Энгус: первый воин

Глава семнадцатая Болота Суморсета

Но счастье воина недолговечно. Едва мы одержали победу над Сигурдом Змееглазым, как узнали, что Гутрум вновь собрал огромное войско, с которым углубился в южный Уэссекс, заставив его население искать убежища в Армориканской Британии[14].

На юге же начался такой разгул насилия, грабежей и зверских убийств, каких не бывало никогда прежде. И самым обидным при этом было то, что королевством Уэссекс в то время управлял человек неслыханно благородный и щедрый. Но ему теперь приходилось править, являясь не полноправным властителем, а скорее узником в собственном королевстве. В результате корона стала для него воистину тяжкой обязанностью, а не символом жизни со славой и пышностью. Теперь несчастный король вместо того, чтобы купаться в роскоши, подобно остальным британским правителям, печалился о своем государстве, как отец, и всей душой страдал страданиями своего народа.

Но несправедливость проявлялась и в другом: в то время как Альфред жил узником в форте Суморсета, Гутрум распоясался вовсю, и его армия захватила уже почти все королевство, неся за собой горе и боль во все семьи.

Мы попрощались с Оддой, который остался на своем посту в замке на случай дальнейших нападений, и отправились на помощь доброму королю Альфреду. До сих пор я не могу сказать с точностью, кого именно мне приходилось защищать. Я так давно оторвался от родной деревни, затерявшейся где-то на севере земли скоттов, и уже так долго сражался за народы юга, что теперь мне казалось: я сражаюсь за всю Британию. И я буду сражаться дальше до тех пор, пока будет на этой земле существовать хотя бы один король, готовый пожертвовать собой и до последнего вздоха драться с датчанами, чтобы защитить свой народ.

С помощью нескольких разведчиков Одды мы удачно пересекли всю страну, размокшую от беспрерывных дождей. Мы шли, несмотря ни на что, изо всех сил торопясь помочь благородному королю. Добирались мы до него долго, и как только приблизились к желанной цели, разведчики Одды ушли вперед предупредить Альфреда о нашем прибытии и о предлагаемой нами помощи. А мы так и остались стоять под дождем и ждать.

Скоро разведчики вернулись с приглашением от короля, и мы двинулись в замок.

Вокруг красовалось бестолковое, наспех выстроенное укрепление, окружавшее настолько простые и ветхие дома, что мне на мгновение показалось, будто я вернулся домой… Немногочисленные слуги при помощи костров тщетно пытались придать этой скромной обители некую торжественность. Увидев такое, норманнские отряды и впрямь могли просто пройти мимо, поскольку выглядела крепость совершенно пустой и незначительной. Я никогда не мог представить, что великий король живет в столь непритязательном месте.

Мы шли, с трудом вытягивая ноги из жидкой грязи, когда навстречу нам вышел сам король с низко опущенной головой, слишком низко для христианского короля.

— Ваше Величество! — я преклонил перед ним колено не только из уважения, но и для того, чтобы всячески подчеркнуть его значимость, поскольку видел перед собой слишком печального, слишком подавленного правителя.

— Благодарю Господа за ту помощь, что оказываешь ты мне, благородный воин… — ответил он просто, но искренне. Передо мной стоял воистину несчастный человек, но, несмотря ни на что, от него исходило удивительное чувство спокойствия и мира. Возможно, это происходило оттого, что разум его оставался спокоен, — ведь он честно исполнял свое предназначение. И не его вина в том, что он оказался разбит датчанами, разбит после того, как дважды щедро заплатил им за возможность жить в мире.

— А я счастлив тем, что имею честь помочь вам в столь тяжелые для Британии времена, — ответил я. Тогда король попросил рассказать ему историю моих приключений, что я и сделал, но вкратце. После этого мы долгие часы обсуждали трагическое положение королевства, и искали стратегию, которая помогла бы нам выстоять перед лицом хаоса.

Дождь лил не переставая. Это был не тот дождь, что бурей проносится над лесами и деревнями — нет, он долго и нудно шел все время, шел бесконечные невыносимые часы. Земля, и без того изрядно влажная, не могла больше впитывать влагу, и среди полей появились огромные лужи, сливавшиеся в небольшие озерца, превращавшиеся в настоящие непроходимые болота. И вот в них вдруг закипела жизнь — и эта кипучая новая жизнь неожиданно показалась мне Божиим чудом, благословением Альфреду. Он часто смотрел на болота, и его взгляд отшельника терялся в них, мысли смешивались с дождем, но, по крайней мере, он мог быть уверен в том, что какое-то время датчане его не тронут, ибо болота представляли собой естественную преграду. Любой, сунувшийся в них, неизбежно проиграл бы любое сражение. С другой стороны, для людей, все еще остававшихся в замке, эти же болота предоставляли и другую прекрасную поддержку, ибо олени уходили из лесов к замку, выгоняемые взбесившимися водами.

Но король Альфред понимал, что этот рай слишком эфемерен, и как только солнце возвратится к жизни, датчане, подобно насекомым, ринутся на последнее убежище страны. Однако шанс, данный самой природой, все же позволил нам как следует обдумать стратегию и конкретные военные действия. Нам хватило времени, чтобы поднять дух оставшихся в замке людей и научить их кое-чему, что могло бы помочь в будущих сражениях. И потому король в эти бесконечные дни оставался спокоен, проводя время за размышлениями и молитвами.

Христианин, каким был Альфред, всегда умел подчинять характер и поступки Богу и всегда благодарил Его за полученный дар, но в отличие от своего брата Этельреда, который проводил все свои дни в молитвах и жалобах, король Альфред считал, что жизнь есть жестокое проявление борьбы, пыла, мужества и тяжелой повседневной работы. И потому он решил построить мост над чудесно возникшими и отделившими его от Гутрума болотами. Король мудро рассудил, что это займет руки и мысли оставшихся солдат и жителей деревень, еще не попавших под власть датчан. Необходимо во что бы то ни стало поддерживать их боевой дух на высоте, а это в сложившихся обстоятельствах с каждым днем становилось все труднее и труднее. В конце концов он не мог требовать еще большей преданности и жертв от тех, кто присоединился к нему по собственной воле, надо было дать им занятие, пробуждающее к жизни и к надежде на лучшие времена как для них самих, так и для всей Британии.

О, если бы Альфред мог знать, какое будущее ждет его! Если бы он мог предвидеть грядущие дни и годы, то лишь улыбнулся при мысли о несчастье, свалившемся сейчас на его плечи, и подумал бы, что это легкая печаль, а не тяжелое горе.

Страдание за своих солдат, за всех подданных, за все королевство Уэссекс заставило короля Альфреда претворить строительство моста в жизнь как можно быстрее. Он вызвал своего ближайшего помощника, дал ему приказания и с радостью смотрел на энтузиазм, вспыхнувший в глазах воинов, которые с восторгом восприняли идею своего короля. Короля, в свои неполные тридцать лет выглядевшего стариком. Короля, закаленного в битвах и обогащенного постоянным чтением писаний монахов, к которым он относился с самой величайшей серьезностью.

Нет, Альфред не заслужил того, что обрушилось на него с такой неотвратимостью и с такой жестокостью!.. Но, как я уже видел по собственной жизни, в такой слабости всегда кроется сила, а в хаосе всегда скрывается мудрость опыта. Те горькие часы борьбы несчастного короля на самом деле оказались признаками великой и скорой славы, которая начала коваться в грязи и вони болот. Потому что именно благодаря ему и его выдержке в скором времени воспрянут все королевства британского юга.

Нам никогда не дано разгадать пути Господни! Мы никогда не сможем объяснить себе все те события и несчастья, через которые нам выпадает пройти. Наше дело не просто уметь терпеливо ждать. Иначе зачем было Богу ежеминутно порождать нас, говорить через нас порой в тишине беззвучным голосом, говорить через вдохновения и события, что порой бьют по нам так сильно. И вера наша вынуждена работать денно и нощно, каждую минуту нашей жизни, и больше всего — в трудные времена. Поэтому, глядя на усилия этого удивительного короля, я не раз задумывался о том, а хватило ли бы у меня самого сил на такое самообладание в подобных обстоятельствах.

Люди Альфреда работали в болотах Суморсета изо всех сил. И мост, предназначенный для того, чтобы перекрыть болото, уже вот-вот должен был вознестись. Еще несколько последних усилий — и мостом можно пользоваться, еще пару дней — и любой пройдет по нему через непроходимые болота. А дождь все продолжал и продолжал лить, лить нещадно и нудно. Но это не останавливало строителей, ибо король сам объяснил им значение моста. Половина людей работала днем, позволяя другой половине отдыхать, а ночью происходила замена. Это ускоряло процесс постройки, а обилие дичи в лесах давало возможность строителям не особенно заботиться о пище.

Альфред радовался быстро идущему делу и вызвал к себе старинного приятеля, епископа Ассерского, который всегда сопровождал его в долгих путешествиях, выслушивал его признания, страдал его страданиями и писал историю жизни короля. Благодаря этому религиозному человеку история Британии того времени не останется для потомков неизвестной, не улетит в пустоту и неведение, словно осенние листья на ветру.

И все-таки, несмотря на мост, Альфред продолжал рассчитывать и на зиму. Впрочем, надежда была слаба, ибо датчане могли двинуться на юг по берегу даже в большие холода. И вот начались морозы, ледяной ветер резал лица едва не в кровь. Необходимо было прикрывать чем-то тело, но строители, казалось, не обращали на мороз никакого внимания — раны душевные казались им гораздо более страшными. Даже саксы, не столь привыкшие к холодам, как мои солдаты и я, все же храбро боролись с морозом все время, пока строился мост. Их мужество теперь могло поколебать лишь неожиданное нападение Гутрума; ибо как только до ушей этих измученных людей доходили хотя бы смутные вести об очередной устроенной резне, они подрывали не только моральный дух строителей, но и их физические силы.

А датчан становилось все больше. Их стало уже столько, сколько не могла предвидеть даже мудрость Альфреда. Они прибывали в таких количествах, что уже никто не решался помыслить оказывать им сопротивление. Корабли швартовались непрерывно, высаживая на берег все новые и новые орды. Гутрум занял уже весь южный Уэссекс, он окружил его со всех сторон, слева и справа, с моря и с суши. Но здесь, на крошечном клочке земли, король Альфред все еще продолжал сопротивляться, пытался собраться с силами, имея лишь горстку своих людей и наш тысячный отряд.

Я понимал, что ввиду такого количества врагов наша помощь становится совсем незначительной, и потому скоро, как только кончатся спасительные дожди и высохнут болота, мы окажемся лицом к лицу с таким огромным войском, что всякое сопротивление будет практически бесполезным. Однако короля Альфреда ждала совсем иная судьба. Он сопротивлялся до конца, и вовсе не эти болота грязи стали его могилой…

Король молчал… Но по его глазам я видел, как грядущая битва принимает у него в голове вполне конкретные очертания. Апокалипсис для норманнов… Этого человека веры не могло согнуть ничто и никогда.

Я попытался сказать ему что-нибудь ободряющее.

— Мой король, как много сил я черпаю в храбрости ваших устремлений и вашем мужестве!

— Весьма благородное замечание с твоей стороны, мой друг. Щедрость твоей поддержки как бальзам ложится мне на душу в эти трудные времена. Нам необходимо поддержать и воинов, трудящихся на строительстве день и ночь, но я вынужден признаться, что не знаю, как это сделать в моем положении.

— Да просто призовите их на битву! — воскликнул я, не подумав.

Этой грубой фразой я закончил вежливую часть беседы, и мы с королем, несмотря на всю напряженность ситуации, громко расхохотались. Неожиданно со стороны строящегося моста, привлекая всеобщее внимание, раздались пронзительные крики и визг. Это одного из воинов придавило скатившимся бревном. Бедному парню размозжило ногу, и он кричал от боли, пока остальные тщетно пытались спасти его. Мы с королем и епископом побежали туда и втроем отвалили от него ствол, освободив беднягу. Люди ругались, обвиняя друг друга в случившемся. А потом вдруг все стали недоумевать, как мы втроем смогли поднять ствол, который они не могли стронуть вдесятером. Епископ склонился над юношей и попытался унять хлещущую кровь. Альфред оторвал полосу ткани от собственного платья и отдал его епископу, чтобы тот перевязал раненого. Народ окружил нас кольцом, сквозь которое пробился прибежавший откуда-то воин. Он посмотрел на раненого и отозвал короля в сторону. Король взял с собой и епископа. Сказанное на кратком совещании повергло несчастного короля в ужас.

— Отрезать! Господи, Боже мой! Должен же быть какой-то иной выход! — Альфред судорожно искал какое-нибудь иное, менее жестокое решение.

— Но другого выхода нет, Ваше Величество, — сказал епископ, сам понимающий толк во врачевании. — Если мы оставим все как есть, неминуемо начнется гангрена, и он умрет… Кровь не сможет циркулировать по жилам, появятся застой и страшные боли…

— Что ж, если нет иного выхода, лучше уж спасти жизнь, — сказал Альфред, но было видно, что он чрезвычайно удручен случившимся.

— Жизнь дороже ноги, — пытался ободрить своего друга епископ.

— Но кто сделает это? — спросил один из воинов, глядя на раненого, который уже впадал в забытье.

— Ну, тогда… — Альфред глубоко вздохнул и посмотрел на несчастного.

— Мне суждено умереть, — зарыдал тот. — Но я знаю, как молиться, мой король, и верю в божественное провидение. — Раненый огляделся по сторонам и крепко взял короля за руку. — Мой король, я буду служить вам вечно.

— Дайте ему побольше эля и держите крепче! — вдруг крикнул Альфред, вытащил свой меч и с широко открытыми глазами единым взмахом отрубил раненую ногу. Все оказалось гораздо проще, чем казалось на первый взгляд. Гораздо труднее было чем-нибудь заткнуть уши, чтобы не слышать пронзительного воя юноши. Ампутация же прошла на редкость удачно; потерявший от боли сознание парень даже не почувствовал, как ему обработали и перевязали культю, и не слышал, как король поклялся помогать ему всегда и во всем, и как епископ благословил новоиспеченного калеку.

Вскоре король с епископом удалились, чтобы выпить эля и попытаться немного успокоиться.

К весне 878 года мы закончили постройку моста, который действительно имел огромное стратегическое значение, ибо по нему мы могли спокойно уйти в леса Суморсета, дававшие нам пищу, кров и, главное, возможность выйти к городам Уэссекса, в которых еще оставались жители. В те страшные времена многие бежали в Армориканскую Британию. Ведь по стране ходили печальные слухи о том, что король Альфред мертв, и потому подданные поднимались с насиженных мест. Те, кто потрусливей, отправлялись в другие королевства. Но более сильные духом уходили на поиски короля, веря, что он все-таки жив.

Мы сделали несколько набегов на лагеря противника, забрали немало лошадей, провизии и оружия. Мы нападали на небольшие отряды, пользуясь прикрытием густого леса, а порой мы с Хагартом, переодевшись, даже заходили в лагеря противника, чтобы разведать ближайшие планы датчан. Что говорить о нас, когда даже сам король бродил по своему королевству переодетым! Его нередко можно было увидеть то пастухом, то играющим на арфе в сердце вражеского лагеря, то просто слугой. В одном из таких походов, как он рассказал мне, его приютила одна из подданных, простая крестьянка, и попросила присмотреть за пекущимися лепешками, а потом отчитала за то, что он сжег их. Если бы она знала, что ругает своего короля!..

Мы знали все о передвижениях Гутрума и страдали невыносимо, поскольку датчане владели уже всем центральным и южным Уэссексом. Теперь Альфреду неизбежно оставалось только одно: снова появиться перед подданными и призвать всех от мала до велика на сход, чтобы найти последние подкрепления для своей армии и атаковать врага еще до того, как он достигнет границ Суморсета и захватит последние владения.

Будучи хорошим стратегом, Альфред знал, что простое ожидание нападения врага не может принести ничего, кроме поражения. С другой стороны, если разведчики не преувеличивали, то войско Гутрума стало еще больше, чем раньше, и обладало такими военными орудиями, которым позавидовал бы любой король мира. Поэтому Альфред решил продолжать войну короткими быстрыми наскоками на небольшие поселения и воевать так до тех пор, пока не удастся создать большое и хорошо организованное войско, с которым можно будет разбить проклятых язычников раз и навсегда.

Епископ Ассерский выслушал решение друга и как мудрый советчик сказал:

— Надо, чтобы все знали: король Альфред Великий жив и нуждается в помощи всех своих подданных, способных держать в руках оружие. Каждый должен принять участие в битве за освобождение Уэссекса.

— Не знаю, помнят ли меня вожди деревень… И вообще, помнят ли они, что у них еще есть король…

— Ваше Величество! — воскликнул священник. — Вы же собственными глазами видели восторг нескольких вождей освобожденных деревень, убедившихся, что вы живы и невредимыми!

— Ах, святой отец, не надо льстить мне, а не то я действительно поверю вашим словам и позволю самолюбию охватить мою душу. Не соблазняйте меня, не то я начну думать, что и вправду велик и всемогущ и что в самом деле могу освободить свое королевство… — ответил грустно и одновременно насмешливо Альфред.

— Ваше Величество, вы только принесете всем огромное счастье, и многие будут стремиться к союзу с Уэссексом, захотят стать вашими подданными в обмен на ваше покровительство.

— Но это лишь горячее желание королевского друга…

— Нет, мой король, это не желание — это пророчество! — И епископ Ассерский обнял короля.

Дни летели одни за другим, воины уходили на небольшие стычки и возвращались с них гордые своими победами. Армия быстро росла, но все еще была далека от того, чтобы померяться силами со всеми ордами Гутрума. Союзники шли к нам отовсюду. Вожди саксов, подданных короля, тайно встречались с Альфредом, чтобы обсудить планы грядущей битвы. Они помогали ему в коротких набегах, но ожидали большего и верили, что появление короля, словно восставшего из глубин Сумерсетских болот, являлось ничем иным, как чудом.

Они прославляли Альфреда, воздавая ему заслуженные почести и доставляя тем самым огромную радость, и если бы это только было возможно, непременно устроили бы настоящий пир на всю страну по случаю чудесного возвращения короля. Но эту тайну требовалось твердо хранить и скрывать перед лицом жестокой угрозы, окружившей государство со всех сторон.

Альфред реорганизовал войско и всячески заботился о его вооружении, ибо все его мысли и поступки диктовались только одним — чаянием грядущей победы.

Прошло несколько месяцев, стало тепло… Солнце, припекая, поднимало наш боевой дух и согревало сердца, так замерзшие за долгую зиму.

Альфред созвал всех деревенских вождей и попросил их собрать как можно больше боеспособных людей и оружия. Они должны действовать с расчетом на долгую и беспощадную битву.

Заботы короля не утихали ни на день.

— Гутрум — блестящий воин, прекрасный стратег. И когда я думаю о нем, то невольно сравниваю с волком, затравленным стаей гончих. Даже понеся поражение, он сделает круг через горы и вернется, и снова нападет, хранимый какими-то своими неведомыми силами. А потому, сколько бы мы ни прятались, последнее сражение неизбежно, — решительно заключил Альфред.

— Но, Ваше Величество, вы забыли, что, несмотря на его доблесть и храбрость, он не имеет самого главного — Божьего благословения. Он язычник и действует как язычник, как тиран, как несправедливый человек, и потому его нечестивая жизнь должна закончиться, — на этот раз совершенно спокойно возразил я. Все вокруг горячо поддержали меня.

И вот настало время для последней решающей битвы. Гутрум со своей могучей армией встал лагерем к северу от равнин Солсбери. Мы же с Альфредом, Хагартом и нашим войском расположились в Стоунхендже, неподалеку от Дорнсета. Это место считалось мистическим. Камни стояли там широким кругом, некогда они служили алтарями. Там Альфред пригласил всех на молитву. Прекрасным жестом смирения и веры король, высшая власть страны, представлявший для нас всю сущность королевства, сбросил с головы капюшон, преклонил колени, лег лицом в пыль и открыл свое сердце Богу. Я тоже молился с ним долгие драгоценные для меня часы. В какое-то из мгновений я неожиданно оглянулся, и то, что увидел, заставило меня понять все величие Господа нашего Иисуса Христа, когда-то вернувшего грешных людей к Богу: все войско, все прекрасные души, наши воины, преклонив колени, молились перед крестами из воткнутых в землю мечей и славили Царя царей. Этот момент навсегда запечатлелся в моей памяти, ибо я видел настоящую преданность людей Богу. Епископ Ассерский тоже молился о нашем спасении. Потом все встали и маршем двинулись на Этандум[15], где стояли лагерем войска Гутрума.

Час за часом мы в нетерпении погоняли коней. Но даже будучи полностью поглощенными предстоящим сражением, мы любовались роскошью обвивавших скалы растений, которые, сверкая бриллиантовыми каплями росы, упорно пробивали себе дорогу через расщелины в камнях.

Но вот мы, наконец, отпустили поводья, и лошади пошли свободнее, нарушая пронзительную тишину лишь тихим пофыркиванием и стуком копыт по мягкой земле. Все были напряжены до предела, а копыта выстукивали особый ритм, наполняя наши сердца надеждой. Пехота и обозы тянулись сзади. Оборачиваясь, мы видели за собой лишь огромную разноцветную живую стену и ехали дальше, подняв копья к небесам, а щиты обратив вперед.

Добравшись до скалы Эгберта в Этандуме, мы увидели прямо перед собой на скале изображение огромной лошади, рвущейся к небу. Это была белая лошадь, нарисованная на склоне и равная по размеру ста лошадям. Она сразу же привлекла внимание короля Альфреда.

— Энгус, эта нарисованная на скале лошадь напомнила мне величайшую победу моей жизни, случившуюся много лет назад. В тот раз символом победы тоже была белая лошадь. Брат мой тогда долго молился перед боем, а я не утерпел и бросился в бой. — В глазах короля блеснули слезы. — Кто знает, а вдруг и это — небесный знак Божественного провидения, сулящий нам победу?!

— То, что вы говорите, мой король, имеет высшую ценность! Надо передать это по рядам, пусть все знают, что нам свыше явлен знак победы! — Я никогда не пропускал возможности воодушевить людей и наполнить их сердца мужеством. В конце концов, именно из этого и рождаются победы!

История о белой лошади и о связанной с ней прошлой победе короля тут же пошла гулять по войску. Все воины, услышав ее, волей-неволей исполнялись гордостью и клялись, если понадобится, сражаться до смерти, а клич победы прокричать так, что будет слышно по всему королевству. И вот, вдохновленные небесными силами, мы с еще большим упорством двинулись вперед к месту битвы при Этандуме. Там уже ждал нас Гутрум со своими тысячами, готовый нанести нам смертельный удар.

Альфред приказал начинать атаку немедленно. Мы слезли с коней и отослали их в арьергард, я обошел войско и приказал сдвинуть ряды еще теснее. Теперь мы стояли щит к щиту и двинулись на язычников, действуя как одно тело, одна душа, один дух. Мы стали единым существом, движимым одной целью.

Мой топор превратился в смертоносное оружие. Я рубил головы одним ударом. Хагарт, ставший, казалось, еще сильнее, не отставал от меня. Альфред сиял божественным светом. Тела валились кучами у наших ног. Это была жестокая битва, рукопашная, в которой невидимая рука теснила язычников к аду, к обители всех мертвых. Скоро датчане почувствовали горечь — это исходила желчь, пропитавшая острия наших копий в чаше нашей ненависти, которая все еще не осушилась. Скоро вражеские воины уже не могли противостоять нам и начали отступать. На их песьих лицах явственно начали проступать следы изнеможения, страх перед смертью парализовал души, и их единственным желанием стало отступление перед нашими бешеными ударами.

Я не мог ни тогда, ни сейчас объяснить себе, что же именно произошло, когда датчане вдруг побежали с поля битвы. Мы не остановились, а безжалостно пустились в погоню, уничтожая отступавших, убивая раненых, забирая всех лошадей, скот и провизию, награбленные ими по стране.

Мы гнали их до Чиппенхэма, расположенного в пятнадцати милях от места разгоревшегося сражения. Там и укрылся с остатками войска Гутрум, а мы осадили его в крепости. Скоро подошла вся остальная наша армия, чтобы расположиться под стенами Чиппенхэма широким лагерем.

— Мы можем начать штурм в любой момент, как пожелаете, Ваше Величество! — предложил я.

— Победа и так в наших руках. Зачем торопиться? Лучше спокойно подождать на берегу реки, пока войско Гутрума само не вымрет от голода и усталости, — ответил король.

Находясь внутри крепости, Гутрум мог только гадать по рунам и ждать подкреплений, которые никогда к нему не прибудут. Однако, даже несмотря на это, мы стояли под стенами Чиппенхэма долгие, почти бесконечные недели. Чувствуя свою полную беспомощность перед нами, не отходившими от крепости ни на шаг, Гутрум в конце концов сдался вместе со всем войском, отпустил заложников и попросил сохранить ему жизнь.

Первым и совершенно естественным желанием наших воинов было броситься на этих собак и перерезать их всех до единого, но Альфред жестом мудрости, величия и милости остановил нас. Все мы были поражены.

— Гутрум, готов ли ты отказаться от своих богов, если будешь отпущен вместе с войском?

Никогда не забыть мне того момента, когда великий король предпочел обратить язычников в нашу веру, чем перерезать их всех так, как сделали бы они с нами.

Гутрум немедленно согласился, и Альфред продолжил:

— Клянешься ли ты принять святое крещение и христианскую религию и в дальнейшем творить лишь добрые дела и не сеять смерть и опустошение в этом крае?

Гутрум поклялся.

Я чуть с ума не сошел. Ибо мне страстно хотелось убить этого проклятого пса своим топором.

— Я прошу тебя об этом, Гутрум, не ради себя, но ради Господа нашего и всех сыновей Британии.

— Торжественно клянусь, — ответил Гутрум.

— Выходи! — приказал Альфред.

И когда хитрый норманн вышел из крепости, я невольно шагнул к нему с занесенным над головой топором. Но король остановил мою руку, как отец останавливает расшалившегося ребенка, хотя мы с ним были почти ровесниками. Впрочем, своей мудростью он оказался намного старше меня.

— Обещай и клянись честно соблюдать святость. Клянись, что никогда больше не принесешь страданий этому королевству и всей Британии, — потребовал он от Гутрума.

И то, что я увидел потом, поразило меня еще больше. Альфред вдруг медленно склонился перед норманном на колени, поцеловал ему ногу, а потом встал и обнял Гутрума, назвав его сыном. Сбитый с толку таким поведением великого и могучего врага, всевластный тиран-датчанин задрожал с ног до головы и рухнул на колени:

— Ваше Величество, клянусь всем, всем для меня святым!

Я не верил своим глазам! Король целовал ноги разбитому врагу, тирану, уничтожившему полкоролевства! Мое духовное ничтожество сделало меня еще меньше, ибо я почувствовал, что никогда не буду способен на такое смирение. Или на такое величие… Я был совершенно растерян, я искал одиночества, но не мог найти его, я не был готов увидеть в реальности то, чему Ненниус учил меня в тиши келий.

Тремя днями позже в церкви Ведмора, в Чеддере, Гутрум крестился вместе со многими другими норманнами, и Британия получила тридцать новообращенных христиан.

По приказу Альфреда мы праздновали обращение датского конунга двенадцать дней, Уэссекс утонул в радости, а король, помимо всего прочего, еще преподнес Гутруму много даров, включая и новое имя. Отныне он стал называться Этельстан.

Наступил мир, и пришло мое время отправляться домой.

— Ваше Величество, мое понимание мира слишком ничтожно, чтобы охватить значение того, что произошло здесь за последние несколько дней, — я нервно закашлялся. — Я понимаю, что в вашей власти казнить и миловать, но…

Тогда король величественно пояснил мне:

— Надо развивать в себе терпимость, мой друг. Прежде всего нам должно возлюбить Господа Бога. Но вторая наша заповедь — любить ближнего своего как самого себя.

Человека отличает от ангелов то, что человек мельче. Одного человека отличает от другого то, что они сотворены хотя и по одному образу и подобию, но все же несколько различными путями. Человека отличает от святых то, что святые обладают смирением, благодаря которому способны служить Богу и быть духовно гораздо «меньше», чем остальные… И я понял это, глядя на удивительное благородство короля Альфреда.

Когда душа моя повзрослеет окончательно, возможно, тогда я наконец пойму, что за человек был на самом деле Альфред Великий.