Эшелоны жизни

Ходоки — земляки

Раздался телефонный звонок, Александр Дмитриевич поднял трубку и услышал голос Владимира Ильича:

— Тут у меня ходоки из вашей Уфимской губернии, рассказали много интересного, обязательно и обстоятельно поговорите с ними…

Ходоки! Это выразительное слово сразу напоминает нам первые годы Советской власти. За этим словом видится дальняя дорога, мужик в лаптях, с худой котомкой за плечами и суковатой палкой в руке, пожилой, раздумчивый человек, которого послал сход, общество в далекую Красную Москву, к товарищу Ленину.

Пробирались ходоки лесами и болотами, реками и пыльными шляхами, иной раз поездом, а больше пешком, с риском для жизни пересекали линии фронтов, шли за правдой, которую узнали из большевистских газет, слышали от приезжих комиссаров, за правдой, которую враги старались скрыть, за которую люди отдавали жизнь.

Ленин обстоятельно беседовал с ходоками, посылал их к наркомам, чтобы те тоже узнали об обстановке на местах из первых уст, лучше могли наметить конкретные меры помощи народу.

Приходившие к наркомпроду уфимские ходоки приносили привет от его старых знакомых, рассказывали, как те справляются с заготовками хлеба, грузят эшелоны. Цюрупа много сил вложил в дела Уфимской губернии, считал ходоков оттуда как бы земляками, слушая их, думал о жене и детях.

Приходили крестьяне других губерний, рассказывали:

— Кулаки ждут Колчака, Деникина, а пока нападают на активистов, если поймают продкомиссара — предают лютой смерти, вспарывают живот, засыпают зерном… Кулаки прячут хлеб, гноят в ямах или продают на сторону из-под полы по двести целковых за пуд. Меняют на разные товары. А нам, беднякам, говорят: «Ни зернышка вам не дадим, околевайте с голоду». Страшное бедствие обрушилось на нас. Дайте боевой отряд Красной Армии, мы поломаем буржуйские запоры, раскроем их амбары-закрома.

— А что же делают местные Советы? — спрашивал Цюрупа.

— Кулаки заставляют бедноту избирать Советы только из числа зажиточных, распускают провокационные слухи, будто бы Советская власть отбирает все продукты — хлеб, масло, крупу, яйца, ничего не оставляет крестьянину.

Цюрупа советовал:

— Организуйте комитеты бедноты, наводите порядок сами, призовите на помощь рабочих ближайших городов. Красная Армия одолеет врагов — подоспеет на выручку. Но и сейчас мы свяжемся с нашими товарищами на местах, пошлем к вам лучших организаторов, поможем изменить положение.

— Нам бы ситчику хоть маленько, пообносились дальше некуда, — просили ходоки. — И еще спичек, соли, керосину… Большую нужду терпим.

— Знаю. Много пока не дадим, но кое-что будет. Только в обмен на хлеб.

— А если у бедняка нету хлебушка?

— Что ж, на нет и суда нет, на местах глядеть надо, беднейшему крестьянину по спискам Советов и комбедов дадим и хлеба, и промтоваров.

Беседы с ходоками заставляли Цюрупу о многом задуматься. Товарообмен! Вот что поможет в значительной мере двинуть вперед дело снабжения городского населения продовольствием. Совнарком ассигновал комиссариату продовольствия 1 миллиард 162 миллиона рублей для товарообмена с деревней. Правда, и тут Владимир Ильич, заботясь о государственной кассе, посоветовал без уменьшения операций постараться сократить эту сумму. Цюрупа обещал сделать, что возможно.

Совнарком указал, что для товарообмена следует использовать ткани, нитки, галантерею, кожу, шорные изделия, обувь, калоши, спички, мыло, свечи, керосин — все то, в чем так остро нуждалась деревня. Эти товары были переданы наркомпроду. Был издан специальный декрет о снабжении деревни сельскохозяйственными орудиями и металлами, причем указано, что распределение сельхозмашин и орудий, сельхозинвентаря, сноповязального шпагата и металлов для нужд сельского хозяйства также осуществляется комиссариатом по продовольствию.

Однажды зашел к Цюрупе в наркомпрод его старый товарищ из Херсонской губернии, с которым были знакомы еще до революции. Александр Дмитриевич обрадовался, пригласил его домой.

Вспоминали многое. Тот порывался все спросить свое, затаенное.

Цюрупа почувствовал это, сказал:

— Что привело вас ко мне, кроме старой дружбы, выкладывайте.

— Да, да… Мечтали мы о лучшей жизни крестьянства. А что получилось, разрешите спросить?

— А что? — насторожился Цюрупа. — Свершается революция, вот что. Вы о продразверстке?

— О ней самой. И хлебной монополии. Не то мы ждали, не то… Землю крестьянам дали, а рост производства их продукции пресекаете. Как прикажете понимать это?

— Вы же сознательный человек, должны разбираться. Идет гражданская война, страна голодает, кулаки вредят…

— А не раздуто ли все это насчет кулаков?

— Такое мы слышим от «левых коммунистов»… Нет, кулак страшен, его надо уничтожить. Изъятие излишков хлеба, и прежде всего у кулаков, запрещение частной торговли хлебом — вот что спасет рабочий класс. А если он выживет, сказал Ленин, мы все спасем и восстановим.

— Значит, за счет крестьянства…

— Почему? Мы даем товары, платим. Правда, пока маловато, так ведь война, Красную Армию нужно одеть и накормить в первую очередь. Кончится война…

— Разрешили бы часть хлеба продавать на рынках. Слишком уж суровые меры, надо бы помягче…

— Но без этого сейчас не обойтись. А знаете ли вы, что еще Временное правительство 25 марта 1917 года декретировало хлебную монополию и необходимость сдачи крестьянами излишков хлеба по твердым ценам.

— Впервые слышу.

— Временное правительство было бессильно осуществить монополию, декрет задевал интересы буржуазии.

— Но вы пошли на крайние меры. И берете не излишки, а столько, сколько вам нужно. Так?

— Совершенно верно, берем, сколько нужно государству. Знаете, как Ленин разъясняет нашу политику? Хлебная монополия с продразверсткой должны быть сохранены до тех пор, пока у государства недостает хлеба и других продуктов, пока не будет восстановлено крестьянское хозяйство. Это — ссуда крестьян рабочему классу, это — заем у крестьянства, который будет возвращен, как только будет восстановлена промышленность!

— А крестьяне пусть пока поголодают?

— Получив землю, крестьяне, несмотря на разверстку, живут лучше, чем за сотни лет в царской, капиталистической России. А кулаки… Они все же обходят нашу монополию, подторговывают… Я расскажу вам, что обнаружили недавно в одном кулацком хозяйстве. Денег кулаки не берут, они обесценены, им подавай мануфактуру, мебель, одежду… Произвели обыск и что же? Изба забита дорогой мебелью, швейными машинами, граммофонами, в амбаре сундуки с мануфактурой, лисьи, бараньи шубы, кружевное белье, костюмы, одеяла, и к тому же закрома полны мукой, рожью, овсом…

— Ну, это паук…

— Таких теперь, кто наживается на голоде, немало и на хуторах нашей Херсонской губернии. А между тем, я слышал, в Херсоне тоже неважно с продовольствием. Да что тут говорить! Крестьянин, имеющий сотни пудов хлеба, спекулирующий хлебом, есть представитель новой буржуазии, рожденной в муках народного голода, которые переживает вся промышленная Россия. Это не я, это Ленин сказал.

— Значит, дали землю, крестьянин снял урожай, а его секут под корень, так? — продолжал свое приехавший. — Тогда какой же путь крестьянину вы предлагаете в будущем?

— Во-первых, если бы не продразверстка, не крайние меры, мы бы погибли. Погибла бы Советская власть. И многие бедняки, даже середняки это понимают. Во-вторых, путь известен, и мы уже начинаем его. Переход к общественной обработке земли — это единственное средство для крестьян выйти из темноты и забитости.

— Значит, всех в коммуны?

— Нет, говорит Ленин, задача это исключительно трудная, решать ее надо постепенно, воздействуя силой примера. Нет ничего глупее, как самая мысль о насилии в области хозяйственных отношений среднего крестьянства, тут командовать нельзя… Мы знаем, что нужно, Владимир Ильич сказал на VIII съезде партии: дать сто тысяч тракторов, снабдить их бензином и машинистами — средний крестьянин выскажется за коммунизм. К сожалению, пока это фантазия.

— Но будет? Вы верите в это?

— Будет! Конечно! За это мы и боремся! Сейчас делаем то, что в наших силах. Крохи, но все же даем народу. Вот постановление Совнаркома, я прочту вам: «Поручить наркомпроду для распределения среди населения, выполнившего разверстку, отправить сверх плана, вне всякой очереди, Северо-Двинскому губпродкому десять вагонов соли, четыре вагона сахару, головных уборов, посуду, гвозди и скобяные изделия…»

— И всем этим вы ведаете? — удивился гость.

— Да. ВЦИК постановил объединить в одном органе снабжение населения всеми предметами первой необходимости и продовольствия.

По всей обстановке, по тому, что подано было к столу, никак нельзя было сказать, что они находились на квартире «хлебного диктатора» страны.

Долго еще сидели за почти пустым чаем два старых товарища, много пережившие вместе, мечтавшие о лучшей доле крестьянства. И ушел гость от Цюрупы в глубокой задумчивости.

Когда расставались, заметил у Александра Дмитриевича револьвер в кобуре.

— Вооружаетесь? — спросил он.

— Да знаете… Обязали…

Москва была на военном положении, Чрезвычайная комиссия раскрывала заговоры, в том числе попытки путем подрыва продовольственного дела и транспорта добиться падения Советской власти.

«Оружие Цюрупе необходимо, — подумал старый товарищ. — Враги отлично знают, кто в Совдепии занимается хлебом насущным…»

А Цюрупа помрачнел. Он вспомнил, что Уфа занята белыми, там жена и дети…