Терновый венец, кактус Ролана Барта
Фото Корнелии Синьорелли
Belsize Hospital, 5 мая 1976
Пять утра. Bonjour, Роло. Не помню: я перестал тебе писать в конце февраля? В марте? Какая разница. Ни одно письмо не упало в почтовый ящик. Мне было стыдно? Не хотелось причинить тебе боль? Вот еще! Денег на марки жалел.
Солнце вернулось от антиподов. Разгулялась весна. Последнее письмо я написал кровью. Письмо номер 100. Сто обрывков полотна в ста заплеванных конвертах. Я не мог на это смотреть. Упаковал в мешок для мусора. На рассвете помчался на Ист Ривер. Река похитила мазню. Я лег на мостовую. Задремал. Разбудил меня пес. Он ссал на мои босые ноги.
Роло! Личность в норме — прудик во французском парке. Безумец — океан.
Что-то меня обуяло. Я качался на люстре. Катался по полу. Открывал окно настежь. Вскакивал на подоконник. Шептал твоим голосом. Слышал твой шепот. Прыгай, шептал ты, прыгай. Небоскреб выстроен ради твоего спасения.
Он избавит тебя от тошноты. Избавит от аллергии. Избавит от себя. Прыгай, шептал ты, прыгай! Будь человеком. Прежде чем кожа лопнет по швам.
Она не лопнула. Кулаком я разбил окно. Всем собой выдавил стекло на лестничную клетку. Сосед вызвал «Скорую». Двое бандитов запихнули меня в смирительную рубашку. Когда? Не помню.
Я снова человек? Якобы. Бормочу не своим голосом. Ковыляю по коридору в пижаме. Туда и обратно, туда и обратно.
Запястье черно от капельницы. Меня выводят в сад. Я дал согласие на маленькую операцию. Написал заявление, чтобы мне предоставили место при больнице. Из моей прежней комнаты привезли пачку книг. С твоими подлинными идиотическими надписями: «Твой навсегда! Узнай меня получше».
Я не узнал. Ничего не прочитал. Даже «De l'amour», свой талисман. Стендаль рифмовался с Роланом. Амур с Эдмоном. Обложка пахла дубленой кожей. Мочой, спермой. Солоно, сладко. Она должна была принести мне счастье.
Не принесла.
В «De l’amour» я хранил твои открытки. Осталась только одна. Самая главная. Накарябанная мелкими буковками:
Эдмон! Эдмон! Посмотри на картину на обороте. Посмотри! Ты поразительно похож на ангела, который ведет за руку Товию: меня. Узнаешь? Так я выглядел в давние годы, в Байонн. Тогда я еще не подозревал, что ты будешь послан мне свыше, чтобы стать моим проводником, но уже тебя ждал. Теперь ты понимаешь, правда?
Вранье! Это ты, Роло, ничего не понял. Все было наоборот. Товия должен был подать руку ангелу. Должен был его вести. Терпеливо. Годами. Спустить с высот на землю. Вывести в люди.
Не вывел. Увильнул. Нес всякую чепуху:
Мир болен отсутствием любви, clieri. Нам она повстречалась. Это чудо. Я люблю тебя больше жизни, Эдмон. Я пойду за тобой повсюду. Ты ведь знаешь об этом, верно?
Вранье, соглашался я. Опускал глаза. Прикусывал язык. Я боялся твоей любви. Этой стихии. Хотел покоя. Нуждался в опеке. Жаждал заботы.
Мир не болен отсутствием любви. О нет! Мир смертельно болен отсутствием доброты. Стойкости. Ответственности.
Я представлял чудо так: хорошо обеспеченный Товия средних лет приголубит ангела без документов и денег. Усыновит.
Товия! Я умолял взглядом. Товия! Не сходи от меня с ума! Безумия в ангеле хватит на двоих. С твоим ему уже не справиться. Товия! Помоги мне побороть моего Люцифера. Защити меня от него. Не люби его!
Не люби позера-паразита-нарцисса-сноба-гермафродита-параноика.
Люби меня! Тяжко больного беглеца. Бездомного пса.
Не ломай себе голову. Не придумывай. Не возбуждайся моей красотой.
Веди меня. Медленно. К здоровью. Веди!
Не повел Товия ангела.
Врач поглядывает. Машет рукой. Радуется. Тому, что я не таращусь в потолок. Тому, что устанавливаю контакт с миром.
А это дымовая завеса. Ангел пал. Утратил душу. По твоей вине.
Знаешь, когда? Тогда. Мы сидели у окна. В твоем любимом кафе. Снежок припорашивал бронзового льва. Мне казалось, что я снова ползу по минному полю. В висках грохотали колеса поезда. Пищали крысы. Стучал пневматический молот.
Я подумал: двум смертям не бывать. Скажу Ролану. У него столько знакомых психиатров.
Роло, шепнул я.
Что, Эдмон, cheri? Я знаю, о чем ты думаешь. Твою диссертацию утвердили. Тебе надо взяться за работу.
Работать? Сейчас? Я замер от ужаса. Ты принял молчание за согласие. Разминулись наши волны на море. Товия все верещал:
Придется нам отказаться от зимних каникул в этом году, Эдмон, cheri. Замечательно, что ты бросил живопись. Она бы помешала исследовательской работе. Я вижу в тебе выдающийся лингвистический талант. Его нельзя, ни в коем случае нельзя зарывать в землю. Ты просто создан для анализа символики пола и рода. Ведь это так интересно, верно? Мои знания и опыт к твоим услугам. Но я ставлю на твою интуицию. Психическую беглость. Внутреннюю полифонию. Ты начнешь с самоанализа, правда? Исследуешь процесс совершающихся в тебе метаморфоз. Фрагменты диссертации будут твоим вкладом в нашу «Эротоэнциклопедию». Что ты на это скажешь?
Ничего. Язык прилип к гортани.
Пора покончить со скромностью, Эдмон, cheri. Мы подадим на аспирантскую стипендию в Гуманитарном институте при Нью-Йоркском университете. А может, ты бы предпочел что-нибудь на юге Штатов? Национальный центр исследований человека в Северной Каролине?
Каро? Лин? Линчевать меня?!
Предпочитаешь Каролину, cheri? Прекрасно.
Ты улыбнулся с довольным видом. Похлопал меня по плечу.
С диссертацией ты справишься без всяких хлопот, cheri.
Хло-пот. Пот-пот. Лоб отозвался эхом. Рубашка прилипла к спине. Лев вздрогнул.
Галлюцинации? Галлюцинации.
Лев шел на меня. Ткнулся носом в стекло. Зевнул. Чавкнул. Сожрал зайчика с твоего японского галстука. Слизал пар со стекла. Все сделалось прозрачным.
Не для тебя. Проф. Р.Б. нес чепуху о сексуализации языка.
Лев открыл пасть. Язык у него был похож на ломтик ветчины. Зубки — как жемчужинки-слезки. Он притаился. Чавкнул.
Я понял, что это знак. Вскочил. Ринулся в туалет. Черным ходом на автобус в Орли. Самолетом в аэропорт Кеннеди. Такси на Верхний Вест-Сайд. «Скорой» — до психиатрической больницы Белсайз. Инсулиновым шоком — в Гавань покоя.
Нет лучшего места для работы над «Энциклопедией пола и рода». Пишу для тебя статью о сексуализации существительных посредством паранойи:
Кризис (мужик) болезни (бабы). Приступ (мужик) шизофрении (бабы). Симптом (мужик), ликвидируемый подключением к электросети (бабе). Инсулином (мужиком). Завернулся в анилановую подстилку (бабу) и поджег себя. Из клинической смерти (бабы) ею вывели. В летаргическом сне (мужик) случается эрекция (баба). Боится утраты (бабы).
Врач просит продолжать. Говорит:
Первый этап лечения подошел к концу, мистер Эдмунд. Вы снова стали собой. Не волнуйтесь. Побочное действие лекарств — нарушения речи — пройдет. Половую принадлежность существительных я подшила к истории болезни. Утрата — это ваша подруга, верно? Невеста? Вы скучаете по ней? Это нормально. Нет, нельзя! Нельзя подглядывать за пациенткой Таней!
Я не подглядываю. Это Таня (баба) меня преследует. Хватает за руку (бабу). Боится, что ее (бабу) во сне (мужике) изнасилует анимус (мужик).
Ночью я рассказываю Тане анекдоты. Твой любимый: — Симона де Бовуар, у тебя ножки, как у серны. — Такие стройные? — Нет, такие волосатые. И мой любимый: Входит Сартр в аптеку и кричит: — Мадемуазель! У меня вчера как встал, так и стоит. Дайте мне что-нибудь на… — Берите деньги и аптеку, господин Сартр.
Профессор Сартр женился на аптекарше. Профессор Барт — на мне. А я женился на шизофрении.
Конец (мужик) письма (мужика?) номер (мужик) 101.
Отсутствие смелости (бабы), чтобы письмо (мужика?) отослать в Париж (мужик) во Франции (бабе). Аминь.