Эшелоны жизни

Пробуждение

Начальник херсонского губернского жандармского управления полковник Тампофольский вызвал ротмистра:

— Получена срочная бумага наших харьковских коллег. Необходимо произвести обыск в усадьбе помещика Скадовского.

— Помещика Скадовского? Предводителя дворянства?! — удивился ротмистр. — В чем же провинился Георгий Львович?

— Он-то ни в чем. Зато его сестрица, уважаемая Ольга Львовна, занимается недозволенными делами. Вот, полюбуйтесь. — Полковник протянул ротмистру бумагу. — Народные аудитории, читки литературы. Какие могут быть читки для крестьян? Какой литературы? У нас под носом, в деревне Белозерке…

— Что же они там читают крестьянам…

— Вот это я и хочу знать.

— А как это обнаружилось?

— При обыске у харьковчанки Софьи Русовой, которая давно известна полиции, нашли письмо Скадовской. Это насторожило. Вот оно, это письмо.

— А почему был обыск у Русовой?

— На то имеются причины. — Полковник Тампофольский рассказал ротмистру обстоятельства дела.

Софья Русова считала себя демократкой, получала литературу из Львова от лиц, связанных с писателем-демократом Иваном Франко. Такая литература в России была категорически запрещена. Жандармам это стало известно, они следили за Русовой и, когда та получила посылку с книгами, нагрянули с обыском.

— Вам придется немедленно выехать в Белозерку, в поместье Скадовских, — продолжал полковник Тампофольский. — Возьмите с собой двух жандармов, чтобы выглядеть внушительно, порасспросите Ольгу Львовну. Всякие там народные читки и прочие чудачества запретить категорически. Только без хамства! Все же она помещица. Лишь в крайнем случае пригрозите обыском.

Ротмистру это поручение было неприятным. Когда Ольга Львовна Скадовская, сорокалетняя дама, появлялась на вечерах в Дворянском собрании, к ней спешили с приветствиями многие видные горожане. И вот на тебе: с обыском! Но служба есть служба. И через час после разговора с полковником ротмистр в сопровождении двух жандармов уже ехал в экипаже — от полицейской кареты он отказался — по булыжным мостовым губернского города Херсона.

Экипаж проехал центр города, пыльную окраину Забалку, казенный сад сельскохозяйственного училища, выехал в степь и проследовал вдоль великолепного фруктового сада женского Благовещенского монастыря. Остались позади его стены и колокольни. Вот и широкое подворье помещика Скадовского.

Георгий Львович разъезжал по хозяйству — шла уборка урожая. Ольга Львовна была дома. Она удивилась, увидев приехавших ротмистра и двух жандармов.

— Завернули по пути? — спросила она.

— Нет, именно к вам, — услышала в ответ.

— Чему обязана?

— Разрешите конфиденциально… — Ротмистр кивнул жандармам, те остались у крыльца, сам же проследовал за хозяйкой в комнаты.

— Что это у вас за народные чтения? Что вы читаете окрестным мужикам?

— Ах, вот почему вы пожаловали, — усмехнулась Ольга Львовна. — Разве в этом есть что предосудительное? Графиня Панина в Питере целый Народный дом открыла для рабочих. Слышите? В самом Питере.

— Ну, там это с дозволения полиции. А тут без нашего ведома. А что как запрещенную литературу читаете? — шутливо погрозил пальцем ротмистр.

— Что вы, какая запрещенная литература?! Мы читаем книги известных на Руси писателей…

— Например, Некрасова?

— Но ведь он не запрещен?!

— Мужичкам читать его не следует.

— Не понимаю. Читки я провожу давно, почему вдруг они сейчас взволновали вас.

— Изволите ли видеть… Только сугубо между нами. Есть у вас в Харькове такая знакомая Русова?

— Софья? Моя подруга…

— Так вот, эта ваша подруга получила из-за границы нелегальную литературу.

— Не может быть!

— Вот и ошибаетесь. Жандармы произвели у нее обыск и, между прочим, нашли вот это письмецо. Ваше? — показал ротмистр.

— Мое, но что в нем заинтересовало вас?

— Не присылала ли она вам для чтения чего предосудительного?

Помолчав, он продолжал:

— Видите ли, не хотелось огорчать вас, но мне поручено произвести у вас обыск…

— Обыск? У меня?! Да как вы посмели! — возмутилась Ольга Львовна.

— Виноват-с, по долгу службы… Но если вы сами покажете нам недозволенное…

— Ничего у меня нет… Впрочем, тут практикант-студент попросил сохранить два тюка… На несколько дней…

Глаза ротмистра загорелись.

— Ну вот, мы эти тюки и посмотрим. Где они? Пожалуйста, не утруждайте себя, только скажите. Я позову своих молодцов. Я мигом. — Он выскочил на крыльцо и тут же вернулся с жандармами…

В поместье Скадовских проходил практику студент Херсонского земского сельскохозяйственного училища Александр Цюрупа, к нему приходили Игнатий Гудзь, еще кто-то — Ольга Львовна знала не всех. Буквально несколько дней назад Цюрупа попросил:

— Если можете, сохраните, пожалуйста, на некоторое время вот это.

Он не сказал ей, что было в тюках. Она и не спрашивала. Ей было приятно, что молодежь доверяет ей.

А теперь Ольга Львовна чувствовала себя очень неудобно: как неосторожно она проболталась. Может быть, просто испугалась, что при обыске эти тюки будут найдены? Ведь если в них что-нибудь этакое окажется, как она посмотрит в глаза брату, да и что будет с ней?

Ротмистр не ожидал, что его добыча окажется такой обильной. В тюках, которые дала ему Скадовская, были печатные экземпляры книг «Социализм и политическая борьба» Плеханова, «В защиту правды. Речь Либкнехта», гектографические экземпляры сочинения Ф. Энгельса «Социализм в Германии», тетрадь с надписью «К молодежи. П. Лавров». А главное — девятнадцать тетрадей рукописных журналов, издаваемых учениками Херсонского земского сельскохозяйственного училища, под названиями «Пробуждение», «Наблюдатель», «Зорька», «Злоба дня».

Так Ольга Львовна, сама того не ведая, выдала полиции революционный кружок, существовавший в Херсоне.

Студентов арестовали, препроводили в тюрьму. Началось следствие. У Ольги Львовны жандармы взяли подписку о временном невыезде за пределы губернии.

Узнав о скандале, разразившемся в его семействе, предводитель дворянства помещик Скадовский написал директору сельскохозяйственного училища: «Покорнейше прошу Вас… сообщить господину Цюрупе, что он от всяких отношений ко мне, как практикант, освобожден и по освобождении от ареста не имеет надобности являться в Белозерку».

— Цюрупу на допрос! — услышал Александр голос надзирателя. Тот повел его темными коридорами. Ввиду важности дела полковник Тампофольский решил сам допросить строптивых студентов. В мрачной комнатушке с зарешеченными окнами, привинченной к полу мебелью он усадил подследственного на табурет напротив себя и спросил:

— Признаете ли вы себя виновным в том, что занимались революционной пропагандой, имели цель свержение существующего строя? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать, подумайте о вашем будущем, о родных…

— Нет, не признаю, — сказал Александр.

— Чем вы занимались, когда собирались вместе?

— Чем занимаются студенты? Готовили задания, писали лекции. Я играл в оркестре, был у нас драматический кружок…

— Это все я знаю. А редактором вы не были?

— Редактором? Чего?

— Вот этих рукописных журналов. Я имел честь ознакомиться с некоторыми вашими статьями, вы назвали свой журнал «Пробуждение». Кого вы собрались будить? Нас? Но мы не спим, в этом вы теперь убедились.

Цюрупа промолчал. Кого хотели будить студенты? Самих себя, народ! Но смысла нет говорить об этом с жандармом.

Жандарм взял в руки один из журналов, прочел: «Вы ради удовлетворения своих прихотей ни перед чем не останавливаетесь, ничто вас не в состоянии удержать от грабежа. Вы на трупах братьев строите для себя дворцы, у вас не станет поперек горла кусок хлеба, отнятый у забитого, бессильного перед вами труженика… Нет для вас пощады, нет и достойной кары…» Ваша статья?

— Моя, — с гордостью сказал Цюрупа.

— К кому вы обращаетесь? Кто это «вы»?

— Это вы, — сказал Цюрупа.

— Я? Это для меня нет пощады? — привстал полковник. — Да знаете ли вы, что полагается за такие слова? По крайней мере ссылка в Сибирь, молодой человек! А то и каторга, да-с!

Александр не стал отрицать, что он писал статьи и в других номерах журнала, что одно время редактировал журнал, но категорически отказался назвать хоть одну фамилию других участников кружка.

— Вы создали библиотечку запрещенных изданий и раздавали книжки студентам, — настаивал Тампофольский.

— Никакой библиотечки я не создавал.

— Есть у вас в Харькове такой дружок Заикин?

— Его знает весь Херсон, это студент ветеринарного института, учится в Харькове…

— Нам известно, что именно Заикин переслал вам привезенные из-за границы работу Энгельса «Социализм в Германии», книгу Плеханова «Социализм и политическая борьба»…

— Это вам известно, а мне нет. Может, дадите почитать эти книжки? Скучно без дела сидеть в камере, — сказал Цюрупа.

— Издеваетесь, молодой человек? Собственно, мы в ваших показаниях не нуждаемся, у нас достаточно фактов для суда над вами и вашими единомышленниками.

— Если не нуждаетесь, зачем же этот допрос?

— Чтобы вы раскаялись, за признание полагается половина наказания. Кстати, Заикина мы тоже арестовали.

Ничего толком не добившись, жандарм отправил Александра в камеру.

Из тюремного окна Александр видел не только часового на вышке, стену да кусочек неба. Он мог наблюдать небольшую часть Турецкого вала, где муштровали новобранцев, где дети играли в разбойников. Однажды он услышал знакомые голоса:

— Гуси, гуси, до дому!

— Чого?

— Вовк за горою!

Так и он играл в детстве. Сейчас эту игру затеяли его братья и сестрички. Часовой погрозил им с вышки, но они не успокоились, пока не увидели в одном из окон тюрьмы его лицо, прижатое к решетке. Цюрупа помахал рукой: мол, вижу вас, спасибо! Это посещение обрадовало его: помнят, думают о нем, ждут! Что бы ни было — родные с ним! На него нахлынули воспоминания…

Александр вспомнил маленький городок Алешки, где родился. Расположен он был в Таврических плавнях и песках, на берегу заросшей камышом реки Конки, одного из притоков Днепра. Осенью городок был сер и грязен, зато весной и летом утопал в абрикосовых и вишневых садах. Дом мещанина Вагинова, в котором жила семья Цюрупы, стоял в узком кривом переулке. Семья была большая. Шестерых сыновей и двух дочерей вскормила и вырастила Александра Николаевна Цюрупа. Нелегкие заботы легли на ее плечи: содержать такую ораву было непросто на скудное жалованье, которое получал глава семьи — Дмитрий Павлович Цюрупа, скромный секретарь городской управы.

Жалко было Александру уезжать из родных Алешек. Но там была лишь начальная народная школа и четырехклассное училище. Чтобы дети могли учиться дальше, родители решили перебраться в Херсон. Так Цюрупа навсегда расстался с беззаботным детством, с Алешками. Зато Алешки теперь никогда не расстаются с именем Цюрупы. В память о своем славном сыне они названы Цюрупинском.

Вскоре после переезда в Херсон семью Цюрупы постигло большое несчастье: скоропостижно скончался отец Саши Дмитрий Павлович. Сильно горевала мать. Однако надо было жить для детей, кормить семью. Она стала зарабатывать шитьем. Дети помогали, как могли. Семья жила, считая копейки.

Однажды, когда детям совсем нечего было есть, нечем протопить квартиру, мать попросила у заказчицы аванс. Та дала ей двадцать пять копеек. Придя домой, мать обнаружила, что этих денег у нее нет.

— Боже мой, куда же они делись? Я только что держала их в руках, — огорчилась мать. — Может быть, я выронила их в сугроб, доставая ключ? Ну-ка, дети, поищите…

Сыновья и дочери кинулись во двор, руками разгребли сугроб у порога, отыскали денежки! Радовались все: в доме появится хлеб…

С чего началось у Александра марксистское образование? Когда Александру исполнилось семнадцать лет, он поступил в сельскохозяйственное училище. Года через три после этого познакомился с Тихоном Ивановичем Осадчим, учителем по образованию, эрудированным статистиком, экономистом и социологом. Смолоду Осадчему приходилось скрываться от преследования властей, он был замешан в крестьянских волнениях. Тем не менее именно Осадчему губернская земская управа поручила организовать сельскохозяйственную выставку.

— Разрешите привлечь к работе по описанию экспонатов выставки студентов сельхозучилища, — попросил Осадчий. Тогда-то и стали его помощниками Цюрупа, Гудзь, Свирский, Парамонов.

Осадчему нравились молодые энтузиасты, особенно Цюрупа. Хотя и был он моложе учителя на четыре года, они подружились. Тихон Иванович позвал Александра домой, дал почитать ему «Коммунистический манифест». Возвращая брошюру, Александр восторженно сказал:

— Это для меня целое открытие. Нет ли у Вас еще чего-нибудь такого?

Осадчий достал другую книжку.

— Вот политэкономия Милля с очень интересными примечаниями Чернышевского, который разоблачает буржуазный характер мышления Милля. Карл Маркс высоко оценил работу Чернышевского. Почитайте.

Когда же Тихон Иванович убедился, что его ученик усвоил политэкономию, принес ему «Капитал» Карла Маркса, переведенный на русский язык. И надписал на титуле: «Задача гражданина и борца заключается в служении обездоленным и бесправным классам — рабочим и беднейшему крестьянству. Этой идее следует отдать все силы и даже жизнь».

Александр прятал книгу в таком надежном месте, что никакие жандармы во время обысков не могли бы ее обнаружить. Эту книгу пронес он через всю свою жизнь. И через тридцать пять лет, когда Цюрупа занимал высокие государственные посты, был заместителем Ленина, Тихон Иванович Осадчий пришел к нему в кремлевскую квартиру и увидел подаренную им книгу на письменном столе Цюрупы. Александр Дмитриевич взволнованно сказал:

— Ваш великий завет, Тихон Иванович, я выполняю, насколько позволяют силы…

Тихон Осадчий рассказывал молодежи о положении крестьянских хозяйств губернии, делал обзоры марксистской литературы.

Студенты стали собираться на квартире Осадчего. Читали «Капитал» К. Маркса, обсуждали прочитанное, спорили.

После четырех лет пребывания в сибирской ссылке, во второй половине 1891 года приехал в Херсон профессиональный революционер Н. П. Козеренко. Из подготовленных Осадчим студентов он создал первый в городе марксистский кружок, в который вошли студенты сельскохозяйственного училища. Цюрупа, Гудзь, другие товарищи стали создавать революционные кружки и в других учебных заведениях.

Тогда уже в училище выходил рукописный литературно-просветительный журнал. Он пропагандировал марксизм, классовую борьбу с той поры, как его редактором стал Александр. Студенты назвали журнал «Пробуждение», считая, что его цель — пробуждать народ, звать на борьбу за свободу, за лучшую жизнь.

Быстро промчались годы учебы. Последний курс. Полагалось проходить практику. Александра направили в поместье Скадовских. Помещик обрадовался: дешевая рабочая сила! С раннего утра, как только занималась заря, отправлялся Цюрупа в поле.

Часто видел он, как скачет по полям на лошади сестра помещика Ольга Львовна.

Однажды она заговорила с Александром, попросила:

— Вы бы помогли мне в одном деле. Я отвела помещение для народной аудитории, для просвещения крестьян устраиваю читки литературы…

Цюрупа проникся уважением к Ольге Львовне, обещал помочь.

К Александру в Белозерку часто заходили его друзья. Однажды Ольга Львовна застала их за варкой светло-желтой массы.

— Что это? Вы сами себе обед готовите? — спросила.

— Только что приходил сторож, и мы уже объяснили ему, что варим кисель, — услышала в ответ. — Сказали, что, когда остынет, приятно будет попить.

— Так я и поверю вам. Напрасно скрываете от меня, — укоризненно продолжала она. — Может, именно я была бы вам полезна. Я ведь часто задумываюсь над крестьянской жизнью, — искренне сказала Ольга Львовна.

Цюрупе показалось, что была доля правды в ее словах. Да, хозяин имения — властный и жадный к наживе, а сестра его… Что ж, разве не бывает так, что и богатый человек, живущий в достатке, при виде окружающего бесправия проникается сочувствием к угнетенным, становится на путь революционной борьбы. Мало ли подобных примеров?

Они не стали скрывать, что готовят смесь желатина с глицерином для самодельного гектографа.

— Надеюсь, все это останется между нами? — сказал кто-то из студентов, указывая на самодельный станок.

— Конечно! — воскликнула Ольга Львовна. — Можете мне верить. Убедитесь, что я вам не враг.

Эти слова пришли на память Александру, когда стало известно об арестах в других городах. И он с разрешения Ольги Львовны отнес два тюка в Белозерку, в усадьбу помещика Скадовского. Кто догадается искать нелегальщину у самого предводителя дворянства?

Херсонские обыватели шепотом, озираясь, передавали друг другу страшную новость: в городе раскрыта подпольная организация! Не где-нибудь в Петербурге или в Москве, а в их тихом городе. Какие-то юнцы осмелились протестовать против раз навсегда установленного порядка, выступать против начальства, низвергать устои! А во главе преступников — студент Александр Цюрупа!

Впрочем, уже в день ареста Цюрупа перестал быть студентом. Жандарм сообщил директору училища об аресте и передал записку помещика Скадовского. Директор заверил жандарма, что примет экстренные меры. В тот же день он созвал педагогический совет.

— Некоторые наши студенты арестованы как политические преступники. Надо смыть это пятно с нашего училища! Прежде всего речь идет об Александре Цюрупе. Предлагаю исключить его из числа студентов.

Директор обвел тяжелым взглядом присутствующих, как бы предупреждая: не вздумайте возражать!

Ему никто и не возражал. Тут же последовал звонок полковнику Тампофольскому об исключении бунтовщика из училища.

Живому по натуре, деятельному и решительному Александру нелегко было переносить заключение, терпеть унизительные допросы, издевательства надсмотрщиков, однако он все выносил стоически и поддерживал товарищей.

Как ни старался полковник Тампофольский, крупного дела из этого ареста студентов создать не удалось, хотя следствие тянулось целый год. Закончив его, жандармы направили пространный доклад в департамент полиции. Последовало высочайшее повеление: Козеренко, возглавлявшего кружок, подвергнуть одиночному заключению на один год, затем выслать на три года в Вологодскую губернию. Цюрупу, Свирского, Парамонова, Гудзя, Заикина после отсидки в тюрьме подвергнуть гласному надзору полиции на два года.

Жандармский полковник накануне освобождения вызвал Александра Цюрупу к себе, предупредил еще раз:

— Никакой политики! На этот раз вы счастливо отделались, но, если попадетесь еще раз с подобными «Пробуждениями», пеняйте на себя. Сибири вам не избежать.

Звякнула в последний раз железная узорчатая калитка высокой тюремной ограды. Похудевший, стриженый, в измятой одежде, пошел Александр по улицам города. Но шел он не пригнувшись, не тайком, а с достоинством, с гордо поднятой головой. В чем его вина? Лишь в том, что борется за лучшую жизнь. Пускай чувствуют себя виноватыми те, кто преследует его за свободолюбивые убеждения!

Мать, братья и сестры кинулись навстречу. Обняв сына, Александра Николаевна спросила:

— Значит, выпустили совсем? Ты свободен?

— Не совсем, — ответил Цюрупа. — Два года особого надзора полиции, так что будут следить за нашим домом, а потом еще два года гласного надзора…

— Что это значит? — с тревогой спросила мать.

— Буду являться на регистрацию…

— Ничего, заживем так, чтобы никто не мог пожаловаться на тебя.

Мать тревожно заглянула ему в глаза.

— Так не выйдет, сыночек?

— Не выйдет, мама. Но постараюсь, чтобы вас не беспокоили.

Александра Николаевна лишь тяжко вздохнула.

Еще в тюрьме Цюрупа раздумывал над тем, как прокормиться, как помочь семье после освобождения. Знакомый либеральный адвокат поручился за Александра перед нотариусом, и тот дал ему переписывать бумаги. Этим занимался Александр, пока не окреп. Однажды он пришел домой веселый, сказал:

— Нанялся рабочим на лесопилку. Верный заработок, и на свежем воздухе.

Мать заволновалась:

— Ты что? Там тяжелые бревна, не осилишь!

— Осилю. Другие же работают?!

Александр приходил домой утомленный, ныло все тело, во сне первое время подергивал руками, зато он не только помогал матери содержать семью, но и был среди рабочих, мог вести среди них пропаганду.

Пильщики сочувствовали «студенту из политических», внимательно слушали, когда он в редкие минуты отдыха, в отсутствие хозяина и мастера объяснял им, почему тот, кто пилит лес, получает лишь полтинник за четырнадцатичасовой трудовой день, давая за это же время хозяину восемь рублей прибыли — в шестнадцать раз больше!

Но Александр рвался к настоящему делу, пытался восстановить прежние связи.

Однажды Цюрупу встретил на улице товарищ по училищу:

— Слыхали мы, что у тебя хорошие отношения с рабочими. Приходи на занятия нашего кружка, приводи своих. Двух, трех, самых активных…

— А у кого вы собираетесь? Когда? — расспрашивал Александр.

— На квартире учительницы Вайнер. Знаешь? Будем ждать.

Кроме пильщиков на занятия кружка приходили судоремонтники, портовики. Квартира учительницы стала тесной, да и полиция могла пронюхать о собраниях.

— Найдем хатку на окраине, хотя бы у казенного сада, — предложил Цюрупа. — Там будем читать марксистскую литературу. А для конспирации — собираться как бы на гулянку.

Занятия кружка посещал губернский земский санитарный врач П. Ф. Кудрявцев, в прошлом активный народоволец. Ему понравился Александр Цюрупа — рабочий-студент, убежденный и развитой не по годам. Кудрявцев был на семь лет старше, тем не менее они подружились. Санитарный врач увлекался статистикой, говорил:

— Цифры — зеркало жизни. В цифрах — истинная поэзия.

Александр сначала снисходительно улыбался, потом стал прислушиваться к его словам. Да, пожалуй, он прав, цифры нужны и для революционной пропаганды.

Однажды Кудрявцев спросил Цюрупу:

— Хотите поработать статистиком? Я поручусь за вас в губернской санитарной управе, буду брать в поездки по селам, хуторам, помещичьим экономиям. Мне нужен помощник…

Цюрупа с радостью принялся за новое дело. Они ездили с целью статистического обследования и санитарного надзора по бескрайним степям Херсонщины и Таврии. Местные власти обязаны были не препятствовать им, и они вели откровенные беседы с батраками, возницами, малоземельными крестьянами.

…В восьмидесяти километрах от Херсона над широкой поймой Днепра расположен легендарный город Каховка. Сегодня его знают все. Знают, что там в годы гражданской войны Конармия Буденного, войска Фрунзе сражались с беляками. Теперь в том краю построена гидростанция, плещутся волны Каховского моря, проходит канал, снабжающий Крым днепровской водой.

А когда скромный статистик Александр Цюрупа приехал на Каховский базар, — это был невольничий рынок юга России. Небольшой поселок с населением до десяти тысяч человек два раза в год — ранней весной и осенью разбухал, разрастался, впитывал в себя вчетверо больше людей. Осенью на шумные ярмарки съезжались московские и одесские купцы, ставили шалаши-магазины, крестьяне привозили свой товар — фуры зерна, овощи, фрукты, приводили скот. А весной, перед началом полевых работ, в Каховку сходились до сорока тысяч батраков, которые нужны были помещикам фальцфейнам, дурилиным, окрестным кулакам — владельцам тучных черноземных полей, раскинувшихся по обе стороны нижнего Днепра.

Невольничий рынок произвел гнетущее впечатление на молодого статистика Цюрупу. Потом на занятиях кружка он рассказывал об этом, приводил собранные данные, доказывающие жестокую эксплуатацию беднейшего крестьянства.

Об этом стало известно полиции.

— Вы у нас не работаете, — однажды заявил Цюрупе старший чиновник земской управы. — Потрудитесь не посещать нас более. Швейцару дано распоряжение вас не пускать.

Опять пришлось искать заработок.

— Что-нибудь придумаем, — утешал Кудрявцев. — А пока советую заняться самообразованием, изучайте научные основы статистики, экономики, демографии, я вам помогу.

Александр последовал совету, но полиция не выпускала его из поля своего зрения. К августу 1895 года она собрала достаточно материала о херсонских социал-демократах, нагрянула с обыском и к Цюрюпе.

У него изъяли, как указано в протоколе, «переписку компрометирующего содержания».

— Собирайтесь, пойдете с нами, — сказал жандарм.

Мать вздрогнула. Обнимая сына, прошептала:

— Тяжкую ты выбрал себе дорогу, сынок.

На этот раз Александра Цюрупу судили в Одессе.

После второй отсидки в тюрьме Цюрупа уехал подальше от родных Алешек и Херсона, в приволжский город Симбирск. Туда же вскоре приехали его товарищи по херсонской социал-демократической организации — Осадчий, Гудзь, Задорин… С ними стало не так одиноко. Поселились все в одном доме, жили коммуной: что зарабатывали — отдавали в общий котел.

В Симбирске к тому времени открылось губернское статистическое бюро. Кадров не было, на вакансию статистика, знающего сельское хозяйство, взяли Цюрупу. Получил он это место с условием, что каждый раз будет сообщать полиции, куда и зачем едет, с кем, о чем намерен разговаривать.

Когда появились первые результаты работы симбирских статистиков и местные власти ознакомились с ними, предводитель дворянства князь Оболенский заметил:

— Самое большое наше зло — это статистика и статистики, с которыми мы не можем бороться.

Царская охранка понимала опасность, которую для существующего строя представляла статистика, активно боролась с теми, кто пытался анализировать получаемые цифровые данные с революционных позиций.

Преследуемый полицией, Цюрупа оставил Симбирск и в конце декабря 1897 года приехал в Уфу.