Эпоха роста. Лекции по неокономике. Расцвет и упадок мировой экономической системы

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ РАЗВИТЫХ И РАЗВИВАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВ. ИНВЕСТИЦИОННОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ

В предыдущей лекции мы рассмотрели модель монокультурного взаимодействия. Краткие выводы по этой теме.

Первое. Стало понятно, почему в развивающихся странах (хотя им все время запрещают так думать и уверяют, что дело обстоит совсем иным образом) субъективно процесс взаимодействия с развитой страной воспринимается как зависимость. До начала взаимодействия есть своя какая-никакая, но целостная экономика, есть свой уровень разделения труда (и он на данной территории под контролем), с которым работают власти, работают бизнесмены, про который они всё понимают. Как только начинается взаимодействие, система разделения труда начинает разрушаться. Происходит сосредоточение на производстве ограниченного количества культур, чаще одной культуры. Зависимость проявляется в том, что спрос в развитой стране начинает играть доминирующую роль в судьбе страны развивающейся. Вот в этом проявляется зависимость.

Субъективно она все время ощущается в развивающихся странах, хотя экономическая теория утверждает, что никакой зависимости нет: возрастают риски, но это все плата за вхождение в глобальное разделение труда, а потом все будет нормально. Учитывая рассмотренный материал, непонятно, что именно может стать нормальным (к этому мы еще вернемся).

Второе. Торговое взаимодействие между развитой и развивающейся страной не сбалансировано и не может быть сбалансировано никакими способами, про которые традиционные экономисты думают, что этого можно добиться. Дефицит в торговле развитой страны с развивающейся страной в нашем примере составлял 35 миллионов долларов, если мерить в долларах. (Обращу внимание: если туже торговлю мерить в тугриках – валюте развивающейся страны, – то все будет сбалансировано.) Итак, в системе из двух экономик возникает хронический дисбаланс, несбалансированность.

Третье. Насчет взаимовыгодности торговли. Без специальных дополнительных предположений для обеих стран от обмена товарами никакой выгоды не происходит. Происходит перераспределение. При этом мы математически доказали существование некоего третьего игрока, можно называть его торговой или финансовой олигархией. Страны выгод не получают, но в процессе их взаимодействия образуется прибыль (в размере тех же самых 35 миллионов долларов).

Можно считать, что это и есть искомая выгода, но эту выгоду, как мы видели, извлекает какая-то третья сторона. И выгода эта только денежная, поскольку количество товаров в системе не изменилось.

Давайте более четко определим, откуда берется эта прибыль. Вопреки распространенному мнению, что прибыль образуется оттого, что развивающаяся страна по дешевке продает свои ресурсы в развитую, мы показали, что как раз в этих сделках теоретически обмен может идти по эквиваленту [20]. Развитая страна, сколько платила за зерно, когда оно производилось внутри нее, столько же платит и теперь; отдачи продукта по дешевке не происходит. Прибыль получается, поскольку в развивающейся стране потребители переплачивают за импортные товары, потому что в рамках своей системы разделения труда не в состоянии дешево произвести этот товар либо вообще не в состоянии его произвести.

Перейдем к теме сегодняшней лекции.

Переход к инвестиционному взаимодействию может способствовать повышению устойчивости развивающейся экономики.

Чтобы такой переход был возможен, должны наличествовать определенные условия.

Монокультурное взаимодействие, как правило, – обязательный этап взаимодействия развитых и развивающихся государств, но (особенно в последние несколько десятилетий) за ним следует второй этап взаимодействия, мы будем называть его инвестиционным взаимодействием.

Монокультурное взаимодействие двух стран предполагает, что час труда в развивающейся стране оценивается (в нашем примере) в четыре раза дешевле, чем час труда в развитой стране.

Естественно, на каком-то этапе в развитой стране у кого-то может возникнуть немудреная мысль: если таковы различия в уровне оплаты труда, то почему бы не взять рабочее место, находящееся в развитой экономике, и не перенести его в развивающуюся (рис. 8).

Был период, когда это сделать было трудно. Работа на оборудовании, например, XIX века требовала определенного уровня образования, определенного уровня мастерства, определенной тренировки, определенной предварительной подготовки.

Инвестиционное взаимодействие

Рис. 8

Развивающаяся страна не всегда могла предоставить персонал, который бы мог работать на оборудовании XIX века. Тенденция разделения труда заключается в том, что все рабочие места унифицируются по принципу: следить за показаниями приборов и нажимать на кнопку. В XIX веке, эта тенденция еще не в полной мере проявилась, но в послевоенное время, после Второй мировой войны, развитие техники далеко продвинулось, и значительная часть оборудования превратилась именно в такое, когда достаточно следить за показаниями приборов и вовремя нажимать на кнопки. Этому уже можно обучить кого угодно.

Когда качество рабочих мест достигает такого уровня, то никаких технических препятствий для переноса рабочего места не существует. Берем и на протяжении нескольких дней обучаем любого человека. В некоторых странах дисциплина и послушание – важные добродетели, которые вбиваются в население всем образом жизни, и можно надеяться, что перенос произойдет без проблем.

В качестве исторической иллюстрации. Царская Россия в какой-то период своей истории взаимодействовала с развитым миром по инвестиционному пути. Был «миф о пролетариате», который можно увидеть у Ленина и у Максима Горького. В отличие от народников, они не видели революционного потенциала у неграмотного, косного крестьянства.

Почему они делали ставку на пролетариат, считая его передовым классом? А потому, что тогда это был другой тип людей. Завозилось сложное оборудование, которое требовало мастерства, длительного обучения, не всякий мог с ним справиться. Формировался класс людей (и он описывается в литературе) независимых, самостоятельно мыслящих. Людей, которые могли (Горький особенно это неоднократно подчеркивал) послать куда подальше свое начальство, хозяина, потому что никто другой с этой сложной машиной не сможет справиться. Попробуй поставить к ней неподготовленного крестьянина – все будет сломано. Класс ответственных, умелых, креативных работников – вот что такое пролетариат. Казалось, что с этим слоем – совершенно новым, по-другому развитым – можно попробовать сделать революцию [21].

Независимость, ответственность и при этом (очень важное свойство!) дисциплинированность, которая требуется в обращении со сложными устройствами. Был такой обобщающий термин: сознательность. Вот миф рабочего класса в России того времени. Сейчас такого мифа нет, в общем, невозможно такие вещи во многих случаях даже предположить. Поставили станок с «защитой от дурака», стой, нажимай на рычаг, хватай, отволакивай, пакуй. Ни креативности, ни ответственности, одна только дисциплина осталась.

Но вернемся к основной теме. Если первые опыты переноса рабочих мест оказываются удачными, то процесс можно расширить (рис. 9).

Расширение инвестиционного взаимодействия

Рис. 9

Для развивающейся страны все начинает выглядеть совсем по-другому. Прежде всего преодолевается зависимость от монокультуры. Нормальные, хорошо управляемые страны вполне могут регулировать разнообразие развиваемых отраслей, и они это делают, можно посмотреть на примере Сингапура, даже на примерах Китая, Вьетнама и Таиланда. Разные отрасли, каждая из них по-разному реагирует на изменения цикла конъюнктуры, поэтому, когда спрос в одной сокращается, другие вполне в состоянии продолжать нормально работать.

ВОПРОС: А что, если увеличить масштаб времени? Ведь тогда эти рабочие места устареют, а они спроектированы в рамках данной системы, и все вернется на круги своя.

Но с конца 1960-х годов система разделения труда практически не меняется. В этом смысле эти места и были, и остаются. Их можно модернизировать, можно даже заменить, но в процессе обычной смены оборудования. Ничего принципиально нового в мировой экономике не происходит, а поэтому все остается относительно устойчивым.

Сейчас угроза другая – конкуренция со стороны других развивающихся государств за стоимость рабочей силы. Рабочие места из некоторых развивающихся стран уходят в другие развивающиеся страны. Мы сейчас видим: они даже из Китая уходят во Вьетнам и другие страны. Но только по той простой причине, что вьетнамцы решили свой рабочий час оценить еще дешевле, чем китайцы. Если мы посмотрим успешные примеры, из которых чаще всего приводился пример Сингапура, там государственная политика направлена на то, чтобы пригласить широкий спектр транснациональных корпораций делать инвестиции. При этом если что-то происходит с одним рынком, то с другим рынком ничего не происходит, и поэтому устойчивость экономики повышается.

Возникает несколько вопросов.

Начнем с самого простого. Монокультурный этап взаимодействия обычно (исключения рассмотрим позже) предшествует инвестиционному. Это очень важный момент. В прошлой лекции мы смотрели, как развивается монокультурное взаимодействие.

Во-первых, приплыл кораблик (рис. 4), и вначале никто не знает, как взаимодействовать, как оценить рабочий час, какая должна быть равновесная пропорция между оценкой рабочего часа в развивающейся стране и оценкой рабочего часа в развитой. Пока не начали торговать и пока эта торговля не зашла далеко, оценки могут быть самыми разными. Должно пройти какое-то время, прежде чем оценка «один к четырем» сформируется и станет устойчивой и признанной.

Вспомните, что я говорил про модель Рикардо – что она строится из позиции «с высоты птичьего полета». В реальности же участники взаимодействия смотрят из других позиций, и им до поры до времени общие параметры картины не видны.

Во-вторых, установление монокультурного взаимодействия сопряжено с гигантскими политическими трудностями, с тем, что развивающаяся страна, ее элита, ее население долгое время не соглашаются с тем, что сложившаяся оценка является справедливой. Она выглядит предельно несправедливой. И нужен очень длительный период «воспитания развивающейся страны». Она должна пройти несколько циклов: вступить во взаимодействие, взбунтоваться, убедиться, что ничего не получается, опять продолжить взаимодействие, опять взбунтоваться, опять убедиться, что ничего не получается, и так до тех пор, пока по крайней мере элита не поймет, что плетью обуха не перешибешь [22].

В послевоенные времена были установлены экзамены, правила для элиты развивающихся государств, в которых элиту заставляли подписывать и выполнять некоторые документы и всячески демонстрировать, что она признала факт, готова, смирилась и будет внушать населению, что такой уровень оценки труда его – справедлив.

Эти механизмы всем хорошо известны. Самый известный, который мы только что пережили сами, – вступление в ВТО.

Страна вступила в ВТО – значит она признала правила игры. Все говорят: «Вступите в ВТО – и к вам пойдут инвестиции!» Это действительно так, потому что так всегда было раньше, но вовсе не потому, что самой ВТО присуща некоторая магическая сила. Страна вступала в ВТО, признавала торговые условия такими, какие они есть, говорила: «Мы больше не будем пытаться выскочить за пределы того, что нам дано», – и тогда на этих условиях всегда шел поток инвестиций. Нам сейчас говорят то же самое: «Вступите в ВТО – пойдет поток инвестиций», – не потому, что это чем-то обусловлено. Просто это распространение на нас наблюдаемой закономерности [23]. Это такое условие для элиты, она должна признать реалии. С Россией, конечно, все сложно, мы в ВТО вступили, но реалии признавать не собираемся. Это всех немножко тревожит. Но для остальных стран это работает.

Другие механизмы. Вступление по полной программе в МВФ. Некий период успешного взаимодействия с международными финансовыми организациями, с Мировым банком, с Международным валютным фондом – это все условие того, что вы переходите к инвестиционному взаимодействию.

Исключения, которые вообще наблюдались в истории. Я знаю всего два с половиной исключения.

Первые два. Вы, может быть, сильно удивитесь: Япония и Германия в 1945 году.

Хотя ничего удивительного нет. Япония и Германия в 1945 году были с точки зрения экономики по отношению к Соединенным Штатам развивающимися странами с разрушенной, неработающей промышленностью, с отсутствующими денежными системами, с голодом (в Германии до 1948 года, в Японии примерно до 1950 года). Но население было согласно с любой оценкой своего часа труда, лишь бы не дали умереть с голоду, и вообще спасибо, что не застрелили, потому что обе страны были оккупированы.

Если мы сейчас посмотрим на последние события, то увидим, что и до сих пор экономики Германии и Японии несут на себе родовые пятна своего происхождения. Из стран С8 в кризис 20082009-годов больше всего упала Россия: минус 8,2%. Экспортная страна: экспорт зашатался, потребление снизилось, лопнул пузырь, и Россия упала. А кто на втором месте среди стран С8? Япония с не очень большим отставанием от России. Цифры разнятся, но в пике провал японский был где-то порядка 7%. А на третьем месте среди стран С8 стоит Германия со своими 5,6% (там тоже с цифрами неразбериха). Рабочее место перенесли, но спрос-то остался за границей.

Если в развитой стране вдруг упал спрос из-за ипотечного финансового кризиса, то первыми страдают те, чья модель настроена на инвестиционное взаимодействие. И вот сильнее всего пострадали, помимо нас, из крупных стран Япония и Германия. Они по модели своего функционирования до сих пор развивающиеся страны, хотя их и принято считать развитыми.

Когда мы говорим о системах разделения труда, нельзя говорить о национальной принадлежности. Дело не в США, американская система разделения труда гораздо шире. Все говорят: Германия не сильно зависит от экспорта в Соединенные Штаты, но она все равно очень сильно зависит от экспорта в американскую систему разделения труда, включая всю Европу и остальной мир. Если в остальном мире не будет американских долларов, то и экспортировать будет некуда. Это происхождение Германии и то, как она перенесла свое происхождение на Евросоюз, и вызывает сегодня все внутренние конфликты в зоне евро.

Немцы говорят: «Мы не будем платить за страны периферии, потому что они бездельники, они только потребляют». Что отвечают страны периферии Германии? Они говорят: «Германия, но ведь это все было создано под немецкую экономическую модель. Еврозона была создана исключительно под стимулирование германского экспорта. Ты нас стимулировала к этому, понуждала к тому, чтобы мы ничего сами не производили, а только получали по экспорту от тебя. И мы это исправно делали. Ты заработала значительные суммы и деньги, а теперь не хочешь делиться, когда наша собственная промышленность разрушена и мы оказались в бедственном положении». Почитайте: эти аргументы в спорах постоянно существуют. В основном СМИ доводят точку зрения Германии: «Бездельники с периферии». Но бездельники с периферии тоже отвечают, и отвечают вполне аргументированно, что Германия, ориентированная на экспорт, создала Евросоюз под свою модель, а теперь не хочет за это расплачиваться. Много заработала и не хочет теперь ничего платить. Вот о чем сейчас там идут споры.

Еще один важный момент по Германии и Японии. Многие этого не понимают. Часто спрашивают, почему России не пойти по пути Южной Кореи?

Да, Германия, Япония, Южная Корея на сегодняшний день выглядят более развитыми странами, нежели Россия. Но начало было другое: оккупация, готовность работать за любые деньги. Потом, конечно, появляются выгоды. В развивающуюся страну переносятся производства. Через какое-то время у вас формируется нечто вроде своего внутреннего рынка (рис. 10). США делают в вас инвестиции, а вы продукцию на экспорт отправляете в другие страны, в остальную Европу, например, или в Юго-Восточную Азию.

Формирование внутреннего рынка и экспансия

Переход к инвестиционному взаимодействию повлиял на изменение направлений научно- технического прогресса.

Вот очень важный момент. Когда все начиналось, в пятидесятые годы XX века, то промышленность имела совсем другой облик, нежели сейчас. Можно назвать его индустриальным: огромные здания, наполненные сложным оборудованием, приспособленным для работы в них. Построить все это стоило очень дорого.

Поэтому была возможность торговаться за повышение уровня оплаты труда. Потому что перенести эти рабочие места в какое-то другое место было бы слишком накладно. Да особо и некуда: процесс воспитания только что образованных многочисленных новых государств еще только начинался и шел крайне медленно.

И Германия, и Япония, и Южная Корея захватили тот период, когда за повышение уровня доходов еще можно было успешно бороться. Но с тех пор произошли очень большие изменения, в том числе и в технологии.

Тут я расскажу две известные мне истории. Специалисты в области техники, возможно, смогут привести и другие примеры.

1. Цех

Когда я еще в советское время работал в Центральном экономико-математическом институте (ЦЭМИ РАН), мы делали хоздоговорные работы по разработке методик и расчетам экономической эффективности. И вот где-то в 1987-1988 годах к нам обратились за консультацией наши проектировщики промышленных предприятий. Что их заинтересовало? Они говорят: «Мы изучаем иностранный опыт. В последнее время на Западе изменился дизайн промышленных предприятий и меняется дальше: новая мода, новый тренд уже несколько лет. Мы смотрим за этим трендом. Они же не дураки на Западе, умеют считать деньги. Но мы, как ни бьемся, никак не можем понять: по-нашему получается, что очень неэффективно то, что они делают».

Каким было традиционное устройство промышленного предприятия до восьмидесятых годов? Что такое цех? Это в первую очередь мостовой кран. Такое устройство, балка, которая движется по потолку, и если нужно грузы по цеху передвигать, то все цепляется к ней. Она бывает простая, бывает сложная, иногда бывают совершенно умопомрачительные конструкции. Цех строится вокруг мостового крана.

Мостовой кран сам по себе – фундаментальное сооружение: мощные колонны, мощные фундаменты.

И вот проектировщики говорят: «А на Западе разрабатывают новый дизайн цехов. Мостовых кранов нет, они ликвидированы. Все переведено на напольный транспорт. Либо рельсы тянут, либо погрузчики используют». Сейчас погрузчик – это вещь для нас всех привычная, а тогда это была довольно-таки дорогая экзотика. Мы сели, что-то посчитали, прикинули, говорим: «Мы не можем понять, в чем дело, это неэффективно».

Тогда напольный транспорт только развивался. Конечно, сейчас он сильно подешевел, росли объемы выпуска, производство рационализировалось. Но по тем ценам, которые тогда были (что по мировым, что по нашим внутренним), это все было крайне невыгодно.

А с точки зрения инвестиционной модели взаимодействия – очень эффективно! Цех можно демонтировать в течение ночи. Вывез весь напольный транспорт. (При желании оставил рельсы.) Стены в теплой стране – это просто дешевый легкий сборный ангар. Если у вас возникли проблемы с оплатой труда и с требованиями оплаты

труда, вы можете в пять минут сняться и перевезти все хозяйство в другое место, где условия будут лучше.

2. Станки

Вторую историю в девяностые годы мне рассказали наши специалисты в области станкостроения, в котором наша страна утратила значительную долю экспорта. У нас были хорошие станки на экспорт, и значительную долю экспорта станочного мы потеряли. (Он до сих пор есть, наш станочный экспорт, но очень специфический.)

В станкостроении тоже произошла революция. Раньше упор делался, особенно когда нужна большая точность, на тяжелые металлоемкие станки, стоящие на «фундаментальном фундаменте», прошу прощения за тавтологию. Это, как и цех, тоже капитальное сооружение. И уж если такой станок куда-то поставили, то выковырять его оттуда уже практически невозможно.

Им на смену пришли менее металлоемкие станки с ячеистыми основаниями, которые гасят колебания сами. Эти станки более трудоемкие (и наукоемкие) и поначалу были очень дорогими, пока тоже не были поставлены на поток. Но такому станку не нужен «фундаментальный фундамент». Его легко демонтировать и перевезти в какое- нибудь другое место.

Так под модель инвестиционного взаимодействия перестраивалась модель научно-технического прогресса. Все стали делать по-другому. Я не говорю уже о росте доли литья и штамповки в металлообработке, широком использовании пластмасс и т. д. С точки зрения применения всех этих новшеств в развитых странах все это было (по крайней мере на начальном этапе), наверное, крайне неэффективно. Но с точки зрения модели инвестиционного взаимодействия – максимально эффективно.

Есть прекрасный пример, он достаточно хорошо описан.

В 1994 году было подписано соглашение НАФТА, североамериканский договор об Ассоциации свободной торговли: Канада, США, Мексика. (Такие договоры еще лучше, чем упоминавшиеся выше механизмы ВТО.) И вот, начиная с 1995 года, в северной Мексике начался самый настоящий бум. Огромное количество сборочных, и не только сборочных, производств выводилось сюда из Соединенных Штатов. Началась эпоха процветания, ожили старые города и стали строиться новые.

Все происходило достаточно быстро: уже к нулевому году американцев перестала беспокоить давняя проблема нелегального пересечения границы между США и Мексикой. Бегали, конечно, но далеко не в таком количестве, как раньше, потому что уже у себя на севере мексиканцы находили вполне приличную работу.

И вот как сами мексиканцы описывают 2002 год.

«Мы проснулись, и вдруг увидели: города есть, жилье есть, люди есть – заводов нет! Они все снялись и уехали».

Интересный вопрос: куда уехали заводы и почему? Они все снялись и уехали в Китай, потому что в 2002 году Китай вступил в ВТО. В Китае рабочая сила дешевле. После этого в Мексике разразился очередной, уже не знаю какой по счету кризис.

Любопытно, что сейчас в Мексике наблюдается что-то вроде очередного экономического подъема. Неудивительно. Требования к заработной плате в результате кризиса снизились, а в Китае они, наоборот, возросли. И вот станки совершают обратное путешествие через Тихий океан.

Вот как это происходит в жизни.

Вернемся к исключениям. Вторым с половиной исключением, помимо Германии и Японии, является Китай, который практически сразу начал с инвестиционного пути развития. Пример с Мексикой показывает: 2002 год, год вступления в ВТО, был переломным. И до этого шли инвестиции, но после 2002 года они пошли массовым потоком, так, что даже опрокинули Мексику. Китай избежал монокультурной модели, потому что в Китае есть Коммунистическая партия, у которой достаточно сил и полномочий, чтобы объяснить любому рабочему, сколько стоит его рабочая сила, а стоит она ровно столько, сколько нужно для торжества мировой революции. И со своими сомнениями рабочий может в лучшем случае обращаться в ближайший партийный комитет, где ему все очень доходчиво разъяснят. Под влиянием развития картина меняется, но изначально это было именно так.

Мировая научная мысль бьется до сих пор (об этом можно почитать и у Истерли, и в других книгах по развивающимся странам) над вопросом, какой строй и на каких этапах нужен для модернизации страны. Многие сходятся на том, что на начальном этапе нужен и полезен авторитарный строй. Известная журналистка Юлия Латынина все время пропагандирует Сингапур: «Раз у нас в России авторитаризм, пусть он работает так, как сингапурский авторитаризм».

При инвестиционном типе взаимодействия диспропорции в мировой экономике резко возрастают.

Но и доходы посредников значительно увеличиваются.

Рассмотрим еще раз финансовый баланс. Поскольку в прошлый раз вся предварительная работа была сделана, не будем ее повторять.

Мы приняли за условие, что в развивающейся стране есть один миллиард человеко-часов. И все расчеты строили, исходя из миллиарда человеко-часов. В развитой стране один рабочий час оценивается в 1 доллар, в развивающейся он исходно оценивается в 40 тугриков, что равно по курсу 0,025 доллара. По этим условиям мы рассчитывали торговлю. С инвестициями все просто. В принципе ничто не мешает нам в конечном итоге полностью заполнить весь миллиард человеко-часов развивающейся страны перенесенными сюда рабочими часами (рис. 11).

Если мы посчитаем прибыль от этой операции, то увидим: при монокультурной модели у нас от внешней торговли при наших условиях прибыль составляла 35 миллионов долларов. В новом, инвестиционном, варианте прибыль будет составить (в предельном значении) 750 миллионов долларов, более чем в 20 раз больше того, что дает торговля. Понятно, что ради перехода к инвестиционному пути развития можно потратиться на то, чтобы поддерживать международные организации, и на содержание всей системы правильного воспитания развивающихся государств, включая расходы на вооруженные силы.

Итак, рабочие места перенесены в развивающуюся страну, которая теперь вырабатывает на миллиард долларов (вспомним бешеные темпы роста Китая), потому что у них теперь производительность такая же, как в развитой стране. Потребляют они на 250 миллионов. Получается прибыль в 750 миллионов долларов. Дефицит торговли развитой страны с развивающейся у нас тоже вырастет до 750 миллионов долларов. Это устойчивый дефицит, мы его все время наблюдаем.

Такого рода операции (правда, за счет потери части прибыли, иногда с этим приходится мириться), могут приводить к тому, что будет происходить удешевление товаров для развитой экономики. В развитой экономике может при этом наблюдаться либо дефляция, либо по крайней мере существенное снижение инфляции.

Это то, что мы наблюдали и что составляло одну из загадок экономического развития в 2000-е годы, накануне кризиса. По всем расчетам, которые делались, по всем моделям, инфляция в Соединенных Штатах должна была быть выше. И все говорили: по расчетам инфляция должна быть выше. При такой низкой учетной ставке не может быть такой низкой инфляции. Все подозревали (может быть, отчасти справедливо), что происходит манипулирование с показателем инфляции, что такого не может быть. Но если мы возьмем китайский фактор, то увидим, что такое быть может.

Конечно, надо понимать масштабы. Положим, какая-то вещь здесь, в развитой экономике, стоит 10 долларов. Конечную сборку мы перенесли в развивающуюся. Если, скажем, на конечную сборку приходится всего половина рабочего часа, то экономия составит 34%. Тем не менее и это ощутимо.

Если говорить о конкретных причинах кризиса, то сегодня некоторые говорят: ФРС держал слишком долго низкую ставку процента и манипулировал инфляцией. ФРС на это отвечал: «Мы ничем не манипулировали, так оно и было». А так оно было, потому что с 2002 года ускорился перенос производства в Китай, хотя он и до этого был достаточно мощным. Значит, отметим для себя, что при инвестиционном типе взаимодействия в развитой стране возможно снижение инфляции.

Теперь посмотрим на развивающуюся страну. Она имеет профицит во внешней торговле в 750 миллионов. Поступает миллиард долларов, а на потребление идет только 250 миллионов. Эти 750 миллионов для развивающейся страны – лишние деньги. Что с ними делать?

Инвестировать их нельзя – все уже проинвестировано, свободной рабочей силы нет. Пустить эти деньги на повышение доходов населения? Но тогда вырастет стоимость рабочей силы, и рабочие места уйдут в другие развивающиеся страны.

То же самое произойдет, если тугрик укрепится сверх меры. Значит, чтобы тугрик не укреплялся, необходимо эти доллары стерилизовать. То есть центральный банк должен печатать тугрики и выкупать доллары с рынка.

Но тогда в развивающейся стране мы будем наблюдать высокую инфляцию в тугриках и образование финансовых пузырей. Опять несбалансированность, с которой все время пытаются бороться разными способами, но которая является постоянным спутником инвестиционной модели взаимодействия.

Теперь посмотрим на обе страны вместе: мы увидим хорошо известное на практике с восьмидесятых годов явление: экспорт инфляции из развитых стран в развивающиеся.

Чтобы перейти к инвестиционному взаимодействию, развивающиеся страны должны обеспечить устойчивость своей валюты.

Вернемся к условиям инвестиционного взаимодействия. Здесь есть один очень характерный момент, который можно пронаблюдать при историческом анализе. Когда у нас есть монокультурное взаимодействие, то инструмент регулирования взаимоотношений развитой и развивающейся страны – девальвация валюты развивающейся страны. В 1950-1960-е, отчасти даже 1970-е годы, мы увидим постоянно прокатывающиеся по развивающимся странам регулярные волны девальвации валют: итальянская лира, турецкая лира, другие валюты.

Почему я говорил про МВФ, подписание устава, выполнение условий и соблюдение прочих правил как условие инвестиционного взаимодействия? Вообще говоря, главное условие того, что называется вашингтонским консенсусом, – никаких девальваций. Есть разные интерпретации вашингтонского консенсуса, а на самом деле основная его идея заключается в этом требовании! Как только события разворачиваются по инвестиционной модели взаимодействия, любая девальвация негативно сказывается на доходах инвесторов. Она может увеличивать прибыль от будущих инвестиций, но те, кто уже вложился, начинают терять свои деньги.

А что делать развивающейся стране, если она начинает проигрывать в конкуренции со своими товарищами по несчастью? Для этого существует специальный термин, он до последнего времени не был широко распространенным, но теперь его часто можно услышать. Речь идет о понятии «внутренняя девальвация».

Широко известен этот термин стал применительно к Греции. Сейчас обсуждают проблему Греции и говорят, что проблема Греции в том, что она неконкурентоспособна ни по одной модели взаимодействия с мировой экономикой. Но говорят, будь у Греции драхма, она могла бы повысить свою конкурентоспособность, девальвировав драхму. Но у Греции нет драхмы. У Греции есть евро, который Германия пока не собирается девальвировать. Поэтому Греции надо провести «внутреннюю девальвацию». Термин применяется сейчас, он относительно новый и в основном как бы связан с Грецией, но если мы возьмем Россию, то, конечно, все эти «новые» рецепты – это традиционные рецепты МВФ конца 1980-х и 1990-х годов.

Как проводить внутреннюю девальвацию?

Никакого роста социальных пособий, в первую очередь по безработице. Никаких мер, направленных на борьбу с безработицей. Пусть безработица растет, пусть безработные не имеют никаких альтернатив получения средств, тогда они согласятся работать за меньшую зарплату, тогда они будут согласны работать за 0,25 «доллара», а если надо – за 0,20-0,15 «доллара». Урезание социальных расходов, никакой государственной поддержки экономики с целью противодействия ее спаду, никаких препятствий росту безработицы. Это и есть внутренняя девальвация. Вот вся программа по отношению к Греции, которая сейчас пропагандируется и которую пытаются применить.

Повторим: эта программа была разработана не для Греции. Она была разработана и применялась активно в конце 1980-х, в 1990-е годы. И я, будучи чиновником на постах, которые имели к этому отношение (в том числе к участию в переговорах с Международным валютным фондом), хорошо видел набор обязательных требований, который предъявлялся нам в ходе переговоров по зарубежным займам. Они были точно такие же, в этом смысле Греция сейчас движется по нашему пути.

Вопрос в другом. Джозеф Стиглиц с Полом Кругманом подняли достаточно большую статистику и утверждают, что политика внутренней девальвации в реальности до сих пор никому еще не помогла. Она в худшем случае приводит к распаду государства, в лучшем случае она не дает экономического эффекта. Идут споры, так ли это.

ВОПРОС: Правильно ли я понимаю, что по этой модели инвестиции к нам не придут, даже если бы мы приняли правила игры, потому что в Юго-Восточной Азии стоимость труда, человеко-часа – сильно меньше?

ОТВЕТ: Конечно. Мы еще будем вести об этом речь. Забегая вперед, просто иллюстрация. В России был период инвестиционного развития. Он начался в 1891 году – политика Витте. Тогда МВФ еще не существовал. Часто вспоминают, что был период, когда в России был золотой рубль, крепкая твердая валюта, и это сопровождалось бурным экономическим развитием. Это верно: приходили иностранные инвестиции; значительная часть инвестиций, которая была внутри страны, – это все были иностранные инвестиции. Это политика МВФ, когда никакого МВФ еще не было, она применялась и приносила свои плоды, однако кратковременные, потому что при этом для поддержания стабильности российской валюты приходилось брать за рубежом гигантские займы, по которым советская власть не стала расплачиваться. Спасибо ей – после какого-то момента расплатиться было уже невозможно в принципе. Горбачев что-то заплатил спустя 70 лет, но это были, конечно, уже совсем не те деньги.

Инвестиции и их значение для экономического развития необходимо рассматривать только в контексте разделения труда.

Следующий вопрос – «работа над ошибками». На первой лекции я выразился несколько невнятно, когда говорил о двух моделях стоимости, о том, что определяет обмен, пропорции обмена по труду или по полезности. Я говорил, что когда происходит сравнение по труду, то все время предполагается сравнение с другим уровнем разделения труда (а когда с одним и тем же, то эта модель работает плохо или вообще не работает).

Сейчас я сформулирую точно. Концепция, при которой стоимость определяется полезностью, тоже предусматривает альтернативы. Но когда мы сравниваем стоимости по полезности, то все альтернативы, которые рассматриваются теоретически, существуют в рамках сложившейся системы разделения труда. Я могу быть гробовщиком, могу быть булочником. Не предполагается, что я сравниваю свое нынешнее состояние с тем, что я и гробовщик, и булочник, и фермер, и ткач в одном лице. Предпосылка такая, система разделения труда уже дана, и вся альтернатива – это возможный выбор, какую позицию в заданной системе разделения труда можно занять.

Почему я предпочитаю трудовую теорию? Она предполагает динамику. В ней изначально заложено, что мы сравниваем разные уровни разделения труда и должны работать с этим.

А в традиционной парадигме система разделения труда задана. Все выводы и предположения делаются в рамках существующей системы разделения труда при допущении, что она не движется, не изменяется. Динамический потенциал трудовой теории стоимости доказан в лучших работах классиков. Самые блестящие: 23-я и 24-я главы первого тома «Капитала» Маркса, «историческая тенденция накопления» и так называемое первоначальное накопление, особенно последний, 7-й раздел. У Маркса есть образцы великолепного динамического описания. И развитие этих идей у Розы Люксембург в ее работе «Накопление капитала». А ныне господствующая ортодоксальная теория статична, и проблемы экономического роста, когда они встают практически, в ее рамках не решены до сих пор и не могут быть решены. В лучшем случае вы оперируете двумя факторами: трудом и капиталом. Роберт Солоу объясняет: эти факторы, может быть, и играют какую-то роль, но есть и научно-технический прогресс, а он лежит за пределами экономической теории. В общем, экономический рост есть, но он в основном определяется вне экономики.

И на вопрос, как развивать развивающуюся страну, возможен только один ответ: больше инвестиций. Хотя этот ответ неоднократно был проверен на практике и ни к чему хорошему в подавляющем большинстве случаев не привел.

Зачем мы вернулись к этой теме? Фактор разделения труда нам как все объясняет: и труд, и инвестиции – не просто самостоятельные факторы, которые обладают не зависящей ни от чего продуктивностью или производительностью. Они обладают ими только в рамках системы разделения труда. Если система разделения труда есть – вы в нее закачиваете инвестиции; а если она разрушена, то начинают работать совсем другие закономерности.

Традиционная теория не может дать ответа на нужный вопрос. Развитую экономику мы можем рассматривать так, будто уже есть устоявшаяся и неизменная система разделения труда. А что делать с развивающейся экономикой? Что это? Такая же неизменная система, только не хватает капитала? Насытим эту систему разделения труда капиталом, и две экономики могут сравняться. Вот что говорит ортодоксальная экономическая теория.

Я вынужден вернуться к этому вопросу, поскольку он важен для следующей темы, а именно, существуют ли альтернативы монокультурной и инвестиционной моделям взаимодействия между развитыми и развивающимися странами. Потому что если этот вопрос рассматривать вне контекста разделения труда, то можно нафантазировать все, что угодно. А если мы будем учитывать этот контекст, то увидим, что возможностей не так уж и много.

У развивающихся стран есть два способа избежать предначертанной им роли мировой периферии, но в современном мире для них нет условий.

Теперь по поводу альтернативных моделей развития и возможностей: есть две модели.

Первая альтернативная модель называется «догоняющее развитие». В истории было четыре случая успешного догоняющего развития: США, Япония, Германия, Советский Союз.

ВОПРОС: Франция?

ОТВЕТ: Франция сначала – часть английской системы, потом – американской.

ВОПРОС: Южная Корея? Тайвань?

ОТВЕТ: Нет. Там чисто инвестиционный тип развития.

ВОПРОС: А Англия по отношению к Голландии?

ОТВЕТ: Там речь о другом – об изменении фокуса внимания финансового сектора, третьей силы, а не о системе разделения труда.

США – особый случай. О нем я подробно расскажу уже в конце курса. С Германией и Японией проще.

К моменту, когда они начали догонять Великобританию, Германия и Япония по численности населения превосходили Великобританию, а с совокупностью рынков, которые они контролировали или могли контролировать, вполне были сравнимы с британскими промышленными зонами.

Посмотрим художественную литературу, откроем Диккенса: Англия 1840-х годов описывается как патриархальная страна, нет пролетариата, нет заводов. Конечно, где-то они есть, даже были луддиты, но это не составляет основу существования Англии и ее духа того времени, это все периферийные явления.

Описания Англии в литературе как промышленной страны – где-то 1860-1870-е годы. А Германия начала догонять Англию с 1848 года, с момента запуска процесса объединения (Пруссия даже раньше), то есть с тех времен, когда Англия еще не была в полной мере промышленной страной. При этом уже был некий задел, и когда произошло объединение, то сразу возник огромный рынок, начали развитие с таможенного союза.

Было два фактора догоняющего развития на том этапе, когда это еще было легко.

(1) Самый простой способ – высокие таможенные тарифы. Классическая английская политэкономия говорила, что торговля должна быть свободной, а таможенный тариф должен быть как можно меньше (идеология ВТО сегодня). Германия создала свою альтернативную экономическую школу (не теорию, именно школу). В некотором смысле начало положил Фридрих Лист, хотя он – волк-одиночка и находится за пределами любых школ, но у него многие черпали и до сих пор черпают. Вначале возникла немецкая историческая школа, потом новая историческая школа; они активно доказывали необходимость высоких таможенных тарифов.

Мы говорили о Витте с его крепким рублем, но поскольку во времена Витте не было ВТО, он одновременно с этим был сторонником высоких таможенных тарифов, предполагая, что иностранные инвестиции хороши для страны в сочетании с высокими таможенными тарифами.

Эта теория оправдалась и в Германии, и в США. В США средний таможенный тариф начала XX века составлял едва ли не 100% – самый высокий в мире на тот период. У американцев было свое оправдание: США были созданы на основе конституционного соглашения, по которому федерация могла получать доходы только от внешней торговли, только на границах страны. Все внутренние налоги на внутренние источники были налогами штатов. Задачи правительства росли, круг обязанностей увеличивался, а финансировать можно было только повышением тарифов, потому что других источников не было. Только 1913 году США внесли поправку в конституцию, разрешившую федерации брать подоходный налог.

В СССР вообще действовала государственная монополия на внешнюю торговлю.

(2) Второй фактор – численность населения во всех этих странах. Мы уже говорили, что маленькое государство не в состоянии пойти этим путем, что бы оно ни делало со своим таможенным тарифом. Будут только проблемы. Ну и есть еще дополнительные условия вроде наличия инфраструктуры, уровня городского развития, но тут жесткость не такая большая.

Первые три удачных случая догоняющего развития пришлись на XIX век. В XX веке есть только один случай – это Россия, Советский Союз. Во-первых, само население – 160 миллионов человек – все-таки было достаточно большим. Во-вторых, все делалось совсем другими методами, полагаться на тарифы и чисто рыночные последствия их применения было уже нельзя. Слишком большой был разрыв, гигантский разрыв, надо было идти от аграрной экономики к уже высокому индустриальному уровню. В этом была суть спора между бухаринцами и сталинцами: повторять традиционный путь постепенного наращивания уровня разделения труда и при этом все время оставаться позади развитых стран, которые продолжают идти вперед, или сразу прыгать на нужный уровень? Прыжок на этот уровень и есть индустриализация.

Что такое планирование? Мы смотрим на развитую страну: на человека производится столько-то стали. Значит, у нас задача – произвести на человека столько-то стали. Для производства стали и д\я других нужд нужно произвести столько-то угля, столько-то нефти, столько-то тяжелой техники. Все пропорции нам известны – мы просто смотрим на развитые страны. Все это записывается в план. У нас поначалу будут гигантские диспропорции, что-то построили, но нет сырья, для других нет потребителей, но если есть достаточно ресурсов, то в конце концов все нормализуется.

Следующий вопрос: за счет чего будет осуществляться финансирование? Это главный вопрос для всех развивающихся государств. Только за счет внутренних источников. Потому что внешние источники – это инвестиционное взаимодействие, мы будем производить то, что нужно для развитых стран, но не то, что нужно нам самим.

Итак, нужен источник внутренних инвестиций, причем чем больший скачок нам предстоит совершить, тем больше их нужно. Встает вопрос: кого будем грабить? В Советском Союзе для этого годилось только крестьянство. Ну и немногочисленные нэпманы.

Давайте посмотрим на то, что будет, если вместо внутренних источников использовать внешние (Э. Райнерт приводит пример Перу, который он почему-то считает положительным).

Повысим у себя за счет внешних источников уровень разделения труда. Не до уровня развитых стран: и денег нам столько не дадут, и населения у нас недостаточно. Казалось бы, что плохого для страны, если мы за счет внешних инвестиций перейдем к более развитой системе разделения труда (рис. 12). Взяли инвестиции, кредиты: доходы повысились, все стало лучше. И Райнерт так и пишет: зарплаты в промышленности выросли, поднялся уровень доходов.

Однако наша новая, более развитая система разделения труда все равно остается неконкурентоспособной по сравнению с той, которая существует в развитом мире, а полученные инвестиции и кредиты надо отдавать. А ваши товары никому невозможно продать. Райнерт очень эмоционально описывает то, что произошло потом. Мол, пришли Международный валютный фонд и Мировой банк и замечательную модель Перу, которая очень нравится Райнерту, сломали.

Надо только не забывать об одном важном моменте: МВФ никогда сам не приходит, пока вы его не попросите. А обращаетесь вы к МВФ только в одном случае: вам надо отдавать деньги, кредиторы стоят у дверей, а занять больше негде, никто не дает ни цента. Поэтому у Перу ситуация, конечно, улучшилась, но ничего отдать они не могут и обращаются к МВФ. Международный валютный фонд посмотрел, говорит: у вас есть только один конкурентоспособный товар – сырье, переключайтесь на сырье. И Перу возвращается к монокультурному типу взаимодействия. Построенная система с более глубоким уровнем разделения труда разрушается, и мы возвращаемся на круги своя, только нам еще и долги отдавать надо. Так что обращение к внешним источникам – не альтернатива [24].

Если говорить о реальной альтернативе, то единственно возможная задача для развивающейся страны – только самостоятельным рывком подняться до уровня развитых стран. Но кто сейчас имеет возможности и готов к такому рывку?

Сейчас многие говорят: надо восстанавливать промышленность. Но она в любом случае будет неконкурентоспособна, потому что у вас в системе разделения труда участвуют в лучшем случае десятки миллионов человек, а в развитой – более миллиарда. Boeing летают по всему миру, а нам предлагают аналог Boeing строить у нас в стране на 140 миллионов не очень богатых людей и ждать, что наш Boeing или Superjet будут эффективнее их Boeing. Да, конечно, Superjet договорился с Boeing, что ему якобы откроют мировые рынки. Но это все равно практически инвестиционный тип взаимодействия, потому что мы знаем, насколько Superjet сделан из иностранных изделий, что он у нас в основном только собирается. Все это инвестиционный гип плюс какие-то остатки нашей школы, плюс остатки оборудования, которые помогли все немножко удешевить. В любом случае для внутреннего рынка Superjet не нужен, только для мирового, только на экспорт, иначе не окупится. И так мы можем рассматривать любые примеры.

Когда я работал в Верховном Совете в 1992 году, там проходила инвестиционная конференция, а после нее состоялись закрытые переговоры. Приехали вице-президенты крупнейших автомобильных концернов: General Motors, Ford. У них был интерес, они приехали, вели переговоры, разговаривали, и вот эти ребята тогда совершенно недвусмысленно все сказали нам про инвестиции. Россия уже тогда собралась в ВТО (начал-то переговоры еще Советский Союз). «Какие инвестиции?! – сказал представитель General Motors. – Вы же собираетесь вступать в ВТО. Нет, вот если v вас был бы таможенный тариф, процентов сорок на новые иномарки, мы к вам, конечно, пришли бы, построили бы завод, и все было бы замечательно. Но вы же собираетесь вступать в ВТО. Даже не ждите нас». И обратите внимание: все наши существующие сборочные заводы сделаны за рамками ВТО по специальным соглашениям, которые ВТО в конце концов вынуждена была признать.

На сегодняшний день Советский Союз был последним, кто ценой гигантских усилий вскочил в поезд догоняющего развития. Никто другой скорее всего уже не сможет это сделать.

Китай упустил свою возможность, потому что Китай пошел по чисто инвестиционному пути и в нем застрял. Он много производит, но не того, что нужно ему, а того, что нужно богатым потребителям в США и Европе.

Остается Индия, у которой тоже есть инвестиционный путь, но локально очень ограничен, поэтому с ней можно что-то попробовать. В Индии 1 миллиард 200 миллионов с лишним населения, это значительно. Однако тут тоже встанет вопрос, куда и зачем двигаться, до какого уровня. Ведь надо построить все сразу, одним рывком: всю металлургию, цветную металлургию, машиностроение, станкостроение. Все самое сложное в сегодняшнем мире. А за чей счет, за счет каких инвестиций это все делать?

Повторим: даже небольшое увеличение уровня разделения труда для самой развивающейся страны – это хорошо с точки зрения населения, но этот путь закрыт. Мерилом эффективности является самая развитая из систем разделения труда, она задает норму эффективности. Поэтому вы должны работать в этой норме эффективности. А в этой норме эффективности вы можете работать либо по монокультурному пути, либо по инвестиционному.

Есть еще одна интересная стратегия, которую развивающиеся страны, насколько мне известно, не применяли. Несколько развитых стран (тут проблема с терминологией: официально они считаются развитыми, но реально вели себя как развивающиеся) показали образец того, что можно делать, еще один альтернативный путь. Они признали, что не могут воспроизвести всю систему разделения труда, потому что они маленькие. Но можно взять некий фрагмент существующей системы. Предположим, что у нас страна – чистое поле (рис. 13).

Рис. 13

Конечно, она в реальности не чистое поле, но мы будем ее рассматривать как чистое поле. Возьмем в развитой экономике какой-то фрагмент системы разделения труда и перенесем к себе. А теперь сделаем более высокий уровень разделения труда в этом фрагменте, чтобы он у нас занял все поле. Организуем кластер, как я в первой лекции рассказывал.

Наша продукция тогда будет самой дешевой – мы ее и в развитые, и в развивающиеся страны будем продавать. А поскольку мы при этом занимаем значительную долю мирового рынка, то практически у нас получается что-то вроде естественной монополии. Вот еще одна альтернативная модель.

Конечно, не во всяких условиях ее можно реализовать. Надо, во-первых, рассчитать потенциальный рынок, сможем ли мы его захватить, и достаточен ли он, чтобы окупить именно такой уровень разделения труда. Поэтому, конечно, такого рода проекты оказываются успешными на некоей волне изменений мирового рынка.

Самый удачный пример: страна, которая поймала последнюю технологическую волну на потребительском рынке, – Финляндия, мобильная связь. Есть анализ по ВВП Финляндии с выделением участия в рынке мобильной связи, мобильная связь на протяжении 10 лет.

Проблема только в ־ом. Финляндии не получилось естественной монополии.

Другой хороший пример – Италия, которая поймала волну появления массовой моды. Им повезло. В свое время итальянцам сегмент сбыли, потому что у него был узкий рынок, он был неприбыльный, а у итальянцев есть врожденный (благоприобретенный) вкус, им легко было в нем специализироваться. Но вот в 1950-1960-е годы на фоне резкого роста доходов в развитом мире появилась собственно массовая мода – в одежде, в жилище, в мебели, в отделке – и ее захватили итальянцы. У них это было сконцентрировано в беднейших районах, это был немассовый продукт с незначительной добавленной стоимостью. Вдруг пошла волна, а у них уже все есть. И вот в Италии образовался кластер. Сейчас, правда, все производство находится, как мы знаем, в Китае, а Италии принадлежат только бренды. Но и это хоть какой-то доход.

Я также приводил пример Дании. Была большая мясомолочная общеевропейская ферма. Доходов это дело никогда больших не приносило, но в какой-то момент, опять-таки по мере роста, вдруг выяснилось, что повышение уровня разделения труда дает и то, что называют «зеленой революцией», хотя она и в животноводстве тоже была. Разработки всех новинок: препаратов, лекарств, вторичных, третичных, четверичных продуктов высокой переработки этой продукции – все это оказалось сконцентрировано в Дании, и ситуация тоже изменилась в ее пользу. Можно посмотреть Портера и поискать примеры в других местах, где это удавалось.

Но мы знаем и обратную сторону явления: Финляндия уловила волну, но волна сошла, вытеснить конкурентов и стать единственным эксклюзивным поставщиком ей не удалось, поэтому Nokia испытывает трудности, а вместе с ней и вся Финляндия. Тут риск, конечно, огромный: все яйца сложили в одну корзину. Но, с другой стороны, у них еще на один такой проект людей бы не хватило.

Подведем итог: если мы сознательно хотим следовать такой стратегии, то должны провести гигантский объем счетной работы с анализом всего рынка и с прогнозом на перспективу. И самое главное – понять, ловим мы волну или нет. В нынешних условиях никаких волн, таких, чтобы, их оседлав, получить эффект на макроуровне, в мире нет, и пока не предвидится.

Последний вопрос: сырьевое проклятье. Напомню, что было сказано в начале предыдущей лекции. Мы предполагали, что взаимодействие осуществляется, когда нет никаких естественных преимуществ (в первую очередь у развивающейся страны). Если в развитой стране есть бананы, то они есть и в развивающейся стране, и условия климатические одни и те же, поэтому в развитой стране бананы производятся дешевле, чем в развивающейся: и с паразитами борются лучше, и удобряют лучше, и собирают бананы, наверное, тоже с помощью роботов.

А что происходит, если естественные преимущества есть? Монокультурное взаимодействие устанавливается, но при этом оценка единицы труда выше (за счет рентной составляющей, которая неизбежно частично перераспределяется в пользу рынка рабочей силы). Поэтому переход к инвестиционному типу взаимодействия закрыт. Он возможен лишь в одной ситуации – если мы просто накапливаем деньги и не делимся рентой, но это практически невозможно. Это и есть сырьевое проклятье.

Выражается оно в форме «голландской болезни». Курс национальной валюты относительно высок, собственное производство исчезает, потому что все выгодно вкладывать в добычу, инвестиции не идут, потому что уровень оплаты труда выше, чем в тех странах, в которых нет естественного преимущества. Вот и вся схема. С этим сырьевым проклятьем мы в России сейчас и живем, а началось все, как я уже сказал, еще в Советском Союзе.

Кратко рассмотрим еще одну тему. Все, что происходит с развивающимися странами, мы объяснили последовательно и логично, введя только один фактор – разделение труда. Вот две сеточки – и что может быть между двумя сеточками, мы посмотрели. Если мы посмотрим на реальные события прошлого и настоящего, вооружившись вот этой простой моделью в виде двух сеточек, то увидим, что ничего такого загадочного не происходит.

А что нам по этому поводу говорит ортодоксальная экономическая теория, которой неведом фактор разделения труда? Западная мысль тоже не дремлет. Мы уже говорили, что впервые проблему развивающихся стран подняли в 1950-е годы, появились модели Харрода – Домара, Солоу, Ростоу. С конца 1980-х – начала 1990-х годов идет новая волна попыток описать рассмотренный круг явлений.

Вводится новый фактор – знания, капитал знаний. Почитайте литературу, может быть, вы поймете, что это такое. Я не понял, да и сами авторы еще на этот счет дискутируют. Главное в этом факторе то, что это нечто, что может расти только постепенно, в зависимости от ранее достигнутого уровня. Это попытка каким-то образом найти основания для применения любимой институционалистами концепции path depending (зависимость от пройденного пути).

Ученые говорят: две страны различаются уровнем знаний. Развитая страна раньше начала накапливать капитал знаний, а развивающаяся вступила в процесс накопления знаний только сейчас. Возможно, что она будет накапливать капитал знаний немного быстрее, но все равно разрыв может оставаться долго. Каковы рекомендации? Накапливать знания. Не надо ждать быстрых результатов, это постепенный процесс, но его можно ускорять. Это на сегодняшний день является трендом и мейнстримом рассуждений мировой экономической мысли. Звучит довольно оптимистично.

Проведем мысленный эксперимент. Поставим в рассуждения вместо малопонятного термина «знание» выражение «уровень разделения труда». Уровень разделения труда невозможно изменить одним махом (за исключением, как я уже говорил, особых случаев догоняющего развития). Он может меняться только в зависимости от ранее достигнутого уровня. Только вывод не такой оптимистичный. Потому что, наращивая уровень разделения труда, мы никуда не продвигаемся. Экономика как была, так и остается неконкурентоспособной. А поскольку в отличие от «капитала знаний» (наверное) увеличение уровня разделения труда обходится не бесплатно, то получается, что страна приговорена долгое время выбрасывать ресурсы впустую.

В следующей лекции мы подробно начнем заниматься системами разделения труда и определим параметры, от которых все зависит.

- Вот какая польза от этой картины на стене? – От этой картины на стене, – говорит мама, – очень большая польза. Она дырку на обоях загораживает.

Успенский. Дядя Федор, пес и кот

Понятие «инновация» не несет никакого содержания. Его единственное научное предназначение – заткнуть дыру в неоклассической теории и сделать ее более пригодной для описания реальных явлений.

Такого рода вопросы постоянно возникали и в ходе лекций, и при обсуждениях после их окончания:

ВОПРОС: Возникает интересный момент. Есть эмпирика, из которой следует вопрос: могут ли в открытом пространстве быть две конкурирующие системы разделения труда? Boeing и Airbus.

ОТВЕТ: Нет! Boeing и Airbus – это одна система разделения труда и конкуренция внутри одной системы.

ВОПРОС: Подождите, чисто эмпирически. Они совершенно по-разному отстроили композиты. Одни лучше умеют с композитами, другие – хуже.

ОТВЕТ: И какая разница?

ВОПРОС: Boeing конвейерно собирает самолеты, a Airbus не умеет.

ОТВЕТ: Да нет, поймите, пожалуйста, что нужно для того, чтобы существовал Boeing как таковой? Нужны не люди, которые работают в Boeing. И не технологии, которые они применяют. Нужны миллионы людей, которые готовы летать на дальние расстояния с определенным уровнем комфорта. В этом смысле система разделения труда задается в первую очередь этими людьми, которые летают туда-сюда. Вот условие существования Boeing. При этом эти люди зарабатывают достаточно для того, чтобы летать каким-то образом, и далеко не все работают в Boeing или в Airbus, а во многих других сферах. И в этом смысле и Boeing, и Airbus вырастают из роста системы разделения труда [25]. Их просто два. А Билл Гейтс вообще один. Кто-нибудь кого-нибудь мог бы и «съесть» в конце концов, но время еще не пришло и, может быть, никогда уже не придет.

Я уже говорил, что неоклассика предполагает наличие раз и навсегда заданной системы разделения труда, относительно которой и делаются все основные выводы.

Естественно, экономисты всегда понимали, что здесь что-то не так, особенно если перед ними вставали задачи, в которых требовалось рассмотреть экономическую структуру на длительных промежутках времени. Ясное дело, что количество производимых сегодня товаров и выпускающих их производственных единиц несравнимо с тем, которое было 50 или 100 лет назад [26].

Для того чтобы совместить представление о неизменной системе разделения труда с реально наблюдаемыми явлениями, используется понятие инновации. Инновация – это товар, который изначально не входит в систему разделения труда (находящуюся в равновесии), появляющийся по непонятным причинам откуда-то извне (экзогенный научно-технический прогресс).

На микроуровне решение о принятии или непринятии инновации остается за производителем, который исходит из локальных критериев эффективности, при этом, поскольку цены и другие экономические параметры задаются рынком, считается, что такое решение также способствует повышению и общей эффективности экономики.

Ортодоксальная неоклассика не видит смысла рассматривать задачу специальной интеграции инновации в систему разделения труда, поскольку рассматривает инновацию как малое изменение, к которому рыночная система приспосабливается точно так же, как и к любому другому изменению во внешних параметрах. Поэтому, когда речь идет о влиянии инноваций на экономику, то обычно говорят о «потоке инноваций», каждая из которых не оказывает заметного воздействия на эффективность, но все вместе способны сильно ее изменить в лучшую сторону.

Исключением является неоклассическая теория цикла, которая оперирует понятием «шока роста производительности», который, по-видимому, происходит под влиянием инноваций. Впрочем, эта теория содержательным анализом инноваций не занимается и, вполне вероятно, просто предполагает, что такого рода шок может быть вызван концентрацией на коротком промежутке времени потока инноваций, не обсуждая причины, по которым это происходит [27].

Современное неоклассическое понимание инновации расходится с пониманием, которое вкладывал в это понятие Шумпетер, первым включивший инновации в число существенных факторов экономического роста. Шумпетер рассматривал инновации как большое изменение, способное нарушить рыночное равновесие, и даже требующее предварительного нарушения равновесия (в финансовой сфере) для своего воплощения.

В своей теории цикла Шумпетер тоже оперировал понятием потока инноваций, однако к достоинствам его концепции следует отнести то, что у него проблема концентрации инноваций во времени объясняется тем, что восприимчивость экономики к инновациям меняется в зависимости от того, на какой стадии цикла находится экономическая система (то есть научно-технический прогресс частично эндогенизирован) [28].

Шумпетеровская традиция в определенной степени сохранилась и входит в современный «инновационный» дискурс. Дело в том, что она прекрасно подходит для обоснования запросов на выделение общественных средств на научные исследования и поддержку инноваций. Поэтому она пользуется популярностью у прикладных специалистов, в том числе и экономистов, работающих в научно-технической сфере.

Само собой разумеется, что вокруг понятия инновации за многие десятилетия создалась обширная литература, рассматривающая самые различные аспекты этого явления. Понятие инновации, созданное исключительно для того, чтобы сделать теорию более адекватной реальности (это был основной мотив Шумпетера, понимавшего, что наблюдаемые в реальной экономике явления не могут быть адекватно описаны в рамках предпосылок и понятий австрийской теории), зажило собственной жизнью. Причем не столько научной, сколько социальной.

В этой ипостаси социального явления понятие обросло разного рода мифами. Да, в основе этих мифов лежат конкретные примеры, но только примеры эти никогда детально не анализировались. Они подбирались, чтобы подтвердить уже сложившийся большой миф. При этом ортодоксальная экономическая теория, переложившая ответственность за экономическое развитие на экзогенный научно-технический прогресс, дала этому мифу прочное «научное» обоснование. Хотя сам миф она и не одобряет.

Моя точка зрения заключается в том, что зависимость между экономическим развитием и инновациями прямо противоположная. Не инновации влекут за собой экономический рост, а экономический рост создает возможности для внедрения инноваций и стимулы для их разработки. Поэтому главная задача – понять механизмы экономического роста. Собственно, этому и посвящено основное содержание курса лекций.

Не надо думать, что я отрицаю саму возможность того, что некоторые открытия и сделанные на их основе инновации способны повлиять на ход экономического развития. Наверняка такие были в истории (и скорее всего большинство из них – в период до промышленной революции). Однако подавляющее большинство инноваций имеет другую природу и играет совсем другую роль.