Эшелоны жизни

В тюрьме у белых

Когда Александр Дмитриевич уезжал в Москву, он считал, что будет лучше, если Маша с детьми останется на какое-то время в Уфе: слишком голодно было в Питере. А она про себя решила, что соберется вслед, явится неожиданно, а там уж как-нибудь устроятся, лишь бы вместе.

Пока Мария Петровна собиралась, произошли события, помешавшие ей выехать из Уфы. Путь к мужу был отрезан, город заняли колчаковцы. На руках Марии Петровны дети, оставалось ей одно: набраться терпения и ждать. Мария Петровна Цюрупа скрывалась с младшими детьми от колчаковских контрразведчиков у знакомых в деревне. Тут хорошо знали Александра Дмитриевича, уважали, слышали, что он занимает высокий пост в Москве, работает с Лениным. Решили, что лучше объявить ее родственницей, переехавшей из города ради детишек, спасаясь от нужды.

«Народ победит, — не переставала верить Мария Петровна, — иначе не может быть!» И действительно, движение Колчака по Сибири и Уралу приостановилось, и до Марии Петровны дошли слухи о неудачах белых на фронте. Где-то у реки Белой, недалеко от Уфы, успешно сражалась Красная Армия. Росла надежда на скорую встречу с мужем.

И вдруг несчастье. Заболел младший сын. Мария Петровна поехала в город посоветоваться со знакомым врачом, раздобыть лекарство. Но на улице ее арестовали. И вот она перед старшим следователем капитаном контрразведки. Он был известен своей жестокостью, говорили, что применяет пытки. Но на этот раз старался быть вежливым. Где-то в Сарапуле в плену у красных находились высокие чины белой армии, и командование послало радиограмму, что расстреляет уфимских заложников, если большевики не пожалеют видных белогвардейцев в Сарапуле. Белые захватили семьи и других большевиков. А уж за жену наркома большевики могут предложить в обмен не менее генерала, а то и двух, думали колчаковцы.

Вот почему строго-настрого было приказано капитану не применять привычных для него мер к Марии Петровне, но всеми силами добиваться дискредитации ее мужа.

Мария Петровна стояла в коридоре лицом к стене, как ей было приказано, слышала доносившиеся до нее возбужденные голоса, стоны, проклятия и думала о детях: хоть бы не узнали, где они, хоть бы их не забрали, а она уж как-нибудь вынесет муки, примет смерть, если придется, как подобает большевичке, жене народного комиссара Советской России.

По приказанию капитана ефрейтор ввел ее в кабинет. Капитан одернул френч, на лице его засияла приветливая улыбка. Он пошел навстречу арестованной.

— Здравствуйте, уважаемая Мария Петровна! Как изволили почивать? Не обижают ли вас? Может, чего не хватает?

— Да, не хватает свободы, — сказала Мария Петровна.

— Вы уж нас извините, ваш арест — временная мера, я считаю, что вообще не надо было этого делать, просто следовало вызвать для разговора, я надеюсь, мы с вами быстро договоримся, не так ли? Да вы садитесь!

— И для ареста, и для допросов нет у вас основания! — возразила Мария Петровна.

Капитан сделал гримасу.

— Не с этого надо начинать, уважаемая комиссарша. Садитесь, наконец, в ногах правды нет, — пододвинул он стул. — Что за народ пошел! Кого ни задержишь — все говорят, что нет основания. Никто ни в чем не виноват, одни святые живут в городе Уфе.

— Тогда скажите, в чем я провинилась. Тут произошла ошибка…

— Мадам, контрразведка не ошибается! И у вас есть вина!

— Какая же?

— Собственно, обвинения не так уж велики. Все зависит от вас. Прежде всего вы виноваты, что ваш муж — изменник родины, да еще какой изменник! Нарком продовольствия!

«Знают, все знают. Что-то будет? — подумала Мария Петровна. — Не этот ли следователь когда-то допрашивал Сашу?»

— Кому-то надо и продовольствием заниматься, — спокойно ответила она.

Капитан подумал: «Сейчас не так запоешь!»

— Мы ценим достойных противников, — сказал он. — А где сейчас ваши дети, как по-вашему?

Сердце Марии Петровны забилось сильнее. Но она все тем же спокойным голосом спросила:

— Зачем вы арестовали детей? Они-то, во всяком случае, ни в чем не виноваты.

— А чтобы вы были сговорчивей. Их жизнь и свобода зависят от вас! — ответил контрразведчик.

— Это бесчеловечно! — воскликнула Мария Петровна.

— Не спорю. Что поделаешь, война! Но мы люди гуманные, оставим им жизнь, если только…

— Что только?

— Пустяки. Напишите несколько слов муженьку.

— Мужу? Письмо? Как же вы его передадите?

— Уж найдем способ.

— А что ему писать? Что я и дети арестованы?

— Вот именно. И жизни ваши на волоске, если он не объявит во всеуслышание, что заблуждался, а теперь отказывается от коммунистической ереси и примыкает к нам.

— Вы же знаете, что он никогда этого не напишет.

— Тогда вы и ваши дети погибнете. Черкните всего лишь несколько слов, что вам стоит? Вот на этом листике, — подал капитан блокнот. — А вдруг возьмет да и пожалеет свою семью. Не знаете, как писать? Я продиктую: дорогой и любимый муж мой, Александр Дмитриевич. Или просто Сашенька, как хотите.

«Все, все знает. Ну да, у них же бумаги царской охранки, а там доносы, докладные записки филеров… Там и про меня должно быть», — думала Мария Петровна.

Сколько ни уговаривал ее капитан, видел в ее глазах непоколебимую решимость выстоять, не сдаваться. Он помнил указания начальника, запретившего пытки. Но не смог удержаться от того, чтобы нарисовать ей страшные картины их. Пусть она представит детей мертвыми и себя висящей на столбе с доской на груди, на которой люди прочтут: «Большевичка». Что, не нравится? А что, если вот этими плоскогубцами нанести ей кровавый маникюрчик? Ноготки — рраз! Хотя… Если изувечить эти пальчики, как она напишет мужу? Как она не понимает, что надо спасти Александра Дмитриевича от большевиков, ведь скоро им конец, и тогда вся семья погибнет все равно. Три слова, всего три слова, потом тысячу раз скажет спасибо капитану.

Мария Петровна сидела перед следователем с каменным лицом. Словно в тумане издалека доносились до нее его слова:

— Послушайте, вы ведь образованная женщина, вы знаете, что еще никогда, ни одно восстание рабов не заканчивалось победой. Возьмите Спартака, Пугачева, Разина…

— У них не было Ленина, — ‘вдруг сказала Мария Петровна.

Капитана передернуло. Уговорами он ничего не добьется, зачем ему запретили пытки?

— Да за такие слова, мадам, у нас расстреливают!

— Всех не расстреляете, — ответила она.

— Я устал с вами, — сказал капитан. — Ценю ваше мужество. Вас отвезут в тюрьму, там подумайте над моим предложением. Маленькое письмецо — и вы, и ваши дети на свободе!

В тюремной камере, куда втолкнули Марию Петровну, оказалось немало женщин. Это были тоже заложницы, в большинстве своем жены и матери большевиков, не успевшие по разным причинам выехать из Уфы.

— Страшно было на допросе? — подсела пожилая женщина.

— Как сказать… Почему-то не пытали…

— А если будут пытать?

— Выдержу!

Долго не вызывали потом Марию Петровну к следователю. Она терзалась неведением. Проникали слухи о наступлении Красной Армии, по ночам доносилась отдаленная канонада…

Однажды дверь камеры приоткрылась, надзирательница бросила к ногам Марии Петровны узелок.

— Тебе передачка, комиссарша. Я кой-чего отведала. Вкусно!

Мария Петровна узнала домашний платок, в котором было завязано съестное. Разволновалась, поплакала. Разломила булочку, а там записка, написанная мелким почерком на листке папиросной бумаги: «О вас хлопочут, мужайтесь. Приехал человек оттуда, какой-то князь Кугушев, по поручению самого Ленина. Предстоит обмен…»

Князь Кугушев! Боже! Муж Анны Дмитриевны, сестры Саши! Перешел линию фронта! Как решился? Как его не расстреляли?