Елизавета I

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Стояла ранняя весна, и долины Хертфордшира сплошь покрылись зеленью. После необычайно морозной зимы установилась тёплая погода, дожди уже несколько дней как перестали, а на многих деревьях и живых изгородях набухли почки.

Из дворца на Уайтхолле королева отправилась в гости к своему кузену с материнской стороны лорду Хандсону в поместье, которое она сама ему выделила из коронных земель. Когда-то здесь были охотничьи угодья её отца; он с Анной Болейн часто приезжал сюда поохотиться на хертфордширских равнинах, и в детстве Елизавета тоже бывала здесь. Тогда тут стоял небольшой дом, а теперь его перестроили в роскошный особняк с огороженным живой изгородью из тиса великолепным ландшафтным парком: как и в Хэмптонкорте, в нём были декоративные горки, фонтаны, статуи, а также мощённые камнем дорожки для прогулок. Лорд Хандсон уже успел баснословно разбогатеть: в своём новом доме он предложил Елизавете анфиладу роскошных покоев с огромной кроватью под балдахином, изготовленной специально к её приезду и украшенной дорогими фламандскими гобеленами.

Королева любила ездить по стране; её не пугали ни скверные дороги, ни неудобства длительного путешествия с громыхающим позади длинным обозом. Дадли, будучи конюшим, организовывал эти поездки и отвечал за благополучное прибытие на место назначения её личной посуды, платьев, лошадей и слуг. Организовать переезд Елизаветы из Лондона в Хандсон, на расстояние в тридцать миль, было сложной и кропотливой операцией: примерно то же самое, что передислоцировать небольшую армию с обозом, однако благодаря организаторским способностям Дадли королева не боялась путешествовать и делала это чаще, чем любой из её предшественников. Особенно ей полюбился Хандсон; там была отличная охота, а кроме того, она была очень привязана к своему кузену. Это была привязанность особого свойства, такое же чувство она испытывала и к другим своим родственникам по материнской линии, семейству Кэрью. Они приходились роднёй Болейнам, хотя и дальней роднёй; это было всё, что осталось от её семьи, и благодаря сентиментальной причуде, столь неожиданной для такого рационального и самонадеянного человека, как Елизавета, они вошли в число её самых близких фаворитов.

В то утро она отправилась на охоту, взяв с собой, как обычно, Дадли и ещё с полсотни леди и джентльменов. Королева была бодра и отлично себя чувствовала, освободившись от докучливых заседаний государственного совета и аудиенций; сюда ей из Лондона пересылали только самые срочные депеши, и ни один курьер не беспокоил её уже три дня. Охота была удачной; королева на своём сером коне скакала впереди всех, и ей удалось завалить великолепного пятилетнего оленя, которого Хандсон приберегал специально к её приезду. Это было чудесное утро весёлых и непринуждённых забав, и охотники решили устроить пикник в буковой роще.

Туда уже прибыла повозка со слугами, которые привезли в корзинах пищу и столовые приборы, и королева устроилась обедать с Дадли и двумя своими фрейлинами в стороне от остальных. Она сидела на сваленных кучей подушках, рядом стояли наготове её виночерпий и мажордом. Перед ней была расстелена белая скатерть, на которой стояли пироги с курицей и жаворонками, несколько видов солёной рыбы, а также вино и эль. Она от души смеялась шуткам Дадли, а потом взяла вилкой засахаренный имбирь со своей тарелки и угостила его.

Елизавета откинулась назад, прислонившись к стволу дерева, и протянула руку Роберту. Он поцеловал её и удержал в своих руках, когда она попыталась её отнять.

В ответ она улыбнулась — то была лукавая, но довольная улыбка.

— Нас ждёт очередной скандал, — сказала она, — но мне всё равно. Какой сегодня чудесный день! Знаешь, Роберт, у меня возникает желание быть не королевой, а просто женой какого-нибудь захолустного помещика — тогда я смогла бы так жить всю жизнь!

— Такая жизнь была бы тебе по вкусу от силы несколько дней, — рассмеялся Дадли и прислонился к тому же дереву, что и она, так что их плечи соприкоснулись. — Но ты, госпожа, прирождённая королева, а королевам свойственно время от времени играть в скотниц. Только эти игры надолго не затягиваются. Знаю я тебя — не пройдёт и недели, как ты не будешь себе места находить и начнёшь раздражённо мечтать о том, чтобы к тебе, как старый жирный кот, неслышно подкрался Сесил с кучей каких-нибудь тревожных вестей из Шотландии или Франции.

— Коты оттого так и опасны, что передвигаются неслышно. А Сесил — вовсе не жирный кот.

— Но и не тигр, — парировал Роберт.

Он осмеивал Сесила потому, что знал: этого человека нужно опасаться. Ещё больше Роберт ненавидел секретаря королевы оттого, что ему ни разу не удалось настроить Елизавету против него. Королева назначила Дадли членом Тайного совета, отдала ему на откуп ввоз вин, благодаря чему он получал огромные доходы, он был допущен ко многим государственным тайнам, но между ним и Елизаветой оставался непреодолимый барьер — власть Вильяма Сесила.

— Бывают и молчаливые тигры, — напомнила она. — Не все они шествуют по лесу с важным видом, как ты, мой Роберт, или рыкают, как старый Сассекс. Тигр — это, пожалуй, отличная характеристика для Сесила. Надо будет запомнить.

Она взяла конфету из золотой вазочки в виде галеры с фигуркой Купидона на носу. Эту вазочку она получила в подарок от Роберта к Новому году. Кроме неё, он тогда подарил ей дюжину чудесных рубиновых пуговиц и пару перчаток из мягкой, как бархат, испанской кожи, которые были от запястий до пальцев покрыты её вензелями, вышитыми жемчугом и алмазами.

Елизавета любила сласти; вазочка с ними всегда стояла у её кровати, на доске для триктрака или шахматном столике, даже возле её места в Зале совета. Это были фиалки, розы и мятные лепёшки в сахаре и марципане. В еде и питье королева была очень умеренна и отличалась довольно плебейскими вкусами — например, испанскому вину предпочитала грубый эль; но при этом на всё сладкое она была падка, как ребёнок. Некоторое время она наблюдала за Робертом; тень буковой листвы, которую шевелил лёгкий ветерок, испестрила землю вокруг них светлыми и тёмными пятнами.

— Кстати, о тревожных вестях из Шотландии и Франции, — сказала она наконец. — У меня к тебе есть вопрос. Возможно, мне удастся возвысить тебя до того положения, которого ты так давно желал. Тебя это интересует?

Он молниеносно обернулся к ней и так сжал се руку, что она поморщилась:

— Если ты имеешь в виду предмет всех моих надежд, — произнёс он, — если эго положение обозначает брак с тобой...

— Ты всегда мечтал о браке с королевой, не так ли, Роберт? — весёлым тоном продолжила она. — Как насчёт того, чтобы наконец осуществить эту мечту?

— О чём ты, госпожа? Есть лишь одна королева, о которой я всегда мечтал.

— На мне ты жениться не можешь. — Елизавета отняла у него руку и выпрямилась. Их никто не слышал: королева отослала леди Ноллис и леди Уорвик подальше, а слуги ушли подкрепиться сами. — Мы, кажется, об этом договорились?

— Нет, — ответил Роберт. — Я никогда с этим не соглашался и не соглашусь. Я только поумнел и молчу, если ты сама об этом не заговариваешь. Минуту назад, когда ты начала этот разговор, я решил, что ты переменила своё решение.

— Я и в самом деле часто меняю свои решения, — согласилась Елизавета. — Считается, что переменчивость женщинам свойственна, и мне это бывает чертовски полезно. Но в этом вопросе я не переменюсь. Моё отвращение к браку с тобой, мой Роберт, так же сильно, как моя любовь к тебе, можешь не сомневаться ни в том, ни в другом. Но если ты хочешь взять в жёны королеву, как насчёт королевы Шотландии?

Она увидела, как на его лице появляется выражение удивления, переходящего в гнев.

— Ты насмехаешься надо мной, — сказал он. — Прошу вас, не надо, ваше величество; для меня это больная тема, и я не могу ею шутить.

— Напротив, я говорю вполне серьёзно. Моей кузине нужен муж; в отличие от меня, ей просто не терпится потерять свою независимость. Мне трудно представить кого-нибудь, кто бы смог сдерживать её амбиции и служить моим интересам лучше чем ты, если ты займёшь место её мужа. Что скажешь, Роберт? Если ты не можешь стать королём Англии, Шотландия — не такой уж и плохой утешительный приз, а что до её королевы, то, говорят, она очень красива.

Дадли издал злобный смешок:

— Сомневаюсь, что она поблагодарит тебя за это предложение. Ты забыла: надо мной тяготеет подозрение в убийстве, я пользуюсь такой незавидной репутацией, что ты не желаешь выйти за меня замуж, а в глазах Марии Стюарт её вдобавок отягощает то, что я считаюсь твоим любовником. Я никогда не видел шотландскую королеву, но думаю, ей вряд ли придутся по вкусу объедки с твоего стола.

— А по-моему, ей придётся по вкусу всё, что угодно, если это хоть на шаг приблизит её к английскому трону. Сядь, Роберт, и успокойся. Предположим, что этот вариант показался бы ей привлекательным; каков бы тогда был твой ответ?

— Мой ответ, — холодно ответил он, — отрицательный. Тебе придётся найти другой способ избавиться от меня.

— Но почему же? — настаивала она. — У тебя будет огромная власть, равные с ней права, а если ты сумеешь себя с ней поставить... слушай, Роберт, ты же сможешь стать королём!

— Просто ты настолько лишила меня воли, что я предпочту сидеть возле тебя, как комнатная собачка, — ответил он. — Поищите другую кандидатуру, ваше величество, я не согласен оказать вам эту услугу.

— Если бы ты действительно был лишён воли, Роберт, — ласково сказала она, — ты бы согласился на всё, что бы я ни предложила. И это было бы очень глупо, потому что я не намерена позволить тебе жениться на ней или на ком бы то ни было ещё. Но я могу тебя попросить некоторое время поиграть в жениха. Ты можешь сделать это для меня?

— Поиграть? — Он уставился на неё, а потом вдруг пожал плечами. — Я не в силах тебя понять. Ты сама мне это предлагаешь, дразнишь меня, а потом заявляешь, что у меня всё равно не было выбора.

— По зрелом размышлении ты мог бы понять, в чём дело. Но первый порыв всегда важнее взвешенного решения. Я рада, что ты отказался. Но я хочу, чтобы ты, как я уже сказала, поиграл эту роль. Я намерена предложить тебя Марии Стюарт в качестве жениха; во-первых, как ты правильно заметил, она будет оскорблена. Тогда я подслащу своё предложение множеством обещаний и в то же время встану горой против некоей другой особы в списке её женихов. Это всего лишь предположение, и жаль портить чудесный вечер разговором об интригах, но я не смогу осуществить свой план, если ты мне не поможешь.

— А кто этот другой? — спросил Дадли, — И почему ты хочешь выдвинуть меня в качестве альтернативы ему?

— Потому что это, может быть, единственный способ заставить её выбрать его. А кто он — пока что не важно.

— Это задумка Сесила или твоя, госпожа? — Он помог ей встать, и она улыбнулась ему в лицо.

— Сесилу о моих подлинных мотивах ничего не известно. Не льсти ему, этот план придуман целиком и полностью мной. Он подумает, что ты продолжаешь преследовать свои далеко идущие цели, а я напрасно тебе доверилась. Мне предстоит услышать немало предостережений: мол, если ты женишься на Марии Стюарт, твоим следующим шагом будет попытка вдвоём с ней свергнуть меня с престола. Ты должен быть к этому готов и всё вытерпеть. В ближайшие два месяца тебе предстоит многое сделать, но ты должен помнить о двух вещах. Ты не поедешь в Шотландию. И не удивляйся, если я притворюсь, будто отправляю тебя туда.

Когда охотники вернулись в Хандсон, Елизавета заявила, что она устала и нуждается в отдыхе. Прежде всего она осмотрела тушу огромного оленя, с которого лорд Хандсон обещал снять шкуру, а из головы набить для неё чучело. Затем она сменила запылённую амазонку на длинное платье из малиновой парчи, отороченное по вороту и манжетам собольим мехом, и маленький капюшон из чёрного бархата с такой же отделкой. Поскольку сальные свечи неприятно пахли, фрейлины зажгли восковые — ещё одно свидетельство того, какой роскошью её окружил кузен; затем королева отпустила свою прислугу и села за клавесин поиграть для собственного удовольствия. Когда ей требовалось подумать, она любила оставаться одна; зачастую она часами играла в пустой комнате и, казалось, была поглощена музыкой, а на самом деле её мысль работала над какой-то запутанной проблемой, распутывая нити и снова сплетая в такой узор, который был ей нужен.

Мария Стюарт отвергнет Роберта. Любая женщина, гордящаяся своей родословной и репутацией, восприняла бы такое предложение как грубое оскорбление, а ей известно от Рандольфа в Эдинбурге и Летингтона в Лондоне, что шотландская королева очень ревностно относится и к тому, и к другому. Подобно тому, как раньше Мария Стюарт пыталась представить себе Елизавету, теперь английская королева пыталась создать себе представление о своей сопернице, а её пальцы сновали по клавиатуре, рождая в безмолвии комнаты прекрасную мелодию галлиарды Херриота.

Мария выросла в роскоши, и жизнь в такой варварской стране, как Шотландия, должна была показаться избалованной и самонадеянной девице, которую приучили считать своё положение непоколебимо прочным, очень незавидной. Во Франции её всячески ограждали от реальности, её малейшее желание было законом для дядьёв и дурачка-мужа, и после этого она сумела три года пробыть номинальной правительницей над кучкой строптивых грубиянов и неряшливым, крикливым духовенством, не привыкшим уважать государей. Пока что она не сделала ни единого ошибочного шага, но чутьё настойчиво подсказывало Елизавете, что благодарить за это нужно её советников. Гизы мастерски владеют искусством дипломатии; они, разумеется, растолковали своей племяннице, как избегать опасностей, подстерегающих людей её пола и веры, а в Шотландии люди вроде Летингтона или незаконнорождённого сводного брата Муррея направляли её на трудный путь компромисса, когда неосведомлённость и страстная натура склоняли её помериться силами со своими дворянами и еретической церковью.

В отличие от Елизаветы, чьё детство было чередой потрясений и унижений, Мария не училась искусству политики на основе длительного опыта и собственных тяжёлых ошибок. Ей объяснили, как избегать ошибок, и в этом её слабость: единственный способ научиться этому — совершать их самому и извлекать уроки из их пагубных последствий. По натуре Мария Стюарт не была коварной; Елизавета угадала в полученных от неё письмах достаточно наивности, чтобы понять — интригует Мария из рук вон плохо и к тому же оставляет много свидетелей. Она честолюбива, горда и свято верит в средневековый догмат о божественности монархов; неизвестно, как сумела она сохранить эту веру, зная о череде убийств своих предков — королей Шотландии. Она, вероятно, считает, что её пол защищает от опасности, по Елизавете было хорошо известно, что это заблуждение; глядя в темнеющее окно, она вспомнила свою мать, которая, возможно, видела тот же самый ландшафт из окна стоявшего здесь раньше охотничьего домика, и презрительно улыбнулась.

Мария не была и злой в том смысле, который придавала этому слову Елизавета. Не была она и жестокой, в отличие от некоторых английских знатных дам, которые наказывали своих слуг бичеванием и клеймением за самые мелкие кражи. Когда у неё на глазах отрубили голову Шателяру, Мария упала в обморок. Однако это она приказала его казнить, и эпизод с поэтом внушил Елизавете уважение к ней более, чем что-либо — если, конечно, она убила его из политических соображений, а не оберегая какие-то глупые нравственные устои. У Марии нет любовников, женихов она рассматривает лишь с политической точки зрения, однако Рандольф сообщал, что она пользуется у мужчин большим успехом; даже неотёсанные лорды с приграничных земель выставляют себя на посмешище, неуклюже пытаясь быть с нею галантными.

Что же это за женщина — Мария Стюарт? Присущи ли ей рассудительность и проницательность, без которых ни одной женщине не стоит и надеяться управлять мужчинами? Удастся ли ей распознать в предложении Дадли в мужья что-либо, кроме очевидного промаха, и распознать скрытые мотивы этого шага? Увидит ли она, что за человек тот, кого ей предлагают в качестве альтернативы, прежде чем свяжет себя с ним из гордости и ошибочного представления, будто этим она сумеет насолить своей докучливой кузине?

Будет ли Мария в действительности столь своевольна и безрассудна, как полагала Елизавета, пустив в ход Генри Дарнли? Дарнли... пальцы Елизаветы взяли один из гармоничных аккордов Херриота, мелодичный и ясный, как журчание воды в ручье. В жилах Дарнли течёт королевская кровь, а его честолюбивую мать Елизавета ненавидит. Однако сам он — глупый, скверный от природы юноша, отличающийся пристрастием к пьянству и распутству, а к его положительным чертам можно отнести только изящество манер и красивую наружность. Такого человека она отшвырнула бы от себя пинком ещё во времена своего романа с лорд-адмиралом. В пятнадцать лет она бы поняла, что он собой представляет, с первого взгляда, но такой способностью она обладала всегда. При том, что она любила лорд-адмирала, в душе она всегда понимала, что это авантюрист, который в угоду своим амбициям готов растлить ребёнка. Также она понимает, каков на самом деле Роберт, хотя и полюбила его и любит до сих пор. Роберт отказался отправиться в Шотландию, потому что это предложение застало его врасплох; он привык быть ей верным, а застарелую привычку не меняют за несколько секунд. Однако если бы он поехал в Шотландию и получил молодую и красивую жену, высказанное Елизаветой в разговоре с ним предположение могло бы сбыться; Роберт любит её и предан ей, но и любовь, и преданность вряд ли помешали бы ему возглавить поход шотландцев против неё в качестве супруга шотландской королевы. Можно видеть людей такими, каковы они есть, и всё же любить их. Единственная надежда Елизаветы — что Мария не сможет раскусить Генри Дарнли в том случае, если тот прибудет в Шотландию, а в нужный момент Елизавета намеревалась его туда послать. Если она правильно распознала в нём труса и дурака, то такой человек в Шотландии долго не протянет; ни он, пи та, кто согласится стать его женой.

Все ошибки, которых избежала Мария, за неё сделает Дарнли — если только удастся хитростью вынудить её выйти за него замуж.

Звуки музыки доносились из комнаты Елизаветы в коридор, где её слушала собравшаяся домашняя челядь. Величественная мелодия галлиарды, шотландского придворного танца, подошла к финалу, и когда стихли последние аккорды, кто-то почтительно сказал, что её королевское величество играла как ангел.

Мэйтленд Летингтон и глазом не моргнул; в душе Елизавета была восхищена его самообладанием. Он выслушал её поразительное предложение, и на его лице не промелькнуло даже отдалённого намёка на удивление. Это лицо нельзя было назвать красивым в строгом смысле этого слова, однако оно было приятным, с умными глазами и аккуратной бородкой, окаймлявшей улыбчивый poт. Шотландский посол был умён и поэтому нравился Елизавете; его манеры отличались изысканностью, и за это он также ей нравился. Кроме того, он ей нравился потому, что она читала копии перехваченных писем, написанных им Марии Стюарт, и знала из них, что он испытывает по отношению к ней невольное восхищение. Королева и Летингтон сидели на террасе Гринвичского дворца под навесом из деревянных шпалер, обвитых цветущим зелёным плющом. Внизу текла Темза, быстрые воды которой отражали огни факелов, горевших на барках, пришвартованных к пирсу. Королева пригласила шотландского посла на вечерний приём, завершившийся банкетом и маскарадом. Она вышла из большого зала в сопровождении Сесила, и сейчас, когда с одной стороны от неё сидел её секретарь, а с другой — Летинггон, она предложила Роберта Дадли в качестве мужа для шотландской королевы.

Они сидели совсем рядом, их лица были освещены факелами, горевшими в гнёздах на стенах дворца; в неверных отсветах этих факелов сверкали драгоценные камни, почти сплошь покрывавшие платье королевы, и Летинггон задал себе вопрос, как она только может ходить в таком тяжёлом наряде, у которого к тому же такие огромные фижмы.

На торжественных приёмах Елизавета всё больше напоминала грандиозную статую королевы, осыпанную драгоценностями, которые буквально слепили глаза. У неё великолепное чутьё актрисы; она настолько умна, что способна пожертвовать женским обаянием для того, чтобы произвести впечатление помпезности и величавости. Она обдуманно превратила себя из живого человека во внушающее трепет воплощение власти, недоступное и лишённое возраста. Про себя Летинггон не мог не пожалеть о том, что у его королевы такой пылкий нрав и такая непринуждённая манера держаться. Это многих привлекает, но и делает её уязвимой. Он не в силах себе представить, чтобы, например, Джон Нокс спорил с Елизаветой Тюдор и довёл её до слёз.

— Ваше величество, вы меня удивляете, — сказал он. — Я знаю о вашем расположении к моей государыне, но я и представить себе не мог, что оно подвигнет вас на такое самопожертвование. Сможете ли вы перенести расставание с тем, кто так вам дорог?

— Для меня нет ничего дороже дружбы между вашей королевой и мной и мира между нашими государствами, — ответила Елизавета. — Моё расположение к ней подсказывает мне предложить ей в супруги человека, который, как мне известно по собственному опыту, может стать для моей кузины достойнейшим мужем. Всему миру ведомо: я бы давно вышла за него замуж сама, будь у меня вообще намерение вступить с кем-либо в брак. Мне трудно оказать ей большую услугу, чем эта.

Сесил поёрзал на скамье:

— Лорд Роберт вам хорошо известен. Он человек выдающихся достоинств и образцовый верноподданный; её величество могла бы присвоить ему титул и дать состояние, приличествующие супругу вашей госпожи. Я всецело поддерживаю её предложение и знаю: оно сделано от чистого сердца.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Летингтон. Он уже представлял гнев и недоверие Марии Стюарт, когда она получит его письмо; на мгновение его также рассердила наглость этой женщины и её сладкоречивого советника, которые посмели предложить в мужья королеве его страны авантюриста с подмоченной репутацией. Однако внешне он никак этого не выдал. Ему просто не верилось, что Елизавета и Сесил говорят всерьёз.

— Такой брак мог бы разрешить все сложности в отношениях между нашими государствами, — продолжала между тем Елизавета. — Я, милорд, никогда не скрывала, что меня страшит, как бы сердце моей кузины не завоевал какой-нибудь иностранный государь, который мог бы склонить её вступить в направленный против меня союз. Я не сомневаюсь в её добропорядочности, но страшусь её молодости и слабости, присущей всем женщинам, когда речь заходит о чувствах. Если супругом шотландской королевы станет бесчестный человек, это нанесёт непоправимый ущерб не только миру между нашими государствами, но и видам моей кузины на наследование моего трона. Родовитый англичанин выдающихся личных качеств, подобный милорду Дадли, сумеет дать королеве Марии счастье в семейной жизни и будет надёжной связью между нею и мной. Я буду счастлива в качестве свадебного подарка провозгласить её моей преемницей, можете известить её об этом.

Летингтон кивнул. Итак, это действительно серьёзное предложение, высказанное с невероятной наглостью и подкреплённое откровенным шантажом.

— Я буду счастлив незамедлительно известить мою госпожу о нашем разговоре. Однако, ваше величество, у неё возникнет один вопрос, который я уже задаю себе сам. Как известно, лорд Роберт глубоко привязан к вам; пожелает ли он сменить предмет своих чувств? Моя королева — леди с нежным сердцем, и она стремится заключить такой брак, который был бы основан не только на политических соображениях, но и на взаимной любви. По этой причине, боюсь, она может усомниться в мудрости вашего предложения.

Елизавета улыбнулась:

— О моей кузине идёт слава как о самой прекрасной государыне в Европе; милорд Дадли, безусловно, красивый мужчина во цвете лет. Ему будет достаточно взглянуть на неё, чтобы все сентиментальные воспоминания обо мне вылетели у него из головы. Поверьте, милорд, я всё это как следует обдумала и не вижу лучшего решения. Позвольте мне кое-что вам рассказать — как-то раз я составила дворянскую грамоту, согласно которой Роберту присваивался титул графа Лестерского, вам это известно?

— Да, ваше величество. — Летингтон бросил косой взгляд на по-прежнему сохранявшего бесстрастный вид секретаря королевы. — Мне также известно, что вы изменили своё решение и порвали эту грамоту вместо того, чтобы её подписать.

— На этот раз я, пожалуй, её подпишу, — невозмутимо ответила Елизавета. — Вы знаете, нравом я пошла в отца, а дворянскую грамоту бедного Дадли мне представили на подпись после ссоры с ним. Графский титул был знаком моей благодарности за оказанные им услуги. У меня были причины повременить с его присвоением — вам известно, как переменчивы женщины, дорогой мой Летингтон, и я в этом смысле не исключение. Но ничто не доставит мне большего удовольствия, чем возможность удостоить его любых регалий, какие только сочтёт нужными ваша госпожа. Он обязательно будет графом Лестером, а вы обязательно должны предложить его от моего имени в качестве претендента на руку моей кузины. Я лично напишу ей письмо, рекомендуя его.

— Моя королева будет этим весьма польщена, — пробормотал Летингтон, размышляя, что можно сделать, чтобы ответ Марии Стюарт на это предложение не привёл к войне между его страной и Англией. Эту задачу ещё больше затрудняло то, что Марию Стюарт всерьёз заинтересовал Генри Дарнли. Он несколько раз виделся с этим юношей благодаря упорству его матери, леди Ленокс, и сообщил Марии, что Дарнли — настоящий красавец и к тому же с изящными манерами. Графиню Ленокс он охарактеризовал как назойливую и амбициозную старуху, которую в том случае, если Мария пожелает рассмотреть этот вариант всерьёз, придётся оставить в Англии.

Что касается Роберта Дадли, то Летингтон хорошо его знал и испытывал к нему жгучую неприязнь. Он всегда подозревал, что Вильям Сесил разделяет его антипатию; поэтому единственной причиной, по которой Сесил поддержал это странное предложение, Летингтон счёл желание удалить Дадли из Англии и покончить с его влиянием на королеву.

Он увидел, что Елизавета протянула ему руку для поцелуя; это означало, что аудиенция окончена. Рука английской королевы была бела и холодна, как мрамор, изящные пальцы не испорчены перстнями: она носила на руке лишь кольцо, вручённое ей при коронации как символ брака с государством.

Когда шотландский посол удалился, Елизавета повернулась к Сесилу.

— Ему придётся передать моё послание, — сказала она, — и, по-моему, он поверил, что это всерьёз. Также он считает, что она придёт в ярость.

— На завтра у него назначено очередное тайное свидание с Дарнли и его матерью, — негромко отозвался Сесил. — Графиня посылает ему письма ежедневно.

— Придёт время, и я отправлю эту старую каргу в Тауэр, — отрывисто бросила она. — Это убедит мою дорогую кузину в том, что её брак с Дарнли меня прогневил, а мне доставит несказанное удовольствие.

— Откуда ваша уверенность в том, что этот план удастся, госпожа? — спросил её Сесил. — А как вы поступите, если она ухватится за вашу приманку — провозглашение её наследницей — и согласится взять Дадли в мужья?

Елизавета рассмеялась:

— Плохо же вы знаете женщин, дорогой мой Сесил! Ваша госпожа в этом вполне уверена; Мария ведёт за моей спиной интригу с целью вступить в брак с одним из моих подданных. После того как она два года держалась тихоней, это шаг вперёд; кроме того, она надменна — все Стюарты горды, как сам Люцифер. Ответ на ваш вопрос мне дал сам Роберт, который сказал, что её вряд ли прельстят объедки с моего стола. В жилах отпрыска этой гнусной сводни Ленокс течёт кровь Тюдоров; это будет свадебный подарок её сына Марии, и он должен показаться ей привлекательнее всех моих обещаний. А если бы она всё же согласилась на Роберта, я бы просто запретила ему покидать Англию, и переговоры о браке закончились бы ничем.

— Я рад слышать, — сухо проговорил Сесил, — что вы не были намерены позволить ему вступить в брак с Марией Стюарт даже в самом крайнем случае. Эта мысль не давала мне покоя с самого начала.

— Так, значит, вы не доверяете Роберту? — спросила она. — И мне вы тоже не верите, если полагаете, что я способна что-либо от вас скрывать?

— А вы ему настолько доверяете? — в тон ей ответил Сесил. — Вы считаете, что его можно было бы отправить в Шотландию, где его наверняка будут искушать вторжением в Англию, и быть уверенным, что он не поддастся?

— Нет. — Елизавета повернулась и стала смотреть на мерцающие на реке огоньки. — До такой степени я не доверяю ни одному человеку, кроме вас.

— Так как же вы можете любить человека, которому не доверяете? — вполголоса спросил он. — Как вы можете держать его при себе, не позволяя себе даже думать о других мужчинах, как вы можете осыпать его почестями и подарками, зная, что он вас недостоин?

— А как можете вы меня об этом спрашивать, когда вы женаты и не знаете, что это такое — нуждаться в другом человеческом существе? У Роберта много недостатков; видит Бог, я о них достаточно наслышана, но мне не нужен рядом святой праведник, а нужен хороший товарищ, хороший танцор, хороший наездник, короче говоря — опора в жизни, хотя опорой ему на самом деле служу я... Я могла бы дать на этот ваш вопрос десяток ответов, все они будут верны, но правды не будет ни в одном. Роберт честолюбив и мелок душой; у него нет ни ума, как у вас, ни чувства чести, как у Сассекса, ни благородства и отваги Хандсона, но по-своему он меня любит, и то, что я могу ему дать, ему нужно. Это нечто, в чём нуждаюсь уже я; а кроме того, я могу диктовать условия наших отношений и доверять ему настолько, насколько возможно доверять любому мужчине, не будучи ни его любовницей, ни женой. А теперь идите и пришлите его ко мне.

В маленькой комнате в доме неподалёку от королевского дворца на Уайтхолле сидели трое; хотя солнце ещё не зашло, они задёрнули шторы. Они обходились без слуг; вино разливал более молодой из двух мужчин, а второй внимательно наблюдал за ним, слушая, как расхваливает графиня Ленокс достоинства своего сына. У леди Ленокс был хриплый голос и властная, мужская манера держаться; поза, в которой она сидела, тоже была не женской — широко расставив прикрытые юбками ноги, она упёрла руки в колени и всем корпусом наклонилась к шотландскому послу, стараясь, чтобы её слова звучали убедительнее.

Её грубое красное лицо с бегающими зелёными глазками и волевым ртом представляло собой резкий контраст с мягкими чертами её сына. Летингтон взял у него бокал и поблагодарил его.

Из-за чрезвычайно высокого роста Генри Дарнли пришлось низко согнуться, подавая Летингтону вино. Дарнли был очень светлым блондином с кудрявыми, как у ребёнка, волосами и ярко-голубыми глазами; хотя лицо, лишённое усов и бороды, было чересчур гладким, его стройной фигуре нельзя было отказать в красоте. Он производил впечатление благовоспитанного юноши с утончёнными манерами, и было трудно поверить, что сидевшая рядом шумная толстуха — его мать, хотя именно от неё он унаследовал тёкшую в его жилах голубую кровь Тюдоров.

Леди Ленокс была дочерью сестры Генриха VII, а следовательно — внучкой Оуэна Тюдора и кровной родственницей Елизаветы. Также она состояла в родстве и с Марией Стюарт.

— Лучшей пары для королевы, чем мой сын, вам не найти! — заявила она. — Взгляните-ка на него, милорд — есть ли в Европе юноша красивее?

Летингтон поймал взгляд её сына и обменялся с ним улыбками. Он заметил, что, слушая похвалы матери, которая говорила, как барышник, продающий породистого коня, Дарнли краснел и смущался.

— Никто не сомневается в ваших достоинствах, лорд Дарнли, — произнёс Летингтон, обращаясь к нему. — А ваша материнская гордость, госпожа, вполне справедлива, — добавил он. — Я вижу лишь два препятствия этому браку: во-первых, моя королева не станет связывать себя какими-либо обещаниями, не повидавшись с вашим сыном, а во-вторых, королева Англии присвоила Дадли титул графа Лестера и, по всей видимости, считает, что моя королева готова взять его в мужья. Учитывая всё сказанное, я не вижу способа устроить вашу поездку в Шотландию открыто, а без этого не может быть заключён и брачный контракт.

— Весь мир смеётся над королевой Марией! — выпалила леди Ленокс. — Одному Богу ведомо, как она могла позволить Елизавете так далеко зайти с этим смехотворным предложением: дать этому негодяю графский титул и заявить во всеуслышание, что отправляет его в Шотландию в качестве своего личного дара королеве. На месте Марии я бы порвала её письмо и вместо ответа вернула ей обрывки!

— Таково и было первоначальное желание королевы, — стал терпеливо объяснять Летингтон. — Она отлично осознает всю глубину нанесённого ей оскорбления, и это укрепило её решимость вступить в брак без одобрения королевы Елизаветы. Однако поскольку лучший кандидат — ваш сын, а он находится здесь, в Англии, было необходимо сделать вид, будто предложение Елизаветы рассматривается всерьёз, пока мы не сможем организовать нелегальную поездку лорда Дарнли в Шотландию. Когда он благополучно прибудет туда, моя королева примет своё решение, и тогда английская королева наконец поймёт, как она себе навредила этим чудовищным предложением.

— Я могу отправиться в Шотландию в любое время, — вмешался Дарнли. — Я не боюсь Елизаветы.

— Как видите, мой сын — вовсе не трус, — заметила его мать. — Он унаследовал мой характер, милорд. Я ничуть не сомневаюсь: стоит королеве Марии его увидеть, и дело будет слажено — мне пришлось немало потрудиться, отгоняя от него женщин, с тех пор как ему исполнилось шестнадцать лет.

На лице Дарнли снова появилось выражение лёгкого смущения; это выражение ему шло. Ничто в его прямодушных глазах не выдавало, что за ними пульсировала тупая головная боль, а всё его тело ныло после ночи, проведённой в одном из самых грязных борделей Чипсайда.

Его мать, безусловно, с успехом отражала атаки имевших на него виды знатных молодых леди, но ей было ничего не известно о тех победах, которые он одерживал над служанками и проститутками. Он предпочитал развлекаться втайне от неё; достаточно того, что он живёт под её неусыпным надзором, что приходится терпеть от неё то пинки, то брань, то грубую лесть — словом, жить на положении великовозрастного дитяти. Её голос резал ему слух; он ненавидел эти крикливые интонации, которые никогда не смягчались, а когда они переходили в гневный вопль, он съёживался, бежал к винному поставцу и пил, чтобы успокоиться и набраться мужества и уверенности в себе, которые исчезали всякий раз, когда он трезвел. А трезвым он теперь бывал не часто. С тех пор как была затеяна интрига с целью женить его на королеве Шотландии, он жил в постоянном напряжении и, чтобы успокоиться, скатывался всё глубже, он старался забыться в любовных излишествах, в которых уже ощущался привкус разврата, и в его затуманенном алкоголем мозгу возникали фантастические картины независимой жизни в Шотландии, где он избавится от назойливой материнской опеки и вступит в брак с молодой и прекрасной женщиной, которая сможет осуществить все амбициозные планы графини относительно него, причём ему для этого не придётся пошевелить и пальцем. В Шотландии он будет сам себе хозяин; приобретёт вес и власть, а в том, что Мария Стюарт найдёт его неотразимым, он был полностью согласен с матерью. Большинство женщин влекло к нему, как, впрочем, и мужчин. Он видел, что сумел произвести благоприятное впечатление даже на проницательного шотландского посла. Если он так искусно сыграл перед ним свою роль почтительного и благовоспитанного сына, то обвести вокруг пальца других — и вовсе пустяк. Только в низкопробных публичных домах, в окружении нескольких товарищей с такими же, как у него, вкусами он давал волю своей грубой, жестокой, незрелой натуре. У него всегда хватало денег, чтобы заплатить за синяки, за разбитую мебель, за бессмысленное разрушение, которое доставляло ему наибольшее наслаждение.

— Возможно, мой муж сможет отправиться в Шотландию, — говорила между тем Летингтону леди Ленокс. — В прошлое царствование наши тамошние поместья были конфискованы; это правдоподобный предлог для того, чтобы поехать туда и попытаться их вернуть.

Летингтон кивнул:

— Да, вполне возможно. Однако если ваш муж отправится в Шотландию, чем это поможет лорду Дарнли?

— Он мог бы послать за ним, — ответила она. — Если королева откажет в разрешении на поездку, ему придётся проскользнуть через границу без позволения. Это будет нетрудно; предоставьте всё это мне.

Летингтон встал, размышляя, удастся ли ему уговорить Дарнли оставить мать в Англии.

— Леди Ленокс, наша беседа была весьма полезной. В своём последнем письме моя королева попросила меня передать вам свои наилучшие пожелания; кроме того, я получил от неё Предназначенное для лорда Дарнли личное послание, которое должен передать ему до того, как покину вас.

Поскольку графиня и не думала уходить, он добавил:

— Послание предназначено для него одного. Я не могу отдать его даже у вас на глазах.

Когда дверь за ней закрылась, Летингтон повернулся к Дарнли. Оба они в один голос облегчённо вздохнули, а потом рассмеялись.

— Мне не довелось видеть короля Генриха Английского, — сказал посол, — но полагаю, ваша почтенная матушка до чрезвычайности на него походит!

— Я того же мнения, — учтиво ответил Дарнли. — К счастью, я не унаследовал этого сходства; вполне достаточно иметь в жилах кровь короля без его своевольного нрава и грубых манер. Каково же послание королевы, милорд? Я сгораю от нетерпения его услышать.

— Королева заявляет, что желает увидеть вас, как только это станет возможным. Она уверена, что её сестринская привязанность к вам при встрече станет ещё сильнее и заверяет вас: каковы бы ни были её публичные шаги в отношении сватовства графа Лестера, её сердце совершенно свободно и ждёт вашего прибытия.

Дарнли поклонился; недомогание было настолько сильным, что сделало его чувствительным, и Летингтон увидел на его глазах слёзы.

— С той минуты, когда вы вручили мне медальон с её портретом, — медленно проговорил он, — я в неё влюблён. Передайте, что я приеду в Шотландию; передайте — если она не выйдет за меня замуж, я останусь там, чтобы служить ей в любом качестве по её усмотрению, пусть даже самом скромном.

— Я передам ей это, — сказал Летингтон. Облик милого юноши его тронул, а искренность и благородная простота его слов произвели самое благоприятное впечатление. Он представил его рядом с Марией — оба чрезвычайно высокие и стройные, одинаково породистой наружности, в первом цвете всепобеждающей юности...

— Если вам удастся жениться на моей королеве, заботьтесь о ней, — сказал он. — Вы ей будете очень нужны, милорд Дарнли. Во всей Европе нет государыни благороднее.

— Знаю, — ответил Дарнли, — И желаю только одного: быть достойным её...

Летингтон вышел из дома с чёрного хода, предназначенного для слуг, и поехал в простом экипаже в свой особняк, стоявший вдалеке от фешенебельных кварталов, располагавшихся вдоль реки. Он и представить себе не мог, что среди домашней челяди Леноксов были соглядатаи Сесила и о каждом его визите туда становилось известно английскому правительству. Шотландский посол испытывал глубокое удовлетворение: по его мнению, если Мария Стюарт сочетается браком с Генри Дарнли, это будет лучший выбор среди всех владетельных особ Европы.

Новоиспечённый граф Лестер занял своё обычное место в приёмной королевы. Он стоял немного в стороне от толпы людей, собравшихся в надежде привлечь к себе внимание государыни, когда она к ним выйдет. За эти несколько месяцев он очень переменился; казалось, графский титул прибавил ему лет. Он стал ещё красивее, чем раньше, благодаря непрерывным упражнениям его тело состояло из одних костей и мускулов, а одет он был богаче и в то же время с большим вкусом, чем в те времена, когда он только вошёл в милость к Елизавете и впервые смог тратить на себя деньги без счета. Теперь его камзол был из серебряной парчи с пуговицами из речных жемчужин, окаймлённых бриллиантами; на рукоятке и ножнах шпаги также сверкали бриллианты. Крахмальный гофрированный воротник подчёркивал черноту его глаз и смуглость лица. То было уже не лицо вульгарного авантюриста, который явно ищет возможности выдвинуться. Теперь на нём лежал отпечаток уверенности в себе и гордости; его глаза надменно глядели в упор. Граф Лестер, невообразимо богатый, всё более влиятельный, член Тайного совета, рыцарь ордена Подвязки, владелец поместий по всей стране и дорогих земель под Лондоном, человек, которого сватают королеве Шотландии и наследнице английского престола — вот кто пришёл на смену выскочке Роберту Дадли — это была высшая точка его жизни, посвящённой воплощению честолюбивых замыслов и возвращению утраченных в прошлое царствование богатств.

Однако существовал он лишь благодаря Елизавете; Елизавета стояла и за его титулом, и за его богатством, и за всей его важностью. Без неё он был бы отправлен в небытие в несколько дней. Он ласкал её, затем воспротивился её воле и совершил смертельную ошибку — попытался обращаться с нею, как с прочими женщинами; но когда всё это осталось позади и он внёс в своё поведение необходимые изменения, то оказалось, что его положение не только прочно, но и вполне достойно мужчины. Оказывается, можно жить, как он, постоянно подчиняясь воле женщины, но только если только эта женщина — Елизавета, которая стоит настолько выше своего пола и всех его слабостей, что подчиняться ей — всё равно что служить великому королю.

Правда, теперь интимная сторона их отношений стала натянутой и неестественной; он инстинктивно чувствовал, что неуместно обнимать ту, перед кем испытываешь безотчётный страх. Он спрашивал себя, чувствует ли она такую же неловкость, по любовные игры явно разочаровывали не только его, но и её, потому что становились всё реже.

Зато гораздо больше тепла и близости они находили в чисто платонических действиях, выражавших взаимное расположение. Он ощущал подлинную любовь к Елизавете, когда держал в своих руках и целовал её руку или помогал ей сесть на лошадь; он стал фанатически гордиться её свершениями, как если бы она была его вторым «я». Вдвоём они составили заговор, цель которого — перехитрить пошлый мир и сделать Елизавету единственной в своём роде не только среди королев, но и среди женщин, и она твёрдо решила, что их отношения и дальше будут строиться на той же необычной основе, на тех же условиях, которые они выработали совместно. Он действительно входил в её покои, когда она одевалась — не для того, чтобы предаваться пороку, как считали его враги, а для того, чтобы помочь ей выбрать наряд на предстоящий день. У него был намётанный глаз, и он умел выбрать то, что было величественно и в то же время к лицу. Он выбирал украшения помассивнее, предлагал ей надеть юбки и воротники пошире — словом, делал всё возможное, чтобы она выделялась в любой толпе. Она — королева; это должно быть ясно всем с первого взгляда, независимо от того, чем она сейчас занимается.

Она не только была главным предметом его интересов, но и поглощала всё его внимание. Вся его жизнь до последней минуты была посвящена удовлетворению её личных потребностей и участию в исполнении её государственных замыслов; он сидел рядом с ней в Зале совета, сопровождал на прогулках, охотился вместе с ней и не пропускал ни одного вечернего бала. Ещё до того, как он получил графский титул и был посватан к шотландской королеве, считалось общеизвестным, что аудиенции у английской королевы можно добиться только через посредничество Дадли. Сесил никогда не оказывал никому протекции.

Исполняя приказ королевы, Роберт добросовестно играл свою роль в фарсе сватовства к Марии Стюарт, хотя временами он нуждался в повторном подтверждении Елизаветы, что это не более чем фарс — настолько достоверно вела она свою игру. В ответ она всегда смеялась, гладила его волосы и шептала, что собственноручно заклепает у него на ноге толстую цепь, чтобы быть уверенной в том, что он никогда её не покинет.

Сейчас у него было больше врагов, чем когда-либо в прошлом; графский титул подчеркнул то, что он теперь не просто постельная утеха, но человек, политическое значение которого всё более возрастает и чей голос имеет определённый вес в управлении страной. Его ненавидели и в то же время искали его расположения; все, кто попадались ему на глаза в приёмной, приветствовали его, включая самых родовитых и самых надменных дворян. Единственным, кто ни разу не взглянул на Роберта и не заговорил с ним, если этого можно было избежать, был герцог Норфолкский. Сейчас он тоже находился в приёмной и всем своим видом показывал, что не замечает фаворита королевы, хотя тот стоял от него в пяти футах.

Он был высок и худ, с характерными для рода Говардов резкими чертами лица и одарён недюжинным умом. Ему удалось достичь более высокого положения благодаря близкому кровному родству с королевой, поскольку предыдущий герцог приходился Анне Болейн дядей. Это было любопытное семейство, неразборчивое в средствах и сохранившее в неприкосновенности средневековый образ мышления; дядя без колебаний согласился председательствовать на суде над своей племянницей и вынес ей смертный приговор. Нынешний герцог был не столь хитёр, как его кровожадный предок; как-то раз он снизошёл до Дадли и заявил ему, что если тот не удалится от двора и не перестанет мешать сватовству иностранных государей к Елизавете, те, кто знатнее его, устранят его при помощи своих шпаг.

В ответ Дадли вызвал герцога на дуэль, но Елизавета запретила им драться и приказала принести друг другу извинения; тем не менее они остались смертельными врагами.

Дверь в покои королевы отворилась, и паж королевской опочивальни выкрикнул:

— Графа Лестера к её королевскому величеству!

Все повернулись и посмотрели вслед проходящему в дверь графу; только Норфолк не шевельнулся, а его взгляд по-прежнему был устремлён куда-то в противоположную стену.

Елизавета была одета для вечернего приёма; раз в день она публично ужинала, а затем смотрела спектакль в Большом зале дворца или танцевала вместе с придворными — это она любила больше всего.

На королеве было платье яркого изумрудно-зелёного цвета с подбоем из белого атласа, расшитое изумрудами и жемчужинами; такие же драгоценные камни сверкали в ожерелье вокруг её шеи и в волосах.

Она протянула Роберту обе руки, и он их поцеловал.

— Говорят, что Венера вышла из моря, — сказал он, — и, глядя сегодня на тебя, госпожа, я готов этому верить. Отныне тебе следует носить одни только изумруды.

Елизавета рассмеялась; про себя он отметил, что сегодня она в хорошем настроении — её бледное лицо разрумянилось, и она отступила назад, чтобы он мог полюбоваться её нарядом.

— Тогда ты знаешь, что мне подарить на следующий год. Я буду носить одни только изумруды, мой преданный Лестер, если только ты не выберешь для меня рубины или алмазы! Однако на сей раз у меня есть кое-что для тебя. Иди сюда.

Она подвела его к шкафчику, который стоял у стены, и собственноручно отперла его. Когда она открыла дверцу, Роберт увидел, что внутри стоит великолепный кубок — весь из золота, крышка и края были украшены алмазами, на нём был выгравирован герб Дадли: медведь и узловатый посох.

Улыбаясь, она протянула этот кубок ему.

— Чаша любви, — сказала она. — Я вручаю её тебе, мой Роберт, в награду за то, что ты изображал любовь к кое-кому другому.

— Я не могу тебя поблагодарить, — проговорил он после минутного молчания. — В английском языке для этого недостаточно слов. Любимая, я в жизни не видал ничего великолепнее.

— Это твоя награда. — Елизавета закрыла дверцу шкафчика и снова его заперла. Он знал, что в одном из ящиков этого шкафчика она хранит огромный рубин. Этот камень был слишком велик, чтобы носить его на платье, но она часто вынимала его, чтобы полюбоваться. В будущем он должен был украсить корону Англии, но пока у Елизаветы не хватало духу с ним расстаться. — Награда за то, что ты не женился на моей кузине в Шотландии, — продолжила она.

— Ты хочешь сказать, что переговоры прерваны?

— Пока ещё нет, но теперь это не более чем пустая формальность. Увы, любимый мой, она устояла перед твоими настойчивыми ухаживаниями и отдала своё сердце другому. Граф Ленокс только что испросил позволения на поездку в Шотландию. Я дала на это своё согласие и могу держать пари на ту рюмочку, которую ты только что получил, что не пройдёт и нескольких дней, как за ним туда прокрадётся его сынок Дарнли. Она готова выплюнуть тебя и проглотить настоящую наживку.

— Слава Богу, — поспешно ответил он. — Желаю им обоим всяческого счастья.

— Выпьем за это.

На столе уже стоял наготове серебряный кувшин; Лестер налил из него в роскошный кубок вино и подал его Елизавете.

— Ни одна другая женщина не коснётся губами этого кубка, — сказал он.

— А также и его владельца. — Елизавета сделала маленький глоток, за ней отпил из кубка и он. — За здоровье королевы Шотландии и её жениха, и пусть она не увидит ничего подозрительного в глубине его голубых глаз! Я в этом почти уверена; в нём уже ошиблось немало женщин, а судя по моим сведениям, она так мечтает мне насолить, что бросится ему на шею, едва они увидятся.

Дадли взглянул на неё и медленно покачал головой:

— Мне с тобой не тягаться; видит Бог, я не понимаю, как ты можешь позволить ей выйти замуж за человека, имеющего основания претендовать на твой трон, пусть даже весьма эфемерно. Весь мир скажет, что она тебя перехитрила.

— Посмотрим, что скажет мир через год после того, как она обвенчается с этим щенком, — возразила Елизавета. — Посмотрим, что скажут её лорды и реформаторы, когда увидят, как супруг их королевы шляется по эдинбургским борделям.

— Откуда тебе это известно, если Летингтон об этом не слыхал?

— Я обязана знать, что делает любой, имеющий основания претендовать на мой трон, пусть даже и весьма эфемерные, — насмешливо ответила она. — У Сесила есть глаза и уши в каждом дворце и в каждом непотребном заведении нашего королевства. Дарнли держит свои развлечения в тайне, но от меня нельзя утаить ничего. Стоит моей кузине передать ему бразды правления, и он её погубит. Он не сумеет возглавить вместе с нею вторжение в Англию, потому что с похмелья не удержится в седле. Скажу больше — скорее всего, не пройдёт и года, как шотландские дворяне его просто убьют!

— Ты непобедима, госпожа, — медленно проговорил Роберт. — Я так хорошо тебя знаю, и оказывается, ты мне совершенно неведома. На всём белом свете не найдётся другой женщины, которая могла бы задумать такой план и заставить свою противницу осуществить его. Клянусь Богом, Англия должна тобой гордиться!

— А также Сесилом. Я задумала этот план, а он всё время был рядом и помогал мне его исполнить. И он ни минуты не сомневался в успехе.

Лестер помрачнел:

— Ты говорила, что я единственный знаю все детали.

Елизавета погладила его по плечу:

— А что мне оставалось делать? Я знаю, как ты к нему ревнуешь, и понимала: если ты решишь, что он посвящён во все тайны, с тобой придётся нелегко. Пойдём, Роберт, выведи меня в приёмную; сегодня вечером я должна увидеться с Летингтоном и притвориться, что поездка Ленокса в Шотландию меня беспокоит. И нужно подумать, что сказать графине Ленокс в виде напутствия перед тем, как её отвезут в Тауэр.

В полночь 13 февраля 1565 года жители Эдинбурга были пробуждены от сна странным и внушающим ужас явлением. Пустые улицы города огласились шумом битвы; казалось, на них сражается призрачная армия. В безлюдных переулках и на площадях, под холодным беззвёздным небом слышались крики, звон мечей и цокот копыт. На следующий день Джон Нокс взобрался на свою кафедру в соборе Святого Джайлса и заявил, что это знамение, предвещающее войну и несчастья, совпало с прибытием в столицу Шотландии лорда Генри Дарнли.