Эшелоны жизни

Заботы Ильича

Александр Дмитриевич чувствовал себя неважно, выглядел плохо, часто болел, под глазами появились черные круги, нос заострился. И тут еще мрачные мысли о жене и детях. Он узнал, что их держат в колчаковской тюрьме в качестве заложников. Но Цюрупа знал, что он не имел права позволить себе расслабиться. Трудовой день наркома был полон множества неотложных дел. Он старался вникать во все лично.

…Пришли три телеграммы об отправке хлеба в столицу. Пошли наконец один за другим эшелоны жизни.

…Пришло сообщение, что бывший балтийский моряк, подпольщик, участник октябрьских боев, глава продовольственного отряда питерских рабочих В. Панюшкин выехал из Тулы в Москву.

Панюшкин докладывал Ильичу о своей поездке, когда Цюрупа вошел в кабинет Ленина. Панюшкин вспоминал об этом так:

«…Ильич поднялся, пошел к нему навстречу.

— А вы знаете, я начинаю сомневаться, Александр Дмитриевич, что вы говорите правду. Я не верю, что вы здоровы. Вид у вас очень плохой. Как, по-вашему, товарищ Панюшкин?

Действительно, Цюрупа выглядел очень плохо: бледное лицо, усталые глаза, вялая походка.

— А нет ли у вас температуры?

— Здоров я, Владимир Ильич…

Начали разбираться в продовольственных делах. Цифры Цюрупы и мои сходятся. Но Цюрупа недоволен: мало хлеба. Он волнуется — требует удвоить вывоз хлеба. Вдруг он резко побледнел. Лицо покрылось потом, пошатнулся. Я еле успел поддержать, до дивана почти донес.

— Недоедает нарком продовольствия… — попытался улыбнуться Цюрупа.

Владимир Ильич подал ему стакан воды, присел на край дивана, взял руку».

Врач констатировал голодный обморок.

— Дайте ему стакан крепкого чая, — посоветовал он.

Цюрупа попытался продолжить разговор. Ленин укоризненно покачал головой:

— Дорогой Александр Дмитриевич! Вы становитесь совершенно невыносимы в обращении со своим здоровьем.

Ленин написал ему записку, строго приказывая: «…три недели лечиться! И слушаться Лид[ию] Александровну], которая Вас направит в санаторий. Ей-ей, непростительно зря швыряться слабым здоровьем. Надо выправиться! Привет! Ваш Ленин». Подписал постановление Совнаркома: «Наркому тов. Цюрупе предписывается выехать для отдыха и лечения в Кунцево в санаторию. Предс. СНК В. Ульянов (Ленин)».

Трудно было Александру Дмитриевичу в санатории, он рвался на работу, в свой наркомат, звонил заместителям, членам коллегии. Врачи знали постановление Совнаркома. Но удержать в санатории больше не смогли. По настоянию Цюрупы его перевезли домой. Здесь с особенной тоской почувствовал он, как не хватает ему жены и детей.

Двери кремлевской квартиры Цюрупы были открыты для всех друзей. Уфимский большевик Тимофей Степанович Кривов зашел навестить больного. Они были знакомы, а особенно сдружились, когда ехали вместе из Уфы.

— Как здоровье, товарищ нарком? Надо бы поговорить…

— Одну минутку, дорогой, простите, пожалуйста, дайте отправить эшелон в Петроград, — отозвался Цюрупа.

— Какой эшелон? — удивился Кривов.

Александр Дмитриевич лежал на кровати с бледно-серым лицом, со всеми признаками нелегкого недуга. Он часто кашлял. На ночном столике рядом с лекарственными пузырьками стояли два телефонных аппарата — один для связи с членами правительства, другой междугородный, для связи с руководителями крупнейших центров страны.

Глухо зазвонил третий телефон — аппарат находился под подушкой. Приподняв ее, Цюрупа взял трубку:

— Алло, я слушаю. Кто говорит? Составитель? Докладывайте. Что? До сих пор не подали паровоз? Ну, знаете… Сейчас позвоню начальнику Северной железной дороги, видно, без моего вмешательства дело не обойдется!

— Вы что, из квартиры отправляете поезда? — спросил Кривов.

— Понимаете, поезд очень важный. Эшелон хлеба Петрограду. Представляете, как там ждут?! Я установил связь непосредственно с составителем поездов, он сейчас доложил, что эшелон готов к отправлению, нет паровоза… Алло! Алло! Дайте мне начальника Северной дороги! — снова забеспокоился Цюрупа.

— Разве ваше это дело, — пробурчал Кривов.

Цюрупа пропустил мимо ушей его слова. Он успокоился лишь тогда, когда составитель поездов лично подтвердил, что эшелон уже на главном пути и кондуктор дает сигнал к отправлению. Александр Дмитриевич откинулся на подушку, прикрыл рукой глаза.

— Ну, теперь давайте поговорим.

В дни болезни Цюрупы Ленин старался выкроить пять — десять минут, чтобы навестить Александра Дмитриевича, скрасить одиночество человека, привыкшего к постоянному движению и действию.

Однажды Ленин спросил Цюрупу:

— Ну, где же ваш князь? Удалось ли ему договориться с белыми по поводу обмена?

— Пока не имею сведений, Владимир Ильич. Белые свою радиограмму не повторяли, возможно, ведутся переговоры.

— Волнуетесь? Ничего, я думаю, что все будет хорошо. Интересный человек этот Кугушев. Он что, беспартийный?

— Да…

— Как же так: активный участник революционного движения, немалые деньги давал нам на партийные дела…

— Я говорил с ним об этом. Он объяснил: раньше не вступал в партию, потому что князь, мол, скажут, примазался, а теперь — потому что раньше не решился, скажут, где, мол, был… Владимир Ильич, я верю ему, ваш мандат он оправдает, если не убьют старые знакомые из уфимской охранки…

— Ну-ну, будем надеяться. Приедет семья — сразу поправитесь. Вам нужен домашний комиссар.

В квартире Цюрупы стоял рояль. Ленин любил музыку. Известный в то время пианист Г. И. Романовский был учеником Скрябина, а Лидия Александровна Фотиева — ученицей Романовского. Она играла Цюрупе, иногда приглашала к Александру Дмитриевичу и учителя.

Послушать хорошую музыку заходили Ленин, Луначарский, Красиков, Крыленко. В квартире Александра Дмитриевича всегда кто-нибудь был, он любил гостей, любил жизнь, хорошую шутку, умел смеяться от души…

Но чаще заходили к наркому по делу. Член коллегии Свидерский, придя к Цюрупе домой, стал рассказывать:

— Красная Армия заняла Самарскую и Уфимскую губернии, это дало несколько миллионов пудов хлеба из районов, на которые раньше не рассчитывали. Но Волго-Бугульминская железная дорога в отчаянном состоянии. Под Казанью, в Челнах, многие помещения забиты зерном, грозит самовозгорание. Стоят груженые продовольственные маршруты на станциях Умет, Кирсанов, Ряжск, Кочетовка. На участке Романовка-Мучная ждут отправления семьдесят пять тысяч пудов хлеба, миллион пудов овса Еще много больных паровозов, вагонов, мало топлива, велики воинские перевозки…

В это время зашел Владимир Ильич.

— Опять вы здесь?! Не можете обходиться без Александра Дмитриевича? — накинулся он на Свидерского. — А ну-ка берите в руки бумагу, перо, пишите: «Здесь лежит больной Цюрупа. К нему нельзя ходить». Написали? Теперь будьте добры приколоть эту бумаженцию к входной двери.

Свидерский повиновался. Но предписание Ильича нарушил первым сам нарком. Он поднялся и пошел к Ленину в Совнарком, хотя ему точно было известно положение дел и он мог информировать Владимира Ильича по телефону.

Однажды Ленин вызвал Фотиеву, сказал ей:

— Присмотритесь к товарищам, отберите для начала человек тридцать наиболее отощавших и организуйте столовую для сотрудников Совнаркома и наркомов. Цюрупа вам поможет.

Нуждавшихся в общественном питании оказалось значительно больше. Как раз в это время в Москву прибыли четыре вагона отличного вологодского масла! Это было по тем временам немалое богатство. Конечно, масло надо дать по разнарядке в детские учреждения и госпитали. Дети — будущее, а в госпиталях у бойцов раны медленно заживали из-за плохого питания. Цюрупа задумался. Надо бы пудов шесть отпустить кремлевской столовой, немного подкормить членов правительства, их семьи…

Хотел было написать такое распоряжение, но рука дрогнула. Цюрупа продолжал думать: нет, хватит пашей столовой трех пудов масла… А может быть, двух? Он поразмышлял еще немного и написал на документе: «Все четыре вагона масла до последней унции — детским приютам и госпиталям».

Ленин одобрил это распоряжение.

А в кремлевской столовой в то время на обед давали селедочный суп и кашу, о которой, как писала Драбкина в своей книге «Черные сухари», шел философский спор: как правильно назвать — каша без всего, каша без ничего или каша с ничем? При таком питании и сам нарком продовольствия вряд ли мог скоро поправиться.

Но вот пришла наконец к Александру Дмитриевичу радость: Вячеслав Кугушев все же вырвал из лап контрразведчиков жен и детей уфимских большевиков. В Москву приехала Мария Петровна с детьми. Шумно и весело стало в квартире Цюрупы.

Зашел Ильич, поздоровался.

— Ну, Мария Петровна, теперь здоровье нашего «хлебного диктатора» в надежных руках. Лечите его и гоните прочь всех гостей из компрода.

Вождь революции, глава Советского государства заботился о людях, преданных великому пролетарскому делу. Он находил время, чтобы в нужный момент поддержать близкого по духу человека. Особенно ярко была выражена эта заботливость по отношению к Александру Дмитриевичу Цюрупе.

Понаблюдав, как живет его семья, 15 мая 1919 года Ленин послал в Президиум ВЦИК записку:

«Цюрупа получает 2000 руб., семья 7 человек, обеды по 12 руб. (и ужин), в день 84x30 = 2520 рублей.

Недоедают! Берут 4 обеда, этого мало. Дети — подростки, нужно больше, чем взрослому.

Прошу увеличить жалование ему до 4000 руб. и дать сверх того пособие 5000 руб. единовременно семье, приехавшей из Уфы без платья».

А вот еще одна записка Ленина Цюрупе:

«…Я не смогу вернуться раньше трех, а может быть, четырех недель… Доктор разрешил Вам 8 часов работать. Я абсолютно настаиваю на том, чтобы Вы ограничились на ближайшие четыре недели 4 часами работы в день и, кроме того, полным отдыхом в субботу, воскресенье и понедельник. Все остальное время надо проводить при санаторном режиме, для чего Вам с Вашей женой я рассчитываю найти комнату в Сокольниках с тем, чтобы при Вас была привычная сиделка, хороший стол и пр. Я совершенно уверен, что в противном случае Вы четырех недель работы не вынесете, а нам это по политическому положению необходимо до зарезу…

Если поставить дело таким образом, тогда наш аппарат нисколько не ослабеет за эти четыре недели… Еще раз прошу Вас принять этот план и провести его с пунктуальной строгостью, ибо защитить Вашу квартиру от наплыва друзей из Компрода и т. п. есть предприятие совершенно утопическое…»

Не выполнил Цюрупа этого плана и наполовину. Не жалел он своего здоровья, хотя был серьезно болен (у него была грудная жаба), работал, как и прежде, от зари до зари, а то и ночами…