Эпоха роста. Лекции по неокономике. Расцвет и упадок мировой экономической системы

ЛЕКЦИЯ СЕДЬМАЯ

ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА. ФИРМА

Посвятим нашу сегодняшнюю лекцию детальному анализу разделения труда.

А то я все говорю «разделение труда, разделение труда», но ничего, кроме интуитивного понимания, за этим пока не стоит. Давайте, наконец, пощупаем, что это такое.

Мы можем оценить выгоды разделения труда только после того, как оно произошло.

Почему существует разделение труда? Обычный ответ на этот вопрос заключается в следующем. Разделение труда существует потому, что работник, выполняющий отдельную производственную операцию, работает лучше, чем когда он выполняет ее как часть производственного процесса в целом. Мол, это известно еще со времен А. Смита и является чуть ли не аксиомой.

Действительно, если мы сравним производительность ремесленника, изготавливающего продукт от начала до конца, и группу работников, делающих то же самое изделие, когда каждый из них постоянно выполняет только одну операцию, то часто мы увидим значительную разницу в производительности. С этого наблюдения и начинается «Богатство народов» Смита. Это тот самый пример булавочной фабрики, о котором я говорил в первой лекции.

Отсюда делается простой вывод. Раз известно, что разделение труда выгодно, то и объяснять, почему оно происходит, не надо. Достаточно сформулировать как аксиому и двигаться дальше [63]. Вот и получается, что о разделении труда все говорят, но никто из современных экономистов не занимается изучением, а что же это такое.

Зададимся вопросом: а кому известно, что разделение труда выгодно. Человеку, который со стороны наблюдает за двумя производственными процессами: с разделением труда и без оного, то есть после того, как разделение труда произошло, – ему, да, известно. Он может даже подсчитать, насколько выше производительность при разделении труда, как увеличилась прибыль и прочие показатели в этой ситуации. Он может нарисовать убедительные таблицы и графики.

А предположим, что разделение труда пока еще не произошло. И наш сторонний наблюдатель видит только один производственный процесс без разделения труда. И нет никакого другого реально существующего процесса, с которым он мог бы сравнивать. Откуда он возьмет свои убедительные таблицы и графики, на которых будет показывать благотворность разделения труда?

Вообще говоря, реальные производители, которые, согласно предпосылкам неоклассики, знают только то, что относится к ним лично, да плюс рыночные цены и «не вступают в тайные сговоры», находятся в таком же положении. Может быть, разделение труда и выгодно, да только откуда они об этом узнают?

В одной из предыдущих лекций я уже сказал, что если неоклассики будут применять свои принципы последовательно, то они могут доказать не только невозможность плановой экономики, но и рынка. Я имел в виду именно этот случай. Австрийская школа доказывает невозможность плановой экономики, анализируя структуру общественного знания. Если бы она с такой же тщательностью проанализировала структуру индивидуального знания, то ей ничего другого не оставалось бы, как признать и невозможность возникновения разделения труда, а следовательно, и рынка.

И все-таки разделение труда существует. Давайте разбираться почему.

Разделение труда не обязательно вводится с целью повышения его производительности.

Даже вовсе не с этой целью.

Адам Смит рассказывает нам сказку о том, как в некоем древнем племени один человек замечает, что он выделывает луки и стрелы быстрее и лучше своих соплеменников. После этого он начинает обменивать свою продукцию на дичь, становится оружейником, и все начинают жить лучше.

Я уже говорил, что у А. Смита в его небольшом тексте про разделение труда гениальные догадки тесно соседствуют с совершенно нелепыми утверждениями. Тут мы сталкиваемся как раз с таким случаем.

При всей наивности этой сказки в ней есть один важный момент, на который я бы хотел обратить особое внимание. Воображаемый дикарь А. Смита имеет возможность непосредственно сравнивать производительность своей деятельности с производительностью других членов племени. Такая осведомленность о делах других людей формально, быть может, и не попадает под определение «тайного сговора», но явно противоречит базовым предпосылкам неоклассики. Напомню – в ней вся необходимая для принятия индивидуумом решений информация содержится в рыночных ценах, и только в них.

Итак, важным условием возникновения разделения труда является то, что люди работают на глазах друг у друга. Вот о чем на самом деле говорит нам А. Смит. Добавлю от себя – или на глазах у кого-то одного, под чьим контролем их деятельность находится.

Раз уж А. Смит говорит о племени, то в нем, то есть в племени, наверное, должен быть вождь, который присматривает затем, кто что делает и как работает. И вот вождь как раз вполне может выделить одного из членов племени как лучшего изготовителя стрел и луков. И принять решение, что вот этот молодой человек делает только стрелы и луки, а остальные должны делиться с ним охотничьей добычей.

А так ли обязательно вождю, чтобы назначенный им на роль оружейника человек изначально показывал успехи в изготовлении луков и стрел? Конечно, это было бы желательно, но вовсе не обязательно.

Давайте разберемся, каким мотивом руководствуется вождь, когда принимает такое решение.

Его мотив – повышение управляемости. Если все члены племени изготавливают луки и стрелы когда им заблагорассудится, племя может регулярно сталкиваться с-ситуацией, когда надо идти на охоту, а идти не с чем. Что делать вождю? Бегать и уговаривать соплеменников, чтобы они не забывали заняться изготовлением оружия? Или поручить эту критически важную сферу деятельности какому-нибудь одному члену племени, обеспечив его всем необходимым?

В этом последнем случае вождь точно знает, с кого спрашивать за то, чтобы оружие было готово вовремя и в нужном количестве. Появляется реальная ответственность и повышается способность вождя управлять делами племени.

Еще раз подчеркну: для того, чтобы принять такое решение, совершенно необязательно, чтобы назначенный человек был изначально искусен именно в оружейном деле. Скорее всего, будет выбран не самый искусный, а самый надежный, ответственный человек.

А вот дальше, скорее всего, и случится чудо повышения производительности вследствие разделения труда. Человек, постоянно сосредоточенный на изготовлении одного и того же изделия, будет совершенствоваться в своей профессии. И в итоге вождь и все племя в целом получат неожиданный приятный бонус в виде увеличения количества производимого оружия и улучшения его качества.

Я тоже не удержался и рассказал вам сказку. Но мне кажется, что эта сказка более убедительна, нежели та, которую рассказал нам А. Смит.

Давайте двинемся немного дальше. Играет ли в этой истории какую-нибудь роль численность племени? Да, и двоякую. С одной стороны, чем больше племя, тем сложнее им управлять и тем больше заинтересованность в наведении порядка путем разделения труда.

С другой стороны, решение управленческой проблемы путем разделения труда имеет смысл, опять-таки, если племя достаточно большое и его потребности в определенной продукции таковы, что ее изготовлением можно занять одного (а может быть, и не одного) человека полностью [64]. В маленьком племени оружейник будет либо бездельничать часть времени, вызывая недовольство других, либо его потребуется регулярно загружать какой-то другой деятельностью.

В первом случае в дополнение к недовольству членов племени общая производительность сообщества может даже уменьшиться (если она не будет в достаточной мере компенсирована ростом индивидуальной производительности оружейника). В последнем же случае перед вождем встает сложная управленческая задача: полностью определить схему загрузки оружейника различными видами деятельности, так чтобы они не вступали в противоречие друг с другом. Тут важно, чтобы не произошло размывания ответственности – ради чего, собственно, все и затевалось.

К тому же скорость совершенствования оружейника будет меньше, чем в случае полной занятости одним видом деятельности. Но это уже соображение «извне» ситуации. «Внутри» ее оно не работает, поскольку возможность роста производительности изначально не принимается во внимание.

Не существует удовлетворительных объяснений, как в рамках рыночной экономики может происходить углубление разделения труда.

Я сейчас сделаю, наверное, очень революционное утверждение. Рынок не имеет никакого отношения к созданию разделения труда. Разделение труда может происходить только в нерыночно организованных социально-управленческих структурах.

Именно поэтому неоклассике, полностью сосредоточившейся на изучении рынка, приходится просто констатировать существование разделения труда, никак не объясняя, откуда оно взялось. То есть, конечно, полностью обойти этот вопрос не удается. Поэтому какие-то слова говорятся. И возможно, кто-то что-то по этому поводу слышал, так что мне придется уделить этому вопросу немного внимания.

Первая версия заключается в том, что разделение труда формируется как результат многочисленных проб и ошибок. Это, как мы понимаем, чисто риторическое утверждение. Чтобы оно было хоть сколько-нибудь реальным, надо объяснить, что именно пробуется. А самое главное, исходя из каких ожиданий. Какой результат хочет получить человек, пробуя что-то?

В этом объяснении человек представляется каким-то совершенно бессмысленным существом, которое пробует что попало, просто чтобы попробовать, ради самого процесса – а нам при этом твердят о рациональности. Рациональный человек, прежде чем что-то попробовать, должен выдвинуть какую-то гипотезу, желательно простую.

У человека, который решит специализироваться на чем-то одном, гипотез должна быть целая куча. Тут не только гипотеза о том, что его труд станет производительнее. Но и что его труд станет производительнее, чем у других, про которых он ничего не знает. А вдруг так окажется, что другие этот продукт все равно делают быстрее и лучше, просто он сам изначально такой неумеха. Да, и еще гипотеза, что если у него все-таки все получится в соответствии с его предыдущими гипотезами, то он сможет уговорить других людей обменяться.

Конечно, человек много чего делает методом проб и ошибок. Например, с помощью этого метода он отделил съедобные растения от несъедобных, и на этом пути пострадало огромное количество людей. Но мы с вами понимаем, какие побуждения заставляли человека пробовать неизвестные плоды. А вот какие побуждения заставляли его организовывать разделение труда в условиях, когда они ничего не могли знать о его возможных последствиях, – этого нам не объясняют.

Ну и еще одно соображение. Допустим, что в глубокой древности разделение труда в действительности появилось в результате проб и ошибок. В конце концов, никто там не был, и что было на самом деле, не знает. Но означает ли это, что и вся современная индустриальная система с ее глубочайшим разделением труда – создана в результате проб и ошибок?

Тут как раз уместно перейти к еще одному объяснению появления разделения труда. В современной экономике мы, на самом деле, часто можем наблюдать, как идет процесс проб и ошибок. Речь идет о новых продуктах. Действительно, фирмы регулярно пытаются выйти на рынок с какими-нибудь новыми продуктами. При этом обычно расчеты владельцев этих фирм оказываются ошибочными [65]. Но некоторые из продуктов становятся успешными и закрепляются на рынке. Таким образом, количество товаров в экономике растет, каждый новый товар производится или, по крайней мере, мог бы производиться новым производителем – и вроде бы углубление разделения труда получает свое объяснение.

Но это совершенно не так. Здесь мы оказываемся в сфере маркетинга, а не экономической теории. С точки зрения экономической теории главным эффектом разделения труда, почему о нем и следует говорить как о важном явлении, даже в неоклассике, является увеличение производительности. Обычно при производстве одного и того же продукта – здесь уместно еще раз вспомнить А. Смита с его примером про булавки. Инновационное объяснение увеличения разделения труда, приправленное концепцией проб и ошибок, к росту производительности не имеет никакого отношения. Оно в какой-то мере может объяснить рост разнообразия продуктов, но не рост разнообразия профессий. А мы должны объяснить именно его.

Рынок не создает разделение труда, но может помочь его сохранить.

Или разрушить.

Вернемся теперь к основной теме. Как связаны между собой разделение труда и рынок? Я уже сказал, что рынок не имеет никакого отношения к появлению разделения труда. Но рынок существует, и существует именно потому, что существует разделение труда. В чем тут фокус?

Вернемся обратно к нашему племени с его вождем и внутриплеменным разделением труда. Предположим, что племя большое, и многие виды деятельности выделены в отдельные профессии. В нем есть несколько оружейников, заготовщики дров, водоносы, гончары, выделыватели шкур и т. д. Что произойдет, если вождь племени, который организовал это разделение труда и установил внутренние правила, согласно которым представители отдельных профессий снабжаются всем необходимым, внезапно исчезнет? Ну, или все члены племени перестанут ему подчиняться.

Тут возможны несколько вариантов. Первый, самый хороший и наименее вероятный. Члены племени продолжат производить то же самое, что и производили, только теперь они будут обмениваться произведенными продуктами добровольно, в пропорциях, близких к тем, которые были установлены ранее. Рынок не рынок, но что-то похожее на него у нас установится.

Я бы хотел напомнить наше рассуждение из пятой лекции: мы отлично можем смоделировать рынок на основе воспроизводственного контура с жесткими пропорциями, а вот как будет работать рынок, если эти пропорции нарушатся, нам неизвестно. Я не буду развивать эту тему, просто замечу, что все не так просто, как может показаться.

Второй вариант, самый плохой и, к сожалению, наиболее вероятный. Племя, скорее всего, утратит достигнутый уровень разделения труда. Каждый начнет производить все необходимое для выживания самостоятельно. Уровень жизни всех участников племени упадет, кто-то, а именно те, кто занимается ремеслами и не производит продовольствие, не смогут приспособиться к новой ситуации со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Почему я считаю этот вариант наиболее вероятным? А потому что у меня на глазах происходил распад СССР. Аналогия между Советским Союзом и доисторическим племенем может поначалу показаться неуместной, но на самом деле в рамках нашего рассуждения она абсолютно точна.

В СССР был «вождь», который организовывал систему разделения труда. В какой-то момент власть этого «вождя» стала слабеть, а потом он и вообще пропал. Но даже когда вождь еще существовал, члены племени, союзные республики (а также и некоторые российские регионы) начали возмущаться. Сколько было разговоров: почему нас заставляют делиться с другими тем, что мы производим. Вот если бы мы не делились, то зажили бы прекрасно. Вся страна несколько лет была погружена в разговоры на тему «кто кого кормит». ЦСУ СССР даже начало выпускать отчетность по балансам межрегиональных связей – кстати, очень интересный материал. Там фактически предсказаны все процессы, которые потом происходили, и даже до сих пор происходят на постсоветском пространстве. Впрочем, тогда все это мало кого интересовало.

А что произошло, когда «вождь» исчез? Тогда было в моде выражение «разрыв хозяйственных связей». Этим разрывом объяснялась львиная доля кризисного спада экономик постсоветских государств. Между прочим, все это произошло в условиях, когда экономические отношения изначально строились на денежной основе, то есть первому варианту – переходу к рыночным отношениям, казалось бы, ничто не препятствовало. Не надо было изобретать деньги, создавать необходимые институты и инфраструктуру.

В результате уровень разделения труда советского времени был потерян [66]. Впоследствии хозяйственные связи стали потихоньку налаживаться. Но, обращу ваше внимание, на основе доллара. То есть по соседству с племенем оказался мощный рынок, члены племени стали с ним взаимодействовать, а потом уже на этой основе стали взаимодействовать друг с другом, и какой-то рынок в конце концов все-таки получился.

Собственно, это и есть еще один вариант развития событий в том примере с древним племенем, который мы рассматриваем. Переход к рынку возможен только тогда, когда рядом уже существует другой рынок. Тогда некоторые члены племени начинают выходить на него, а потом они начинают взаимодействовать и друг с другом, восстанавливая ранее разорванные «хозяйственные связи». Хотя уже с учетом структуры и потребностей внешнего рынка.

Кстати говоря, исчезновение «вождя» или снижение его авторитета может быть объяснено как раз этим наличием рынка «по соседству». Пример СССР, в котором развалу хозяйственных связей предшествовала гонка «за валютой», когда каждый «член племени» начинал сравнивать условия внутреннего обмена с условиями внешней торговли, вполне наглядно это показывает.

Подведу итог.

Технологическое разделение труда и рынок – явления из разных реальностей, у них совершенно разные основы и мотивы возникновения. Как появляются деньги и рынок – мы с вами видели в пятой лекции. В ней, а также в шестой лекции мы видели, что в этом случае появляется разделение труда, основанное на специализации природных ресурсов. То есть естественное разделение труда. Как появляется технологическое разделение труда, мы рассмотрим в этой.

Рынок, как я уже сказал, создать технологическое разделение труда не может [67]. А вот если разделение труда уже существует, то рынок, если он тоже уже существует, может помочь системе разделения труда, утратившей руководящее начало, сохраниться, хотя, возможно, и с потерями.

Оба рассмотренные нами явления, рынок и разделение труда, существуют одновременно и затрагивают одних и тех же людей. И в результате получается некая третья реальность: рынок, обеспечивающий поддержание разделения труда.

Неоклассика берет эту третью реальность как единственную и пытается объяснить ее происхождение из нее самой. Неудивительно, что при этом она сталкивается с огромным количеством проблем, о которых я, по возможности, пытался вам рассказать. По сути дела, у неоклассики для доказательства ее построений есть всего лишь один аргумент. Это – реальное бытование рынка. Но тогда рынок как он есть превращается в самодовлеющую сущность, не подлежащую научному анализу.

Сначала происходит технологическое разделение труда.

На этой основе появляется естественное разделение труда, которое и увеличивает производительность.

В первой лекции я сказал, что следует отличать естественное разделение труда и технологическое, иначе само понятие разделения труда будет только декларативным, как это в большинстве случаев и бывает.

Не знаю, удовлетворили ли кого-то данные тогда объяснения, меня они точно не удовлетворяют. Но тут обычная проблема: все сразу рассказать нельзя. Это вам не неоклассика.

Давайте уточним, что в неокономике имеется в виду под естественным и технологическим разделением труда и как они взаимосвязаны. Будем при этом опираться на наши предыдущие рассуждения.

Когда я говорю, что разделение труда повышает производительность производства, то в виду имеется естественное разделение труда. Действительно, о чем идет речь? О том, что работник, производящий определенный продукт или выполняющий определенную операцию, приобретает опыт и совершенствует свое умение, в результате чего его производительность повышается. Умения и опыт работника – его естественное преимущество, которое позволяет ему работать лучше, чем те, кто такими качествами не обладает.

В данном случае речь идет о естественном благоприобретенном преимуществе. Некоторые виды деятельности требуют от исполнителей обладания и естественными природными преимуществами, например, когда речь идет о необходимости физической силы для выполнения определенных операций.

Я вполне понимаю ваше недоумение. Я все время подчеркивал, что разделение труда является главным фактором роста производительности. Теперь выясняется, что я имел в виду естественное разделение труда. Тогда чем же мой подход отличается от традиционного? Особенно с учетом того, что я говорил, что недостаток этого последнего заключается в том, что он видит только естественное разделение труда. И вот теперь оказывается, что видит он правильно и что никаких отличий нет.

И при чем здесь технологическое разделение труда?

Я хорошо понимаю это недоумение. Я с ним прожил более десяти лет, прежде чем окончательно (окончательно ли?) разобрался, что к чему. Давайте мы теперь с вами и будем разбираться.

Не было бы никаких проблем, если бы мы могли объяснить, почему возникает естественное разделение труда (вне связи с использованием разнокачественных природных ресурсов и их специализацией). Но я начал эту лекцию с того, что естественное разделение труда невозможно рационально обосновать. Когда оно есть, выгоды от него очевидны, но когда его еще нет, то мы не имеем никаких данных для того, чтобы понять, какими эти выгоды могут быть.

Давайте попробуем представить это себе наглядно. Предположим, что некий ремесленник, прочитавший труд А. Смита [68], предполагает, что он может получить выгоду, если не будет изготавливать некое изделие от начала до конца, а сосредоточится на производстве какой-то одной детали. Он будет продавать эту деталь другим ремесленникам, которые охотно будут ее покупать, чтобы не возиться, и в результате все окажутся в выигрыше.

Очень хорошо. Перед ним встает вопрос: по какой цене эту деталь продавать? Уже тут он столкнется с непреодолимым препятствием. Он знает, сколько рабочего времени он тратит на деталь сейчас, после того, как стал изготавливать ее одну. Он знает, сколько он тратил на производство этой детали раньше. Но достаточно ли ему этих данных для того, чтобы назначить цену и быть уверенным в том, что его затея будет успешной?

Ведь он не знает главного – сколько времени тратят на изготовление этой детали другие ремесленники. Он знает, как был устроен его собственный производственный процесс, когда он производил изделие целиком, но не знает, как он устроен у других. Быть может, другие ремесленники уделяют больше внимания, чем это делал он, изготовлению именно этой детали, быть может, у них есть какие-то неизвестные способы, облегчающие работу.

Наш ремесленник может, конечно, попробовать. Может пойти на демпинг. Может вступать в переговоры с каждым возможным партнером, заключая сделки в индивидуальном порядке (и тратя на это драгоценное рабочее время). Может заняться промышленным шпионажем: в то время как другие ремесленники наслаждаются крепкими напитками после тяжелого рабочего дня где-нибудь в харчевне, подслушивать их разговоры, угощать их выпивкой и выуживать инсайдерскую информацию.

По сути дела, наш ремесленник должен в одиночку за счет своих усилий создать новый рынок. И потратить на это, а вовсе не на производство, львиную долю своих усилий. Это не транзакционные издержки по Коузу (для тех, кто не знает, что это такое, я позже объясню). Это гораздо более высокие издержки. И все это для того, чтобы, когда он этот рынок создаст и на него придут другие ремесленники, получать обычный средний доход.

Еще одна трудность, с которой столкнется наш инноватор. Он должен знать, сколько существует ремесленников, которым он мог бы продать свою деталь, и сколько продукции они выпускают. Иначе выяснится, что за год он делает столько деталей, сколько не потребуется всем ремесленникам за пять лет.

Сейчас, в эпоху статистики, это не представляется особым препятствием. Но мы-то говорим о совсем других временах.

Я не хочу сказать, что все это невозможно в принципе. Но тут мы имеем дело явно не с рациональным человеком – иконой неоклассики. Тут у нас фанатик абстрактной идеи, человек, за свой счет решивший облагодетельствовать человечество. Опять-таки, в этом нет ничего такого, что мы не можем наблюдать в реальном мире. И мы знаем, что такие иррациональные люди [69] иногда достигают успеха (но все-таки обычно предлагая новые разновидности потребительских товаров).

Каждый может думать все, что угодно, но моя позиция следующая: я не представляю себе, как усилиями энтузиастов-одиночек могла быть создана современная индустриальная система. А то, что она не могла быть создана рациональными «экономическими человеками», мне тем более очевидно.

Итак, разделение труда, имеющее целью повысить производительность за счет появления благоприобретенных преимуществ, в общем случае не может быть осуществлено, поскольку для этого не существует никаких оснований. А кто и зачем осуществляет разделение труда?

Вспомним нашего вождя племени. Он осуществляет разделение труда изначально не для того, чтобы повысить его производительность., а чтобы повысить управляемость объекта управления. У него нет никаких экономических мотивов. А повышение производительности, вызванное его решением, является для него приятной неожиданностью.

Не хотите вождя племени, хорошо. Возьмем, к примеру, феодала. Или, что нам ближе, русского помещика. У него есть два варианта действий. Что покушать – у него есть, крестьяне обеспечивают. Но кто будет ему готовить еду?

Он может обложить своих крепостных «кулинарной» повинностью. Ну, чтобы из каждого семейства кто-то приходил и по очереди готовил. Но это неудобно, да и результаты могут быть весьма неожиданными. А может поступить проще: разделить труд, назначить кого-нибудь одного поваром или поварихой. А остальные пусть занимаются своим делом, несут обычные повинности, а за их счет пусть повар кормится. И если барину повезет, через некоторое время он сможет получать более качественные услуги. Особенно если проведет предварительный кастинг.

Если же барин богат, содержит кучу родственников и приживалов, регулярно закатывает обеды для гостей, можно повару в помощь еще нескольких людей назначить. Картошку чистить, лук резать. Глядишь, кто-то поварскому делу научится, так и пойдет воспроизводство профессии дальше.

Вспомним, что я говорил в первой лекции про технологическое разделение труда. Оно не связано с намерением использовать какие бы то ни было естественные преимущества. Оно направлено на упрощение. Субъект, который осуществляет технологическое разделение труда, пытается упростить задачу, которая перед ним стоит.

Если хотите, это определение. Технологическое разделение труда – это единовременный акт, не имеющий в виду последующий рост производительности.

Так вот, сначала осуществляется технологическое разделение труда, а потом, в качестве неожиданного результата, могут появиться последствия благоприобретенных естественных преимуществ.

Надеюсь, дальше, когда мы рассмотрим все это подробнее, станет более ясно.

С точки зрения основных предпосылок ортодоксии фирмы существовать не могут. Но они существуют, поэтому их приходится постулировать.

Рынок не создает разделения труда, оно осуществляется в рамках нерыночных социальных структур, причем как технологическое разделение труда. Примеры таких структур я уже приводил – племя, феодальное (помещичье) хозяйство. Но это все в прошлом.

А где сегодня происходит технологическое разделение труда? В каких нерыночных структурах? Они хорошо известны и, между прочим, их существование является загадкой для ортодоксальной экономической теории.

Это фирмы.

Почему я говорю, что существование фирм является загадкой?

С. Уинтер, известный экономист-эволюционист, однажды сформулировал это следующим образом: «Если мы спросим, «что может сказать экономическая наука о роли коммерческих фирм в рыночной экономике», то ответом будет молчание, вслед за которым мы услышим взволнованный лепет – поток ответов, в значительной мере противоречащих друг другу. Лепет этот сам по себе интересен, но тем не менее остается лепетом».

Любопытно, что эти слова были опубликованы в материалах конференции, посвященной 50-летию выхода в свет статьи Р. Коуза «Природа фирмы», которая, как многим кажется, давно расставила все точки над Ё. Мы об этой статье, которая с тех пор стала священным текстом для многих экономистов, еще поговорим ниже.

Было это в 1987 году, но с тех пор ситуация изменилась не очень сильно. Перефразируя Уинтера, можно было бы сказать, что «лепета стало еще больше, он стал еще более интересным и разнообразным – но тем не менее остается лепетом».

В чем загадочность явления фирмы для ортодоксальной экономической теории?

Основной предпосылкой неоклассики является методологический индивидуализм: экономическими агентами выступают действующие в своих собственных интересах и наделенные некоторыми ресурсами (земля, капитал, труд) индивидуумы, которые могут взаимодействовать друг с другом только путем рыночного обмена.

Каждый индивидуум стремится наиболее эффективно (в соответствии со своей функцией полезности) использовать имеющиеся у него ресурсы, что, согласно неоклассической теории благосостояния, обеспечивает и наиболее эффективное распределение ресурсов в масштабах общества (оптимальность по Парето).

Существование фирмы предполагает, что некоторые индивидуумы действуют не в своих собственных интересах, а в соответствии с приказами и указаниями [70]. Это означает, что принадлежащие этим индивидуумам ресурсы, в первую очередь труд, используются, скорее всего, неэффективно, как с точки зрения самих индивидуумов, так и с точки зрения общественной. А неэффективность использования ресурсов отразится на рыночных результатах фирмы – она будет нести убытки. При условии, естественно, что параллельно будет существовать производящая ту же продукцию рыночно организованная сеть индивидуальных производителей, где каждый свободно максимизирует свою полезность.

Итак, фирмы согласно неоклассической теории существовать не могут, что вступает в противоречие с наблюдаемыми фактами. В реальной экономике фирмы не только есть, но и чувствуют себя вполне неплохо, становятся крупнее и регулярно вытесняют с рынка мелких производителей.

В рамках неоклассики единственным способом учесть реальное положение дел является просто постулирование существования фирм, да и то только номинально. По сути дела, то, что называется фирмой, – это некоторая производственная функция. Причем совершенно неясно, почему той или иной производственной функцией описывается именно фирма, а не индивидуальный производитель. То есть в экономике действуют производственные функции, а уж как их называть – это дело вкуса. Австрийская школа в своих построениях старается избегать самого слова «фирма», другие экономисты менее щепетильны. В конце концов, чего стесняться, ведь в реальности фирмы же существуют.

Тут та же история, что и описанная нами раньше – с купцами и банкирами.

Обращу ваше внимание на одно любопытное обстоятельство, которое, на мой взгляд, выглядит весьма забавно.

Существует целая огромная отрасль знаний, именуемая «менеджмент». В ней многочисленные специалисты пытаются разрабатывать эффективные методы управления фирмами: объектами, про которые никто не знает, зачем и почему они существуют. Я не хочу сказать, что в этой отрасли знаний нет полезных наблюдений и обобщений. Но все они на самом деле витают в воздухе.

Почему могут существовать фирмы: неопределенность, риск или эффект масштаба.

Конечно, некоторые экономисты испытывали неудобство из-за того, что используемая ими теория как-то не очень согласуется с практикой.

Поэтому попытки объяснить существование фирм предпринимались.

Фрэнк Найт, основатель небезызвестной Чикагской экономической школы, в своей книге «Риск, неопределенность и прибыль» связывает существование фирм с различным отношением людей к риску. Любая хозяйственная деятельность связана с неопределенностью. Некоторые люди не любят неопределенности, теряются, когда им надо принимать решения, последствия которых неоднозначны. Они скорее согласятся с некоторым снижением уровня своего потенциального дохода, лишь бы он был им гарантирован. Эти люди потенциально готовы выступить продавцами своей способности к труду.

Другие, наоборот, готовы рисковать. Они выступают в качестве предпринимателей и по отношению к первой категории людей являются потенциальными нанимателями. А более высокий уровень дохода, получаемый предпринимателями (теми, кто не разоряется), является вознаграждением за принятие ими риска.

В сущности, Найт не сказал ничего принципиально нового. Аналогичные соображения о роли капиталистов высказывал еще А. Смит, который в экономической науке такое же «наше все», как и Пушкин в русской литературе.

Я сейчас не буду специально останавливаться на этой концепции. С моей точки зрения, в ней много слабых мест. Она очень хорошо прижилась в сфере финансов, где соотнесение уровня риска и вознаграждения является одним из основных инструментов анализа. Но в рамках чисто экономической теории ее, насколько мне известно, никто не пытался последовательно развивать. Скажу лишь, что критика Найта Коузом в его статье «Природа фирмы» представляется мне весьма слабой и малообоснованной.

Что говорит Коуз? Мол, ему известно, что квалифицированные и высокооплачиваемые рабочие мечтают завести свой собственный бизнес, какую-нибудь торговлю, и поэтому концепция Найта неверна. Но это аргумент не против Найта, а в целом против неоклассической картины экономического устройства, которой сам Коуз придерживается. Найта можно было бы опровергнуть, если бы Коуз привел данные, согласно которым высококвалифицированные рабочие мечтали завести свой бизнес, базирующийся на их профессиональных навыках. То есть, скажем, фрезеровщик покупал себе свой собственный станок и работал бы в собственной мастерской.

Но ведь нет. Рабочие не мечтают работать по своей профессии самостоятельно, они хотят перейти совсем в другой бизнес, в другой сектор экономики – финансовый сектор. Но тогда Коуз должен был бы нам объяснить, почему эти рабочие не занялись этим бизнесом с самого начала, а тратили время на приобретение квалификации совсем в другой области. Если бы Коуз это сделал, то столкнулся бы с проблемами в самих основаниях неоклассики.

Решение Найта вполне укладывается в общую схему неоклассики, а возражение Коуза, который тоже находится в этой схеме, сделано из совсем другой позиции.

Тут, по-видимому, получилась такая история. Коуз придумал свою концепцию фирмы, связанную с транзакционными издержками, будучи еще совсем молодым человеком, вчерашним студентом. И, судя по всему, очень гордился тем, что решил задачу, которой, по его мнению, никто раньше не занимался. В общем, обычная история молодого самонадеянного человека. Книгу Найта, впервые вышедшую более 10 лет назад, он тогда еще не читал.

А вот когда спустя несколько лет он решил написать статью, он эту книгу уже прочел (он дает ссылку не на первое, а на более позднее издание). И выяснил, что ту же проблему уже кто-то решил, да еще намного раньше, чем он. И пришлось придумывать хоть какие-то аргументы, чтобы показать несостоятельность конкурента. Молодого задора и ущемленного самолюбия тут было больше, чем рациональных доводов. Получилось, на мой взгляд, слабо и неубедительно.

К подходу Коуза мы еще вернемся. А пока рассмотрим гораздо более интересного, чем Найт и Коуз, автора, сегодня практически забытого. Если рассматривать во времени, то его работы появились как раз в промежутке между работами вышеназванных экономистов.

Речь идет об американском экономисте Эллине Янге (18761929־).

Если КТО-ТО из экономистов-неоклассиков и был близок к тому, чтобы создать то, что я сегодня называю неокономикой, то это именно он. В центр своего анализа он поставил идею А. Смита о том, что уровень разделения труда определяется масштабами рынка. Янг признается, что эту идею он долгое время считал самой общей и абстрактной тавтологией, не имеющей практического смысла, но в ходе последующих рассуждений пришел к выводу, что она дает возможность решить многочисленные затруднения, которые возникают в ходе изучения реальной экономики.

Янг сильно продвинулся в разработке этого положения А. Смита, в частности он практически дал описание воспроизводственного контура [71]. И на этой основе он, во-первых, сформулировал положение о существовании эффекта масштаба, в том числе и как основания для существования фирм, и, во-вторых, связал этот эффект с разделением труда (через размер рынка)-[72].

Сегодня в стандартных учебниках экономики, где описывается эффект масштаба, наряду с другими факторами, его определяющими, можно найти и упоминание о разделении труда. Правда, боюсь, мало кто знает, откуда оно взялось и как обосновано.

К сожалению, Э. Янг умер вскоре после того, как начал разрабатывать свой подход, так что сейчас трудно судить, к каким выводам он бы пришел в конечном счете. Быть может, мне бы не пришлось трудиться, а история экономической мысли, возможно, пошла бы другим путем. Но что случилось, то случилось.

На том этапе, на котором он остановился, он находился еще под влиянием концепции окольных способов производства Бем-Баверка, о которой я уже говорил ранее. Я его хорошо понимаю. Мне самому потребовалось достаточно много времени для того, чтобы понять, какой подвох таится в этой идее.

Пока же мы говорим о фирме. На вопрос «почему существуют фирмы» мы теперь можем дать ответ: потому, что существует эффект масштаба. Чем больше фирма, тем ниже в ней издержки на производство единицы продукции (но она должна работать и на более широком рынке).

Для иллюстрации эффекта масштаба экономисты рисуют нам кривую производственных издержек в зависимости от масштабов производства (рис. 31).

Сначала при росте масштаба производства издержки падают, потом начинают расти. Кстати говоря, если возможность снижения издержек вполне хорошо аргументирована, то объяснения того, почему они начиная с какого-то момента повышаются, малоубедительны, а порой и просто смехотворны.

Рис. 31

Но без этого предположения ортодоксальная экономическая теория оказывается в крайне неприятном положении. Получается, что с точки зрения эффективности использования ограниченных ресурсов наиболее выгодным является, чтобы производство какого-либо товара было сосредоточено в одной фирме, то есть в монополии. Но предпосылкой неоклассики является совершенная конкуренция, которая, как объявлено, как раз и является механизмом, обеспечивающим наилучшее использование ресурсов. Монополия же рассматривается как нечто, несовместимое с эффективностью (это представление опять-таки восходит к А. Смиту).

Как мы понимаем, предположение о том, что удельные издержки начиная с какого-то момента повышаются, помогает не очень. Нигде не сказано, что это повышение издержек не происходит после того, как фирма уже заняла весь рынок и стала монополистом. Или, скажем, график удельных издержек допускает существование в отрасли двух-трех фирм, то есть олигополии – тут говорить о свободной конкуренции тоже не приходится. Формальным условием, позволяющим определять конкуренцию как свободную, является то, что ни один из экономических агентов не является настолько крупным, чтобы его решение могло повлиять на уровень рыночных цен.

В случае двух-трех фирм это условие явно не выполняется. Да даже и четырех-пяти. Но не будем отвлекаться на решение крайне интересной, но побочной для нас задачи, сколько надо песчинок, чтобы получилась «куча».

Эта проблема стала предметом особой ветви исследований в рамках ортодоксальной экономической теории. Э. Чемберлин, разработавший теорию монополистической конкуренции, стоял на позиции, что эта конкуренция, хотя и не похожа на совершенную, но в общем и целом неплохо справляется с задачей оптимального использования ресурсов. Дж. Робинсон подчеркивала именно несовершенный характер конкуренции (теория несовершенной конкуренции) и считала, что наличие эффекта масштаба полностью отменяет все основные положения неоклассики и их можно выбросить в корзину.

Тут есть своя длительная и интересная история, включающая идею «революции менеджеров», теорию конвергенции и т. д.

Но хватит отвлекаться. Вернемся к нашему основному вопросу: почему существуют фирмы. Казалось бы, ответ на него получен: потому что существует эффект масштаба.

Но этот ответ неудовлетворителен. Это просто другая формулировка той же самой проблемы, с которой я начал свою лекцию.

Откуда мы знаем, что существует эффект масштаба? Из данных статистики. Если в отрасли существуют фирмы разного размера, то мы можем собрать данные об их удельных издержках, построить график, изображенный на рис. 31, и найти оптимальный размер фирмы. То же самое мы можем проделать, проанализировав не одномоментные данные, а относящиеся к разным историческим периодам.

Но эти данные мы можем получить только после того, как были созданы фирмы разного размера. Здесь ситуация та же самая, что и с разделением труда. Мы можем оценить эффект чего-то только после того, как это нечто произошло. Но у нас нет никаких данных для того, чтобы принять решение о том, что это нечто должно произойти.

Так что, как видите, перед нами одна и та же проблема, только с разных сторон. Так или иначе, но мы должны понять, почему происходит разделение труда и почему существуют фирмы.

Если в теории транзакционных издержек Р. Коуза выделить рациональное зерно, то мы опять вернемся к необходимости объяснить разделение труда.

Но прежде всего давайте разберемся с тем, как объясняет феномен фирмы Р. Коуз, тем более что сегодня это очень популярная концепция как в мире, так и в нашей стране.

Коуз объясняет появление фирмы наличием так называемых транзакционных издержек. Что такое транзакционные издержки, никто не знает, но, наверное, именно поэтому эта концепция так популярна: в ее рамках можно говорить все что угодно, и все будет открытием’ [73]. При этом каждый может оспорить любое утверждение – и это тоже хорошо, поскольку потенциальное количество диссертаций, которые на эту тему можно защитить, безгранично.

Можете считать это шуткой, но я не виноват, что ситуация в экономической науке напоминает скверный анекдот.

Ну а если хотите серьезно, то извольте. В качестве исходного пункта своих рассуждений Коуз берет традиционное для неоклассики представление об устройстве экономики при заданном уровне разделения труда. В ней действуют исключительно индивиды, максимизирующие свою полезность. Производственную деятельность осуществляют владельцы ресурса «труд», а владельцы ресурсов «капитал» и «земля» предоставляют их производителям, за плату естественно.

Выглядит это примерно следующим образом, наверное. Вот у нас, скажем, фрезеровщик. Он взял в аренду фрезерный станок. Также он арендует место в производственном помещении (вместе с земельным участком под ним). Он покупает на рынке заготовки, обрабатывает их, а готовые изделия продает другим рабочим, которые, скажем, шлифуют их (и перепродают дальше) или используют как деталь при сборке какого-нибудь изделия. Разница между ценой покупки заготовки и продажи детали за вычетом прочих расходов (электроэнергия, инструмент, оплата услуг ремонтников и т. д.) составляет доход фрезеровщика.

Он сам определяет, какие заготовки покупать и какие детали производить, ориентируясь на рыночные цены на то и на другое и пытаясь максимизировать величину своего дохода на единицу рабочего времени-[74].

Итак, на что расходуется рабочее время нашего условного фрезеровщика? Понятно, не только на то, чтобы работать на станке. Оно включает в себя также время на то, чтобы, скажем, «походить по рынку» и узнать текущий уровень цен на заготовки и детали, договориться с продавцом заготовок, проверить купленный товар, потом договориться с покупателем и подождать, пока он проверит качество детали, прежде чем оплатит ее. Ну и там: взаимоотношения с ремонтниками (их надо найти, причем самых дешевых, проверить, не схалтурили ли), с арендодателями, с производителями инструмента.

Вот все эти затраты времени, кроме тех, которые связаны со стоянием за станком и непосредственной его эксплуатацией, Р. Коуз и называет транзакционными издержками, или издержками, связанными с использованием рыночного механизма.

Далее он говорит, что институт фирмы позволяет осуществить экономию на транзакционных издержках за счет их централизации.

Условно говоря, зачем фрезеровщику самому ходить по рынку и выяснять, какие сегодня цены. Внутри фирмы этим может заниматься один специально выделенный человек, который может обслуживать сразу много фрезеровщиков. Также и закупщик деталей: он может закупать детали (если получит на это сигнал от исследователя цен) также сразу для многих рабочих.

Тут возникает один тонкий момент. Как это обычно и случается с представителями ортодоксальной науки, мы имеем дело с коктейлем из теоретических предпосылок и реалий практики. Почему лучше, чтобы один человек закупал заготовки? Потому что, говорят нам, вместо множества договоров можно заключить один договор на большую партию товара.

А у кого мы можем закупить сразу большую партию товара? Согласно нашему предположению, на рынке действует масса индивидуальных производителей заготовок. Мы, конечно, не знаем, как устроены пропорции. Можно ли купить у одного производителя заготовки сразу для многих фрезеровщиков? Или, если посмотреть с другого конца: можно ли сбыть всю изготовленную фрезеровщиками продукцию одному индивидуальному производителю? И как будет выглядеть переговорный процесс, когда партнер, привыкший к тому, что у него закупают продукцию в определенных количествах, встанет перед необходимостью в разы увеличить поставки? Не изменятся ли при этом цены?

Рассуждений на эту тему мы не услышим, поскольку неявно предполагается, что наши фрезеровщики на самом деле уже находятся в среде, в которой действуют фирмы. Те, с кем можно заключить один контракт взамен множества индивидуальных контрактов, уже существуют (и в некоторых версиях проводят такую ценовую политику, согласно которой при закупке большой партии можно получать скидки).

То есть подход с точки зрения транзакционных издержек говорит нам не о том, почему вообще существуют фирмы, а только о том, что если на рынке индивидуальные производители определенной профессии оказались в ситуации «между фирмами», то, возможно, рано или поздно они тоже будут объединены в фирму.

Если нам хотят сказать, что существование фирм изменяет структуру рыночной среды, то в общем-то ничего принципиально нового нам не сказали. Мы и сами могли бы догадаться. Но это не тот вопрос, на который нам был обещан ответ.

Остальные как хотят, а мы давайте будем все-таки оставаться в пространстве заданных предпосылок. А там никто не может заранее знать, существует ли на рынке субъект, с которым можно заключить договор на поставку большой партии продукции. Ну, или на продажу партии готовых изделий. Поэтому никто не может заранее рассчитывать, что, создав фирму, он сможет сэкономить на транзакционных издержках за счет замены множества индивидуальных соглашений одним общим договором.

Вся информация, которой мы владеем, – это информация о ценах. Коуз специально это подчеркивает, когда говорит, что транзакционные издержки – это издержки, связанные с использованием ценового механизма. Хорошо бы он придерживался этой точки зрения последовательно.

Что останется от концепции транзакционных издержек, если мы избавимся от прокравшихся в рассуждения допущений, не соответствующих исходным предпосылкам? Кое-что останется.

Если мы предположим, что исследователь цен, закупщик заготовок и продавец готовых изделий выполняют свою работу, в силу специализации деятельности, лучше, чем это делают фрезеровщики, для которых эта деятельность является побочной, непрофессиональной, то в существовании фирмы может быть смысл.

Фрезеровщик не может тратить много времени на то, чтобы обойти весь или хотя бы значительную часть «рынка» в поисках наилучших цен. Фрезеровать-то ему когда-то тоже надо. Если он не будет этого делать, то толку от того, что он в конце концов нашел самые дешевые заготовки или место, куда можно сбыть изделия по самой высокой цене, будет мало. А вот человек, в профессиональные обязанности которого входит постоянный мониторинг рынка, с гораздо большей вероятностью будет покупать и продавать по ценам, близким к наилучшим.

Стоп! Да я же просто-напросто описываю выгоды разделения труда. То есть возвращаюсь к тому, что нам уже известно: от А. Смита, от Дж. Ст. Милля, от Э.Э. Янга. Разделение труда эффективно, но оно может быть осуществлено только в рамках крупного рынка. Совокупность фрезеровщиков и представляет собой тот самый широкий рынок, по отношению к которому могут выделиться самостоятельные «обслуживающие» профессии.

Тут только не очень понятно, при чем здесь фирма. Если эти профессии в принципе могут выделиться, то почему бы не в рамках рынка. Возьмем приводимый Максом Вебером пример предпринимателя эпохи рассеянной мануфактуры. Того, который занимается централизованной закупкой пряжи, развозом ее по ткачам с последующим сбором готовой продукции и ее реализацией. Почему бы кому-то не заняться тем же самым в отношении фрезеровщиков?

Коузу эта мысль тоже приходит в голову, но он ее без объяснений отбрасывает.

Как бы то ни было, но мы оказываемся перед той же самой проблемой: как объяснить механизм разделения труда и связать его с существованием фирм.

Управленческие издержки по своему экономическому смыслу являются теми же самыми транзакционными издержками, только уменьшенными за счет разделения труда.

Остановимся еще на одном аспекте, связанном с объяснением существования фирм с помощью транзакционных издержек. Р. Коуз говорит нам, что существуют транзакционные и организационные (управленческие) издержки. В рамках фирмы транзакционные издержки (не все) замещаются управленческими, которые изначально более низкие в расчете на единицу продукции. Но затем управленческие издержки растут, и начиная с некоторого момента их прирост превышает экономию на транзакционных издержках.

Коуз не скрывал, зачем ему предположение о росте удельных управленческих издержек: чтобы не иметь дело с абсолютной монополией, которая в конечном счете вытеснит всю остальную экономическую активность. Об этом мы говорили выше применительно к концепции экономии на масштабах. Кстати говоря, идея о росте удельных управленческих издержек тоже используется для объяснения, почему эффект масштаба не приводит к появлению абсолютных монополий.

Поскольку Коуз точно не определяет суть транзакционных, а особенно управленческих издержек, то многие готовы согласиться с таким представлением. Тем более что факты говорят нам об отсутствии абсолютной монополии не только в экономике в целом, но даже и в подавляющем большинстве отраслей и видов производств.

На самом деле проблема разбивается на две.

Первая проблема. Что такое организационные (управленческие) издержки? Для Коуза это просто цифра в отчетности фирм. Но что стоит за этими издержками? Если мы воспользуемся результатами разбора теории Коуза, который мы провели, то речь идет об издержках на содержание специалистов, которые обслуживают фрезеровщиков. Тут, правда, возникает проблема определения: это все равно издержки, связанные с использованием ценового механизма, то есть по экономическому характеру суть транзакционные издержки.

Просто эти издержки в бухгалтерии теперь проходят по графе управленческих расходов. А раньше они вообще нигде никак не проходили, поскольку входили в рабочее время фрезеровщика и специально не выделялись, пока Р. Коуз не велел это сделать. Честно говоря, основания для различения видов издержек весьма сомнительные, недаром по этому поводу идут нескончаемые споры.

С моей точки зрения, организационные (управленческие) издержки – это просто те же самые транзакционные издержки, только теперь они формируются в рамках другой, более эффективной системы разделения труда.

Но тогда с ростом масштаба фирмы и объемов производства удельные управленческие издержки должны сокращаться, поскольку появляются новые возможности для разделения «управленческого» труда и роста его производительности. Управленческие издержки ничем не отличаются в этом смысле от других издержек (немного позже мы покажем это). Выделять их в отдельную категорию и предполагать, что относительно них действуют другие правила, нет никаких оснований.

Но если мы согласимся с этим утверждением, то тогда перед нами встает…

Вторая проблема. Управленческие издержки действительно обычно растут, начиная с какого-то момента, быстрее, чем растет масштаб деятельности фирмы. Почему?

Нам могут сказать, что помимо транзакционных издержек, превратившихся в управленческие, добавляются еще какие-то издержки. Например, требуется контролировать работу фрезеровщиков. Раньше, когда они действовали самостоятельно, они сами старались работать максимально эффективно. Теперь, когда они работают по найму, их мотивация меняется, и за ними нужен постоянный надзор.

Но это не решение проблемы. Деятельность по надзору подчиняется тем же законам, что и любая другая деятельность. Чем больше масштаб деятельности, тем больше возможностей для разделения труда и повышения эффективности. Это все описано давным-давно, например, Бэббиджем" [75]. Если дополнение рационально выстроенного надзора в систему организации производства было изначально выгодно, то оно не будет влиять на совокупную эффективность и в дальнейшем.

Моя гипотеза заключается в том, что управленческие издержки в реальной экономике растут потому, что они подчиняются небезызвестному закону Паркинсона.

Это явление – рост удельных управленческих издержек – не имеет никакого отношения к чистой экономической теории, а имеет отношение к конкретным социально-управленческим практикам.

Не знаю, как так сложилось, но почему-то закон Паркинсона, равно как и принцип Питера, многие числят по разряду юмора. С моей точки зрения, и то и другое относится к числу самых выдающихся научных обобщений, сделанных в XX веке, а может быть, и во всей истории социальных наук. И если подойти к ним с этой точки зрения, мы можем сделать множество важных открытий.

Я не буду здесь останавливаться на этой теме подробно. Еще раз повторю – к чистой экономической теории, которой мы сейчас занимаемся, это не имеет отношения.

Если удельные управленческие издержки с ростом фирмы начинают расти, то это есть свидетельство того, что фирмы управляются нерационально. Почему это возможно, как это устроено, какие выводы из этого факта можно сделать – все это интересные и слишком обширные вопросы, далеко выходящие за пределы нашего нынешнего курса.

Скажу лишь, что ортодоксальная экономическая теория, у которой в сердцевине находится рациональность, просто не имеет права предполагать рост удельных управленческих издержек, даже если она наблюдает его в реальной жизни. Она должна рассматривать результаты этого наблюдения как проблему, но не как решение каких-то других проблем.

Понятие транзакционных издержек зависит от того, как мы определяем границы профессии, а потому является условным.

У концепции транзакционных издержек есть еще один весьма существенный недостаток, на котором нельзя не остановиться. Он опять-таки связан с определением исходного понятия.

Можно предположить, но только предположить, поскольку никаких специальных указаний нам не дано, что отделение транзакционных издержек от «основных» происходит по границе профессии. Грубо говоря, фрезеровщик должен заниматься своей основной деятельностью, той, которой он обучен. А вот бродить по рынку и искать выгодные ценовые предложения, закупать заготовки, торговаться с покупателями – это не его дело. Тут он ничем не отличается от представителя любой другой профессии: токаря, инструментальщика, ткача, которым тоже приходится заниматься делами, не входящими в круг их профессиональной подготовки.

Тут хотелось бы сделать два замечания.

Первое. Откуда у экономиста-рыночника такое, скажем, снисходительное отношение к тому, что составляет суть рыночной экономики? Я понимаю, почему, например, в России, долгое время существовавшей в условиях плановой экономики и даже уголовных репрессий за так называемую спекуляцию, многие руководители предприятий, относящихся к «реальному» сектору, до сих пор считают, что единственная стоящая внимания задача – это произвести как можно больше продукции. А кто, как, почему доставит эту продукцию конечному потребителю, совершенно не важно.

В рыночной экономике полный цикл производства продукции: от исходного сырья до конечного потребителя. И в этом цикле нет важных и не важных этапов. В рамках нашего примера умение работать на рынке является такой же составляющей профессии фрезеровщика, как и умение работать на фрезерном станке. Все издержки фрезеровщика являются основными.

Идея о том, что фрезеровщик должен только фрезеровать, а все остальное не имеет значения, может появиться только в том случае, если разделение труда избавляет фрезеровщика от необходимости заниматься видами деятельности, связанными с использованием ценового механизма, изолирует его от рынка.

То есть разделение издержек на производственные и транзакционные может быть уместно только после того, как разделение труда уже случилось [76]. Но его-то как раз и надо объяснить.

Второе. Где вообще пролегает граница профессии? Что включает в себя профессия «фрезеровщик»? Допустим, мы согласились, что участие в рыночных транзакциях не является составной частью профессии. А такая операция, как перенос со склада (или где они там лежат) заготовок или перенос на склад готовых изделий, – она входит? Или, допустим, подметание стружки?

Это вроде бы не транзакционные издержки, согласно определению Коуза. Никакого использования ценового механизма здесь нет. Но на крупном предприятии человек, работающий на станке, может быть избавлен от выполнения этих операций. А в маленькой фирме он вынужден делать это сам. И как прикажете трактовать это явление с точки зрения теории транзакционных издержек?

Давайте подведем итог.

Я специально подробно остановился на разборе концепции Коуза. Она сегодня необычайно популярна, и многим кажется, что проблема существования фирм решена, и это решение открывает новые горизонты в развитии экономической теории.

Насчет новых горизонтов согласиться, пожалуй, можно. Небрежность, с которой сформулированы исходные предпосылки этой теории и которую я попытался вам проиллюстрировать, создает широкий простор для разного рода интерпретаций, глубокомысленных наблюдений и наукообразного лепета, используя приведенное выше высказывание С. Уинтера.

Если выделить в этой теории рациональное зерно, то мы увидим, что все содержание может быть сведено к концепции эффекта масштаба, а вместе с этим – к традиционным представлениям классической политэкономии по поводу того, почему существуют фирмы.

Сделано это, повторю еще раз, в крайне причудливой форме, с опорой на неэксплицированные дополнительные предпосылки. Причем если бы они хоть что-то проясняли – но нет, они дополнительно все запутывают.

Итак, в настоящее время практикуется два подхода к ответу на вопрос, почему существуют фирмы.

Первый – это подход с точки зрения неопределенности и различия в поведении людей по поводу принятия/непринятия на себя рисков. Но если применительно к финансовому сектору эта концепция достаточно хорошо проработана: разработаны классификация рисков и методы их количественной оценки, то применительно к нефинансовому сектору ничего этого нет.

Но даже и для финансового сектора не сформулировано общего понятия риска. Все оценки опираются на предшествующий опыт и, как показал кризис 2007-2009 годов, этого недостаточно для того, чтобы эффективно рисками управлять как на локальном, так и на глобальном уровне.

На бытовом уровне каждый из нас понимает, что такое риск, но бытового понимания мало для построения научной теории. Научной же разработки этого понятия не было – и не исключено, что, когда это будет сделано, нас ожидают многочисленные сюрпризы. Подозреваю, что понятие риска окажется тесно связано с разделением труда. Но это задача для будущих исследований.

Второй подход к понятию фирмы, так или иначе, связывает ее существование с разделением труда. Однако, как я показал, здесь необходимо еще объяснить механизм возникновения разделения труда в связи с созданием фирм.

Решением этой задачи мы сейчас и займемся.

Производственный процесс, и как его разделить в условиях рыночного равновесия.

Как я уже показал, нечеткая формулировка исходных предпосылок способна очень сильно все запутать. Я постараюсь этого избежать и по возможности максимально четко задать условия и границы моих размышлений. Боюсь показаться занудным, но это вынужденная необходимость.

Для начала нам надо описать, как я понимаю производственный процесс. Я понимаю его иначе, чем он понимается сейчас, причем как людьми, имеющими экономическое образование, так его и не имеющими, но сталкивающимися с экономическими вопросами в своей деятельности. Мое понимание вовсе не оригинально – именно так и представляли себе производственный процесс (процесс труда, процесс производства) представители классической политэкономии. Просто сегодня об этом мало кто помнит.

В начале производственного процесса находится некоторый объект (совокупность объектов), подлежащий преобразованию в конечный продукт. Этот объект может быть некоторым материалом, находящимся в своем природном состоянии либо уже подвергнутым предварительной обработке. В любом случае для определенного производственного процесса этот объект является сырьем.

Далее. Это сырье должно быть преобразовано в нечто другое в результате процесса труда. Однако тут следует понимать следующее. Согласно Дж.Ст. Миллю, человек своими действиями, с помощью своих телесных сил (за исключением редких экзотических случаев) не может преобразовать исходный материал во что-то другое. Он может только перемещать сырой материал и промежуточную продукцию туда, где на них действуют силы природы, которые и осуществляют такое преобразование.

Тут следует расширить это понимание, во-первых, пояснив, что силы природы могут быть как естественными (как при выработке вина или других продуктов брожения), так и предварительно организованными (станок, да и вообще любой инструмент есть организованные силы природы), а во-вторых, что человек может перемещать не только сырье, но и организованные силы природы.

Итак, производственный процесс есть некоторая последовательность осуществляемых работником перемещений сырья (промежуточной продукции) и/или организованных сил природы и завершается получением готового продукта.

Этот процесс происходит в реальном времени. Давайте изобразим его на картинке, с которой мы потом будем работать (рис. 32). Я уже рисовал похожие рисунки в первой лекции, только тогда производственный процесс уже был разбит на операции, а сейчас нам еще только предстоит понять, как это происходит.

Я понимаю, что это достаточно примитивное представление производственного процесса, здесь надо было бы многое еще учесть, но лишние подробности нисколько не изменят дальнейших выводов, а только осложнят изложение.

Давайте тут же определим, что такое знание. Этот термин все напропалую используют, есть даже модное выражение «экономика знаний», при этом обычно никто не дает себе труда объяснить, что имеется в виду [77]. В нашем случае под «знанием» я буду понимать знание правильной последовательности движений относительно сырья, промежуточной продукции и природных сил (организованных и неорганизованных), с учетом характера действия этих сил, которые (движения) позволяют преобразовать сырой материал в конечный продукт.

Работник, осуществляющий производственный процесс, должен обладать знанием в том смысле, как мы его определили. Получение этого знания осуществляется в ходе обучения, которое также требует определенного времени.

В общем случае, чем больше требуется времени на овладение знаниями о некоем производственном процессе, тем больше величина дохода, получаемого работниками, в расчете на единицу усредненного по всем работникам рабочего времени (при условии баланса спроса и предложения на рынке). Это обычное предположение, используемое в концепции «человеческого капитала» в его неизвращенной микроэкономической форме, восходящей все к тому же А. Смиту.

Как ясно из предыдущего, мы предполагаем, что в экономике существует попродуктовое разделение труда. Сложилось оно в рамках «докапиталистических» социально-управленческих единиц, а потом его участники включились в рынок. Понятие профессии связано с осуществлением полного производственного процесса изготовления (и реализации) определенного товара («булочник» и «башмачник» А. Смита).

Разделение труда предполагает раздробление производственного процесса на отдельные операции, выполняемые различными работниками.

Посмотрим на рис. 32. Дает ли он нам какие-то указания, по какому принципу можно осуществить такое раздробление? В том виде, как он сейчас нарисован, – нет.

Может быть, внешние факторы подскажут нам, как это сделать? Но если на рынке существует равновесие, то никаких сигналов от внешней среды мы не получим. Цены выглядят справедливыми и обеспечивают каждому работнику доход, учитывающий его издержки, связанные с обучением соответствующей профессии.

Мы, конечно, можем формально нарезать время, в течение которого осуществляется производственный процесс, на какие-то равные промежутки времени. Да, но на сколько и какой длины? Чем это обусловлено? Почему процесс производства булавок надо разделить именно на 18 операций, как это нам описывает А. Смит? Почему не на 3? Или не на 100?

Конечно, каждый из ремесленников, наверное, делит время своей работы на какие-то смысловые отрезки. Вот в этот период я делаю одно, в следующий – другое. При этом разные ремесленники могут делить производственный процесс совершенно по-разному, в соответствии со своими субъективными предпочтениями. Если, конечно, они не обучались профессии где-то в одном месте: вообще-то, дробление на такие смысловые отрезки происходит обычно в ходе обучения и таким образом облегчается усвоение знания. Хотя потом каждый работник может вносить что-то свое в соответствии со своим личным опытом.

Здесь опять-таки можно много и полезно порассуждать о многих вещах, но я этого делать не буду. Кое-что мы обсудим позже, когда у нас картинка станет более ясной.

Пока лишь сформулируем следующее.

Когда на рынке существует равновесие, а производственный процесс в широком смысле осуществляется как ежедневная рутина: заготовил (купил) сырье, переработал, продал готовое изделие, – у производителя не существует никаких объективных оснований для выделения отдельных операций и придания им какого-то особого значения.

Что происходит в случае неравновесия с точки зрения ортодоксальной теории.

Значит, мы должны предположить наличие неравновесия.

Допустим, на рынке сложилась ситуация неравновесия: спрос на определенное изделие устойчиво превышает предложение. Что происходит в этом случае? Учебники экономики говорят нам следующее.

Сначала повысятся цены на данный товар, и баланс спроса и предложения быстро восстановятся. Но восстановится ли при этом равновесие? Нет, поскольку в этом случае работники соответствующей профессии начнут получать «излишний» доход по сравнению с работниками других профессий. То есть такой доход, который не обусловлен издержками на получение необходимых навыков.

Тогда на следующем этапе часть занятых в других профессиях начнут переквалифицироваться. Молодые люди, еще не имеющие профессии, будут стараться приобрести именно эту профессию. В результате количество людей, работающих в соответствующей отрасли, вырастет, объем производства увеличится, цены начнут снижаться, излишек дохода постепенно сократится до нуля, и установится новое равновесие.

В этом рассуждении есть свои слабые места. Они давно и хорошо известны и часто используются для критики в адрес традиционной теории. А что, если все захотят переквалифицироваться в производителей, скажем, зубных щеток? Тогда в какой-то момент производство щеток вырастет многократно. Цены не просто снизятся, а рухнут. При этом цены на все остальные товары бодро взлетят ввысь, толпы ремесленников опять бросятся переквалифицироваться с теми же последствиями. И рынок, вместо того чтобы прийти в новое состояние равновесия, перейдет в состояние хаоса.

В математических моделях, где оперируют абстрактными «бесконечно малыми» отклонениями, может быть, все и выглядит гладко [78]. Но когда начинаешь описывать процессы в терминах экономической реальности, да еще с учетом временных лагов, то все выглядит несколько иначе. Те соображения, которые я привел, лежат в основе большинства существующих вербальных теорий экономического цикла и кризисов. Различаются они только характером принимаемых во внимание «шоков» и механизмов «запаздывания» реакции.

Но моя задача сейчас заключается в другом. Я должен показать, каким образом нарушение рыночного равновесия приводит к появлению фирм.

Что происходит в случае неравновесия с точки зрения неокономики.

Разделение труда.

Рассмотрим достаточно простой и наглядный пример. Предположим, что ремесленник в ходе производственного процесса использует некоторое дорогостоящее оборудование, например станок. Предположим также, что уровень разделения труда в системе таков, что производство станков является отдельной профессией [79]. То есть станок является товаром и приобретается на рынке.

Давайте выделим в нашем производственном процессе тот промежуток времени, когда используется станок (рис. 33).

Производственный процесс с использованием станка

Рис. 33

Последовательность движений работника, связанную с использованием станка, выделим в отдельную операцию. У нас получается, что эта операция занимает 1/8 часть общего рабочего времени.

В условиях равновесия выделение этой операции не имеет никакого особого смысла. Почему она приобретает особый смысл в условиях неравновесия?

Что мешает ремесленникам из других отраслей быстро переключиться на производство пресловутых зубных щеток? Мы уже говорили – отсутствие знаний и необходимость потратить время на их получение. Хорошо! Допустим, что этот фактор не играет существенной роли. Правильная последовательность действий настолько проста, что любой может овладеть ею за несколько дней.

Но тогда людей будет останавливать отсутствие необходимого оборудования, станков. Ведь станочное производство изначально тоже находилось в равновесии: станков производилось столько, сколько надо было для возмещения выбывающих и обеспечения небольшого прироста в связи с ростом населения. А тут вдруг всем понадобились станки.

Цены на них, само собой, вырастут, но быстро увеличить их производство вряд ли удастся. Станки – это узкое место, не позволяющее отрасли быстро среагировать на рост спроса.

Действующий ремесленник, у которого станок уже есть, если он поймет, что обладает ключевым для своей отрасли ресурсом, получает возможность использовать это обстоятельство к своей пользе.

Что для этого надо? Сделать так, чтобы станок работал не 1/8 часть рабочего времени, а на протяжении всего рабочего времени. То есть увеличить масштаб производства в 8 раз. Но сделать это можно только в том случае, если количество работников увеличится в 8 раз. Кто- то же должен делать остальные необходимые операции.

Конечно, можно по-разному организовать работу 8 человек. Например, так, чтобы каждый из них осуществлял полный производственный процесс, но только с таким сдвигом во времени, чтобы, как только кому-то потребуется станок, предыдущий работник как раз закончил бы им пользоваться и т. д. (рис. 34).

Можно, конечно, и так…

Рис. 34

и так далее

Но, как нетрудно понять, управлять так организованным процессом крайне сложно. Тут всегда будет случаться, что либо станок простаивает, поскольку кто-то что-то не успел (а как за ним проследить на протяжении всего производственного процесса?), либо несколько работников ждут в очереди, пока освободится станок.

Гораздо проще поступить по-другому. Разбить все рабочее время на отрезки равной длины в 1/8 производственного процесса, сгруппировать делаемые в ходе этих отрезков движения в операции и поручить выполнять каждую отдельному работнику (рис. 35).

Здесь, конечно, есть свои проблемы. Операции, формально выделенные по времени, не могут иметь ни логического начала, ни логического завершения. Возможно, потребуется перекроить весь производственный процесс. Но с точки зрения организации текущего управления этот подход более целесообразен. Всегда известно, кто чем занимается, и если происходит сбой, виновного легко определить и наказать (вспомним наши рассуждения о племенном вожде).

…но удобнее так! Технологичекое разделение труда

Рис. 35

Возникает вопрос – а откуда возьмутся работники и сколько им надо платить? Что касается работников, то мы ведь предположили, что у нас есть большое количество желающих работать в данной отрасли – поскольку она приносит сверхдоходы. Единственное, что мешает этим людям осуществить их желание, – это отсутствие на рынке станков и/или высокая цена на них.

Тот, кто уже владеет станком, может предоставить желающим возможность работать в отрасли, не дожидаясь, пока они смогут приобрести необходимое средство производства. Конечно, он не будет делиться со своими работниками всей получаемой им сверхприбылью, но ее частью поделиться сможет.

Смотрите: его, скажем, ежемесячный сверхдоход в результате создания фирмы вырастает в 8 раз. Не знаю, половину или четверть этого прироста, но что-то он вполне может распределить среди своих работников, и все равно остается в гигантском плюсе.

Я в данном случае предполагаю самые мягкие условия для работников. Ниже мы увидим, что даже если вначале для наемных работников ситуация выглядит вполне комфортной, то по мере ее развития условия найма как внутри отрасли, так и в экономике в целом будут ухудшаться.

Равновесие восстановится.

Но система разделения труда станет принципиально иной.

Создание фирмы есть поистине революционный акт, который меняет всю структуру экономики. Не сразу, но очень быстро. Маленький камушек вызывает сход лавины, ее масштаб и энергия постоянно растут. И только совсем недавно по историческим меркам этот процесс начал выдыхаться, и сегодня уже практически остановился.

Казалось бы, ничего особенного не случилось. В технологии производства продукции ничего не изменилось. Ничего такого, что мы привыкли именовать научно-техническим прогрессом, нет и в помине. Издержки на производство продукции не снизились, а при сделанных мной предположениях о том, как устанавливается заработная плата наемных работников, они даже слегка подросли. Но при этом в какой-то одной точке экономического пространства производство ни с того ни с сего выросло в 8 раз. В несколько раз выросли и сверхдоходы бывшего ремесленника, который стал теперь предпринимателем.

Но ведь это только начало. Могут ли эти доходы быть увеличены? Да, только для этого надо нанять еще 8 рабочих и купить еще один станок. С первым особых проблем не будет, но мы предположили, что станков на рынке дефицит и цена на них высока. Но нашего предпринимателя это обстоятельство вряд ли остановит.

Во-первых, сколько бы ни стоил станок, предприниматель легко сможет накопить нужную сумму. Гораздо быстрее, чем это может сделать кто-то другой. Во-вторых, на самом деле цены на станки вовсе не запредельные, по крайней мере с точки зрения нашего предпринимателя. Ограничением для роста цены на станок является величина сверхдохода, который может получить индивидуальный ремесленник при сложившейся конъюнктуре. Если повышение цен на станки «съест» весь сверхдоход, то спрос на них вернется к нормальному уровню, дисбаланса на рынке не будет, и не будет повода повышать цену.

Но для нашего предпринимателя даже эта «невозможная» с точки зрения рыночной ситуации цена на станки не будет препятствием для его приобретения. Его сверхдоход существенно выше. Станок в его руках эксплуатируется в 8 раз интенсивнее, чем у кого бы то ни было. Он может покупать станки дороже, чем кто-либо еще. Начиная с какого-то момента он один будет покупать все станки. Если, конечно, другие не догадаются сделать то же самое, что и он.

Конечно, создание фирмы – не такой простой акт, как я только что описал. Хотя бы с точки зрения расходов. Первоначальную восьмерку работников вместе со станком надо где-то разместить, то есть построить или нанять подходящее помещение. Надо резко, в 8 раз увеличить закупки сырья и других материалов. Надо выплатить аванс работникам, чтобы оплатить их труд до того, как первая произведенная ими продукция будет реализована. И при этом быть уверенным, что есть каналы, по которым продукцию удастся сбыть.

На все это надо найти деньги. Что-то, возможно, есть у самого предпринимателя. Что-то он может получить в кредит под залог станка, благо станки на рынке дорожают. Понятно, что первый предприниматель должен будет скорее рассчитывать на свои собственные ресурсы. Его последователи могут уже рассчитывать на более благосклонное отношение финансового сектора: они могут указать на уже работающие фирмы и с цифрами на руках подтвердить разработанные ими бизнес-планы. Пока волна спроса сохраняется и потенциальная доходность велика, среди кредиторов и инвесторов даже может возникнуть что-то вроде ажиотажа. При этом, скорее всего, вновь создаваемые фирмы сразу будут становиться все крупнее и крупнее.

Понятно, что рано или поздно волна спроса, подтолкнувшая нашего предпринимателя и его последователей создавать фирмы, пойдет вниз, и их способность быстро, в разы наращивать производство, будет весьма этому способствовать. Спрос и предложение начнут выравниваться, сверхдоходы, наличие которых и спровоцировало изменения, будут сокращаться. В конце концов цены на какой-то период времени упадут ниже равновесного уровня.

Последние из тех, кто решил создать фирму (или увеличить ее размер за счет привлечения кредитов), скорее всего потерпят крах, поскольку в условиях сокращающихся сверхдоходов должны будут обслуживать недавно полученные кредиты. Вместе с ними понесут убытки их инвесторы и кредиторы.

Когда цены снизятся ниже равновесного уровня, и если такое снижение будет длительным, а оно, скорее всего, будет таковым, с рынка будут вытеснены индивидуальные ремесленники. Выживут фирмы, имеющие на момент перелома конъюнктуры низкую задолженность и успевшие накопить достаточный денежный запас, который позволит им выдержать период снижения цен. К тому же при ухудшении конъюнктуры фирмы начнут сокращать надбавку наемным работникам, которую, как я предполагал, они были готовы платить в условиях бума.

Допустим, как нам и говорит эта традиционная экономическая теория, что равновесие восстановится. Но это новое равновесие будет качественно отличаться от того равновесия, которое существовало до появления волны спроса. По крайней мере, в одной из отраслей индивидуальные производители [80] будут замещены фирмами – структурами с внутренним разделением труда.

Разделение труда в фирме выстраивается вокруг наиболее редкого ресурса с целью обеспечить его максимальную загрузку.

Итак, мы рассмотрели пример, в какой ситуации и каким образом, не прибегая к экзотическим предположениям, мы можем объяснить появление фирмы. Пример со станком я выбрал исключительно из соображений наглядности и простоты изложения. Давайте попробуем обобщить.

Посмотрим еще раз на наш рисунок, на котором мы изобразили производственный процесс. Я говорил, что у ремесленника нет никаких оснований для выделения каких-либо операций как особенных.

Но внешний наблюдатель вполне может это сделать. Мы можем заметить, что для каких-то операций требуется, чтобы ремесленник обладал физической силой или какими-то другими естественными, природными качествами: зоркостью, быстротой реакции и т. д.

Мы, особенно если мы знаем, как устроены другие производственные процессы, можем выделить операции, свойственные только этому процессу. Мы можем все операции классифицировать. Есть простые операции, такие, которые может выполнить любой человек, стоит ему один раз сказать, что надо делать. Что-то вроде подай-принеси-отнеси и т. д. И сложные, которые может выполнить только человек, потративший время на то, чтобы натренироваться правильно их делать. Речь идет о таких операциях, в которых надо постоянно контролировать свои движения, соотнося их с положением и состоянием исходного материала, инструментов и т. д. Человек с улицы выполнить эти операции не может, что-нибудь обязательно сломает или не то сделает. Умение выполнять такие операции и составляет суть профессии ремесленника. Иными словами, здесь мы имеем дело с благоприобретенными различиями.

Еще раз повторю, для самого ремесленника все операции одинаково важны. Если он не поместит сырье в нужное место, пусть это и элементарное действие, то все его умение выполнять сложные операции с этим сырьем ему не поможет произвести готовый продукт.

И в случае с природными, и в случае с благоприобретенными качествами речь идет о редких качествах, или, если хотите, о редких ресурсах. В приведенном мной развернутом примере создания фирмы редким ресурсом является станок.

По аналогии с приведенным примером мы теперь можем сказать, что фирма создается в результате акта технологического разделения труда с целью интенсификации использования редких ресурсов. Если мы в качестве редкого ресурса определяем обладание физической силой, то разделение труда выстраивается вокруг «силача». В центре разделения труда оказывается операция, требующая для своего выполнения физической силы.

Если в качестве редкого ресурса мы определяем обладание определенными благоприобретенными качествами, то разделение труда будет выстроено вокруг операции, которая требует этих качеств, вокруг «мастера». Про станок я уже подробно рассказал. А что нам подскажет, какой ресурс действительно является редким? Рыночные цены. Те ресурсы, которые дорожают сильнее всего в условиях волны спроса, те и являются самыми редкими. Дорожают станки – значит, станки. Возник спрос на силачей, у них повысилась заработная плата – значит, редким является природное естественное преимущество. Растет плата за обучение какой-либо специальности – значит, именно это благоприобретенное естественное преимущество ограничивает возможности расширения производства в связи с волной спроса [81].

Давайте остановимся на редкости подробнее. Редкость ресурсов – исходная предпосылка неоклассики. Но если у меня из редкости ресурса при увеличении спроса получается фирма, то в неоклассике ничего, кроме роста цен, не выходит. В чем тут разница?

У неоклассиков понятие редкости относится непосредственно к единице существующего разделения труда. Они считают, что если в ходе производственного процесса требуется редкий ресурс, то это требование распространяется на весь процесс. Потому что у них нет производственного процесса как такового. Он свернут в одну точку – я всегда подчеркивал статичность моделей, которыми пользуется ортодоксальная экономика.

Здесь как раз и проходит одна из наиболее значимых разделительных черт между неокономикой и традиционной экономической теорией. Я рассматриваю производственный процесс именно как процесс и предполагаю, что понятие редкости может относиться только к отдельным фрагментам этого процесса. И тогда у нас появляется возможность разделения труда «внутри» производственного процесса.

А до какого предела можно делить труд? Я, вслед за Дж. Ст. Миллем описываю производственный процесс как последовательность движений, что-то перемещающих. Помните, в первой лекции я сказал, что технологическое разделение труда имеет своим пределом слежение за индикаторами и нажатие кнопки в нужный момент. То есть совершение простейшего движения, которое только можно придумать.

Разделение труда позволяет заместить редкие ресурсы менее редкими.

Неоклассика для описания производства (не процесса) использует такое представление, как производственная функция.

Есть факторы производства: сырье, капитал (машины и оборудование), труд. Надо взять все это в определенных пропорциях, смешать – и в результате получается некоторый конечный продукт. Количество этого продукта зависит от того, в каком количестве и в каких пропорциях мы возьмем исходные ингредиенты.

Это представление кажется очень ясным и простым. До тех пор, пока мы немного не задумаемся.

С сырьем все ясно. Можно вполне представить себе склад, на котором хранятся мешки с необходимыми веществами или деталями.

А вот как себе представить труд в этой модели (про капитал говорить не будем)? Сырье входит в состав конечного продукта (за исключением, быть может, отходов). А что входит в состав конечного продукта со стороны фактора труд? Люди в своем натуральном виде? Опять-таки, за исключением отходов. Вообще говоря, форма производственной функции не исключает такой интерпретации.

Не будем столь кровожадными. Предположим, что речь идет о рабочем времени. Тогда на складе у нас должен храниться еще и мешок, наполненный днями, минутами и секундами «рабочего» времени.

Ну а как еще себе представить реальность, представляемую нам производственной функцией?

Некто (владелец фирмы) берет несколько горстей содержимого из мешка с сырьем, добавляет горсть из мешка с рабочим временем, перемешивает и получает конечный продукт.

Нетрудно понять, откуда берется такой образ в неоклассике. На самом деле неявно предполагается, что на складе хранятся мешки не с натуральными ингредиентами, а деньги. На одном мешке написано: «деньги на закупку сырья». На другом – «деньги на закупку рабочей силы», то есть действительно на оплату часов, минут и секунд рабочего времени. Эти деньги в некоторой пропорции соединяются вместе, и получается конечный продукт, который, опять-таки, продается за деньги. Прибавка денег, если ее удастся получить, идет хозяину фирмы за то, что он все это перемешал в правильной пропорции, аккуратно и тщательно.

Тут все понятно и логично, но вот только попытка переноса такого видения на реальный процесс производства, в котором все факторы участвуют в натуральном виде, представляется нелепой. Деньги абсолютно ликвидны, а факторы производства – нет, но поскольку они покупаются за деньги, то свойство ликвидности по предположению переносится и на них. А самое главное, деньги в этой модели, по идее, должны появляться не до, а после перемешивания факторов производства. Но неоклассики умело заметают следы и вводят в заблуждение добропорядочных граждан.

С точки зрения неокономики такое описание производственного процесса страдает еще и тем недостатком, что непонятно, как труд, хранящийся в мешках, в виде ли часов и минут, в виде ли денег, не важно, можно разделить. С одной стороны, он может быть разделен: у нас могут быть разные мешки, в которых хранится разный, разделенный по профессиям труд, вернее, рабочие часы и минуты разного по качеству труда. Еще вернее – деньги на приобретение различных видов труда.

Но это все имеет смысл, когда труд уже почему-то разделен. А вот если у нас на складе мешок с неразделенным трудом, то труд таковым и будет оставаться.

Нельзя сказать, что представление производства в виде производственной функции совсем не отражает каких-то реальных явлений. Только происходит это в какой-то очень своеобразной форме.

Возьмем такое явление, как замещение ресурсов. Собственно, основное предназначение производственной функции в общей структуре неоклассики как раз и заключается в том, чтобы описать предпосылку о возможности замещения ресурсов, в результате чего появляются альтернативные способы использования одних и тех же ресурсов, между которыми (способами) можно делать «наилучший» выбор.

Но как понять замещение ресурсов? Можем ли мы считать, что, если для какого-то вида деятельности требуется человек с острым зрением, его вполне можно заменить десятком человек с нормальным зрением или сотней вообще слепых?

Нам скажут: не нужно понимать все буквально. А как еще понимать?

Ведь на самом деле заместить можно. Если у нас есть производственный процесс, в котором острое зрение требуется только в течение небольшого промежутка времени, мы можем организовать разделение труда таким образом, чтобы человек, обладающий этим качеством, постоянно выполнял только соответствующую операцию, а все остальные операции выполняли работники, таким качеством не обладающие, хоть бы и слепые.

Если мы теперь подсчитаем и сравним, то увидим следующее. До разделения труда вся стоимость единицы изготовленной продукции приходилась на работника, обладающего острым зрением. А в условиях разделения труда на его долю приходится лишь незначительная часть стоимости единицы готовой продукции.

Формально получается, что произошло замещение редкого ресурса менее редкими ресурсами. Но в реальности у нас индивидуальный ремесленник вытеснен фирмой, которая производит в разы больше продукции. И чем больше фирма, чем больше она производит продукции в единицу времени, тем в большей степени редкий ресурс может быть замещен менее редкими. То есть разные точки на кривой, описывающей производственную функцию, относятся к совершенно разным ситуациям с точки зрения разделения труда.

Теперь мы можем дать еще одно определение для технологического разделения труда: с его помощью в ходе расширения производства осуществляется замещение редкого ресурса менее редкими.

Существует ли эксплуатация труда?

Неоклассика против марксизма.

Появление института фирмы влечет за собой важнейшие социальные изменения в структуре общества. Речь идет о формировании рынка рабочей силы.

Но прежде, чем мы этот вопрос рассмотрим, я бы хотел сформулировать проблему, как она традиционно существует в экономической науке.

Проблему эту создал Маркс, поэтому начнем с него.

В основе марксистской концепции лежит понятие прибавочной стоимости, которая образуется в результате того, что фактор труда не получает полного вознаграждения за свой вклад в производство стоимости (ценности) конечного продукта. Оплата труда осуществляется в соответствии со стоимостью рабочей силы, которая ниже, чем вклад труда в производимую продукцию.

Почему труд вынужден соглашаться с недооценкой своего вклада? Маркс отвечает на это следующее: потому что работник лишен средств производства. И он рассказывает нам многочисленные истории про то, как индивидуальные производители лишались своих средств производства, в частности, в ходе так называемых огораживаний. А потом уже, когда рынок труда сложился, ремесленники стали лишаться своих средств производства, обесценивающихся в результате конкуренции с крупной промышленностью, имеющей возможность получать прибавочную стоимость.

Самым слабым местом теории Маркса является неопределенность с количественным пониманием стоимости рабочей силы. Чем определяется ее величина? С одной стороны, все вроде бы ясно. Речь идет о сумме жизненных средств, необходимых для физического выживания работника. Но этого недостаточно.

Необходимо, чтобы получаемых рабочими средств хватало на воспроизводство рабочих как класса. Здесь Маркс тесно сближается с Мальтусом, которого не сильно жаловал. То, что у Мальтуса отдавалось на откуп демографическим процессам и закону спроса и предложения на рынке труда, Маркс пытается вместить в явление стоимости рабочей силы. Получается, что капиталисты как бы добровольно облагают себя налогом, то ли коллективно, то ли в индивидуальном порядке, на поддержание условий своего существования.

Но тут уже появляется весьма сильная неопределенность, поскольку механизм такого самообложения и его величина совершенно непонятны. Дальше неопределенность только возрастает. Оказывается, что согласно Марксу стоимость рабочей силы зависит также от исторических и национальных особенностей. Понятно, зачем ему это было надо – чтобы объяснить тот факт, что в Англии уровень доходов наемных работников был выше, чем в других странах. Тут у нас получается самый широкий простор для разнообразных интерпретаций. То есть любые конкретные значения стоимости рабочей силы могут быть объяснены за счет весьма расплывчатых категорий. Примерно как ортодоксальная экономическая теория, когда сталкивается с неожиданными для нее явлениями, прибегает к историческим и культурным объяснениям.

При этом Маркс допускает, что реальная заработная плата (цена труда) может изменяться под влиянием конъюнктуры. То, что она колеблется именно вокруг стоимости рабочей силы, никак не обосновывается, а просто постулируется.

Категория стоимости рабочей силы – одно из слабых мест в марксистской теории, и поэтому она всегда была объектом критики со стороны противников марксизма.

В неоклассической теории проблема величины оценки труда решается просто. Рабочая сила – ограниченный ресурс, точно такой же, как необходимые для производства природные ресурсы и капитал. В результате решения задачи на оптимальное использование ограниченных ресурсов при различных способах их использования (напомню здесь мои замечания по поводу производственной функции) каждый из упомянутых факторов получает свою «справедливую» оценку. Так что никакой эксплуатации труда капиталом не существует и существовать не может.

Впрочем, у противников ортодоксальной теории есть свои возражения по поводу этой схемы. Речь идет о безработице. То есть, говорят они, труд не является ограниченным фактором производства, его всегда избыток. У Маркса по этому поводу введена категория «промышленной резервной армии труда», существование которой он обосновывает в своей теории накопления [82].

А если избыток рабочей силы существует – а он действительно существует, то и формирование оценки рабочей силы происходит по другим правилам.

Впрочем, ортодоксальная теория разработала эшелонированную линию защиты от этого возражения. Предполагается, что существует добровольная безработица. Выдерется естественный уровень безработицы, признается возможность существования структурной безработицы. Указывается на искажения, которые привносят на рынок труда социальная политика государства и деятельность профсоюзов.

В общем, если мы непредвзято посмотрим, то увидим своеобразную симметрию. В марксизме слабым звеном является стоимость рабочей силы, и вокруг этого понятия наворочено множество рассуждений. В неоклассике такая же картина с ограниченностью предложения труда. А все потому, что структурно обе теории сходны, различаясь лишь в деталях, хотя и существенных.

Разделение труда в фирме обесценивает знания работников, что и создает возможность их эксплуатации.

Так все-таки, существует эксплуатация в капиталистической экономике или нет? Кто более прав: Маркс или неоклассики?

Что является основным средством производства ремесленника? Если мы вспомним, что я говорил выше о производственном процессе, это знание правильной последовательности движений, в результате которой сырье превращается в продукт, который можно реализовать на рынке. Ну, или человеческий капитал, то есть те затраты времени, а возможно, и других ресурсов, которые понадобились, чтобы это знание получить.

Тут мы сталкиваемся с тем, что Маркс называл двойственным характером труда и что он считал главным своим открытием в политической экономии. На мой взгляд, эта самооценка во многом справедлива, хотя сам он эту концепцию не доработал.

С одной стороны, ремесленник выполняет простые операции, простые движения, ибо любое сложное движение можно представить как последовательность простых, и в этом своем качестве не отличается от представителей всех других профессий и производств (это то, что Маркс выразил категорией «абстрактный труд»).

С другой стороны, он контролирует последовательность выполняемых операций с помощью благоприобретенного знания, что позволяет ему производить конкретный полезный товар, потребительную стоимость («конкретный труд» в терминологии Маркса).

Для индивидуального производителя в рамках его повседневной деятельности ведущую роль играет, несомненно, абстрактный труд. Он устает оттого, что в течение дня выполняет движения, а не оттого, что он знает их правильную последовательность. И получаемый им доход, с его точки зрения, компенсирует ему эту усталость, затрату физической энергии. Опять-таки если он хочет повысить свой доход, то он должен совершить больше движений. А вот «увеличивать количество знаний» ему вовсе не нужно.

Теперь вспомним, как устроено разделение труда в фирме. Производственный процесс делится на отдельные операции. Некоторые из этих операций являются сложными и требуют, чтобы выполняющий их человек обладал знаниями. Другие операции являются простыми: никаких особых знаний они не требуют. Достаточно один раз показать человеку, откуда, куда и что он должен таскать, – и он будет это делать постоянно.

Когда я описывал случай создания фирмы, я специально не останавливался на вопросе об оплате труда работников. Просто предположил, что в наемные работники идут те, кто желает работать в данной отрасли, но не может претендовать на прирост доходов, связанный с неравновесием на рынке.

На самом же деле ситуация сложнее. Представим себе, что у нас производственные процессы, профессии или виды продукции про- ранжированы по доходности на час рабочего времени сверху вниз. То есть вверху находятся профессии, требующие наибольшего человеческого капитала. Внизу расположены профессии, которые производят продукты особых знаний не требующих.

Предположим, что образование фирмы произошло в отрасли, находящейся где-то в середине нашего списка. Тогда владелец такой фирмы может сделать выгодное предложение ремесленникам, находящимся в самом низу списка. Вернее даже, не тем, кто уже овладел профессией, а «юношам, обдумывающим житье» и желающим поскорее начать зарабатывать. Не надо тратить время на учебу, скажет он им. Идите ко мне на фабрику, я быстренько покажу, что делать, – и работайте, а получать будете столько же. Ну, или немного меньше, но зато сразу.

Смотрите – сделка с обеих сторон честная и взаимовыгодная. Рабочий получает возможность сразу же начать зарабатывать и не тратить время на приобретение человеческого капитала. Доход он получает за то, что «устает», но он и так считал, что его доход обусловлен количеством совершаемой физической работы.

А хозяин фирмы получает возможность нанять работников по дешевке. «По дешевке» означает следующее. В отрасли, в которой действует фирма, существует определенный уровень доходов индивидуальных производителей, обусловленный величиной их человеческого капитала. Если нанимать на работу их, им придется обеспечивать заработок, не меньший, чем средний по отрасли, даже в том случае, если они выполняют простую работу (иначе никто не пойдет). Выгода в этом случае будет заключаться только в том, что с работниками не надо будет делиться сверхдоходами, образующимися в условиях дисбаланса на рынке.

Тут же мы предполагаем, что у владельца фирмы появляется дополнительная возможность нанимать работников из других отраслей, где отраслевой уровень доходов ниже.

Вообще говоря, это рассуждение приводит нас к выводу, что фирмы могут образовываться и приносить своим владельцам прибыль и без сделанного мной предположения о наличии дисбаланса на рынке. Но я, в отличие от неоклассиков, стараюсь всегда рассуждать в тех жестких рамках, которые сами неоклассики и установили. Сказал Ф. Найт, что не должно быть никаких тайных сговоров, то есть никто не может пользоваться никакой дополнительной информацией, кроме той, которая содержится в ценах, – ну вот я и пытаюсь честно выполнить это требование. Хотя, конечно, я понимаю, что в реальности это жесткое ограничение может не выполняться и даже точно не выполняется.

Но я отвлекся. Смотрите, что у нас происходит. Раньше, согласно сделанным предположениям, условием для получения дохода любого участника экономической системы было предварительное овладение некоторым знанием. С возникновением фирмы появляется возможность получать доход, не пользуясь знанием, а просто выполняя указания хозяина фирмы.

Итак, в фирме двойственность процесса труда, открытая Марксом, реализуется в своем чистом виде. Знание (конкретный труд) становится достоянием владельца фирмы, предпринимателя, а потом и самой фирмы [83] Работники же сосредотачиваются на выполнении простых операций, смысл которых им неведом, да и не очень-то и интересует. Их труд является абстрактным. И вот это расщепление труда и является предпосылкой того, что Маркс называл эксплуатацией.

Доход предпринимателя определяется конкретным трудом – здесь ничего не меняется, доход индивидуального производителя, как мы и предположили, тоже определяется конкретным трудом. Доход же рабочих определяется ситуацией на рынке абстрактного труда. Как это происходит, мы увидим ниже.

Итак, Маркс был прав! Эксплуатация в капиталистическом обществе, если мы под этим выражением будем понимать общество, в котором ведущую роль играют фирмы, действительно существует. И в основе этой эксплуатации действительно лежит лишение рабочих средств производства, если под средствами производства мы понимаем знания.

Создание фирм разрушает систему мотивации к приобретению знаний, оставляя на долю наемных рабочих выполнение только простых операций.

Как совокупность индивидуальных производителей трансформируется в рынок рабочей силы.

Чем определяется стоимость рабочей силы?

Еще раз напомню предпосылки нашего анализа. У нас есть ранжированный по доходу на единицу рабочего времени перечень профессий. Фирма создается в отрасли, в которой заняты ремесленники из середины данного перечня, а рабочие нанимаются из числа представителей наименее доходных профессий.

Мне могут возразить: переход ремесленников из одной отрасли в другую приведет к падению предложения в первой из этих отраслей, цены на соответствующую продукцию вырастут, и рабочие быстро вернутся к своей прежней профессии.

На это я отвечу следующее. В первую очередь, работать по найму пойдет молодежь, те, кто еще только собирается обучиться ремеслу.

И только если спрос на рабочую силу будет высоким, к ним могут присоединиться действующие ремесленники.

Да, сокращение числа желающих обучаться малодоходному ремеслу приведет к снижению предложения. Но не сразу, а спустя некоторое время. Да, люди, владеющие профессией, начнут уходить с фабрики. Но те, кто профессией не владеет, вряд ли это сделают. Для них это будет означать на время отказ от уже получаемого верного заработка.

Опять-таки, владелец фирмы в случае угрозы оттока рабочих может повысить уровень заработной платы. Для него это будет означать снижение прибыли, но не полное ее исчезновение. При этом, если заработная плата повысится настолько, что станет привлекательной для представителей профессии, стоящей второй снизу в нашем списке, то на фабрику пойдут сначала те, кто собирался овладевать этой профессией, а потом и уже занятые в отрасли.

Теперь будет нарушена и мотивация к получению знаний в этой отрасли. Если продолжить наши рассуждения дальше, то мы увидим, что мотивация к получению знаний будет разрушена во всех производствах, находящихся в нашем рейтинге ниже той, в которой происходит образование фирм.

Опять-таки, посмотрим на отрасли, находящиеся внизу списка. Отток работников, как мы уже видели, через некоторое время приведет к нарушению баланса между спросом и предложением и росту цен. То есть возникнет мощная волна спроса, быстро удовлетворить который будет невозможно.

Таким образом, условия для создания фирм появятся и в этих отраслях. Если фирмы в них будут созданы, то в этих отраслях мотивация к получению знаний будет окончательно разрушена: индивидуальный производитель будет неконкурентоспособен с фирмой. Давайте не будем забывать о естественном разделении труда, о том, что говорил нам А. Смит про рост производительности. Чуть позже мы к этому вопросу вернемся.

Итак, мы увидели, что появление фирм запускает процесс, в ходе которого совокупность индивидуальных производителей превращается в рабочую силу. Сначала этот процесс затрагивает молодых, тех, кто еще только планирует, какой профессией овладеть. Они выясняют вдруг, что, чтобы зарабатывать на жизнь, вовсе не требуется тратить время на приобретение профессии.

Этот процесс затрагивает также и работников, уже имеющих профессию. В отрасли, в которой созданы фирмы, это происходит почти сразу же. Индивидуальные производители не в состоянии конкурировать на равных с капиталистическим предприятием. Пока отрасль находится под влиянием волны спроса, они могут как-то выживать. Когда же волна спроса идет на спад, они вынуждены оставлять свою профессию и либо осваивать новую, либо идти работать на фабрику, смирившись со снижением доходов.

На первом этапе перехода к фабричному производству, когда изменения охватывают лишь малую часть производственной системы, а доминируют индивидуальные производители, чей доход определяется их знаниями и умениями, заработная плата наемных работников может в отдельные периоды расти.

Однако этот рост заработной платы «отравлен». Его последствием является рост числа участников экономической системы, отказавшихся от овладения знаниями и навыками, необходимыми для ремесленного производства, и усиление конкуренции между носителями рабочей силы.

Кроме того, не будем забывать, что этот рост заработной платы вызван ростом доходов в производствах, не совершивших переход к фабричной системе. А это значит, что в таких производствах появляются условия (в смысле стимулы) для перехода к такой системе, где знания сосредотачиваются в фирмах, а работники начинают выполнять простые операции.

Когда численность работников, не владеющих никакой профессией, или тех, чьи профессиональные знания стали ненужными, достигает критического уровня, заработная плата начинает снижаться. Я здесь не буду говорить о переходе к широкому использованию женского и детского труда. В моей модели этого нет, но в реальности, как мы все хорошо знаем, это было.

Итак, первоначально величина стоимости рабочей силы (будем пользоваться этим термином, хотя, как мы видим, речь не идет о чем- то однозначно определенном) действительно определяется исторически сложившимся уровнем доходов ремесленников на данной территории. И наверное, этот уровень доходов был вполне достаточен для того, чтобы обеспечить ремесленникам выживание и демографическое воспроизводство. Однако дальнейшая динамика заработной платы определяется конкретными параметрами процесса формирования фирм в экономике, то есть все больше и больше определяется рыночной конъюнктурой.

Не будем забывать при этом, что мы, когда описываем экономические процессы, никогда не привязываем их к какой-либо «замкнутой» экономике, так что мы должны учитывать значительное количество факторов. Я вовсе не хочу сказать, что учесть их все нельзя – просто на это нам сейчас потребуется слишком много времени. Так что пока ограничимся лишь сказанным.

Акт технологического разделения труда создает условия для формирования новой структуры естественного разделения труда и появления новых редких ресурсов.

Итак, надеюсь, мы поняли, как и почему может происходить технологическое разделение труда. Теперь пора вернуться к естественному разделению труда.

Выполняет ли ремесленник все операции, составляющие производственный процесс, наилучшим образом? Скорее всего, нет. Некоторые операции, а именно те, которые в наибольшей степени определяют результат производственного процесса, он, наверное, старается выполнить как можно лучше. Он относится к ним с максимальным вниманием, тщательностью, старается придумывать новые способы действий, ускоряющие работу и обеспечивающие повышение качества получаемого продукта.

На остальные операции его ресурсов внимания и тщательности просто-напросто не хватает. Он выполняет их автоматически, не особо задумываясь.

Рабочий, который занят только выполнением отдельной операции, сосредоточен на том, чтобы сделать ее с наименьшими затратами усилий и быстрее. В этом случае он получает дополнительное время для отдыха, а если в фирме для данной операции установлена какая-нибудь разновидность сдельной оплаты труда, то и возможность дополнительно заработать.

Выполнение различных операций может требовать от исполнителя различных проявлений «ловкости», как это называет А. Смит. Ремесленник может, конечно, тренировать у себя эти различные виды ловкости, но, опять-таки, скорее всего он предпочитает сосредоточиться на ключевых, с его точки зрения, операциях. Частичный работник самим фактом того, что он постоянно занят одной операцией, будет тренировать у себя ловкость, необходимую именно для этого вида операций.

Кроме того, владелец фирмы будет поручать выполнение тех или иных отдельных операций тем работникам, которые обладают подходящими физическими данными и изначально обладают необходимыми задатками.

У работников, занятых одной операцией, формируется и новое знание. О чем идет речь?

Производственный процесс всегда связан с неопределенностью. Качество сырого материала может быть разным, состояние инструмента, оборудования и других условий производства тоже может различаться в зависимости от множества сопутствующих обстоятельств. Очень редко ход производственного процесса однозначно определен во всех его деталях. Его следует рассматривать как вероятностный. Ремесленник должен постоянно оценивать всю совокупность случайных обстоятельств и корректировать свои действия в соответствии с ними. Ситуации, с которыми сталкивается работник как в ходе самого производственного процесса, так и в ходе выполнения отдельных операций, могут быть бесконечно разнообразными.

Поэтому знание никогда не может быть абсолютным. Оно всегда недостаточно. Всегда могут встретиться ситуации, которым никто заранее не учил, и ремесленнику приходится самому придумывать, как скорректировать свои действия. Если какие-то ситуации встречаются достаточно часто, то путем проб и ошибок вырабатывается наилучший способ действий, который запоминается и входит в состав знания ремесленника.

Работник, постоянно выполняющий одну и ту же операцию, за одно и то же время сталкивается с различными ситуациями в несколько раз чаще, чем ремесленник, выполняющий весь производственный цикл. Соответственно он быстрее вырабатывает новое знание, и оно у него шире, чем у ремесленника, так как относится к более широкому спектру возможных ситуаций.

Все это – повышение уровня внимательности и тщательности, развитие ловкости и использование работников, обладающих необходимыми исходными физическими данными для выполнения определенных операций, формирование нового знания (в более узкой сфере, но и более глубокого) – приводит к тому, что выполнение отдельной операции во многих случаях превращается в самостоятельную профессию, требующую от работника обладания определенными природными, естественными качествами и/или предварительного обучения.

Итак, что мы видим? Возьмем исходный пункт наших рассуждений. Работник (ремесленник) может участвовать в производственном процессе только в том случае, если он обладает определенной профессией. Таким образом, мы имеем дело с некоторой структурой потенциально редких ресурсов.

Почему потенциально? В условиях равновесия эта «редкость» никак себя не проявляет. Она становится актуальной только в том случае, если мы сталкиваемся с ситуацией резкого роста спроса на какой-то товар. Тогда в соответствующей отрасли появляются фирмы, в рамках которых за счет технологического разделения труда происходит «замещение» редких ресурсов менее редкими (вернее, совсем не редкими).

Однако в дальнейшем на базе операций, на которые разделен производственный процесс, формируется новая структура профессий [84]. То есть у нас опять возникает проблема потенциально редких ресурсов. Если эта редкость ресурсов вновь становится актуальной, актуальным становится и новый акт технологического разделения труда – и цикл повторяется снова.

С нашей точки зрения, постоянное повторение таких циклов перехода от технологического разделения труда к естественному и вновь к технологическому и составляет стержень экономического развития на протяжении последних 250 лет.

Откуда он берется? В первом приближении ответ на него у нас уже есть. Он появляется в результате взаимодействия между различными воспроизводственными контурами или рынками. То есть его порождает деятельность финансового сектора.

Собственно, это пока все, что мы можем сказать по этому поводу. Более развернутый ответ потребует рассмотрения многих дополнительных аспектов экономического развития, как теоретических, так и фактических, что увеличило бы объем изложения в несколько раз. Поэтому остановимся пока на этом.