до этого к ней приезжали с требованием отречься от престола Мортон и Линдсей, но для того, чтобы добиться подписи под манифестом об отречении, им пришлось держать её и самим водить её рукой с пером по бумаге. На глазах у Вилли совершалось многое, и Мария Стюарт знала, что он внимательно следит за происходящим. К ней вновь пришла та безрассудная отвага, благодаря которой она сумела бежать из Холируда вместе с Дарнли; когда ситуация казалась безнадёжной, у Марии Стюарт внезапно просыпались недюжинный ум и изощрённая хитрость, но, к сожалению, они куда-то исчезали, стоило опасности миновать. Она наконец оправилась от предательства Босуэлла и от того ужаса, который пережила после своей капитуляции. Ей больше не нужно было вынашивать детей, и к ней возвратилось здоровье. Чтобы вернуть себе свободу, она была готова воспользоваться любыми представившимися орудиями, и таким орудием оказался юный кузен её тюремщика, которого чувство к ней настолько ослепило и обезволило, что ради неё он был готов на всё. Она осадила сердце Вилли Дугласа с тем же тщанием, с каким полководец ведёт подкоп в крепость. Раньше мужчины использовали Марию Стюарт в своих целях, а теперь она воспользовалась для достижения своей цели юным Дугласом и преуспела в этом — почки на деревьях, росших по берегам окружающего Лохлевен рва, ещё не раскрылись, когда она переправилась через этот ров на маленькой лодочке и, подняв свой штандарт, принялась собирать сторонников, чтобы дать Муррею генеральное сражение.

Это сражение произошло в мае того же года у Лэнгсайда, где её войско попало в засаду; старые друзья Гамильтоны и Гордоны вышли вперёд и сложили за неё свои головы в битве, превратившейся в чудовищную резню. Добраться до побережья и бежать во Францию Мария Стюарт не успевала, единственное, что она могла успеть — это избежать плена и верной смерти; поэтому она повернула коня и бежала с поля брани, где полегло её войско, во владения Елизаветы, у которой попросила убежища.

— Теперь, когда мы её наконец заполучили, — проговорила Елизавета, — она должна остаться у нас. Путь в Шотландию ей заказан; Муррей её наверняка убьёт, а я не могу ему этого позволить.

— Она просит отправить её во Францию, — заметил Сесил. — Что нам на это ответить?

Королева взглянула на него и пожала плечами:

— Ответьте всё, что вам угодно, друг мой. Мария Стюарт — изгнанница, которую мы приютили. Я спасла ей жизнь и не буду испытывать угрызения совести, принудив её жить здесь, где она не сможет мне вредить. Отправиться во Францию, чтобы мутить там воду, ей позволить нельзя, единственное, что ей будет позволено — оставаться в Англии. В качестве моей гостьи или моей пленницы, если она заупрямится.

Предсказать поступки Елизаветы было решительно невозможно; ещё недавно Сесил благодарил Бога за то, что она не поспешила навстречу своей кузине с распростёртыми объятиями. Мария Стюарт появилась в северной Англии и, прежде чем направиться в Лондон, попросила у своей царственной сестры предоставить ей некоторые предметы первой необходимости. И внезапно, едва ли не на глазах людей, перед которыми Елизавета защищала Марию и высказывала ей сочувствие, в английской королеве произошла разительная перемена. Её бледное лицо стало ещё белей, его резкие черты ещё более заострились, чёрные глаза прищурились, а губы сжались в ниточку. Теперь Елизавета напоминала принюхивающуюся лисицу, которая учуяла у себя в норе раненую таксу — такая же настороженная и беспощадная. На мольбу Марии Стюарт снабдить её одеждой она ответила тем, что прислала ей ворох грязных нижних юбок и отрез рваного бархата и запретила приближаться к Лондону без своего личного разрешения.

Елизавета ни на мгновение не позволяла себе упустить из виду шотландскую королеву, хотя их разделяло много миль: Сесил приносил ей донесения о демонстрациях населения северной части Англии в поддержку Марии Стюарт и сообщал, что дворяне католического вероисповедания быстро превращают дом королевы-изгнанницы в место паломничества. Он никак не комментировал эти сообщения; объяснять, насколько оскорбительно для Елизаветы такое поведение Марии Стюарт, не было нужды. Сесил знал свою госпожу, и ему было хорошо известно, что в борьбе за любовь своего народа она так же не терпит соперников, как и в личных делах. Она использовала привязанность своих подданных к себе в качестве оружия против своего совета и парламента; если ей нужно было поступить вопреки желанию обоих этих органов, ей достаточно было появиться на улицах любого города во время поездки по стране и указать на толпы людей, которые приветствовали её радостными криками.

Теперь они радуются появлению кого-то другого — женщины, которая моложе и красивее, чем она, и чья трагическая судьба, овеянная романтическим ореолом, вызывает к тому же всеобщее сочувствие. До сих пор Елизавета имела возможность общаться лишь с населением той части своей страны, где безраздельно господствовал протестантизм. Не прошло и нескольких недель, как она узнала, что не может так же безусловно полагаться на её северную часть, где старая вера, несмотря на обрушившиеся на неё в последнее десятилетие репрессии, сумела сохраниться. Религиозные соображения не были для неё оправданием; напрасно Лестер растолковывал ей, что на людей королева, которую они видят своими глазами, производит большее впечатление, нежели манифесты женщины, о которой они не знают ничего, кроме её имени. Гнев не позволял ей здраво рассуждать, но при этом она не настолько утратила способность трезво оценивать ситуацию, чтобы дать себя убаюкать логическими объяснениями. Лестер мог предложить ей, как поступить — именно о таком решении мечтали и Сесил, и другие её советники, но не решались высказать свои соображения вслух: почему бы не внять мольбам эмиссаров лорда Муррея и не выдать Марию Стюарт её мстительным подданным в Шотландию? И были моменты, когда Елизавета клялась: ради того, чтобы избавиться от Марии, а также от внутренних раздоров, обнаружившихся с её прибытием в Англию, стоит пойти на то, чтобы умертвить её — всё равно, какими средствами, — даже если за это её осудит мировое общественное мнение. Однако в то время как шотландцы настаивали на том, чтобы Елизавета выдала их врага, ей связывали руки французский и испанский послы, которые требовали у английской королевы гарантий, что та не обманет доверия, оказанного ей её кузиной. Франция была готова предоставить Марии Стюарт убежище, а Филипп Испанский просил выдать её Испании под его личную ответственность. Когда французы получили сведения о том, что наследницей английского престола заинтересовался испанский король, они дали понять: если Елизавета не сможет удерживать Марию Стюарт от дальнейших безрассудных шагов, для них будет предпочтительнее, чтобы та погибла от рук собственных мятежных лордов.

Елизавете вспомнилась шахматная метафора, которую она высказала несколько лет назад в разговоре с Сесилом; тогда фигуры на доске были только расставлены и казалось, что силы соперниц равны. Теперь, когда Белая королева оказалась у них в руках, игра закончилась. Голоса со стороны Франции или Испании можно заставить умолкнуть очень простым способом: превратить Марию Стюарт в заложницу. Елизавета ответила на просьбу Муррея отказом и, со своей стороны, обещала не выпускать Марию ни во Францию, ни в Испанию, а заодно перестала притворяться, будто её кузина живёт у неё в гостях, приказав силой переместить её с севера Англии, где она была под защитой северян-католиков, в замок Болтон и отдать на попечение графа Шрусбери. А в декабре того же года Елизавета разрешила и финансовые затруднения, захватив в Ла-Манше следовавшие в Испанию корабли, груженные золотыми и серебряными слитками.

Войны с Испанией не будет — заявила она, когда некоторые из её советников выразили ей по этому поводу решительный протест. Испания теперь парализована из-за нехватки денег; Филипп может шуметь и грозиться сколько ему заблагорассудится. Единственное, что ему остаётся, — это приобщить захват кораблей к списку своих претензий к Англии и ждать момента, когда удастся посчитаться. А когда это время настанет — и если оно настанет, — она уже будет достаточно сильна, чтобы схватиться с ним в открытую. Больше всего боялись войны с Испанией те, у кого было больше всего причин опасаться католической реставрации — эти люди требовали смерти Марии Стюарт, брака королевы с иностранным государем и других мер, которые, как им казалось, охранят их интересы против риска, неизбежно связанного с женскими политическими играми. Но поскольку критиковать королеву они не смели, они нашли объект для критики в лице её секретаря и главного советника, Вильяма Сесила. Его растущее влияние не давало покоя Норфолку, Бедфорд и Хандсон также завидовали его богатству и влиятельности.

Никто из них уже не верил, что Елизавета намерена с кем-либо сочетаться браком. Также не позволит она шотландцам покончить с Марией Стюарт, которая была размещена в замке Болтон с приличествующей королеве роскошью и занималась главным образом тем, что завоёвывала доверие его хозяев, лорда и леди Шрусбери.

Ей было двадцать шесть лек она отличалась прекрасным здоровьем и открыто выражала свою решимость бежать из заточения и потребовать восстановления своих прав — словом, всё говорило за то, что она переживёт Елизавету. Вот почему её самые заклятые враги решили подстраховаться, вступив с Марией Стюарт в тайные переговоры.

Если Мария выйдет замуж за англичанина, их положение будет вне опасности. Благодаря его родовитости наиболее подходящим кандидатом на эту роль был признан герцог Норфолкский, который охотно на неё согласился. Норфолк увиделся с Марией Стюарт в Карлайле и оказался настолько глуп и тщеславен, что совершенно потерял из-за неё голову, забыв силу характера другой королевы, на верность которой он присягал. Знатность происхождения всегда много значила в его глазах, а во всём мире было не найти государыни знатнее молодой женщины, заточенной в Болтоне. Норфолк принадлежал к сословию древней английской аристократии, в котором женщины всегда были пешками в руках мужчин, и единоличная власть Елизаветы никогда не была ему по вкусу. В душе он всегда считал её незаконнорождённой выскочкой с чересчур острым языком, относящейся к более древней породе людей с неподобающим пренебрежением. Обаятельная, преисполненная чувства собственного достоинства и тем не менее женственная Мария была в его глазах бесконечно привлекательнее, перспектива соединить свою судьбу с подобной женщиной и получить те немыслимые права, которыми она была наделена от рождения, заставили его окончательно забыть свой страх перед Елизаветой. Он был настолько самоуверен и недальновиден, что позволил участвовать в заговоре своему ненавистному врагу, графу Лестеру.

Лестер пристал к ним из страха; в тот момент он действовал под влиянием чужих опасений, которые передались и ему. Паника — самое заразительное из всех человеческих чувств, а страхи Сассекса и Арунделя, отнюдь не слабых духом людей, внушили ему уверенность в том, будто Елизавету вот-вот свергнут с престола испанцы или она скоропостижно умрёт от болезни и на смену ей придёт королева-католичка, у которой есть ко всем старые счёты. К числу заговорщиков принадлежал Трокмортон, который напомнил Лестеру о шаткости его собственного положения, о тех постоянных унижениях, которым он подвергался, добиваясь руки Елизаветы, а затем напрямик спросил, что он предпочтёт: поплатиться головой, когда её не будет в живых, или принять меры предосторожности на будущее. Узнав о том, что в заговоре участвует Норфолк, Лестер заколебался, но ему без обиняков объяснили, что выбора у него нет. Если он будет верным сподвижником Норфолка, тот станет терпимее, сомнения же Норфолка развеялись, когда его заверили, что без Лестера заговор обречён на неудачу и его необходимо вовлечь в число заговорщиков, чтобы он не выдал их королеве. Об их намерениях известили посла Испании, и через его посредство заговор получил одобрение самого испанского короля.

Из своего роскошного заточения в замке Болтон Мария Стюарт объявила, что влюблена в герцога Норфолкского и готова сочетаться с ним браком, как только удастся организовать её побег. Она сделала это заявление хладнокровно; она была готова исполнить обещание и отдаться любому человеку, который мог бы ей помочь. Страсть и чувства Марии Стюарт давно умерли; это произошло в ту ночь, когда Джеймс Босуэлл пришёл к ней в комнату и лишил её женского достоинства, а её природная сентиментальность увяла, как вереск, на Карберрийском холме в тот день, когда изнасиловавший её мужчина, супруг, чьё дитя она носила под сердцем, бежал и оставил её на милость врагов. Она не могла никому отдать своё сердце — сердца у неё больше не было, но из чисто политических соображений она не позволяла Норфолку, Шрусбери и другим влюбившимся в неё англичанам заметить, что она стала ещё более бесчувственной, чем Елизавета. Её просьбы о встрече с Елизаветой были отклонены под тем предлогом, что над ней тяготеет обвинение в убийстве Дарнли, выдвинутое её подданными и подкреплённое копиями пылких любовных писем, которые она якобы писала Босуэллу; эти письма изобличали её как прелюбодейку и сообщницу убийства. На самом деле это были даже не фальшивки, а копии фальшивок; это было очевидно для любого, кто знал Марию Стюарт, но они понадобились для того, чтобы очернить её и одновременно позволить английской королеве отказаться принять её и выслушать её версию событий.

Эти письма были предъявлены советникам Елизаветы, а также некоторым особенно привилегированным пэрам, которые все как один притворились, будто верят им, и выразили своё глубокое возмущение. Сама Елизавета публично негодовала, а про себя усмехалась...

Начало 1569 года было для Лестера крайне неспокойным временем. Он не мог во всём полагаться на своих сообщников по заговору: ему не верилось, что им удастся вторая часть замышленного ими плана — отрешить Сесила от должности, обвинив в государственной измене. Его ненависть к Сесилу была неизменна, но он был настолько близок к Елизавете и настолько хорошо знал её, что проводил бессонные ночи в размышлениях о том, что все интриги неизбежно разобьются о её несокрушимую волю и поразительную способность обращать всё, что угодно, себе на пользу. Сесила она просто так не отдаст; она требовательна и беспощадна, но ещё ни разу не бросила на произвол судьбы кого-либо из тех, кто ей верно служил.

Лестер примкнул к заговорщикам из страха и из страха же оставался с ними долгое время после того, как его уверенность в их успехе начала ослабевать.

Выдать заговор и его участников королеве, пока ещё не поздно, его уговорила Летиция Эссекс.

Они ужинали вдвоём в его новом доме на Стрэнде; это было только что построенное великолепное здание, окружённое парком, а населявшая его домашняя челядь насчитывала несколько сот человек. Летиция часто жила там с Лестером, когда королева позволяла ему на время удалиться от двора. Всем было известно, что они любовники; когда им удавалось быть вместе, они вели почти семейный образ жизни, и он начал делиться с ней мыслями, как большинство мужей делятся со своими жёнами.

— Вот уже пять минут, как ты смотришь на еду и ничего не ешь, — внезапно проговорила Летиция. — А мне известно: если у тебя, любимый, пропал аппетит, значит, произошло что-то из ряда вон выходящее. В чём дело?

Лестер отодвинул от себя тарелку и сделал дворецкому знак унести её. Когда тот удалился, Лестер положил голову на руки и уныло уставился прямо перед собой.

— Что случилось? — спросила Летиция. — Расскажи мне.

— Ты была; права, — внезапно сказал он. — Ты отговаривала меня от участия в этом заговоре Норфолка, а я не послушался; видит Бог, теперь я об этом горько жалею. С каждым днём мне становится всё яснее, что у них ничего не получится; каждый раз, когда королева на меня смотрит, я задаюсь вопросом, не раскрыла ли она этот заговор, а если ещё нет, то как она со мной поступит, когда раскроет!

— Она к тебе привязана, — сказала Летиция. — Может быть, тебя она простит. Но вначале ты был так уверен в успехе — почему же ты переменил своё мнение?

Он раздражённо махнул рукой:

— Не знаю; всё это казалось вполне разумным. Подстраховаться на случай смерти королевы, избавиться от Сесила, который захватывает всё больше земель и власти... Думаю, на этом-то я и попался. Я был готов на что угодно, лишь бы он был унижен. Но здоровье королевы сейчас крепко, как никогда; а Испания и все остальные притихли. А я уверен, что весь этот заговор провалится. Она всё узнает, а не она, так Сесил. А если даже этого и не произойдёт и мы преуспеем, мне не по вкусу ещё кое-что... — Он помолчал, подыскивая нужные слова; ему было известно, как ревнует его Летиция к королеве. — Я не доверяю Норфолку, — продолжил он. — Если он женится на Марии Стюарт, он захочет завоевать вместе с ней английский трон.

— А значит, низложить королеву, — медленно проговорила Летиция. — Им бы пришлось её умертвить, так ведь, Роберт?

— Да, — пробормотал Лестер. — А я не желаю быть к этому причастным.

Минуту Летиция Эссекс внимательно наблюдала за ним. Она его отлично знала — так же хорошо, как и та, другая женщина, у которой она его похитила; она знала, как он честолюбив и неразборчив в средствах; знала также, что любит он прежде всего самого себя. У него было много пороков и мало достоинств, которые могли бы их искупить, однако Летиция любила его со всеми недостатками и не желала, чтобы он был другим. Именно потому, что его она любила, ей стало ясно, почему он не пожелал причинить Елизавете вред.

— Ты по-прежнему её любишь, так ведь? — наконец проговорила она. — Нет, Роберт, не отрицай! Эта любовь не похожа на нашу, и всё-таки она существует.

— Если она всё раскроет, это меня не спасёт, — перебил он. — Когда ей станет известно, что я натворил, она меня первого отправит на эшафот. И зачем я только тебя не послушался, Летиция?

— Что сделано, то сделано, — поспешно ответила она. — Если ты думаешь, что она тебя покарает, ты прав. Есть лишь один способ этого избежать.

Летиция встала со стула, подошла и опустилась рядом с ним на колени. Он накрыл её руку своей, и она почувствовала, что эта рука чуть заметно дрожит.

— Как? — спросил он.

— Выдать Елизавете всю эту затею, пока не поздно. Поезжай на Уайтхолл и обо всём ей расскажи. Это твоя единственная надежда.

Он колебался; оценивал возможные последствия такого шага, прикидывал, чем это обернётся для тех, кто ему доверился и сколько ещё врагов у него появится, когда его поступок получит огласку. А затем представил себе Елизавету в том случае, если козни заговорщиков потерпят неудачу, а он ей ничего не скажет.

— Иди, — шепнула ему Летиция. — Иди сейчас же и не раздумывай. Кто заступится за тебя, если что-нибудь сорвётся? Уверяю тебя, никто! Я люблю тебя и не притворяюсь, будто верна кому или чему бы то ни было, кроме тебя, поэтому я смотрю на вещи беспристрастно. Признайся во всём королеве. Если ты этого не сделаешь, ей расскажет кто-нибудь другой.

Он встал, они обнялись; в эту минуту он наконец понял, насколько он любит эту женщину. Он поцеловал её с неподдельной нежностью.

— Я не буду ждать, — сказал он. — Я еду на Уайтхолл сейчас же. Да хранит тебя Бог, Летиция, и молись, чтобы всё кончилось благополучно...

Когда Лестер рассказывал обо всём Елизавете, она молчала. Она сидела в кресле за вышиванием и время от времени бросала взгляд на его красное, встревоженное лицо, а он говорил о своих страхах, сомнениях и о том давлении, которое оказали на него другие заговорщики. Это повествование не делало ему чести. Наконец он закончил, но королева продолжала молчать; тишина в комнате стала невыносима. Он упал на колени рядом с её креслом.

— Госпожа, умоляю, прости меня.

— Итак, сначала ты предаёшь меня, а теперь предаёшь своих товарищей по предательству. Скажи мне, Роберт, что заставило тебя сознаться?

— Я боялся за тебя, — пробормотал он. — Я всё время размышлял, что будет с тобой, если Норфолк женится на Марии Стюарт, а Сесил будет отрешён от должности. Сначала это мне казалось мудрым замыслом... что-то вроде страховочного варианта... но потом я решил, что Норфолк может пойти ещё дальше...

— И попытаться заодно с Сесилом отрешить и меня, — договорила она за него. — Вполне разумный вывод; удивляюсь, что тебе потребовалось столько времени, чтобы это понять.

— Поверь мне, — продолжал молить он, — поверь мне: как только я всё понял, я тотчас решил предупредить тебя.

— Почему на это согласился Бедфорд, — спросила Елизавета, — и Арундель с Трокмортоном, ведь он такой ярый протестант? Неужели они были готовы свергнуть меня с престола в угоду Марии Стюарт и Норфолку?

— Нет, — с отчаянием в голосе проговорил он; то, что она отнеслась к раскрывшемуся заговору так спокойно, почти небрежно, настолько его испугало, что он начал говорить правду. — Нет, их целью был Сесил, а не ты. Но стоит начать, стоит претендентке на престол вроде шотландской королевы сочетаться браком с самым знатным вельможей в королевстве, и дальше может случиться всё, что угодно.

— Это справедливо. — Елизавета откинулась на спинку кресла и взглянула на него. — Но что бы случилось с тобой, если бы меня не стало, Роберт... Полагаю, будучи так обеспокоен за меня, ты задумался и об этом?

Он только покачал головой.

— Я тебя предупредил, — дрожащим голосом проговорил он. — Прошу тебя, не забудь об этом.

Елизавета встала:

— Не забуду, Роберт, и должна сказать: я польщена тем, что меня ты боялся больше, чем Норфолка и остальных.

— Это не единственная причина. — Лестер подошёл к ней. Он взял её за руку, но эта рука была холодной и безжизненной.

— Богу, как и тебе, известно, что я не отличаюсь ангельским характером, но у меня есть одна черта, которая спасает меня от твоего полного презрения: я люблю тебя. Каков бы я ни был, моя любовь к тебе неизменна и пребудет такой и впредь. Я не мог безучастно смотреть, как над тобой нависает угроза. Вместо этого я предпочёл подвергнуться риску твоего гнева, а это немалый риск.

Он что-то ещё пробормотал и умолк. Её лицо было белым и бесстрастным как маска: было невозможно понять, о чём она думает.

Итак, Роберт участвовал в заговоре против неё. Все эти месяцы он ей лгал, а его теперешние объяснения — это наверняка новая ложь, с помощью которой он пытается обелить себя и умилостивить её. И всё же его слова о том, что заговор мог бы пойти дальше, чем предполагалось первоначально, были правдой. На него нельзя полагаться, но это ей было известно всегда. Он тщеславен и честолюбив, но ни его тщеславие, ни корыстолюбие не смогли вынудить его дать согласие на её убийство. У него было несколько причин сознаться ей, но теперь она видела, что главной было беспокойство за её жизнь. Когда она была при смерти от оспы, верность побудила его остаться рядом с ней; теперь лее, когда ей угрожала не меньшая опасность, он вновь показал, что по-своему любит её.

— Теперь ты можешь меня арестовать, — наконец сказал он. — Иного я не заслуживаю. Но сначала скажи, что ты меня прощаешь.

— Арестовать тебя? — К его изумлению, она рассмеялась. — Я не собираюсь тебя наказывать, Роберт. Если ты хочешь прощения, можешь его получить. Я не расположена в очередной раз разыгрывать нашу маленькую комедию ссоры и примирения; на сей раз дело приняло слишком серьёзный оборот. Я готова простить тебя и теперь, но с одним условием.

— Назови его, госпожа! Всё, всё что пожелаешь... — Он покрыл её руку поцелуями; в его глазах блестели счастливые слёзы.

— Обещай мне, что в будущем ты будешь примыкать к любому заговору против меня с тем, чтобы я могла следить за его течением с самого начала. О том, что ты рассказал мне сейчас, не будет знать никто, кроме Сесила. Теперь он, возможно, будет больше тебе доверять. Если бы я послала за Трокмортоном, я бы заставила его всё выложить за десять минут, но думаю, лучше будет услышать правду из уст самого жениха. Я заставлю Норфолка рассказать обо всём. А рассказав, он отправится в Тауэр.

— Туда ему и дорога, — поспешил подхватить Лестер. — А шотландская королева?

Лицо Елизаветы окаменело:

— Нужно постараться как-то отучить её строить козни; мне нужно подумать, Роберт. Я знаю, что скажет Сесил — нужно возвратить её в Шотландию и позволить брату казнить её.

— Это правильный совет, исполни его, — принялся настаивать Лестер. — Ты предоставила ей убежище, а она отплатила за это тем, что стала строить против тебя козни; она заслуживает смерти.

— Как, между прочим, и ты и остальные. — Елизавета села и подвинула к себе пяльцы. — Это не ответ, Роберт; я не собираюсь для успокоения твоей совести убивать монарха, пусть даже и чужими руками. Оставь меня, мне нужно немного подумать.

— А ты и в самом деле меня простила? — продолжал настаивать он.

Она бросила на него беглый взгляд; её улыбка была насмешливой, но при этом в ней сквозила непонятная печаль.

— Я простила тебя, Роберт. Боюсь, это уже вошло у меня в привычку...

Когда Лестер ушёл, некоторое время Елизавета продолжала вышивать. В этом рукоделии её трудно было превзойти; в юности, когда у неё не было денег на достойные подарки сестре Марии и брату Эдуарду, она, бывало, часами, не жалея глаз, сидела за пяльцами, изготовляя их. Подобно музыке, вышивание успокаивало её и проясняло мысль, заставляя думать быстро и ясно. Поведение Роберта её не удивило; от старых привычек трудно отделаться, а его всю жизнь отличала пылкая любовь к собственной особе. Они всё это затеяли для того, чтобы подстраховаться на случай её смерти или испанского вторжения; они сомневались в мудрости проводимой ею политики, хотя за последние десять лет она не совершила ни единого промаха. Напуганные люди готовы на всё, даже такие, как Роберт, который при всей своей никчёмности всё же по-своему её любит. Все они завидовали Сесилу, который храбрее и проницательнее любого из них, и поэтому решили выместить на нём свою неуверенность в будущем. Всё это десятилетие она укрепляла свой авторитет, трон и страну, и нигде не было заметно ни малейших признаков недовольства до тех пор, пока в Англии не появилась Мария Стюарт. Она ввергла Шотландию в междоусобную войну, её корона запятнана кровью её супруга, защищая её, погибли тысячи людей из кланов Гамильтон и Гордон; подлец Босуэлл, попросивший убежища в Дании, стал пленником датского короля, его, как мужа Марии Стюарт, сочли ценным заложником, за которого можно получить большой выкуп. Все, кто связывал свою судьбу с ней, жестоко поплатились за это, и теперь, когда она оказалась в королевстве Елизаветы, вслед за нею появилось то, что сопровождало Марию повсюду — заговоры, измена и страх; а кончится это, как и предсказывал Сесил, кровопролитием. Она не убьёт Норфолка и не посадит в тюрьму других заговорщиков. Но она отправит его в Тауэр и будет надеяться, что он усвоит полученный урок, не расставшись при этом с головой. Она попытается предотвратить вспышки насилия, и, чтобы ни говорил Сесил, будет по-прежнему удерживать в Англии Марию Стюарт, поскольку не осмеливается её отпустить. Однако Марии тоже нужно показать, что затеянная интрига не сойдёт ей с рук.

Елизавета подошла к письменному столу и написала указ о перемещении Марии Стюарт в замок Татбери. Это было сырое и мрачное средневековое строение, затерявшееся в пустынной части Стаффордшира и уже много лет пустовавшее. Кроме того, это была одна из самых неприступных крепостей во всей Англии.