Если хочешь быть волшебником

13. Друзья и недруги будущего мотоцикла

Инна Васильевна развернула тетрадь сына, увидела новую тройку и спохватилась: уже несколько дней она не справлялась о его отметках. Будучи занята своими хозяйственными делами, она забывала следить, как Лева выполнял домашние задания, и даже не знала, где он сейчас обретается.

Глянув в окно, она увидела Николая, шмыгнувшего в сарай с мотком проволоки в руках. За ним туда же вскоре пробежал и Лева, волоча за собой полосу железа.

«Велосипед починяют», — догадалась она и тут же подумала: «Если поломали, то пусть лучше остается поломанным».

К обеду Лева не явился, и Инна Васильевна пошла звать его.

Завидя мать в дверях сарая, Лева застыл на месте.

Инне Васильевне было невдомек, над чем трудятся ребята. Она видела паутину, мрак, хлам. Некоторое время она осматривалась, окинула беглым взглядом стены, увешанные разными «железками», пол, потолок и лицо Николая, будто оно тоже было одной из ржавых деталей, в таком изобилии собранных здесь. Сына она осматривала придирчивей. Увидела рыжий налет на его брюках, масляные пятна на рубашке, черный след на щеке, соломинку в волосах. Наступившее молчание было гнетущим, полным тревожного ожидания.

Оставив работу, Николай клочком пакли стал вытирать руки.

— Что это значит? — воскликнула Инна Васильевна неожиданно высоким голосом, и стальные детали на стенах отозвались музыкальным звоном. — Где это видано? — крикнула она еще громче и, шагнув к столу, брезгливо ткнула пальцем в лежавшие на нем инструменты. — Где вы набрали столько дряни?

Перепуганный Лева толкнул Николая в бок, шепнул:

— Скажи что-нибудь… скажи, что мы больше не будем.

Николай молчал. Что ж, Лева может и сам сказать это. Но только он раскрыл рот, как Николай пребольно ущипнул его, и вместо фальшивой повинной Лева вдруг произнес короткое, но вполне искреннее «А-а-ай!» и отскочил в сторону.

— Для того я кормлю тебя молоком и фруктами, чтобы ты свою энергию в этом хлеву тратил? — кричала Инна Васильевна сыну. — С завтрашнего дня в твоем меню будет только картошка, лук и картошка… А хлев я завтра же закрою на замок.

— Это не хлев, — нашелся наконец Николай. — Здесь только мыши и пауки водятся.

Пауков Инна Васильевна боялась. Ей вдруг почудилось, что над ее головой раскачивается паук. Она инстинктивно подняла руку для защиты, а Николаю показалось, что ее рука тянется к Левиному уху. Он решительно отстранил товарища, стал на его место, подставил Инне Васильевне свое ухо.

— Это я во всем виноват, — произнес он твердо, — я уговорил Леву помогать мне. Буду дальше обходиться сам… Но если нужно заплатить ушами — берите мои!.. А я все равно буду продолжать, буду! — выкрикнул он вне себя от обиды и выбежал из сарая, швырнув к ногам ошеломленной Инны Васильевны клок замусоленной пакли.

Инна Васильевна взяла сына за руку, повела его в дом. В кухне она заставила Леву без промедления умыться и переодеться, а когда с этим было покончено и они вошли в комнату, спросила:

— Что ты сегодня из школы принес?

С таким вопросом она обращалась к сыну нередко.

— Сегодня меня не вызывали, — ответил он, глядя на мать открытым взглядом ни в чем не виновного человека.

— Снова не вызывали, — произнесла она недовольно, — у тебя пока одни тройки.

— Вызывают всех по очереди, — не сочувствуя огорчению матери, пояснил Лева, — моя очередь уже прошла. Вот если бы у меня было две фамилии, тогда другое дело.

— Какие две фамилии, о чем ты болтаешь?

— Салтыков-Щедрин, например, Суворов-Рымникский. Один раз вызывали бы меня на букву «С», другой раз — на «Щ» или «Р»… Впрочем, — спохватился он, — мне просто не везет, всегда спрашивают не то, что я знаю назубок.

— Значит, не вызывали, — с сожалением констатирует мать. — Буду просить Марфу Тимофеевну, чтобы тебя вызывали ежедневно.

— Кстати, — вспомнил тут Лева, — она тебе записку передала.

Он протянул матери сложенный вчетверо листок из тетради. Инна Васильевна развернула листок, прочитала вслух: «Ваш сын уже не впервые опаздывает на уроки. Прошу оказать на него воздействие. Классная руководительница Иванова».

— Это что за новости? — спросила женщина, смяв записку и тут же расправив ее снова. — Как на тебя воздействовать?.. Снова уши драть, как в детстве?

— Это не поможет, — авторитетно заявил Лева. — Ты лучше буди меня на пять минут раньше. Ты меня поздно будишь.

— И тут я виноватой оказалась!.. Не дождаться мне, видно, твоих хороших отметок. А я-то надеялась, что ты станешь ученым.

— Стану, обязательно стану, — заверил Лева, — ты только буди меня на пять минут раньше…

На следующее утро Инна Васильевна разбудила сына на полчаса ранее обычного. Он вскочил довольно бодро, но, взглянув на часы, мгновенно размяк, почувствовал неодолимое желание вернуться в теплую постель.

— Еще немного посплю… чуть-чуть?

Взгляд Инны Васильевны был неумолимо требователен, и Лева стал одеваться. Почистил ботинки, умылся, позавтракал. Делалось это, как обычно, медлительно, и мать вынуждена была все время понукать его.

— Подними тебя даже на двадцать четыре часа раньше — все равно толку не будет, — в сердцах заметила она, выпроваживая его из дому.

«Все бы она ворчала, — думал Лева обиженно, — а того не хочет знать, как иногда трудно бывает учиться».

Хорошо учиться в феврале. Злые ветры с самого Северного полюса, морозы и снежные заносы не дают выйти на улицу. Сидишь себе в классе или готовишь домашние задания, и никуда тебя не тянет — ни на каток, ни на всхолмье за Двиной, где превосходные места для лыжников, ни в балку возле леспромхоза — излюбленное место катания на салазках. Сиди себе в классе и слушай учителя.

Хорошо, если осень «гнилая» и неделями без передышки днем и ночью льют дожди, превращая площадки в топи, а тропинки и проселки — в скользкие вязкие полосы, на которых пешеходы часто напоминают мух, попавших на липучку. Никуда в такое время не тянет — ни за город, ни на футбольное поле, ни на велотрек, ни на пляж. Сиди себе в классе и слушай.

Но как быть, если октябрь выдался солнечным, сухим? Тихий, пока еще не злой ветерок подсушил все тропки, поляны, площадки, намокшие было после короткого дождя. Иди куда хочешь — все спортивные городки ждут тебя с нетерпением, пока еще ждут, потому что в любой день может снова пригнать ветром тучи с Балтики и польют дожди до самых морозов… Как, в самом деле, быть в такие погожие дни?

Ломая голову над этой проблемой, Лева шел в школу. На откосе дамбы перед мостом рос одинокий подсолнух. Мальчик подошел к нему, выколупнул из склоненной головы несколько зерен — они так и не созрели! — и, досадливо махнув рукой, пошел дальше.

На мосту он остановился, чтобы полюбоваться выводком уток, смело плывших против течения. За мостом загляделся на гипсовую статую оленя, недавно установленную на валу Ивана Грозного, и его потянуло поближе рассмотреть новинку.

Хорошо грело солнце, и небо было совершенно безоблачно. В такие погоды — это твердо установлено наукой — можно не ожидать ни бурана, ни вьюги, ни дождя. В такие погоды ужасно не хочется заходить в класс.

— Быстрей! — крикнул Леве догонявший его школьник. — Опаздываем!

— Не опоздаем!.. У нас в классе так душно и всегда пахнет чем-то прошлогодним… Не опоздаем же, говорю: я сегодня встал на полчаса раньше.

Но этот важный довод Левы не был принят во внимание — школьник заметно обгонял, и Леве не хотелось состязаться с ним в беге…

В класс Лева вошел как раз вовремя: у доски уже стоял ученик, значит, опасность быть вызванным первым миновала.

Спросив двух — трех учеников, учитель взял указку, подошел к карте на стене и стал рассказывать о походах Александра Македонского.

Вдруг Лева пырснул со смеху. Он торопливо прижал ко рту ладонь, но поздно — учитель услышал.

— В чем дело? — строго спросил он.

— Я подумал, — сквозь смех проговорил Лева, — как бы драпали эти македонцы, вооруженные луками да стрелами… если бы пустить против них… два десятка… танков… Ха-ха-ха!

Еще кто-то из учеников рассмеялся, улыбнулся и учитель.

— Вообразить, конечно, и такое можно.

Лева не заметил, как окончился этот урок и начался следующий, хотя на переменке он разговаривал с товарищами, за кем-то гонялся между партами, опрокинул стул учителя и вообще отдохнул на славу.

Разбиралось устройство электростатической машины, главная деталь которой — вращающийся круг. По ассоциации мысли Левы скоро вернулись к велосипеду: хорошо бы придумать такое усовершенствование в календаре, чтобы три — четыре воскресенья следовали одно за другим. За такие четыре дня он отлично накатался бы.

— Ракитин, — неожиданно прервала его размышления Марфа Тимофеевна, — а ты как думаешь?

Лева встрепенулся, вскочил. Он прослушал вопрос. Его взгляд скользнул по доске, по картам на стенах. Затем он глянул на стоявшего у доски ученика. Но выражение лица этого ученика, как и примелькавшиеся карты полушарий и материков, ничего не подсказало Леве. Тогда он локтем толкнул в бок Николая.

— Что ж, Самохин, подскажи ему, — заметила это движение учительница, — он так настаивает.

Николай начал рассказывать, но где-то на половине сбился и, сконфуженный, замолчал.

— Так! — удивленно произнесла Марфа Тимофеевна. — Кто, дети, расскажет?

Тридцать семь девочек и мальчиков глядели на учительницу серьезными сочувственными взглядами людей, испытывающих стыд за поступок своего товарища. Только двое или трое потупили глаза в свои тетрадки, да одна девочка сделала вид, что поправляет шнурок на ботинке — спрятаться ниже было некуда.

Вдруг поднял руку Гена и, не ожидая, пока его вызовут, встал и заговорил:

— Беда его в чем — я знаю. Он много о себе воображает: и замки починяет, и табуретки, и даже крышу на сарае — сам видел. А теперь новое нашел себе — мотоцикл из хлама делает. По-моему, он ленится учиться, а потому ищет, что бы делать, лишь бы не учиться.

Высказав эти соображения, Гена сел. Николай один во всем классе остался стоять. Под обращенными к нему взглядами ребят ему тоже хотелось сесть, стать незаметным. В том, что он теперь возвышался над всеми, заключалась какая-то обидная несуразность, точно и впрямь его заставили подняться, чтобы получше разглядеть его тайные недостатки, наконец-то всплывшие наружу. И в какую сторону он ни поворачивался — всюду встречал осуждающие взгляды товарищей.

— Садись, Николай, — разрешила наконец Марфа Тимофеевна. — А ты, Гена, встань, пожалуйста!

Это было сказано так резко, что Гена, обычно медлительный в движениях, вскочил. Он чувствовал, что сейчас услышит от учительницы неприятные, обидные слова, и, чтобы обезоружить ее, принял самый невинный вид. «А что я такое сказал?»

— Ты вот говоришь: замки починяет, крышу на сарае перекрыл. А сам ты мог бы это сделать? Сомневаюсь. Ты пуговицы пришить не можешь, карандаш заточить… Так что тебе-то лучше было помолчать. — И, не глядя больше ни на Гену, ни на Николая, Марфа Тимофеевна вызвала следующего ученика.

О мотоцикле она не обмолвилась ни словом, и Николай понял, что обрел еще одного союзника.