Елизавета I

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ранней весной 1559 года королева пребывала в Виндзоре. Благодаря ей старый серый замок совершенно преобразился и, утратив свою мрачность, стал полем разнообразной энергичной деятельности; здесь размещался королевский двор, место, где встречались самые талантливые, богатые и влиятельные люди во всём государстве. По дорогам из портов и столицы сюда стремился бесконечный поток придворных, ибо государыня вершила дела своего королевства всюду, где бы она ни пребывала, и лорды из государственного совета кочевали вслед за ней с места на место.

Атмосфера, царившая при дворе, была весёлой, но в то же время и деятельной. Женщина, которая его возглавляла, привносила в неё свою энергию и стремительность. Каждый день здесь появлялись новые люди и что-то происходило. То была жизнь, где каждый царедворец играл свою роль — от Сесила и советников королевы, которые едва поспевали за своей неутомимой госпожой, и до скромных поваров и буфетчиков, которым дважды в день приходилось кормить более пятисот человек. Елизавета вставала рано, посещала богослужение, которое не походило ни на католическую мессу, ни на простой молебен, который предпочитали более радикальные дворяне-протестанты, публично завтракала, давала аудиенции, вела обширную переписку, а затем обычно отправлялась на охоту, которая продолжалась дотемна.

Елизавета всегда обожала ездить верхом; теперь, когда в её распоряжении оказались лучшие верховые кони страны, она могла предаваться и другой своей страсти — охоте. Она была великолепным стрелком; как правило, ей удавалось поразить оленя стрелой прямо в сердце. Порой она разнообразила свой досуг соколиной охотой, а бывали дни, когда она в обществе некоторых избранных любителей верховой езды мчались по аллеям парка, пока лошади не выдыхались от бешеной скачки. Все знали, что у королевы беспокойный нрав; большую часть времени она проводила на ногах и в седле; по вечерам или в плохую погоду Елизавета танцевала или устраивала для своих придворных импровизированный маскарад. Однако работать она любила не меньше, чем развлекаться. Остроумцы, поэты, лучшие танцоры и музыканты всегда могли рассчитывать на место в кругу её приближённых, а фрейлины, которые прислуживали ей — графини Уорвик, Линдсей и Эссекс, леди Сидней и Дакр — были не менее одарённы и образованны, чем их госпожа. Елизавета не переносила зануд и фанатиков, люди с косным мышлением её раздражали. Острота языка, живость мысли и приятная наружность — таковы были качества, необходимые для того, чтобы привлечь её внимание, и Роберт Дадли был одарён этими качествами в избытке.

Первоначально королева увлеклась им вполне невинно. Ей правилось бывать с ним, эти встречи давали приятное разнообразие после общения с рассудительными и здравомыслящими людьми, в обществе которых она проводила половину своей жизни. Дадли был молод и пылок, он мог говорить с ней о детстве, воскрешая в памяти немногие сохранившиеся у неё счастливые воспоминания. Он никогда её не раздражал, ни в чём ей не перечил; хотя он всегда соглашался с тем, что она говорила, это не выглядело как угодничество, у них были одинаковые вкусы и одинаковое чувство юмора, не признававшее никаких авторитетов. Роберт так хорошо танцевал, что, когда она желала блеснуть своим талантом по этой части, лучшего партнёра было не найти; владел клавесином в достаточной степени, чтобы играть с ней в четыре руки. Их общение было настолько естественным и непринуждённым, что Елизавета не сумела осознать всю ложность основ, на которых оно было построено. Её положение было исключительным; она могла приказать любому, кому пожелает, развлекать себя, преклоняться перед собой, сопровождать себя, и никто не был вправе ей отказать. Лишь этой весной, когда её отношения с Дадли давно уже стали предметом всеобщих сплетен, Елизавета обнаружила, что сама не в силах отказать Роберту.

В тот вечер они вернулись в замок с охоты. День выдался замечательный — было холодно как раз настолько, чтобы бешеная скачка бодрила и доставляла удовольствие, — и, сменив охотничий костюм на платье из тёплого красного бархата, она вышла в Длинную галерею. Платье было ей к лицу; щёки, обычно бледные, разрумянились, чёрные глаза сверкали. Первым человеком, который, спешно переодевшись сам, подошёл к ней, был Роберт Дадли; чем бы она ни была занята и сколько бы ему ни приходилось ждать, он всегда приветствовал её первым. В галерее было много народу; придворные дамы сидели на подоконниках или толпились вокруг двух каминов, которые горели в обоих концах Длинной галереи. Их голоса сливались в негромкий гул, который смолк при её появлении.

Елизавета с улыбкой протянула Дадли руку:

— Отведи меня к окну, Роберт; я не хочу толкаться в толпе.

— Я тоже, — не раздумывая, ответил он. — Какое редкое удовольствие побыть с тобой вдвоём, госпожа, хотя бы несколько минут.

Елизавета рассмеялась:

— Ты всегда рядом со мной — тебе ещё не надоело такое однообразие? — Она села на широкий подоконник, разметав вокруг себя ярко-красные юбки; лучи заходящего солнца придавали её волосам медный оттенок.

Дадли преклонил колени на полу у её ног, отвечая ему, она смотрела ему в лицо и заметила в его глазах выражение, которого раньше ей не приходилось видеть. Они всегда смеялись, лучились энергией, от них не ускользало ничто вокруг; теперь, казалось, маска упала и на неё смотрела душа этого мужчины, страстная, отчаявшаяся, на что-то решившаяся.

— Ты бы мне не надоела, доживи я хоть до ста лет, госпожа. Иногда я не могу понять, что для меня большая мука — видеть тебя каждый день и стремиться к тебе, ни на что не надеясь, или пытаться найти в себе мужество, чтобы навсегда тебя покинуть.

Елизавета напряглась, и её лицо стало медленно бледнеть.

— Что ты сказал: навсегда меня покинуть?.. О чём ты? — повторила она. — Ты не можешь меня покинуть без моего разрешения!

— Но как же я могу остаться?

— Ради Бога, не мог бы ты перестать говорить загадками и выложить всё начистоту?! — Эта вспышка заставила его насторожиться, но и ободрила. Дадли был опытным любовником: такое выражение ему не раз приходилось видеть на лицах других женщин, когда он заговаривал о том, что ему нужно их покинуть...

— Я не могу остаться здесь, — негромко произнёс Дадли, — потому что люблю тебя.

Внезапно она отвернулась; её выдавали только руки. Она сжала кулаки с такой силой, что перстни врезались в ладони.

— Все подданные обязаны любить королеву, — каким-то неестественным тоном проговорила она. — Не говори глупостей.

— Я люблю тебя как женщину, — ответил Дадли. — Скажи, что ты меня прощаешь, и позволь мне удалиться.

Елизавета медленно повернулась к нему лицом.

— Я люблю тебя как женщину, — повторил он.

Он не позволил ей ускользнуть, отмёл предложенную уловку, которая давала ему возможность сохранить прежние отношения.

— У вас есть жена, милорд, неужели вы о ней забыли?

— Совершенно. С того момента, как я увидел тебя в Хэтфилде, она перестала для меня существовать.

Казалось, они скрестили шпаги и искусно фехтуют словами и чувствами, как противники, бьющиеся не на жизнь, а на смерть. Он отчаянно пытался достигнуть недостижимого, поставив на карту своё будущее, состояние, а возможно, и жизнь, а она знала: он понимает не только ценность награды, но и тяжесть наказания в том случае, если он неправильно её оценил.

— Но если ты её забыл, какой смысл к ней возвращаться?

Её сердце так бешено билось, что она коснулась рукой груди, будто желая его успокоить; однако в мыслях, которые по быстроте не уступали её любимым ловчим соколам, Елизавета желала только одного: пусть он парирует этот выпад, если только сможет...

— Мне нет смысла вообще куда-либо идти и что-либо делать, пока не исполнилось желание моего сердца, — ни минуты не раздумывая, ответил Дадли. — А поскольку это для меня невозможно, оставаясь при дворе, я только обесчещу своё имя. Я не способен скрывать свои чувства, госпожа. Не проси меня об этом, это свыше моих сил. И не проси меня остаться здесь, где я ежечасно вижу тебя, касаюсь твоей руки, как несколько минут назад. Я знаю одно: я отдал бы свою жизнь за то, чтобы заключить тебя в объятия.

— Не только свою, но и мою. Я женщина, а королева, в отличие от короля, не вправе заводить любовников.

Спиной он заслонял её от толпившихся в галерее придворных; он взял её за руку — она была холодна, как лёд. Внезапно он припал губами к её ладони.

— Пойдём со мной, — прошептал он. — Тебе ничего не грозит... Я знаю, чего ты боишься. Пойдём со мной, всего лишь на час...

— Именно это мне уже говорил другой мужчина. — Елизавета выхватила руку, пытаясь преодолеть пронзившую её предательскую дрожь, которую вызвали у неё слова Дадли и которая испугала её так, что она чуть его не ударила. — Он поплатился за это головой, а я едва не взошла на эшафот вместе с ним. Поднимись с колен, глупец. — Она встала, и внезапно вокруг стало тихо: смех и разговоры смолкли, все вскочили на ноги. — Можете быть свободны, милорд.

Елизавета, минуя его, прошла на середину зала и поманила леди Уорвик. Обернувшись, она бросила Дадли через плечо:

— Но только до вечера. Вчера я проиграла тебе в триктрак и хочу отыграться.

Леди Уорвик взяла вышитую шёлковую туфлю и надела её королеве на ногу. Тайком она наблюдала за своей госпожой. Этим она занималась уже несколько недель; впрочем, это не мешало ей прислуживать королеве с таким усердием, что Елизавета внезапно спросила, не думает ли она найти кого-нибудь под кроватью. Леди Уорвик покраснела; она не сомневалась — если Дадли и бывал в королевской опочивальне, то отнюдь не под кроватью, а под балдахином. Все говорили, что он здесь бывает, хотя никому не было известно, как и когда им удаётся встречаться незамеченными. Но не это интересовало леди Уорвик; она пыталась убедиться, правда ли нечто гораздо более важное, о чём ходят слухи и чего не в силах скрыть даже такая незаурядная женщина, как королева. Если Елизавета беременна, это не сможет ускользнуть от леди Уорвик. Королева явно нервничает и стала такой раздражительной, что даже дала бедной леди Дакр пощёчину, когда та уронила флакон с духами. И всё же она не только не пополнела, но даже, пожалуй, похудела, и было незаметно, чтобы её тошнило или у неё появились капризы относительно еды. Нет, ребёнка она не ждёт, леди Уорвик может в этом поклясться... Внезапно королева сердито взмахнула ногой, и туфля полетела в угол.

— Не эту! — раздражённо воскликнула Елизавета. — Они жмут; найди мне другую пару, женщина, и перестань ползать как сонная муха. Меня ждёт депутация.

— Это опять насчёт вашего брака, госпожа? — Этот вопрос леди Дакр, ещё не забывшая, как скора на расправу королева и какая тяжёлая у неё рука, задала с почтительного расстояния. Она запирала шкатулку с драгоценностями. Елизавета выбрала для себя массивное ожерелье из жемчуга с изумрудами и такую же брошь величиной с детский кулак. На её чёрном с золотом платье драгоценные камни сверкали и переливались.

— Именно. Они надеются уговорить меня выйти замуж за инфанта Карлоса. Как вам понравится ещё один супруг королевы родом из Испании? Полагаю, куда больше, чем мне!

— Стыд и срам! И зачем они только беспокоят ваше величество? — щебетала леди Дакр, не замечая злобного взгляда, направленного ей в спину. — Зачем докучать вам разговорами о браке, пока вы сами не захотите выйти замуж? Видит Бог, я, к примеру, жалею, что не осталась в девицах!

Внезапно Елизавета расхохоталась. Бедная леди Дакр! Её сочувствие было совершенно неподдельным. Она была нелестного мнения о браке вообще, поскольку неудачно вышла замуж за грубияна гораздо старше себя и могла найти убежище от его издевательств только при дворе, где её защитницей была сама королева.

— Только будь умней и помалкивай об этом при муже, — проговорила королева. — Иди сюда.

Леди Дакр несмело подошла и преклонила колени. К её немалому удивлению, Елизавета ласково потрепала её по щеке.

— Ты умудрённая опытом пожилая матрона девятнадцати лет, а я всего лишь старая дева двадцати шести, — сказала она. — Если ты отговариваешь меня от вступления в брак, придётся тебе поверить. Ты дала мне оружие против тех, кто меня преследует... Ладно, милые дамы, дайте-ка мне веер и перчатки. Пора мне идти защищать свою невинность. — И она подарила чересчур любопытной леди Уорвик такой взгляд, что у той перехватило дыхание не хуже чем от удара.

Инфант Карлос был уже вторым по счету женихом из Испании, если вспомнить, что до этого Елизавете предложил свою руку сам Филипп. Хотя она этого ожидала, его предложение вызвало в ней настоящую бурю гнева и отвращения. При мысли о том, чтобы согласиться на брак с человеком, который женился на Марии и, разбив её сердце, свёл до срока в могилу, Елизавета сначала рассмеялась, а потом плюнула от возмущения такой наглостью. Как писал не отличавшийся галантностью искатель её руки, она не должна надеяться, что он будет проводить всё своё время вместе с ней, даже если она от него забеременеет. Елизавета показала это письмо Роберту; читая, он обнял её одной рукой и поглаживал талию — эта ласка ей очень нравилась. Увидев, как он рассердился, закончив чтение, она обрадовалась; теперь ей представилась возможность успокоить его и уверить, что ему нечего бояться ни со стороны Филиппа, ни кого бы то ни было ещё... до тех пор, пока она может противостоять своим советникам и парламенту. На сей раз Испания предлагает инфанта, и то, что она до сих пор не вышла замуж, равно как и её очевидная для всех связь с Робертом Дадли, настолько обеспокоили советников, что даже Сесил готов примириться с тем, что королева выйдет замуж за католика.

Они припомнили все обстоятельства, реальные и воображаемые, которые могли бы испугать её и заставить принять такое решение. Все эти обстоятельства не стоили внимания, кроме одного — муж её кузины Марии Стюарт, французский король, умер, процарствовав лишь несколько месяцев. Марию теперь ничто не удерживало во Франции, и она была готова возвратиться в свою родную Шотландию в качестве королевы; если она предъявит свои претензии на английский трон, это будет стоить Елизавете и её советникам многих бессонных ночей. К счастью, шотландским дворянам-протестантам в этот момент пришло в голову взбунтоваться; теперь Англия тайком оказывала им серьёзную денежную помощь, целью которой было помешать шотландской королеве прибыть в свою столицу. Елизавета заявила, что ей ничего не известно об этих деньгах и обещала сурово покарать любого из своих подданных, которые оказывают помощь бунтовщикам. Тем не менее бунтовщики продолжали получать от неё деньги и моральную поддержку. Сначала Елизавета отвергла предложение Сесила открыто вмешаться в конфликт, введя в Шотландию войска, когда казалось, что мятежники проигрывают, но её секретарь пригрозил подать в отставку, если она не согласится. Его угроза возымела действие: в Шотландию была направлена английская армия, которая к июлю того же года вошла в Эдинбург. Между дворянами, которые поддерживали королеву Марию, и мятежными лордами был подписан договор, условия которого были продиктованы Англией. Таким образом, по крайней мере, удалось добиться такого примирения между враждующими сторонами, которое создаст восемнадцатилетней шотландской королеве немало помех и весьма её опечалит, когда та наконец прибудет в свою непокорную страну.

Из-за военной экспедиции в Шотландию отношения между Англией и Испанией настолько обострились, что Елизавета поспешила продолжить переговоры о браке с испанским инфантом. Но сейчас, когда кампания была выиграна и она добилась своего, продолжать притворяться не было смысла. Депутации, состоявшей из членов её совета и испанского посла — любезного, но глуповатого епископа, который заменил на этом посту герцога де Фериа, можно было указать на дверь, не опасаясь последствий.

Когда Елизавета объявила им, что предпочитает остаться девицей, она увидела на одних лицах гнев и разочарование, а на других — недоверие и циничные ухмылки. Она выставила на посмешище испанского посла и инфанта, которого тот представлял, и обманула своих советников. Большинство из них полагали, что причины этого чисто политические, и были правы; как думали другие, причина в Роберте Дадли, в которого, по слухам, королева была влюблена.

Они и в самом деле были любовниками — во всех смыслах, кроме общепринятого. Она позволяла ему всё больше при том условии, что он не потребует от неё самого главного.

Опасность забеременеть была слишком очевидна, чтобы особо о ней говорить; Елизавета не желала рисковать, и всё же по крайней мере с Дадли она не стала притворяться, будто её целомудрие продиктовано соображениями морали. Если бы она могла завести любовника, этим любовником был бы он. Эти слова, вырвавшиеся у неё в минуту страстного забытья, утолили честолюбие Дадли и сделали правила, по которым строились их странные отношения, не только вполне терпимыми, но и единственно возможными.

Елизавета не желала стать его любовницей, и он перестал побуждать её к этому, так как у него зародился невероятно честолюбивый замысел: сделать её своей женой. Он с ужасом наблюдал за ходом сватовства инфанта Карлоса, боясь, что политические соображения и требования советников заставят её совершить шаг, после которого она окажется вне пределов его досягаемости. Однако чем дольше тянулись переговоры, чем больше послов и политиков добивались для Карлоса руки Елизаветы, тем больше Дадли уверялся: ни одному мужчине не под силу завоевать Елизавету, если она к нему безразлична.

Чтобы окончательно увериться в этом, он для виду ревновал, насмехаясь над «бумажным сватовством», как он называл эти переговоры, и терпеливо ждал, пока она сама не увидит очевидного способа решить их проблему. Как только она поймёт, что ей нужно выйти замуж, ибо такова воля народа, и станет выбирать мужа себе по вкусу, ему потребуется помощь всех придворных, чьей дружбой он сможет заручиться и кого сможет привлечь под свои знамёна. В его быстром и неразборчивом в средствах уме всё уже было распланировано. С Эми он разведётся — он с ней почти не виделся, поскольку запретил ей приезжать в Лондон. Она согласится, ведь Эми никогда и ни в чём ему не перечит. И тогда он, Роберт Дадли, станет супругом королевы, а может быть, даже королём Англии. Даже его отец, который в царствование Эдуарда считался некоронованным королём, не мог и мечтать о столь дерзновенных замыслах.

Если намерения Дадли и оставались тайной для Елизаветы, для её советников они были очевидны. Худшее из того, чего боялся Сесил, воплощалось в жизнь, и неприязнь родовитого дворянства к жаждущему возвыситься выскочке стала движущей пружиной клики, которую сколотил против Дадли граф Сассекс. Это был человек средних лет, мужественный и проницательный; он помогал Елизавете, когда та была узницей Тауэра, и она ценила его мнение. Вместе с тем она настолько не выносила критики в свой адрес, что остальные члены государственного совета, включая Сесила, с радостью избрали Сассекса своим вестником.

Когда он попросил у королевы личной аудиенции, она играла на клавесине в окружении придворных дам.

У Елизаветы было хорошее настроение; её умиротворяли нежная мелодия и сознание своей искусности в музыке, а также воспоминания о том, какое лицо было у испанского посла, когда она заявила, что не желает выходить замуж за инфанта из-за его веры, а кроме того, она вообще не расположена за кого-либо выходить замуж.

— Милорд Сассекс, госпожа.

Елизавета не перестала играть; она хорошо знала, что граф любит музыку и что она очень красиво и грациозно выглядит, сидя за клавесином в лучах заходящего солнца. Наконец она подняла глаза от клавиатуры и поманила посетителя к себе:

— Добро пожаловать, милорд, вы застаёте меня в праздности. Для меня музыка — лучший отдых. С чем пожаловали — развлечь меня чем-нибудь другим или докучать мне делами?

— Ни то ни другое, ваше величество. Я, как всегда, являюсь к вам как любящий слуга и советник. Могу ли я остаться с вами наедине?

По данному королевой знаку фрейлины поднялись, сделали реверанс и вышли из комнаты. Елизавета встала из-за инструмента и подошла к своему любимому месту на окне. В знак своего особого расположения к Сассексу она похлопала по подоконнику рядом с собой:

— Садитесь сюда, милорд. Что вам от меня нужно?

Сассекс смотрел на королеву без страха. Он знал её уже много лет; её мужество, врождённое достоинство и ум восхищали его, и всё же он никак не мог избавиться от воспоминаний о девятнадцатилетней принцессе, которую он некогда сопровождал в Тауэр; она тогда плакала, и горе делало её хрупкой и женственной. Даже словесные баталии в зале совета, где Елизавете удавалось одерживать победы над самыми волевыми людьми Англии, не научили его, что перед ним уже не та слабенькая девчушка, которой он когда-то оказал покровительство.

— Члены государственного совета поручили мне предостеречь вас, госпожа.

Он был слишком прямолинеен и неповоротлив умом, чтобы заметить, как её глаза прищурились и внезапно вперились в него как стальные кинжалы.

— Если они выбрали для этого именно вас, они, должно быть, наверняка знали: мне это предостережение не понравится, в чём бы оно ни заключалось; Не следует так спешить быть чужим языком, милорд. И о чём же они не решаются предостеречь меня сами?

— Речь идёт о лорде Роберте Дадли, госпожа.

— Да? И что же лорд Дадли?

Обычно, когда Елизавета гневалась, она повышала голос; этот вопрос она задала ровным тоном, и это снова обмануло Сассекса:

— Он порочит ваше доброе имя. Он женат, и у нас есть основания полагать, что он намерен оставить свою жену и попытаться предпринять нечто такое, что приведёт ваше величество к погибели.

— И что же, — негромко спросила Елизавета, — вы подразумеваете под моей погибелью, Сассекс?

— Он надеется сам жениться на вас, да простит ему Господь!

— Жениться на мне... — Тонкие брови королевы удивлённо подпрыгнули. — С чего вы это вздумали... и, во имя Господа, милорд, почему я должна погибнуть от того, что кто-то имеет относительно меня серьёзные намерения?

— Это совсем не те намерения! — не выдержал Сассекс. — Он ищет вашей руки из тщеславных побуждений — чтобы стать королём Англии! И я хочу сказать вам то, что готов повторить ему: ему не удастся исполнить эти замыслы, даже если придётся лишить его жизни. Он злоупотребил вашим доверием, госпожа, и за одно это я никогда его не прощу. Только безродный негодяй, сын безродного изменника, каким был его отец, станет волочиться за неопытной женщиной и пытаться пробиться наверх с её помощью! Я пришёл предостеречь вас об этом, пока ещё не поздно. Я пришёл с просьбой удалить его от двора.

Елизавета резко обернулась к Сассексу, и ярость, которая пылала в её глазах, его потрясла. То был смертоносный, не знавший пощады гнев её отца, и Сассекс, не знавший в жизни страха, отшатнулся.

— Вы пришли с просьбой! Но таким ли тоном просят государей? Берегитесь, милорд, берегитесь. Вы говорите о моей погибели, потому что подозреваете: Роберт Дадли надеется на мне жениться. Вы пришли ко мне и посмели заявить, что он ищет моей руки из честолюбия, будто я настолько неженственна, что меня нельзя полюбить ради меня самой! Господи, вы говорите, что я неопытна, а в душе, видимо, считаете круглой дурой; и теперь вы, брюзгливые старикашки, объединились против юноши, потому что боитесь, как бы он не преуспел там, где ничего не добились ваши бумажные инфантики! Поэтому вы посмели угрожать ему, а косвенно — и мне. Так вот, можете мне поверить: если с Робертом что-нибудь случится, десятку из вас не миновать Тауэра.

— Это в вашей власти, госпожа. — Сассекс поднялся; его мясистое лицо побагровело. — Но некогда вы там побывали сами. Тогда вашим тюремщиком был я, и я был к вам более милостив, чем вы ко мне сейчас, когда я снова желаю вам помочь.

Она взглянула на него, но её глаза по-прежнему были глазами Генриха VIII, на чью дружбу не мог полагаться ни один человек, посмевший встать ему поперёк дороги.

— Вы слишком высокого мнения о благодарности монархов... Благодаря той милости, что вы мне оказали, вы сейчас живы и занимаете высокую должность. Я ничем вам больше не обязана, запомните это. Вы сказали то, что хотели, теперь возвращайтесь и будьте моим вестником. Скажите моим советникам: если мне когда-нибудь захочется выйти замуж, мне вполне может прийтись по вкусу и англичанин. И передайте им мою благодарность: до сих пор я и не помышляла о браке с Робертом Дадли. Теперь я подумаю об этом всерьёз.