Эпоха роста. Лекции по неокономике. Расцвет и упадок мировой экономической системы

ЛЕКЦИЯ ВТОРАЯ

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ РАЗВИТЫХ И РАЗВИВАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВ. МОНОКУЛЬТУРНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ

В этой и следующей лекции мы рассмотрим, как с помощью неоконо- мики решаются некоторые сложные и не решенные до сих пор практические проблемы. Эти проблемы все видят, они известны, и каждый может их себе представить. При этом мы их решим не полностью, поскольку до самых глубин мы доберемся только потом, и уже оттуда начнем некоторые проблемы решать еще раз и более точно. Но многое будет понятно уже сейчас.

Ортодоксальная экономическая теория считает, что проблемы развивающихся стран можно легко решить, но реальная практика показывает иное.

Начну с описания проблемы. Проблема развития отсталых государств в рамках традиционных подходов считается на сегодняшний момент неразрешимой. Есть очень большая литература на эту тему. Есть очень хорошая книга, очень легко написана, понятна, правильна и хорошо переведена: «В поисках роста» Уильяма Истерли (не знаю, сумеете ли вы найти эту книжку в магазинах, она 2006 года издания). Она очень хорошо вводит в проблематику. Есть и другие книги, смотрите список литературы. Примеры, доводы, описания патологий – они кочуют из книжки в книжку, но вот у Истерли изложено наиболее хорошо, сразу многое становится понятно.

Итог, который подводит Истерли в своей книжке: сразу после Второй мировой войны экономическая наука озаботилась по разным причинам (в том числе в силу противостояния двух социально-экономических систем) проблемами роста отсталых государств. С тех пор были опробованы самые разные рецепты, выдвинуты различные теории, и все они оказались на практике недееспособными.

Истерли приводит пример: модель Харрода – Домара, экономического роста, связывающая объемы выпуска в краткосрочном периоде с объемами инвестиций. Сам Евсей Домар, который к тому времени остался единственным живым из пары, разработавшей модель, отказался от нее в 1959 году. Он счел ее неправильной, непродуктивной и не соответствующей реальности. При этом модель до сих пор используется в рассуждениях, в размышлениях, в практике международных финансовых организаций, в практике прогнозирования. Потому что все равно ничего другого нет.

Я отчасти представляю себе, какие модели использует российский Минэкономразвития. Эти модели построены на модифицированной модели Харрода – Домара. Многие наши прогнозы, и не только прогнозы, но и практические действия, построены на модели, от которой сам автор отказался в 1959 году. Более того, Истерли говорит: в какой-то момент про эту модель теоретики полностью забыли и перестали обсуждать, но в практике она осталась. Не было никакого другого подхода, который бы как-то решал проблему. Поэтому мы до сих пор действуем в соответствии с моделью Харрода – Домара.

Почитайте, что пишут про нашу экономику, чего мы добиваемся. Мы все время ищем инвестиции. «Приток инвестиций – это благо, отток капитала – это плохо» – так говорят наши руководители и наши экономисты. Главный предлог нашего вступления в ВТО – это привлечет в нашу страну инвестиции. Появятся инвестиции – начнется рост. Есть модель, которая это обещает; она давно дискредитирована, автор от нее отказался сам, но в мире ничего другого нет.

Модель не работает как в краткосрочном периоде (в варианте Харрода – Домара), так и в долгосрочном (в варианте Роберта Солоу). С 1945 года по сегодняшний день прошло 69 лет. Многие страны пытались развиваться с помощью инвестиций. В развивающиеся страны были вбуханы огромные инвестиции. Моделью предсказано, что там должен наблюдаться рост; более того, модель предсказывала не только рост, а сближение уровней дохода на душу населения в бедных и богатых странах (модель Солоу). Фактически же (это отмечено во всех книгах) разрыв в уровне подушевого дохода между бедными и богатыми странами увеличивается. Причем если в 1950- 1960-е годы можно было выделить три группы стран – бедные, средние и богатые, то на сегодняшний день большинство стран со средним доходом оказалось в бедных. Некоторые страны со средним доходом смогли прорваться в богатые, но это единичные случаи. И сегодня у нас есть либо бедные, либо богатые страны, серединки почти нет. Никакой конвергенции, на которую рассчитывали, не произошло и не происходит.

Есть много интересных примеров. Почему была такая вера в инвестиции? Все знают, что такое производственная функция?

Y = F (К, L)

Выпуск Y зависит от двух факторов производства – от капитала К и труда L. Функции так устроены, что если у вас мало капитала, то добавление капитала, даже небольшого, должно вызывать очень бурный рост выпуска У. Отсюда и речь об инвестициях. В бедных странах мало капитала, туда надо его добавлять, тогда там начнется быстрый рост, а потом, когда структура подойдет к структуре богатых стран, бедные страны превратятся в богатые. Простые и незамысловатые рассуждения.

В 1990-е годы Роберт Лукас посчитал (это широко известный пример): если при использовании такого подхода мы возьмем Индию с ее уровнем капиталовооруженности труда, с ее объемом выпуска, то она должна была бы в 1980-е годы обеспечивать прибыль на капитал в 58 раз больше, чем в развитых странах. Инвестиции в Индию делались, достаточно высокие нормы прибыли кое-где есть, но искомой прибыльности не наблюдалось: ни в 58, ни в 30, ни в 20 раз. Вполне нормальные уровни прибыли, немножко, может быть, превышающие общемировые, но не в разы. И главное, никакого потока инвестиций. Наоборот, большинство инвестиций из развитых стран направляется в развитые же страны.

Точно так же это было посчитано по странам на разных временных промежутках. Взяли ретроспективно данные, скажем, по США, проверили их на истории США. По модели получается, что, скажем, в середине XIX века в Соединенных Штатах уровень дохода на капитал должен был составлять 100%, соответственно и ставка процента должна быть где-то в этом районе, что никогда не наблюдалось фактически.

На помощь модели было брошено мощное оружие: понятие человеческого капитала. Стали говорить: важен не просто физический капитал, важен совокупный капитал, в том числе и человеческий. В развивающихся странах мы делаем инвестиции в физический капитал. Там не хватает инвестиций в человеческий капитал, и поэтому это все не работает.

Когда в число факторов включается человеческий капитал, все пересчитывается и получаются более гладкие выводы. Но тут есть два аспекта.

Первый. У того же Истерли приведена куча исследований, когда мы считаем человеческий капитал не абстрактно, в деньгах, чтобы его вставить в производственную функцию, а в натуральном виде (в годах обучения, например) и соотносим эти данные с данными по экономическому росту. И тогда выясняется, что влияние человеческого капитала на экономический рост не существует, либо оно в некоторых случаях отрицательно, причем статистически значимо отрицательно. Мы никогда не знаем, страна стала богатой, потому что она вкладывает вот в эти сферы (образование, медицину), в человеческий капитал, или просто богатая страна может себе позволить больше средств вкладывать в эти сферы. Многие исследования по странам мира говорят о том, что вторая гипотеза скорее более верна, чем первая.

Вспомним прошлую лекцию. Мы можем говорить сколько угодно про человеческий капитал, но тенденция разделения труда ведет к тому, что человек должен обладать всего двумя свойствами: следить за показаниями приборов и нажимать на кнопки. Для этого не нужно никакого образования, что подтверждается китайским опытом: берут простого крестьянина, ставят его к станку, станок имеет все виды «защиты от дурака» (ты не можешь никуда влезть и ничего сломать), стоишь и жмешь кнопки, и не надо тебя ничему учить. Это работает: в период бума ежегодно по десятку миллионов человек без всякого образования включались в число рабочей силы. Эти люди работали и обеспечивали достаточно высокий рост. Это первое, что связано с человеческим капиталом.

Второй аспект. Теория человеческого капитала относится не к макроэкономике, а к микроэкономике. Она была разработана на микроуровне. Более того, Гари Стэнли Беккер, собственно автор теории человеческого капитала[8], предвидел и неоднократно предупреждал: «Ребята, моя теория – микроэкономическая, максимум, на что она претендует: в условиях американского, достаточно свободного рынка образования предсказывать, сколько людей захочет получить высшее образование и по каким специальностям». Макроуровня в этой теории не было, и он не предполагался. И Беккер, и Марк Блауг, который, помимо того, что пишет учебники, специализируется в вопросах экономики образования, подозревали, что кто-то захочет придать этому понятию макроэкономическое измерение, и предостерегали от этого. Но понятие человеческого капитала все-таки перетащили на макроуровень, чтобы хоть как-то спасти традиционные подходы к пониманию того, как осуществляется экономический рост.

Тем не менее все говорят про вложения в человеческий капитал. Почитайте Программу-2020, послушайте, что говорит президент, что говорит премьер, и наоборот, что говорили бывший президент и бывший премьер по этому поводу, что говорят министры. Нужны вложения в человеческий капитал, только на этой основе мы будем расти и развиваться. Вещь, которую придумали для того чтобы заткнуть дыру в теории, получила совершенно странное воплощение.

Если брать пример России, куда еще повышать человеческий капитал?! У нас высшее образование получает 80% выпускников школ на сегодняшний день.

Экономикам с разным уровнем разделения труда нечем торговать друг с другом…

Прейдем теперь к тому, как смотрит на проблему неокономика. В прошлой лекции я сказал: страны различаются уровнем разделения труда. Давайте изобразим это наглядно.

Кружочки у нас одинаковы, так что масштабы экономики одни и те же. Частота сеточки показывает нам различие в уровне разделения труда. В Стране 1 более высокий уровень разделения труда, больше профессий, больше всяких узлов взаимодействий, чем в менее развитой Стране 2.

Что это означает на практике? Страна 1 экономически эффективнее Страны 2. Давайте запишем: в чем выражается, что она более эффективная? Все, что производится в Стране 2, производится с большими затратами труда на единицу, чем в Стране 1.

Развитые и развивающиеся страны различаются уровнем разделения труда

Рис. 4

Мы предполагаем, что никаких естественных преимуществ или недостатков у обеих экономик нет (хотя в реальности часто бывает иначе). То есть в Стране 2 нет залежей каких-нибудь металлов, которых нет в богатой стране, и наоборот. Если речь идет о бананах, то бананы одинаково хорошо растут и в той, и в другой стране. Различие только в уровне разделения труда. Тогда в бедной экономике на любой продукт тратится больше труда, чем в Стране 1 (табл. 2)

В чем мы измеряем затраты? В полных человеко-часах, подсчитанных по всей цепочке производства продукции. Конечно, в реальности так подсчитать практически невозможно, но у нас же условная модель.

Кроме того, мы предполагаем, что чем выше, скажем так, технологический уровень производимой продукции, тем больше разрыв в затратах. Интуитивно это понятно. Вот, например, автомобили – Страна 2 в принципе их не может производить (ну не в деревенской же кузнице). Поэтому в соответствующем месте таблицы стоит знак бесконечности. Ну и многое другое тоже. То есть различие в уровне разделения труда выражается в том, что разнообразие товаров в менее развитой стране меньше. Таковы исходные данные. А теперь давайте расскажем историю.

Жили-были две полностью изолированные экономики, ничего друг о друге не знали и считали, что у них все нормально. И вот приплыл кораблик, и они начали друг о друге узнавать. И встал вопрос, что делать? Взаимодействовать или не взаимодействовать? Чем торговать и на каких основаниях? Конечно, бедная Страна 2 хочет и желает торговать, потому что ее жители видят автомобили, радиоприемники, магнитофоны, которых у них нет, но очень хочется, глаза горят. Как это все получить? Надо ведь что-то продать. А что продать, если у нас все в человеко-часах получается дороже?

…но при определенных условиях они все-таки будут торговать.

Час труда в развивающейся экономике будет оцениваться дешевле, чем в развитой.

Первое условие того, что эти две экономики будут взаимодействовать, заключается в том, что в Стране 2 наблюдается достаточно большая дифференциация доходов. Чем больше дифференциация доходов, тем выше вероятность того, что эти две экономики будут взаимодействовать.

Если в бедной стране есть богатые люди, то у них есть много зерна, много ткани, много утвари. Мы уже говорили о двух определениях стоимости. Так вот, в данном случае богатые ведут себя в соответствии с теорией полезности. Полезность большого количества одного и того же для них маленькая, а полезность автомобиля, которого у них нет, огромная. Поэтому они готовы обменять много зерна, ткани и утвари – всего, что у них есть, – на автомобиль. Поэтому если у нас во второй экономике есть богатые, то торговля возможна.

Может быть и другое условие взаимодействия. Первое относится к XIX веку и к более ранним временам, а это современное. Помимо того, что есть бедные и богатые, есть еще и правительство, которое может захотеть на автомобили, на танки, на что-нибудь еще полезное для него получить кредит. Второе условие, которое открывает взаимодействие, – это разного рода межправительственные кредиты. Взяли кредит, купили пулеметы и танки, повоевали с соседями, расширились, но кредит надо отдавать.

Иногда, конечно, кредиты списывают. Вот Россия до сих пор что ни год, то списывает кредиты слаборазвитым странам, которые были предоставлены еще в советские времена. То Северной Корее, то Кубе.

Итак, кредиты иногда списывают, но вообще-то их надо отдавать. Это могут быть кредиты на вооружение, на инфраструктуру, на образование, на человеческий капитал: сейчас мы вам дадим кредиты, постройте у себя университет и работайте, у вас начнется экономический рост, и все будет хорошо. Идей о том, что полезно развивающимся странам, много, и в рамках всех этих идей современная страна всегда может получить какой-нибудь кредит.

Как бы то ни было, но решение о том, что страны будут взаимодействовать, торговать, принято. Если мы посмотрим на таблицу, то нам станет понятно, что самое эффективное – это продавать зерно и на вырученные деньги покупать автомобили. В какой пропорции они это будут делать?

То, о чем мы ведем речь, похоже на теорию сравнительных преимуществ Давида Рикардо [9]. Рикардо рассматривал задачку: могут ли торговать две страны, в одной из которых все обходится дороже, чем в другой, и сказал: «Да, могут, потому что то, что относительно менее дорого обходится по сравнению с другой страной, можно продавать (в данном случае зерно) и покупать все остальное». Посмотрите седьмую главу его «Основ политэкономии» (она есть в литературе): он понимал все условия, но они разбросаны по книжке, и только в моем описании все собраны вместе.

Что значит – мы продаем зерно? Это значит, что рабочий человеко-час в бедной Стране 2 должен оцениваться как минимум в четыре раза дешевле, чем человеко-час в Стране 1 (табл. 3). Только в таком случае мы при этих условиях сможем продавать зерно. Рикардо об этом знал, он говорит: «Мы не можем обменять труд 80 англичан на труд 100 англичан, а вот обменять труд 80 португальцев на труд 100 англичан можем» (в его примере Португалия выглядит более развитой страной). Он понимал, что если труд будет оценен таким образом, то торговля возможна.

Таблица 3. Номинальные и эквивалентные (обеспечивающие эквивалентность в производстве зерна) затраты труда в обеих экономиках

Итак, в каждой из рассматриваемых нами стран есть своя валюта [10]. В Стране 1, что было бы естественно, доллар, а в Стране 2, например, вполне уважаемая валюта, тугрик. Соотношение между двумя валютами (курс тугрика к доллару) должно быть установлено таким образом, чтобы человеко-час в бедной Стране 2 оценивался как минимум в четыре раза дешевле, чем в богатой (табл. 3). Тогда можно будет торговать.

Торговля с развитой страной приводит к обострению политических противоречий в элите развивающейся страны, которая разделяется на компрадорскую и национальную.

Если курс будет таким, что соотношение один к четырем по затратам труда выполняется в точности, то вскоре выяснится, что развивающейся стране больше невыгодно производить ткань и утварь, потому что теперь, чтобы купить две единицы ткани, ей надо затратить 8 человеко-часов: сделать зерно, продать и купить эквивалент. А внутреннее производство обходится в 10 (табл. 4). То же самое с утварью, только здесь невыгодность собственного производства еще более заметна.

Таблица 4. Страна 2. Сравнение затрат на производство единицы продукции собственными силами и на покупку в обмен на зерно

Собственное производство Обмен на зерно Разница Страна 2 Страна 1

Итак, если началась торговля, первыми сворачиваются самые развитые отрасли. Если у Страны 2 есть металлургия, то она свернется первой. И по мере расширения торговли будут сворачиваться все остальные менее развитые отрасли.

У этого явления есть два названия, возникшие независимо.

Более раннее – это так называемый эффект Ванека – Райнерта. В списке литературы есть книга экономиста Эрика Райнерта, где этот эффект описан. Я тоже ему дал свое название в свое время, а потом прочел у Райнерта, что этот эффект уже открыт. Но на примере Советского Союза для меня был очевиден другой аспект этого явления, поэтому я назвал его «инверсия элит».

Есть развивающаяся страна на каком-то уровне развития. Есть отсталые сферы, а есть передовые, более технологически развитые сферы. Люди, которые развивают передовые технологические сферы, в развивающейся стране имеют больший вес и значение. Но когда вы начинаете взаимодействовать с развитой страной, они первые попадают под удар. Элита переворачивается, и те, кто были первыми, становятся последними.

На примере Советского Союза это было хорошо видно. Кто в СССР считался элитой? Оборонный комплекс, космос, ученые в разных ипостасях: Академия наук, Госкомитет по науке и технике. Высоко ценилось станкостроение. Высоко стояло машиностроение в широком смысле. Именно оттуда в основном брались кадры высших чиновников, не из сельского хозяйства. М. Горбачев в данном случае исключение. Люди вокруг него были для Горбачева проблемой: он из сельского хозяйства, а они все из других, более продвинутых сфер.

После начала взаимодействия с развитой страной по инерции эти люди остаются верхушкой элиты, но экономически они находятся уже в подвешенном состоянии. И чем дальше развивается процесс взаимодействия, тем сильнее и сильнее они теряются. Кто у нас сегодня главный человек после президента? Игорь Сечин, руководитель «Роснефти». В Советском Союзе нефтяникам говорили: «Молодцы, хорошо работаете, спасибо!» Но решали все поначалу другие люди [11]. А потом все стало меняться очень быстро.

В нашем примере экономически значимые позиции приобретают производители зерна – региональные помещики и латифундисты, а не жители городов с их ремеслами и зачатками промышленности.

Почему я считаю, что это важно – говорить именно об инверсии элит? Потому что это предопределяет политические процессы, которые происходят в любой развивающейся стране по мере того, как она расширяет взаимодействие с развитой. Люди ощущают себя элитами, но начинают терять свои экономические позиции. Их естественная реакция – остановить процесс. Эти элиты выступают противниками взаимодействия, противниками перемен, а так как они в общественном сознании все еще элиты, то могут поднять и повести за собой народные массы.

Поэтому процесс инверсии элит все время приводит к политической нестабильности. Всегда находятся слои, которые теряют свое привилегированное положение и готовы бросить клич и профинансировать восстание за возврат к «старым добрым временам».

В советской науке, именуемой «научный коммунизм», этот момент был отражен очень точно. Там говорилось, что в развивающихся странах буржуазия состоит из двух частей. Одна часть – национальная буржуазия, вторая часть – компрадорская буржуазия. Компрадорская – это те, кто организует взаимодействие с развитыми странами и живет с этого, получает свои доходы, а национальная буржуазия – это местные производители, которые от процесса взаимодействия доходы теряют. И поэтому научный коммунизм говорил, что временным (не в целях мировой революции, конечно) союзником коммунистов может выступать национальная буржуазия; политика СССР была направлена на то, чтобы национальную буржуазию в развивающихся странах поддерживать и спонсировать.

Если мы посмотрим на большинство якобы революционных движений в развивающихся странах, то увидим, что большинство революционеров, те кого поддерживал Советский Союз, – это образованные люди, выходцы из правящих классов, которые вот попали в такую ситуацию и возглавили национальные революции.

Но если национальные революции побеждают, сразу возникают проблемы.

Лозунг у национальной революции хороший: борьба с несправедливостью. Несправедливость очевидна. Человеко-час в дождь, в жару, с киркой, под палящим солнцем, в поту и крови оценивается дешевле в четыре раза, чем в офисе с кондиционером, где перекладывают бумажки слева направо. Если отвлечься от теории человеческого капитала, традиционная экономическая наука всегда утверждала: человеко-час – везде один и тот же. Лозунг такого рода революции всегда выглядит по форме правильно: «Хватит нас грабить’». Когда перестанут грабить, вот тогда мы и заживем по-настоящему.

И вот революция победила, взаимодействие прекращается.

Но зажить по-настоящему не получается. Допустим, восстановили старую полуразрушенную систему разделения труда, что само по себе требует значительных жертв и усилий. И вдруг выясняется, что ткань обходится дороже, утварь обходится дороже, и все остальное обходится дороже. И поэтому результатом революции являются обычно «марши пустых кастрюль», когда народ посмотрел в свои кастрюли, понял, что наполнить их нечем, взял их, вышел и начал в них стучать. Да и элита недовольна: она привыкла уже к автомобилям и прочим роскошным товарам, и как их теперь доставать, непонятно.

У таких революций бывает несколько сценариев.

Вариант А. Когда был Советский Союз, революционеры объявляли, что они строят социализм, и СССР старался в разных формах приходить на помощь. Советский Союз тратил ресурсы, пока в Афганистане не оказался в ловушке и не загнулся сам. Сегодня чем-то подобным занимается Китай, но сложно понять, чего он добивается. Китайцы живут тысячелетними циклами, через тысячу лет посмотрим, зачем это все им сегодня нужно (это ирония, если кто не понял).

Вариант Б. Режим рушится. Сам ли, при внешнем ли вмешательстве (особенно, если не отдают долги), неважно. И получается очередное несостоявшееся государство (failed state).

Вариант В. Режим может переродиться. Становится понятно, что ситуация только ухудшилась, лидеры революции, обычно из второго эшелона, начинают корректировать курс и происходит смена одних персоналий компрадорской буржуазии на другие персоналии компрадорской буржуазии – и весь смысл революции сводится к этому. А дальше все возвращается на круги своя.

Практически все страны, которые участвуют в таком процессе много лет (в первую очередь это страны Латинской Америки с их двухсотлетней историей такого взаимодействия), прошли через три, четыре, пять политических циклов такого рода. Поэтому когда мы говорим «эффект Ванека – Райнерта», то он чисто технический, а когда – «инверсия элит», то подчеркиваем, что она определяет политический тренд развития в странах периферии.

В развивающихся странах разрушение собственной системы разделения труда воспринимается как зависимость. Развивающиеся страны вынуждены вести конкуренцию между собой за понижение стоимости труда.

Таким образом, на первый взгляд, развивающейся стране альтернатива самостоятельного развития невыгодна. Балансы мы позже посчитаем, на самом деле все далеко не просто. Но вот несколько моментов.

Почему элитам развивающихся стран не нравится взаимодействие, по поводу чего все время идет спор? Они говорят: «Мы попадаем в зависимость». А развитые страны и ортодоксальные экономисты им отвечают, что «вы ни в какую зависимость не попадаете, вы таким образом двигаетесь по столбовой дороге прогресса».

Главная зависимость в этой модели: будут или не будут покупать зерно. В чем тут негатив? Мы взяли инфраструктурные кредиты и перестроили экономику. Давайте еще один рисунок посмотрим, он касается инфраструктуры (рис. 5).

Здесь круг – это территория страны, а линии – дороги.

Когда страна ни с кем не взаимодействует, у нее инфраструктура скорее всего равномерно распределена по территории, связывает разные ее части, обеспечивает функционирование собственной сеточки разделения труда. Эта ситуация изображена в левой части рисунка.

Когда начинается взаимодействие, то происходит и перестройка всей инфраструктуры. Появляются новые точки, обычно порты, если граница сухопутная – то таможенный пост, совмещенный с логистическим центром. И вся инфраструктура перестраивается на то, чтобы (1) обеспечить доставку зерна со всей территории страны в эти выделенные точки и (2) развоз получаемых тканей, утвари и прочего по территории страны. Вот смысл инфраструктурных кредитов, которые получают развивающиеся страны. Мы перестроили уже инфраструктуру.

Мы перестали вообще производить ткань, утварь и всю остальную продукцию. Люди сосредоточились вдоль дорог, обслуживающих экспортно-импортные потоки. А в какой-то момент у нас перестают покупать зерно. Что делать?

А почему перестают покупать зерно? Может быть, в Стране 1 что- то произошло и они вообще отказались от зерна. Предположим, что речь идет о пшенице, а теперь они переключились на кукурузу и все делают из кукурузы. Если мы возьмем СССР, то с холодильниками было именно так. Во Франции, как мне говорили, в отдельные годы до 80% продаваемых холодильников были советского производства, пока не запретили фреон. И все наши заводы по производству холодильников оказались невостребованными, это произошло в 1990- 1991 годы.

Переход на кукурузу, отмена фреона, требования к шуму самолетов и другие похожие решения. Хотя, как правило, тут дело касается технических товаров. Почему реально могут перестать покупать зерно V Страны 2? У нас здесь нарисовано всего две страны, а ведь в мире существует еще множество других стран, и большинство из них бедные.

Вот Страна 2 начала взаимодействовать, какая-то другая страна посмотрела, и ее элита решает, что ей тоже хочется автомобилей, приемников и прочих благ цивилизации. Для этого она должна начать торговать, но что делать, если рынок уже занят? И начинается конкуренция среди развивающихся стран за понижение курса своей валюты, за девальвацию, за снижение уровня оценки рабочей силы по отношению к рабочей силе развитой страны и других развивающихся стран. Для того чтобы оценку привести в соответствие, надо девальвировать свою валюту. Мы постоянно наблюдаем этот процесс постоянной девальвации валюты в развивающемся мире за исключением последних предкризисных лет, когда такая практика была ограничена Международным валютным фондом (в следующей лекции я объясню почему).

Если кто-то у нас перестал покупать зерно, мы вынуждены девальвировать нашу валюту. Если мы девальвировали ее до пяти, то это может выглядеть даже как некий прогресс. У нас стали покупать зерно, заодно мы можем начать производить и ткань, завести у себя легкую промышленность. Если мы еще больше снизим у себя оценку труда, то мы, может быть, под это дело получим возможность завести у себя уже металлургию. По мере девальвации у нас повышается технический уровень, однако жить от этого не становится лучше. Статистика будет демонстрировать переход от производства зерна к производству ткани, приток инвестиций, постройку заводов, закупку оборудования. А жить мы при этом станем беднее.

Вот она вам, модель Харрода – Домара во всем своем блеске. Инвестиции сделаны, а жить стали хуже.

Монокультурное взаимодействие порождает дисбалансы в общей системе, состоящей из двух экономик.

При этом образуется прибыль, которую присваивает себе агент, находящийся вне производственного сектора обеих экономик.

Давайте рассмотрим еще один эффект, который возникает, когда мы рассматриваем взаимодействие развитой и развивающейся экономик. Давайте посчитаем баланс прибылей и убытков разных стран в результате такого взаимодействия. Для этого нам понадобятся еще данные.

Предположим, что вот в развивающейся стране у нас есть один миллиард человеко-часов (за какой-то период, за год или за месяц – неважно). Производится только три продукта: зерно, ткань и домашняя утварь. Также мы предполагаем, что этот миллиард человеко-часов до взаимодействия распределяется следующим образом (табл. 5):

Таблица 5. Страна 2. Распределение фонда рабочего времени и объемы потребления до начала взаимодействия

В табл. 6 показано, как изменяется использование общего фонда рабочего времени и объемы выпуска в результате взаимодействия. Потребление не меняется, а разрывы между производством и потреблением закрываются внешней торговлей.

Таблица 6. Страна 2. Производство, потребление и внешнеторговые потоки в результате взаимодействия

Посмотрим теперь, как меняется структура использования рабочего времени в развитой стране в связи с установлением взаимодействия с развивающейся страной (табл. 7).

Таблица 7 Страна 1. Изменение структуры валовых затрат рабочего времени

Баланс -35 (минус) миллионов человеко-часов – столько у нас высвободилось в развитой стране. Это показывает, что для развитой страны такое взаимодействие не очень полезно. У них высвободилось 35 миллионов человеко-часов, с которыми неизвестно что делать (см. Приложение 2). В любом случае, в данный момент у них выросла безработица.

Это мы как раз можем наблюдать в реальной экономике. В чем проблема развитых экономик, как многие сегодня говорят? В том, что рабочие места ушли в «Китай» (это другая модель, мы ее рассмотрим в следующей лекции, но эффект тот же самый). А ранее, несколько десятилетий назад, фермеры в развитых странах крайне раздраженно реагировали на то, что зерно начинают поставлять из развивающихся стран. И развитые государства для поддержки своих фермеров вынуждены были создавать мощную систему субсидий, тарифной защиты и т. д.

35 миллионов человеко-часов. Мы их пока завесим, но запомним, что они есть. Но это еще не все, что я хочу показать. Для развивающейся страны ничего не изменилось. Она сколько потребляла, столько и потребляет, в ней лишь перестроилась структура производства, потому что производит она только зерно.

Давайте посчитаем это все в деньгах. В развитой стране, как мы помним, у нас используется доллар, в развивающейся стране – тугрик. Предположим, что валовой выпуск в развивающейся стране равен десяти триллионам тугриков, то есть один рабочий час выражается в товаре стоимостью в 10 тугриков. Что касается развитой страны, то пусть там один рабочий час выражается в товаре стоимостью в 1 доллар.

Начинаем взаимодействие: чтобы приравнять четыре человеко-часа в развивающейся экономике к одному часу в развитой, надо, чтобы один доллар равнялся 40 тугрикам. При этом у нас произойдет выравнивание условий по зерну и будет возможна торговля (табл. 8).

Таблица 8. 1 доллар = 40 тугриков. Структура цен

Теперь, когда у нас есть цены, мы можем нарисовать схему торговли (рис. 6).

Начинается все с развитой страны.

Мы закупаем ткань за 2 доллара, везем ее в развивающуюся страну. Продаем за 2,5 доллара, закупаем зерно на вырученные деньги и продаем его в Стране 1. Смотрите: если мы все правильно посчитаем, то увидим, что такая схема по балансу означает, что в расчете на период времени, который мы взяли, образовалось 35 миллионов долларов прибыли.

Операция продажи зерна не приносит нам ничего. Вся прибыль получается с того, что мы в развивающейся стране ткань и утварь продаем в долларах дороже.

И еще один момент. В этой торговле, если считать в долларах по внутренним ценам развитой страны, у развитой страны образуется дефицит торговли с развивающейся страной – те же 35 миллионов долларов (табл. 9).

Таблица 9. Баланс внешней торговли

Мы наблюдаем это применительно к любой развитой стране. Англия конца XIX века начинала с того, что якобы была мастерской мира, а потом застряла в дефиците торгового баланса. Мы видим то же самое на примере Соединенных Штатов сегодня, посмотрим на отношения Китая и Соединенных Штатов. Там мы наблюдаем дефицит. Что говорят Соединенные Штаты Китаю в ответ на это? «Ребята! – говорят они. – Ревальвируйте ваш юань, допустим, до 30 тугриков! Тогда мы будем вам больше вывозить, вы нам будете меньше ввозить, и тогда у нас пропадет дефицит в торговле».

Но Китай, наша развивающаяся страна не может ревальвировать свою валюту! Обратная сделка с вывозом зерна не приносит никакой прибыли никому. Она нужна только для того, чтобы в Стране 2 появились доллары. Если доллары не появятся, как только я ревальвирую свою валюту, эта сделка станет убыточной и она не будет осуществляться. Я заработаю, я продам, но продам за тугрики. Эти тугрики внутри страны надо будет преобразовать в доллары, а доллары сюда не поступают, потому что сделка по вывозу зерна невыгодна. Долларов нет, я хочу репатриировать тугрики из развивающейся страны, и тугрик, наоборот, будет девальвироваться. То есть 40 тугриков за 1 доллар – это верхняя планка, выше которой ревальвировать нельзя. Если будут колебания, то они будут осуществляться ниже этой отметки.

Это тоже наблюдаемое явление. Ни одна ревальвация валют в развивающихся странах не приводит, как правило, к изменению баланса (только в долгосрочном плане, там другие факторы работают). Дисбаланс уменьшается, а там начинаются финансовые и прочие проблемы.

Самый типичный пример финансовых и иных проблем такого рода, связанных с ревальвацией – Япония, которая в середине 1980-х годов ревальвировала иену. У Японии улучшились взаимоотношения с США, потому что сначала ничего не произошло, так все и продолжалось, но на этой ревальвированной йене нарастился пузырь, после чего японская экономика просто рухнула, и это сработало в пользу торгового баланса Соединенных Штатов. Такие вещи возможны. Мы в рамках этой модели не можем их рассматривать, это просто иллюстрация из реальной жизни.

У нас получилось – балансы потерь и выгод. Значит: минус 35 миллионов человеко-часов в развитой стране, рост безработицы. Дефицит – 35 миллионов долларов в торговле с развивающейся страной. А кто получил прибыль, которая, как мы видели, тоже составила 35 миллионов?

И вот неожиданный вывод. Эту прибыль получила какая-то третья сила.

Это те люди или организации, которые наладили взаимодействие между двумя экономиками и получили прибыль. Но откуда они сами, из какой страны? Они могут быть резидентами развитой страны, могут быть резидентами развивающейся страны. А могут быть и из какой-нибудь третьей, не нарисованной у нас страны. И тогда полученная прибыль будет записана в доход этой неизвестной нам страны: то ли Швейцарии, то ли Сингапура, то ли Гонконга.

Мы получили важный результат, касающийся всего процесса взаимодействия. Мы вычислили третью силу (в следующих лекциях мы с этой силой познакомимся поближе, увидим, что это за сила, как она работает и какую роль выполняет).

Казалось бы, теория сравнительных преимуществ Рикардо – старая добрая и хорошо известная. Однако почему-то никто никогда не просчитывал ее до конца.

Ну и в заключение давайте поговорим про эти 35 миллионов человеко-часов, о которых мы на время позабыли. Человеко-часы в раз-

витой стране высвободились, появились свободные работники. В модели Рикардо это оценивается как выгода от внешней торговли для совокупного производства обеих стран. На самом деле, реализовать эту выгоду можно только в том случае, если в новой системе, состоящей из двух экономик, удастся повысить уровень разделения труда. А такая возможность существует далеко не всегда.

Если есть возможность повысить уровень разделения труда в развитой стране, то можно ли ее использовать? Будут проблемы, эти безработные в нашем примере – фермеры, а фермеры больше не нужны; чтобы повысить уровень разделения труда, нужны программисты или хотя бы металлурги. Это сложная социальная проблема. Если мы напряжем свою память, то поймем, что развитые страны регулярно с ней сталкивались, иногда она принимала достаточно острый характер, но до какого-то времени в целом более-менее в среднесрочной перспективе все-таки решалась.

Повышение уровня разделения труда в расширенной системе, слитой из двух экономик, – это единственный возможный эффект внешней торговли для реального сектора. Никаких дополнительных эффектов мы пока что не получили. Единственный эффект – высвобождение 35 миллионов человеко-часов и потенциальная возможность повышения уровня разделения труда в развитой стране, которую еще надо уметь реализовать [12].

Приложение 1

Наша схема монокультурного взаимодействия двух стран похожа на теорию сравнительных преимуществ Д. Рикардо, но в действительности между ними есть принципиальные различия.

Если сравнивать нашу модель и известную модель Д. Рикардо с точки зрения чисто математической (скорее арифметической), то создается впечатление, что речь идет об одной и той же модели. Однако и у нас, и у Рикардо модели экономические, а вот с экономической точки зрения различия весьма существенны.

С экономической точки зрения важны не цифры, а точное описание ситуации, к которой они относятся. Мы и Рикардо рассматриваем разные ситуации – соответственно и ход рассуждений, и выводы у нас различаются.

Самое главное отличие заключается в следующем. Мы рассматриваем взаимодействие двух стран при предположении о том, что они различаются уровнем технологического разделения труда. Что касается Рикардо, то у него рассуждения базируются на естественном разделении труда, основанном на природных или благоприобретенных преимуществах. При этом некоторые замечания Рикардо дают основания предположить, что он знает про технологическое разделение труда, однако и в этих случаях остаются сомнения: действительно ли речь идет о технологическом разделении труда, или о естественном, основанном на благоприобретенных преимуществах.

Это очень существенная разница. Выводы, которые делаются при предпосылке о естественном разделении труда, сильно отличаются от выводов, которые мы можем сделать при предположении о том, что имеем дело с технологическим разделением труда. И мы это еще увидим.

Теория сравнительных преимуществ основана на простом соображении. Возьмем две экономики, в одной из которых затраты ресурсов (у Рикардо труда и земли, у нас – только труда) на производство различных продуктов больше, чем в другой. Но если есть эти различия в величине затрат, то возникает возможность так перераспределить затраты ресурсов в двух системах, что в результате в системе, состоящей из двух экономик, можно добиться экономии ресурсов.

Это взгляд, так сказать, с высоты птичьего полета. Из этой позиции мы видим возможность экономии, но это ничего не говорит нам о том, будет ли эта возможность реализована.

Дело в том, что, как видно из приведенных нами расчетов, экономия затрат действительно происходит, но только в одной из участвующих во взаимодействии стран. В бедной стране уровень потребления остается неизменным.

Рикардо не просчитал этого до конца, да, наверное, и не мог, поскольку четко не сформулировал предпосылки, в рамках которых он рассматривал проблему.

Итак, для развивающейся страны никаких резонов участвовать в обмене нет. Общее знание, полученное с высоты птичьего полета, что так будет лучше для «глобализованной» экономики, для нее не может служить аргументом [14]. На практике же, как мы видели, результаты участия в обмене многими воспринимаются как зависимость.

Итак, то обстоятельство, что мы решили простенькую арифметическую задачку и получили интересный ответ, с точки зрения экономического анализа крайне не значимо.

Мы должны понять, какие еще условия, выходящие за пределы заданных арифметических параметров, должны выполняться, чтобы потенциальная возможность взаимодействия превратилась в реальность. В конце концов мы ведь видим, что развитые и развивающиеся страны торгуют друг с другом, несмотря на все связанные с этим сложности, и не всегда речь идет о товарах, производство которых опирается на некоторые естественные преимущества.

1. Одно из таких условий было сформулировано в лекции. Мы показали, что условием начала торговли может быть дифференциация доходов населения в развивающейся стране.

Тут необходимо оговориться. На самом деле, эта предпосылка противоречит другим нашим предпосылкам, на которых строится рассмотрение проблемы. Читатель этого сейчас может не понимать (в ходе последующего чтения поймет), но для нас это очевидно. В то же время эта предпосылка вполне адекватна наблюдаемой реальности. Возникшее противоречие мы оценили как нейтральное для понимания общих закономерностей происходящих процессов (и мы старались за эти рамки не выходить). Однако надо иметь в виду, что реальные процессы в рамках этих общих закономерностей гораздо сложнее. Но их описание – отдельная задача, требующая более глубокого развития теории.

Но, как мы видели в лекции, одной только дифференциации доходов недостаточно для того, чтобы экономики начали взаимодействовать. Если две экономики производят один и тот же набор товаров, то ничего не получится. Важно, чтобы более развитая экономика производила товары, которые в бедной экономике не могут быть произведены в принципе (мы специально включили в таблицу производимых товаров автомобиль, который в Стране 2 произвести невозможно). Только наличие таких товаров может послужить импульсом для начала торговли.

Рикардо, наверное, подозревал это, поскольку несколько раз упоминал о выгодах, связанных с разнообразием товаров, которые становятся доступны при осуществлении внешней торговли. Но у него разнообразие является, скорее, следствием естественного разделения труда – это ясно из того, что он распространяет эти выгоды и на развитую страну. Но в его примерах разнообразие товаров не рассматривается, поэтому неясно, в какой мере он понимал значение этого условия.

Кто действительно понимал значение этого условия, так это А.С. Пушкин, оставивший нам классическое и научно точное описание монокультурного взаимодействия двух экономик:

Все, чем для прихоти обильной

Торгует Лондон щепетильный

И по Балтическим волнам

За лес и сало возит нам…

Гребенки, пилочки стальные,

Прямые ножницы, кривые

И щетки тридцати родов

И для ногтей и для зубов.

В общем, здесь мы видим все, о чем я говорил в лекции. И дифференциацию по доходам (вспомним, что отец Евгения Онегина был помещиком), и разнообразие поставляемых товаров, и систему потребительских предпочтений элиты, и даже выгоды именно морской торговли. Так что история монокультурного взаимодействия России с остальным миром не сегодня началась.

2. Другим условием, которое мы в лекции не рассматривали, может являться различие функций полезности жителей развивающейся страны. То есть среди жителей развивающейся страны есть такие, которые готовы недоедать и ходить в лохмотьях ради обладания, например, автомобилем. Дополнительным условием здесь, как и в предыдущем случае, является более богатая номенклатура товаров, которую развитая страна может предложить развивающейся.

С одной стороны, это условие с точки зрения наших предпосылок о наличии единого уровня разделения труда в развивающейся стране более приемлемое, поскольку не требуется предполагать дифференциацию доходов. Но с ним связаны другие проблемы. Например, такая: должны ли мы предполагать, что автомобиль входит в функцию полезности жителя развивающейся страны до того, как он узнает, что такая штука в принципе может быть произведена? И если нет, что было бы естественно предположить (реальный автомобиль отличается от сапог-скороходов и самодвижущейся печки, о которых можно узнать из сказок), то надо описать, в результате каких процессов он туда (в функцию полезности) попадает и как будет оцениваться. Все-таки дифференциацию доходов предположить более естественно. Хотя мы понимаем, что в реальной жизни, когда автомобиль станет привычным товаром потребления д.ля богатой верхушки, он попадет и в функцию полезности более бедных жителей, и этот факт будет влиять на их потребительское поведение.

В общем, как мы видим, за простой арифметической задачкой, которую под силу решить любому школьнику, стоит множество содержательных экономических проблем, и то, как они разрешаются или вообще не разрешаются и почему, собственно, и определяетразличие экономических теорий.

Рикардо разрабатывал свою теорию в условиях всеобщей убежденности, что деньги = золото.

Он сумел с честью выпутаться из этой ситуации, но ценой потери важных аналитических результатов.

Еще одно существенное различие нашего подхода и подхода Рикардо к проблеме взаимодействие развитых и отсталых экономик заключается в том, как определяется роль денег.

Напомним, что мы были вынуждены ввести деньги в наш анализ, так как было ясно, что, пользуясь только исходными условиями, в первую очередь затратами труда в человеко-часах на производство различных товаров в каждой из экономик, процесс взаимодействия двух стран описать невозможно. Необходимо было ввести какой-то инструмент, позволяющий соизмерять человеко-часы, затрачиваемые в различных условиях. Мы предположили, что таким инструментом могут быть деньги, и показали не только как они исполняют эту роль, но и что одновременно они могут еще и обслуживать процесс торговли [15].

Что делает Рикардо? Это, на самом деле, очень интересно, хотя и чрезвычайно запутанно.

Дело в том, что если различия в производительности обусловлены естественными условиями, то модель торговли можно описать вообще без денег, только предположив бартерный обмен. Но тогда речь шла бы не о модели внешней, а о модели внутренней торговли. Эта модель выглядит следующим образом: в единой экономике действуют эффективные и неэффективные предприятия. Казалось бы, эффективные предприятия должны вытеснить неэффективные – и дело с концом. Эффект экономии ресурсов будет гораздо большим, нежели тот, который получается в модели сравнительных преимуществ. Кстати, он будет сосредоточен в тех предприятиях, которые «играют» за отсталую страну. То есть безработными останутся работники неэффективных предприятий, а не эффективных, как в примере с раздельными экономиками.

Чтобы этого не получилось, необходимо вводить дополнительные условия. Одно из них хорошо известно: Рикардо запрещает переток капиталов между эффективными и неэффективными предприятиями [16]. А кроме того, он вводит деньги.

С одной стороны, это одни и те же деньги (золото), что естественно, раз базовая модель – это модель единой экономики. Но это и разные деньги, поскольку напрямую во взаимоотношениях между различными частями экономики их использовать нельзя, а только опосредованно – через некоторые запасы денег, которыми наделены эти самые разные части единой экономики.

Сделки, совершаемые между различными частями экономики, по-разному влияют на запасы денег, изменения запасов влияют на условия торговли в разных частях экономики, а также на условия сделок между частями. А в результате взаимодействия всех этих факторов установится какое-то равновесие, которое совпадет с ожидаемым результатом: перераспределением затрат труда в соответствии с теорией сравнительных преимуществ. Правда, все это иллюстрируется на примере единичных сделок и до конца никогда не просчитывается.

Непонятно? Ну так и сам Рикардо, по-видимому, не очень понимал свою модель, поскольку вынужден был пуститься в путаные рассуждения о деньгах, о том, как формируются запасы, что на них влияет. Ну и завершает он эти рассуждения известным пассажем о том, что «народы мира должны были бы уже давно убедиться в том, что в природе не существует образца стоимости, на который они могли бы безошибочно полагаться».

Следует отдать Рикардо должное. Сооруженная им сложная картина внешней торговли, во-первых, позволяет ему получить тот результат, которого он добивался (и который совпадает с тем результатом, который получили мы), во-вторых, отражает реальные практики делового оборота, что делает ее узнаваемой. Вот только аналитической ее назвать никак нельзя.

Из этой картины невозможно увидеть той простой и ясной зависимости, согласно которой при внешней торговле ориентиром для курсов валют является пропорция, уравнивающая затраты ресурсов ^в нашем случае затрат труда) на производство единицы товара, по которому происходит разделение ранжированной по соотношению затрат номенклатуры товаров (табл. 2) на те, которые экспортируются менее развитой страной, и те, которые ею импортируются.

Конечно, сегодня экономисты эту зависимость видят. Они знают, что девальвация национальной валюты повышает конкурентоспособность страны, и даже признают, что происходит это за счет удешевления рабочей силы. В условиях сегодняшнего кризиса это знание весьма актуально, поскольку многие страны в поисках выхода из тяжелой ситуации стремятся снизить курсы своих валют (а те, кто, как Греция, не может это сделать, проводят «внутреннюю девальвацию»). Но аналитических инструментов для того, чтобы проанализировать полную картину внешней торговли в ее взаимосвязи с внутренней структурой экономики, у сегодняшних экономистов нет [17].

Надо, однако, понимать, что Рикардо находился в крайне сложной ситуации. Он жил в период, когда считалось, что деньги и золото – это одно и то же. Условность использования золота он понимал, отсюда и его сетования. Нам в этом отношении легче: мы знаем, что деньгами может быть просто раскрашенная резаная бумага, и это обстоятельство сильно облегчает нам анализ.

В сущности, ничто не мешает нам дополнить наш анализ, введя в рассмотрение золото. Пусть в обеих странах производится золото (как предмет потребления и как денежный материал). Поскольку ни одна из участвующих в обмене стран, как мы предположили, не обладает естественными преимуществами, то затраты труда на производство единицы золота будут зависеть только от уровня разделения труда.

Дополним ранее составленную нами табл. 2 товаром «золото» (табл. 10).

Таблица 10. Затраты труда (в человеко-часах) на производство различных видов продукции в развитой и развивающейся экономиках (расширенный вариант)

Соотношение затрат труда в развивающейся и развитой экономики на производство единицы золота составляет 1:10. Если в обеих экономиках все цены, включая и оценку затрат труда, выражаются в золоте и торговля ведется в нем же, то именно соотношение удельных затрат на производство золота и будет задавать линию отсечения товаров, поставляемых на экспорт и импортируемых. Развивающейся стране будет выгодно вывозить товары, расположенные в табл. 10 выше золота, и ввозить те, которые расположены ниже.

Ничего принципиально нового в наш анализ это включение золота не вносит, разве что:

1. При использовании золота в качестве внутренних и международных денег торговые условия развивающейся страны будут хуже. По сути дела, речь идет о вынужденной сверхдевальвации ее валюты.

2. Выявленные нами диспропорции во внешней торговле усилятся: торговый дефицит развитой страны вырастет, равно как и количество высвобождаемых в ней человеко-часов. Также вырастет и прибыль торговых посредников.

3. При использовании золота товары развивающейся страны продаются в развитые действительно «по дешевке». Раз в Стране 2 оценка человеко-часа составит 1/100 единицы золота, то внутренние цены на зерно будут составлять 0,04 единицы золота, в то время как в развитой стране – 0,1 единицы (при оценке человеко-часа в 1/10 единицы золота).

4. При этом будет существовать двойственная ситуация в отношении товаров, расположенных между зерном и золотом. При их импорте они будут продаваться на рынке развивающейся страны дороже, чем она могла бы произвести их сама, но производить их будет все равно невыгодно, поскольку в денежной оценке труд предпочтительнее использовать для производства зерна.

Для Рикардо проблема анализа заключалась в следующем: ни Англия, ни Португалия, которые он рассматривал в качестве примера, золота вообще не производили, однако де-факто использовали его в качестве денежного материала как во внутренней, так и во внешней торговле.

Надо было объяснить, как золото вообще попадало в эти страны, в результате каких именно торговых операций. А как это сделать, раз в этих странах не существует никакого ориентира для соизмерения затрат на производство золота?

Рассматриваемый Рикардо пример обмена вина на сукно через золото, если его проанализировать с помощью нашего подхода, возможен только в том случае, если в двух странах соотношение затрат на «добывание» золота находится в промежутке между соотношением затрат на производство вина и сукна.

Но это означает, что «стоимость» золота в обеих странах должна различаться. Вот и получается, что у Рикардо золото вроде бы и одно и то же, и одновременно разное. Отсюда все его невнятные рассуждения, которые не столько проясняют ситуацию, сколько запутывают еще больше, и которые завершаются сетованиями на отсутствие «образца стоимости».

Уже из этого беглого анализа мы видим, что проблема денег в экономической теории вовсе не так проста и очевидна, как это пытаются внушить классики и неоклассики. Или очень проста, если избавиться от ряда предрассудков относительно денег. Этим мы займемся в одной из следующих лекций.

Приложение 2

Международная торговля совсем необязательно приведет к росту объемов производства в системе, состоящей из двух экономик.

Наиболее вероятным результатом будет появление безработицы и снижение заработной платы наемных работников в развитой стране.

Что делать с 35 миллионами человеко-часов, высвобождаемыми в развитой экономике? Рикардо полагал, что они могут быть использованы для производства дополнительного количества товаров, так что в результате эффект внешней торговли проявится в повышении совокупного объема производства товаров.

С нашей точки зрения, такой вывод является слишком поспешным. Разберем ситуацию более подробно.

Что означает, когда мы говорим, что в развитой стране существует развитая система разделения труда? Посмотрим еще раз на рис. 3 в первой лекции. Предположим, что структура развитой экономики напоминает ту, где есть фабрика и 150 фермеров. И вот в результате взаимодействия с развивающейся страной несколько фермеров разорились, поскольку их продукция была замещена импортом.

Чтобы потом не возвращаться, сначала рассмотрим, что будет с фабрикой. Она утратила часть своих покупателей, но компенсировала это (хотя и не в полной мере) поставками за рубеж. В результате эффект от разделения труда на фабрике уменьшится. Но если общие потери покупателей (в переводе на фермеров) составят менее 50 человек, то фабрика существовать будет. А вот если более 50, то уровень разделения труда внутри Страны 1 может снизиться. На место системы из фабрики и 100-150 фермеров придут несколько ремесленников с десятком потребителей каждый, а производительность экономики упадет.

Предположим, однако, что такого не случилось и что общее число оставшихся не у дел фермеров составляет ровно 11 человек [18].

Десять из них могут продолжить заниматься фермерством, а один – стать ремесленником и начать производить столы. Казалось бы, все прекрасно! Производимые в этой маленькой системе зерно и столы будут дополнительными к тем, которые производились в обеих экономиках вместе до начала взаимодействия. Вот он, искомый эффект!

Вот только одна загвоздка. Те, кто составит такую систему, будут вынуждены смириться со снижением своего уровня потребления по сравнению с теми, кто работает в системе, состоящей из фабрики и соответствующего количества фермеров. По сути дела, на территории развитой страны мы будем иметь две экономики с разными параметрами: развитую и более отсталую.

Тот, на чью долю выпадет работать ремесленником, скорее предпочтет устроиться на фабрику – предложив скидку к оплате своего труда по сравнению с действующими ставками. Оставшиеся 10 фермеров вынуждены будут производить столы для себя сами, то есть их уровень потребления еще больше снизится. Тогда они тоже могут начать оказывать давление на рынок труда.

В общем, в результате мы получим безработицу и снижение заработной платы наемных работников с сопутствующим букетом проблем (в рамках статической модели, которую мы сконструировали в иллюстративных целях, рассматривать их нецелесообразно), а вовсе не ожидаемый рост производства.

Ортодоксальный экономист будет скорее всего рассуждать по-другому. Он попробует раскидать 11 человек в какой-то пропорции между фабрикой и фермерами. Добавив, скажем, % человека к занятым на фабрике, он рассчитает, на сколько в этом случае увеличится производство, раскидает этот прирост производства на 10 % фермера, увидит, что задачка сошлась, и этим удовлетворится.

Да вот только добавление % человека (да ладно, и одного, и даже пятерых) никакого прироста производства не даст. Им просто нечего будет делать в рамках сложившейся системы фабричного разделения труда. Представим себе цепочку разделения труда на фабрике, состоящую из 15 ячеек (рис. 7), где действия каждого работника согласованы с общим ритмом работы. В какую ячейку мы этих людей поместим?

Куда пойти работать?

Вот если бы их было 15, то да, тогда фабрика сможет удвоить объем производства, но чтобы он был реализован, необходимо еще 100- 150 фермеров, а столько у нас нет.