Эпоха харафишей

Часть 9. Тот, кто украл мелодию

Самой судьбой было предопределено, что Самаха Шамс Ад-Дин Ан-Наджи победит смерть и останется жив. Здоровье его постепенно восстанавливалось, затем к нему вернулась сила. Недавняя драка добавила его лицу новых увечий, так что оно стало уродливым, внушающим зло и страх. Он без борьбы занял место главы клана, и руководство его над ним предвещало неограниченную власть. Его мать, Нур Ас-Сабах Аль-Аджами, обрадовалась такому повороту фортуны и своей решительной победе над соперницей — Санбалой — дочерью прежнего главы клана Сумы Аль-Калабши.

Санбала вернулась к своему престарелому отцу, чтобы произвести на свет сына от Шамс Ад-Дина, которого назвала Фатх Аль-Баб в честь деда по материнского линии. Наследство Шамс Ад-Дина было поделено между его сыновьями — Самахой и Фатх Аль-Бабом, а также его вдовой Санбалой. Самаха выступил опекуном брата по закону кровного родства. Из страха перед его мощью никто не посмел ему перечить. Так львиная доля богатства отца попала в его железную хватку. Самаха заявил Санбале:

— Ты убежала от отца, оставила его умирать в одиночестве. Так что будет несправедливо, если тебе что-то перепадёт из его наследства. Не жди и гроша из того, что положено по закону Фатх Аль-Бабу. Считай, что частично это твои отчисления клану, и частично — наказание по заслугам…

Самаха создал вокруг себя мифический ореол. Он утверждал, что вступил в битву исключительно ради защиты отца, несмотря на имевшиеся между ними противоречия и вражду, а что касается присоединения к нему людей из клана, так то было проявление импульса благородства. Его слова не провели никого. Уже стало известно о том, что он устроил заговор, чтобы самому стать главой клана, и подстрекал других его членов примкнуть к нему, а потом просто воспользовался завязавшейся между отцом и Аль-Калабши дракой, чтобы осуществить заговор, якобы защищая отца. Однако некоторые недоброжелатели обвинили его в том, что он вовсе не стоял на защите своего отца Шамс Ад-Дина, как должен был, а обрадовался кончине того. Однако ни один из этих слухов не достиг его ушей, и он продолжал блистать в ореоле самим же собой созданного мифа. Его главенство над кланом простиралось над всем переулком, подобно громадной горе, но он покарал глав соседних кланов и возвысил собственный над всеми остальными в их квартале, вернув ему былую славу и величие. На собственные деньги и те, которыми он управлял от имени брата, Фатх Аль-Баба, он построил красивый дом, в котором поселил свою мать, Нур Ас-Сабах Аль-Аджами. Сам же он переходил из бара в курильню опиума, а оттуда в публичные дома…

Сума Аль-Калабши умер, и Санбале досталось немалое наследство после него, наряду со своими десятью сёстрами. Вскоре она вышла замуж за клерка в конторе ростовщика. Фатх Аль-Баба ждал отнюдь не тёплый приём отчима, а когда Санбала родила от него других детей — сыновей и дочерей — то ему стало ещё хуже. Мальчик рос в мрачной и печальной атмосфере. Он находил спасение у матери и избегал главу дома, её мужа. Его восприимчивость лишь удвоилась из-за боли и одиночества. Успехи в начальной коранической школе не шли ему на пользу, ибо никакого заступничества не оказывали, как и его добрый и кроткий нрав. Поэтому едва ему исполнилось девять, как мать — Санбала — взяла его и отвела к Самахе, сказав тому:

— Это твой брат, Фатх Аль-Баб. Пришло время, когда он должен жить под твоей опекой…

Самаха оглядел его и нашёл красивым, изящным и грустным, однако в сердце его не было сочувствия к брату:

— Он кажется таким голодным…, - сказал он.

Санбала ответила:

— Нет. Он просто хрупкий мальчик.

— Никому из того, кто видит его, не верится в то, что он плоть и кровь вождей клана и со стороны матери, и со стороны отца!

— Ну уж таков он…

Пытаясь от него избавиться, он сказал:

— Тебе лучше самой позаботиться о нём…

Глаза её наполнились слезами:

— В моём доме не будет ему счастья…

Так Самахе пришлось взять его под свою опеку, и он отвёл его к своей матери, Нур Ас-Сабах, однако та возненавидела его, ответив:

— У меня больше нет сил, чтобы заботиться о детях…

На самом деле она просто отказывалась воспитывать сына своей соперницы Санбалы, а Самаха пребывал в растерянности. Мальчик же терпеливо вкушал унижение и страдание. Тут одна из пожилых подруг Нур Ас-Сабах добровольно решила взять его под своё крыло. То была Сахар, акушерка, бездетная вдова из потомков Ан-Наджи, что проживала в двух комнатушках в подвале одного из домов, принадлежащих строителю минарета Джалалю. Она была добросердечной и гордой за своё происхождение. С ней у Фатх Аль-Баба впервые была спокойная и безмятежная жизнь, и это помогло ему перенести разлуку с матерью, Санбалой…

Однажды главарь клана Самаха увидел красивую миниатюрную девушку, которая понравилась ему. Её было не так просто заполучить, в отличие от других женщин. Увидев её, проезжающей в повозке-двуколке, он узнал, где она живёт. В её миловидном лице он заметил некую скрытую духовную близость между ними, и вскоре раскрыл причину тому: оказалось, что Фирдаус — так её звали — приходилась внучкой покойному мастеру Ради, сыну Мухаммада Анвара и Захиры, который был родным братом Джалаля, строителя минарета. Она понравилась ему вследствие его похоти и желания овладеть ею. Однако оба эти чувства были такой силы, что она заставила его впервые в своей распутной жизни всерьёз задуматься о браке. Помимо этого, его влекло к ней и то, что она владела магазином, занимавшемся продажей зерна, и в конце концов, как и он, была потомком династии Ан-Наджи. Его мать поразилась, когда он попросил её посватать ему эту девушку, но безгранично обрадовалась. Расхохотавшись, Самаха сказал ей:

— Нам с ней достаточно и того, что мы оба принадлежим к роду прекрасной безумной Захиры, убийцы мужчин.

И его уродство, и его поведение заслуживали отказа, вот только кто может отвергнуть руку и сердце самого вождя клана?!

Фирдаус вышла замуж за Самаху. Прекрасное соединилось с уродливым. Когда-то он тоже был красив — до того, как дубинки перекроили его лицо. А что касается его происхождения и мужества, он был бесконечно горд всем этим. Несмотря ни на что, их брак был успешным, и щедро наделил их тёплым счастьем. Благодаря этому Самаха руководил зерновым магазином, став его фактическим владельцем. Из кабинета директора он извлёк стальную волю, с помощью которой вёл финансовые дела и одновременно бои своего клана. Брак даровал ему сладость и свежесть, в достатке обеспечив его роскошной жизнью, словно во дворце, и утончёнными привычками на фоне богатых люстр и мебели, предметов искусства и радостей жизни. Он не прекратил разгул, однако сберёг себя для законной супружеской жизни и семейного гнёздышка, приобретя позолоченный кальян и калебасу. Его познания в торговле зерном и управлении привили ему любовь к деньгам и накопительству, и он решил пойти по стопам своего деда Джалаля с его эксцентричными безумными выходками и установить своё господство не только над людьми, но и над всяческими ценными объектами.

Фирдаус оказалась столь же смышлёной, сколь и везучей. Она полюбила своего мужа, и с любовью и теплотой одаривала его потомством, неутомимо прикладывая усилия к тому, чтобы исправить его, и незаметно, очень мягко овладеть им, без какого бы то ни было вызова или высокомерия. Она не питала особого пиетета к руководству кланом, но и не отказывалась от привилегий. Как и все остальные потомки Ан-Наджи, она превозносила памятные достоинства легендарных вождей прошлого, их справедливость и непорочность, однако вместе с тем, по праву принадлежности к знати, питала отвращение к добродетели тех вождей, что предпочитали бедность и героизм, взнуздывая богачей и аристократов. Поэтому воспоминания оставались источником благословения и гордости, а руководство кланом приносило им реальную силу, авторитет и богатство. Самаха мог делать всё, что хотел, при условии, конечно, что он занимался этим в её доме и под покровом её крепких, золотых тенет.

Шли дни. Она была счастлива своей жизнью. Богатые становились ещё богаче, а бедные — ещё беднее…

Фатх Аль-Баб продолжил учёбу в начальной школе, и выучил наизусть Коран. Ему было приятно находиться в атмосфере нежности в своём новом доме. Покровы страха были сняты, обнажив богатство его эмоций и потрясающую фантазию. Это был мальчик с чистой, пшеничного цвета кожей, чёрными глазами, ямочкой на подбородке, хрупким телосложением, обладавший миловидностью и сообразительностью. Он попытался забыть свою мать, как и она его, сердечно привязавшись к акушерке Сахар. Она любила его, а он боготворил её, узнав о таких нюансах в жизни, которые ему и на ум не приходили.

Однажды, в одну из бессонных ночей она сказала ему:

— Мы происходим из одного и того же благословенного рода, от Ашура Ан-Наджи…

Она много раз уверенно рассказывала ему о седой старине, словно то была живая реальность.

— Он был благороднейшего происхождения. Его отец боялся за него — боялся, что на него обрушится гнев тирана — вождя клана. Во сне ему повелели оставить ребёнка в переулке, что рядом с обителью, на попечение дервишей, и он не колеблясь, так и сделал…

Фатх Аль-Баб проклинал тех, кто называл его далёкого предка подкидышем. Сахар рассказала ему также:

— Да, он был благороднейшего происхождения, и рос под присмотром хорошего человека. Он развился и стал сильным юношей. Однажды ночью к нему явился во сне ангел и велел покинуть родной переулок, чтобы обезопасить себя от холеры. Он позвал с собой людей, однако те лишь посмеялись над ним, и он ушёл от них, опечаленный, вместе с женой и сыном, а вернувшись, спас переулок от мучений и унижения, как и сам Аллах спас его от смерти…

И она поведала ему историю Ашура: про то, как он вернулся, как поселился в доме Аль-Баннана, принял на себя руководство кланом, о его завете, пока в глазах мальчика не появилось волнение, и они не наполнились слезами. И Сахар сказала:

— И вот однажды он исчез. Отсутствие его длилось так долго, что все люди поверили в то, что он умер. Но несомненная правда состоит в том, что он не умер…

Фатх Аль-Баб с удивлением и надеждой спросил её:

— Даже сейчас он всё ещё жив, бабушка?

— Даже сейчас, он вечно жив!

— Но почему же тогда он не вернётся?

— О том известно лишь одному Аллаху…

— А мог бы он внезапно появиться?

— Почему бы и нет?!

— А знает ли он о том, что сделал мой брат Самаха?

— Конечно, сынок…

— Тогда почему он молчал об этом?

— Кто его знает, сынок…

— Неужели его устраивает такая несправедливость?

— Конечно, нет, сынок…

— Тогда почему он молчал об этом?

— Кто его знает, сынок… Возможно, из-за того, что он сердится на людей, что проигнорировали этого тирана…

Фатх Аль-Баб на миг замолчал, а затем вновь спросил её:

— Это всё правда, бабушка?

— А разве твоя бабушка тебе когда-нибудь врала?!

Фатх Аль-Баб ходил в начальную школу и возвращался, видя повсюду своего пращура Ашура. Он натягивал струны своего сердца и воображения, и загорелся страстью и надеждой. Он видел его и в местной мечети, и в поилке для скота, и в фонтане для утоления жажды, в проходе и на площади перед обителью дервишей. Он всё время видел его: и когда глаза его глядели на эти древние стены, на эту запертую дверь, на тутовые деревья без плодов, и сейчас. Воздух был всё ещё влажным от его дыхания и бесед с самим собой, от желаний и мечтаний. Его секрет был скрыт в складках неизвестности, вне доступа потока солнечных лучей. Он обязательно вернётся в один прекрасный день. Ведь так его говорила его бабушка, а она не умеет врать. Он замахнётся своей толстой палкой-дубинкой, и Самаха с его изуродованным лицом пропадёт, как придёт конец и его мрачной тирании, кровавой алчности, и накопленным богатствам. Харафиши будут ликовать в день избавления, купаясь в море света. Тогда разрушится минарет безумца, и под развалинами его будут похоронены вероломство, предательство и глупость. Или же он просто игнорирует нас, из-за того, что мы закрываем глаза на деяния тирана? Он любил своего предка. Ему хотелось удостоиться довольства его. Но где ему взять сил, если он создан таким хрупким и тонким, как тень?!

Когда Фатх Аль-Баб достиг отрочества, Сахар задумалась о его будущем и проконсультировалась с шейхом Муджахидом Ибрахимом. Он сказал ей:

— Выбери ему какое-нибудь ремесло.

Она с гордостью ответила ему:

— Он лучший в коранической школе.

Он спросил её:

— Разве вы не акушерка мадам Фирдаус?

Она ответила положительно, и он сказал:

— Поговорите с ней о нём, я же со своей стороны подготовлю почву у мастера Самахи…

Сахар сказала госпоже Фирдаус:

— Фатх Аль-Баб — замечательный ребёнок. В нём течёт ваша кровь, и он первый кандидат на работу в магазине своего брата…

Госпожа Фирдаус была польщена этим и пообещала уговорить своего мужа…

Самаха внимательно оглядел своего брата Фатх Аль-Баба и презрительно выговорил:

— Хрупкий как девчонка…

Но Сахар возразила:

— Уж таким он создан, но в каждой вещи есть нечто полезное…

Самаха холодно спросил:

— И что же в нём полезного?

— Он знает наизусть Коран, умеет писать и считать.

Он повернулся к юноше и по-хозяйски спросил его:

— Ты достоин доверия или такой же нечистый на руку, как остальные в нашей семье?

— Я боюсь Аллаха и люблю своего предка! — неистово ответил ему Фатх Аль-Баб.

— Твой предок — Джалаль, строитель минарета?

— Нет, мой предок — Ашур Ан-Наджи!

Самаха нахмурился, и выражение на лице его изменилось. Сахар поспешила вставить своё слово:

— Он невинный ребёнок…

Самаха с дикой злобой ответил:

— Этот твой предок Ашур — первый, кто научил нас воровать!

Фатх Аль-Баб почувствовал замешательство и боль. Сахар испугалась, что он может сказать такое, что преградит ему все пути в дальнейшем:

— Я гарантирую его надёжность и серьёзность, Бог — свидетель…

Так Фатх Аль-Баб присоединился к работникам магазина, став помощником заведующего складом.

В работе Фатх Аль-Баб проявлял крайнее усердие. Склад занимал подвал, занимавший по площади почти столько же места, что и сам магазин. Повсюду — как на полках, так и на полу — были разбросаны мешки с зерном, однако они ежедневно находились кругообороте — одни уносили, другие приносили. Весы не простаивали без работы, а руки его — без регистрации товарооборота. По работе ему случалось встречаться с братом Самахой по крайней мере раз в день, по утрам, чтобы доложить ему о движении экспорта и импорта. Глава клана был доволен его энергичностью и бдительностью, находя в нём того, кто непроизвольно следил за заведующим на складе магазина, и в свойственной ему манере сказал:

— Я поощряю тех, кто старается, и бью тех, кто лодырничает…

Действуя по наставлению Сахар, Фатх Аль-Баб посетил Нур Ас-Сабах Аль-Аджами, мать своего босса, дабы отдать ей дань уважения. От её былой красоты не осталось и следа. Она приняла его как-то вяло, что указывало на то, что она не могла забыть о том оскорблении. Она вдруг спросила его:

— Как поживает твоя мать, Санбала?

Он ответил со смирением:

— Я не видел её с момента разлуки с ней по причине ненависти её нового мужа ко мне.

— Нет ей оправдания, она бессердечная, — сказала она в гневе.

Он покинул её, размышляя, что это последний раз, как он видится с ней.

По совету своей «бабушки» Сахар он снова навестил госпожу Фирдаус. Она мягко поприветствовала его, и её красота и элегантность ослепили его.

— Я наслышана о том, как ты активен в работе, и это меня радует.

Однако он заметил при этом, что она не познакомила его со своими детьми. Возможно, она просто отказывалась знакомить их с дядей, который был простым рабочим. Точно так же он оставил и её, считая, что навещает её в последний раз…

Благодаря своему труду у него появились надёжность и гордость. Он принялся подражать мужчинам, и как и они, отрастил усы, а голову подвязал повязкой в виде чалмы. Стал ходить в местную мечеть, укрепив дружеские связи с тамошним шейхом, Сейидом Усманом. Ночами он просиживал в кафе по часу, попивая чай с корицей и покуривая кальян. Домой к Сахар он возвращался не ранее, чем обойдёт всю площадь вокруг обители, объятый любовью к песнопениям дервишей.

Нервы его изнемогали от боли неизвестного происхождения. Грудь переполняла тоска. Он весь горел таинственным пламенем. Взгляды женщин околдовывали его, а их голоса заставляли трепетать его сердце. От знакомых шёл целый поток приглашений познакомить его с баром, курильней и публичными домами, однако само прошлое словно кричало ему на ухо: «Будь осторожен!» Прошлое, отягощённое воспоминаниями о минарете, извращениях и похоти, положивших конец благородному происхождению его семьи. Сахар словно могла читать его мысли, и в один прекрасный день заявила:

— Пришло тебе время жениться…

Однако вскоре горизонт его омрачился, предвещая бури, о которых он и помыслить не мог…

В переулке появились слухи извне, несущие какое-то странное предупреждение. Говорили, что разлив Нила будет в этом году скудным, или же его не будет вообще. Интересно, что бы это могло значить? Говорили также, что беды и несчастья станут приходить один за другим, пока не останется ничего. Правда ли это? Значит, продукты станут дефицитом, возможно даже, всё пропадёт. Разумно поступит в этом случае тот, кто ещё сегодня запасётся, чтобы было, чем довольствоваться завтра. Этому мудрому правилу последовали обладавшие властью и богатством. Харафиши посматривали на всё это со смехом, не веря в то, что лишатся куска хлеба, заработанного потом и кровью, либо по милости дающих подаяние…

Воздух наполнился гудящим звуком, окрасился в отталкивающий жёлтый цвет. И ночью, и днём по переулку ползли тени тревоги…

Колесо несчастья неслось вперёд без остановки. Цены росли как на дрожжах час за часом. На горизонте сгустились чёрные тучи. Продовольственные магазины работали только по полдня из-за дефицита продуктов. В воздухе стоял гул жалоб и причитаний. Перед лавками, торгующими мукой и бобами, устраивались демонстрации.

Теперь люди только и говорили, что о еде. О ней постоянно велись разговоры — в баре, курильне и в кафе. Зажглась искра и полыхнул огонь. Даже знать начала роптать открыто, хотя им никто не верил, ибо их выдавали полные румяные лица. Анба, владелец бара, сказал:

— Это эпидемия!

Цены продолжали повышаться, в особенности на зерно. Самаха воскликнул:

— Зерна не осталось даже столько, чтобы птицам было чем прокормиться…

Но Фатх Аль-Баб однажды ночью заявил своей бабке:

— Какой же он лжец! Склад полон зерна…

И добавил:

— Цены, которые он выставляет, всего лишь новая форма поборов и отчислений клану.

— Попридержи свой язык, сынок, — взволнованно ответила она.

— Он дикарь, ему неведомо сострадание, — с горечью заметил он.

Атмосфера стала ещё мрачнее и безобразнее. Цены безумно взвились вверх. Появился острый дефицит бобов, фасоли, чая и кофе. Исчезли рис и сахар. Хлеб словно забавлялся с народом, играя в прятки. Нервная напряжённость подавала признаки пренебрежения ко всему: участились кражи, то и дело происходили похищения кур и кроликов. Дошло до того, что некоторые жильцы грабили по ночам прохожих прямо перед своими домами. Члены бандитского клана принялись угрожать и предупреждать народ, призывая его к нравственности и солидарности. Но глотки их были крепки, а животы набиты до отвала.

Дни обнажили свои жестокие, острые клыки. Замаячил призрак голода, подобно минарету безумного зодчего. Распространились слухи, что люди поедают лошадей, ослов, собак и кошек, а вскоре и совсем примутся друг за друга…

В это холодное, тусклое время каким-то странным проблеском пронёсся один день, словно появившись из другого мира. Ихсан, дочь главы клана Самахи, сочеталась браком с сыном владельца конторы, торгующей древесиной. Был устроен феерический праздник, невиданный дотоле переулком, и бросавший вызов и времени, и голоду. Госпожа Фирдаус объявила, что накормит всех бедняков-харафишей. Толпы голодных стекались на свадьбу. Но как только на головах слуг были вынесены подносы с едой, харафиши набросились на неё, словно дикие звери. Расхватали еду и смешались между собой, словно частички пыли в ветреный день. Они принялись пихать, тянуть, хватать, а затем сцепились и начали бить друг друга, пока кровь не смешалась с супом. Люди упивались, охмелённые хаосом и беспорядком. Накатившая на них волна понесла их к бару, который они опустошили, сожрав все закуски, и залпом осушив бочонки с выпивкой. Затем они ринулись обратно в переулок, ликуя и швыряя обломки кирпичей в призраков развалин. Переулок стал объектом дебоша и безумного загула до самого рассвета…

На следующий же день переулок стал ареной атаки возмездия и устрашения. По нему рыскали люди Самахи. Сам же главарь клана туда и обратно мерил шагами путь, начиная от арки до самых подступов к главной площади. Ни один харафиш не спасся от взбучки и унижения. Всюду была рассеяна паника, переулок опустел: на улице не было ни одного прохожего, лавки и магазины позакрывались, как и кафе, курильня и даже местная мечеть — в тот день туда не пришёл на молитву никто.

Фатх Аль-Баб сидел подле бабки удручённый и грустный, и сказал:

— Мой предок Ашур никогда не вернётся.

Старуха лишь печально поглядела на него, и он добавил:

— Он всё-ещё гневается на нас!

— Ситуация в эти дни даже хуже холеры во времена Ашура, — пробормотала Сахар.

— А в обители по-прежнему поют радостные гимны!

— Возможно, это молитвы, сынок.

Тогда Фатх Аль-Баб встревоженно заметил:

— А не лучше ли было бы им пожертвовать людям из того, что имеют?

Но Сахар горячо возразила:

— Нельзя их порицать!

— Но у них есть плоды тутовых деревьев, а на грядках растут овощи.

Она предупредительно махнула рукой, а он вздохнул:

— Этой всё мой брат, Самаха, он сам и есть настоящий дьявол…

Тьму пронзила частичка света. Сострадательный шёпот незаметно затесался в тишину. Тайна не вышла за пределы домов-развалюх харафишей. Они всеми силами старались сохранить её, ибо от этого зависела их жизнь. Кому-то в руки сунули целый мешок с продуктами, после чего шёпотом сказали: «Это от Ашура Ан-Наджи». И тут же силуэт растворился в ночной тьме. Впервые это случилось под аркой, вслед за тем — в проходе близ стен обители, потом повторялось ещё в самих трущобах, где обитали харафиши. Сами же харафиши только перешёптывались. Своим врождённым инстинктом они догадывались, что тайный благодетель разыскивает их, и все эти передачи предназначены именно им. Они получали свой удел от неведомых сил, понимая, что чудо происходит в ночной тьме, что окно милосердия открыто, и что Ашур Ан-Наджи или его дух ходит среди них, что стены твёрдого, молчаливого бытия раскалываются, и из них на свет божий выходит нечто неизвестное. По венам их текла кровь, а сердца снова пульсировали жизнью.

Мешок милосердия и шёпот Ашура Ан-Наджи…

Хмель восторга и радости вернул жизнь и развязал их языки, плясавшие под мелодии своих чаяний. Они повторяли имя Ашура столько, что он словно воплотился в жизнь. О мешках с едой не упоминалось, но распространилась новость о том, что Ашур воскрес под покровом ночи. Люди Самахи только смеялись над этим суеверием. Они говорили, что бдят всю ночь, но всё равно никого так и не встречают. Тогда Самаха позвал шейха Османа, — шейха местной мечети, — и сказал ему:

— Люди просто с ума посходили от голодухи…

Шейх склонил голову, и Самаха спросил:

— Дошло ли до вас то, что говорят о возвращении Ашура?

Шейх снова кивнул головой в знак согласия. Самаха спросил:

— Что вы об этом думаете?

— Это не правда…

— Однако это ещё и богохульство…

— Это богохульство, — с тревогой подтвердил шейх.

— Тогда выполните свой долг! — решительным тоном сказал Самаха.

И шейх начал вести проповеди среди людей, предостерегая их не впадать в суеверия и богохульство. Он сказал:

— Если бы Ашур действительно восстал из мёртвых, то принёс бы вам еды!

Харафиши лишь посмеялись над ним, и в душах их укрепилась вера в Ашура.

Тьма превратилась в таинственный канал связи между духами. Пространство захмелело от перешёптываний с глазу на глаз, в полной беспечности и неведении о наличии тех, кто бдительно стоял на страже. Эти тайные беседы протекали, переполненные пылом и страстью. Люди переспрашивали друг у друга:

— Это ты — Ашур Ан-Наджи?!

Однако таинственный шептун так же быстро исчезал во тьме, как и появлялся, подобно блуждающему призраку. Шёпоты призывали спящего проснуться. Те же шёпоты подтверждали, что закрома полны добра. Они проклинали алчность. Алчность была врагом человеческим, а отнюдь не засуха. Шептун задавал вопрос: не лучше ли будет рискнуть, пустившись в авантюру, чем умереть с голоду? Он указывал на время, когда члены бандитского клана спят без задних ног, когда у них нет сил. Он же спрашивал, что может стоять на пути у большинства, если они все вместе устремятся единым порывом? Этот шёпот бросал им вызов. Как они могут колебаться, когда с ними сам Ашур Ан-Наджи?!

Тьма превратилась в таинственный канал связи между духами. Пространство захмелело от перешёптываний с глазу на глаз, заряжённое неведомыми силами…

Но была и ещё одна сила, что действовала без всякой снисходительности, ради того, чтобы раскрыть секрет появления всей этой «манны небесной». Самаха раскрыл позорный скандал в самом сердце своего магазина. И вскоре заведующий складом всего клана, Дамир Аль-Хусейни, в ужасе закричал:

— Я не причастен, мастер, Аллах свидетель!

— Из склада украли больше половины товаров, — рассвирепел Самаха.

— Я невиновен, хозяин…

— Ты преступник, пока не докажешь обратное.

— Не губите того, кто жизнь положил на то, чтобы служить вам.

— У тебя есть ключи.

— Но я каждый вечер вручаю их вам.

— Однако я нахожу их утром на своём месте, а потом возвращаю тебе…

— А может быть, их забирают и возвращают на место в этот промежуток времени…

— Без моего ведома?

Дамир Аль-Хусейни взмолился:

— Значит, вор — из тех, кто заходит в вашу комнату без разрешения.

Тут в налившихся кровью глазах Самахи появился жестокий огненный взгляд, словно он призвал демонов из их логова. Уродство отчётливо проявилось на его лице, когда он пробормотал:

— Если окажется, что ты врёшь, то тебе конец! И горе тому преступнику!

В густой толще тьмы Фатх Аль-Баб проскользнул на склад из-за фонтана для питья. Он осторожно повернул в замке ключ и аккуратно открыл дверь. Закрыв за собой дверь, он прошёл несколько шагов вперёд, идя на свет по памяти.

Тут внезапно зажглась лампа, и всё место озарил разоблачительный свет. Охваченный паникой, Фатх Аль-Баб почувствовал, что его словно пригвоздило к полу. В свете лампы из темноты выступили страшные, жестокие лица: лицо Самахи, лицо Дамира Аль-Хусни, и других, самых свирепых из людей банды Самахи. Их взгляды пересеклись в этом агрессивном столкновении. Тишина вонзилась в душу, свистя в ушах, словно писк гадюки. Воздух потрескивал от тёплого дыхания, исходившего из их примитивных, диких натур. Его поглотил взгляд брата: он проник в самые глубины его души, с корнем вырвав у него все внутренности. Он чувствовал, как яд течёт по всем его фибрам, это было абсолютное поражение, потеря в мрачном пространстве. Надежда покинула его, и он погрузился в отчаяние, ожидая слов своего приговора, который словно касался не его, а кого-то другого. До него донёсся голос, что холодно, язвительно и гневно спросил:

— Что привело тебя сюда в такой поздний час?!

Всё, что ему оставалось, так это смело признаться и положиться во всём на Господа бога.

— Ты это и так знаешь, — ответил он с неожиданным спокойствием.

— Что привело тебя сюда в такой поздний час?

— Я пришёл, чтобы спасти людей от голодной смерти…, - ответил он с ещё большей смелостью.

— И это твоя благодарность тому, кто хорошо обходился с тобой?

Тот спокойно сказал:

— Это то, что я должен был сделать…

— А, так значит, ты и есть Ашур Ан-Наджи?!

Фатх Аль-Баб молчал. Тогда Самаха злобно продолжил:

— Тебя привяжут к потолку за ноги, мастер Ашур, пока душа твоя капля за каплей не выйдет вон из тела…

Случилось то, что случилось. Перешёптывания среди харафишей оседали в глубине их души и превращались в силу, несущую разрушения. Переулок был охвачен невиданной дотоле бурей. Харафиши разделились на группы, и каждая из них незаметно проникала в жилище одного из людей банды Самахи. Всё это произошло за час до рассвета, когда все ещё спали крепким сном. На них напали, пока они мирно почивали среди своих домочадцев, беря численным превосходством, нанося поражение и грабя их дома. Аура волшебства сошла с них, оставив после себя постоянные шрамы. Призывы на утреннюю молитву заглушались их криками. Словно стремительный поток, они бросились наружу из домов людей Самахи, заполонили переулок, ворвались на склады, грабя каждый из них, неся с собой разрушения. Но главной их целью был склад с зерном главаря клана — Самахи. Они не оставили целым ни одного хранилища, унеся всё до последнего зёрнышка. Они увидели Фатх Аль-Баба, подвешенного за поджилки к потолку, с болтавшимися руками, без сознания или уже умершего. Развязав путы, полуживого, его опустили на землю. Они завладели всем переулком, едва забрезжил рассвет. Люди в панике выглядывали из окон, балконов, громко кричали от страха. Тут главарь клана Самаха открыл дверь, представ перед всеми, словно загнанный дикий зверь, сжимающий свою дубинку…

Все взгляды устремились к нему. Харафиши стояли, словно прикованные гвоздями к земле от ненависти и решительности. Однако они продолжали молча ждать. Вот он, этот ужасный зверь. Но они, опьянённые своей победой, не испытывали страха. В то же время колебались. Возможно, он ожидал, что к нему присоединятся его люди, ещё не зная, что их постигло. Несомненно, он догадается о том, что произошло, если уже не догадался. Он стоял один, лицом к лицу с харафишами — с ним была лишь его сила, дубинка и сверхъестественные способности.

— Что всё это значит? — прорычал он.

Но никто не ответил ему. Из окон до него доносились крики о помощи, и известия о грабежах и погромах. Он снова спросил:

— Что вы совершили, шлюхины отродья?

Они не проронили ни слова, не спасовали, но и не приободрились. Он снова свирепо спросил:

— Что вы сделали, сукины дети?!

Тут кто-то выкрикнул, словно бросая камушек в него:

— Это твой дед был сыном шлюхи…

И всё потонуло в гуле хохота. Самаха одним сильным прыжком выскочил вперёд, размахивая своей дубинкой, и заорал:

— Докажите, что в ваших отрепьях есть хоть один мужчина!

Тишина свинцовым грузом легла на них. Однако никто не сделал ни шагу назад. Самаха приготовился к атаке. В этот момент появился Фатх Аль-Баб: бледный, еле держащийся на трясущихся ногах. Опираясь на стену, он воскликнул:

— Бросайте в него кирпичи!

И тут же харафиши взорвались; кирпичи градом посыпались на Самаху. Атака закончилась, лишь когда пошёл дождь. Кровь струилась из его ран, пока не окрасила лицо и одежду. Он отшатнулся назад со стоном. Дубинка выпала из его руки, а тело его рухнуло наземь возле порога. Толпа напала на его дом. Жители дома бежали вверх, перебираясь по крышам соседей, пока харафиши грабили и рушили всё подряд, оставляя после себя разруху…

Вскоре роль Фатх Аль-Баба в битве стала известной. Он воплотил в жизнь саму легенду, и его пригласили возглавить клан переулка. Главарь клана оказался в смущении и замешательстве. Победа не соблазняла его, как и не сводила с правильного пути высокая самооценка. Он ни разу в жизни не держал в своих руках дубинку. Его хрупкое сложение не устояло бы под сильным ударом кулаком. Он предложил своим почитателям:

— Мы выберем вождя клана и возьмём с него обязательство править так, как это делал Ашур…

Однако они попали в плен эмоций и все как один закричали:

— Ты! Ты — вождь клана, и больше никто, кроме тебя!

Вот так Фатх Аль-Баб Шамс Ад-Дин Джалаль Ан-Наджи оказался вождём клана без борьбы…

Благодаря двум людям в банде — Данкалу и Хамиде — клан сохранил свой статус как в самом переулке, так и в других, соседних переулках. Данкал и Хамида были из тех членов клана, которые остались в нём, как и ряд других мужчин. Однако Фатх Аль-Баб оставался его полным и абсолютным хозяином из-за своей магической харизмы, а также силы харафишей, появившейся в виде их численного превосходства, опьянённой победой и восстанием.

В эти же дни скончалась Нур Ас-Сабах Аль-Аджами. Госпожа Фирдаус с детьми нашла пристанище в доме своей родни — в семействе Ради, утратив львиную долю своего богатства и скатываясь всё ниже по социальной лестнице.

Люди жаждали справедливости. Сердца харафишей были наполнены надеждой, а в душах знати и богачей поселился страх. Фатх Аль-Баб был убеждён, что торжество справедливости нельзя откладывать даже на день. Он заявил двум своим помощникам:

— Мы должны воскресить завет Ашура Ан-Наджи…

И оба они принялись активно раздавать блага, надежды и обещания; и раны принялись заживать. Фатх Аль-Баб заметил, что оба его помощника от его имени собирают отчисления и перераспределяют их. В поле его зрения попало и то, что члены клана по-прежнему пользуются всеми привилегиями, захватывая себя бо́льшую часть отчислений и живя в своё удовольствие как делают все герои и все бандиты. Страх завладел им, он боялся, что всё снова постепенно станет возвращаться на свои места. Собрав своих людей, он спросил у них:

— Где справедливость?!.. Где завет Ашура?!

— Ситуация изменилась. Мы должны идти постепенно, шаг за шагом…, - доложил ему Данкал.

Фатх Аль-Баб с раздражением ответил:

— Справедливость нельзя откладывать.

Тут Данкал снова осмелел:

— Ваши люди проявят недовольство, если им придётся вести такую же простую жизнь, как и всем остальным.

Фатх Аль-Баб страстно воскликнул:

— Мы не добьёмся ничего хорошего, если не начнём с самих себя!

— Если мы начнём с самих себя, то весь клан ждёт потрясение до основания.

— А разве сам Ашур не жил тем, что работал в поте лица своего?

— Те дни вернуть невозможно…, - заявил Хамида.

— Невозможно?!

Данкал вяло произнёс:

— Шаг за шагом…

Если бы Фатх Аль-Баб был истинным главой клана, одного его решающего слова хватило бы на то, чтобы положить конец спору. Он грустно спросил сам себя:

— К чему всё это, если у меня нет той силы, какой обладал мой предок Ашур?!

Но забыли ли харафиши свою разрушительную силу?

В момент отчаяния и одновременно гнева Фатх Аль-Баб прямо заявил Данкалу и Хамиде о том, что освобождает пост главаря клана. Оба мужчины встревожились и попросили его дать им отсрочку на время, обещая выполнить то, о чём он просит. Они отправились за советом к своему другу, Муджахиду Ибрахиму, шейху переулка. Данкал сообщил ему:

— Наш босс недоволен. Между нами и им нет единства. Что вы думаете об этом?

Старик сердито спросил:

— Он же хочет возродить былой завет Ан-Наджи, не так ли?

— Да.

— Чтобы харафиши правили всем, унижали знать и сделали нас посмешищем в глазах других переулков?

Данкал угрюмо заметил:

— Он угрожал оставить пост главы клана!

Муджахид Ибрахим воскликнул:

— Только не сейчас! Пусть остаётся этот образ и надежда, пока мы полностью не будем уверены, что харафиши не станут прежними, не позабудут навсегда о своём безумном порыве, выполните половину того, что он требует…

— Всё или ничего! Вот чего он требует, — гневно заявил Хамида.

Муджахид Ибрахим задумался, приняв мрачный вид, затем настоятельно сказал:

— Пусть остаётся главарём клана ещё на какое-то время, даже насильно.

Данкал и Хамида посетили Фатх Аль-Баба в его непритязательном жилище. Когда они остались с ним наедине, Данкал сказал:

— Мы стараемся, однако сталкиваемся с препятствиями, что словно горы вырастают у нас на пути. Члены банды в гневе, они обещают, что прольют кровь…

Фатх Аль-Баб в замешательстве пробормотал:

— Но ведь вы двое самые сильные из всех…

— Их большинство, и они вероломны…

Фатх Аль-Баб упорно стоял на своём:

— Я покидаю пост главы клана!

— Мы не гарантируем, что твоя жизнь будет в безопасности, если ты сделаешь это…, - сказал ему Хамида.

— Лучше тебе оставаться дома и не покидать его никогда, иначе, едва ты успеешь сделать хоть один шаг наружу, как встретишь свою смерть, — заявил ему Данкал.

Фатх Аль-Баб осознал, в каком шатком положении находился, и сказал своей бабке Сахар:

— Я всего-навсего арестант, попавший в окружение!

Старуха вздохнула и сказала:

— Ничего не поделаешь, так что довольствуйся хоть половинчатой надеждой…

Он с глубоким огорчением ответил ей:

— Проклят я буду, если предам своего предка хоть на миг!

— Как ты сможешь бросить вызов их силе?

Он задумался на миг в смущении. Затем пробормотал:

— Харафиши!

— Тебя убьют, едва ты попытаешься связаться с ними, — в страхе ответила она.

Фатх Аль-Баб оставался под домашним арестом. Тайна его изоляции никому не была известна. Некоторые предполагали, что он выбрал себе путь аскета, другие же — что он болен. Глаза днём и ночью следили за ним. Даже его бабке не давали выйти из дома. Он достоверно знал, что жизнь его зависит от воодушевления харафишей, что однажды он исчезнет — в тот день, когда исчезнет их легенда, а сами они подвергнутся унижениям. Клан стал более бдительным и осторожным, без устали следя за харафишами, наводя на них страх и творя насилие.

Однажды Хамида набросился на Данкала и ударил его, присвоив себе центральное положение в клане. Когда он убедился, что может быть спокойным и не ждать подвоха со стороны харафишей, объявил себя главой клана в переулке…

Фатх Аль-Баб полагал, что заключение его подошло к концу, и смысла или оправдания в том больше нет.

— Что прошло, то прошло, — сказал он новому главе клана. — Позволь мне вновь вести привычную жизнь и зарабатывать себе на кусок хлеба как любому другому божьему созданию.

Однако Хамида отказал ему в этой просьбе и сказал:

— Тебе нельзя доверять. Оставайся там, где ты есть. А доход найдёт тебя и так, без всякого труда!

Так окончилась история Фатх Аль-Баба и его усилий. Подобно краткому сияющему светом всплеску долгим пасмурным днём. Однажды утром нашли его размозжённый труп у подножия безумного минарета. Сердца многих людей затрепетали от жалости, но были и такие, чьи сердца обрадовались. Комментируя его смерть, говорили, что он обезумел от грусти — от того, что выпустил из рук руководство кланом, и посреди ночи поднялся на минарет своего сумасшедшего предка, и взошёл на самый верх, а оттуда бросился в пропасть — навстречу гибели и безбожию…

Так окончилась история Фатх Аль-Баба и его усилий…