Есть такой фронт

СТЕПАН МАЗУР ЦВЕТОК РОМАШКИ

…Сразу после разгрома бандеровской боевки в одном из схронов села Дорожева, что недалеко от Дрогобыча, когда был убит сам «районный проводник» ОУН Цяпка, Василий попросил у генерал-майора Александра Николаевича Сабурова разрешения отлучиться на три дня, чтобы съездить в Карпаты — к любимой девушке. Последний раз он видел Марийку в ту ночь, когда началась Великая Отечественная война. Василий тогда был дежурным на станции Дорожев.

От девушки не было никаких вестей за все годы фашистской неволи. Стонала прикарпатская земля. Оккупанты при помощи своих наймитов — украинских буржуазных националистов — зверски расправлялись с советскими патриотами. Особенно жестоко мстили они подпольщикам из Народной гвардии имени Ивана Франко, действовавшей на Львовщине. Так, в октябре 1943 года в центре Дрогобыча гитлеровцы повесили рабочего-коммуниста Михаила Васильевича Петрива, а через некоторое время расстреляли трех братьев коммунистов-подпольщиков из села Червоной Летни — Василия, Николая, Ивана Хамандяков и десятки других патриотов, боровшихся за волю и счастье своего народа.

И только в начале мая 1944 года, когда Красная Армия гнала гитлеровские орды с многострадальной галицкой земли, Василий получил долгожданную весточку:

Отвечая на письмо, девушка писала:

Больше писем не было, — наверно, девушка не хотела навлекать на себя подозрений оуновцев, которые прислушивались к разным разговорам, следили, кто с кем переписывается, доносили об этом «украинской полиции».

Не написала Марийка Василию и в первые дни после освобождения Прикарпатского края Красной Армией. Напрасно ждал парень от нее хоть слова.

«Где она? Почему молчит? Что случилось?» — думал он, пробираясь на попутных машинах все выше в горы…

В Тухольку Василий приехал в пору «бабьего лета», когда Верховина наряжается в свои самые яркие одежды. С горных вершин, багровеющих в лучах заходящего солнца, уже повеяло прохладой. У крайней хаты Василий увидел женщину, вежливо поздоровался с ней и попросил напиться.

— Спасибо, — возвращая женщине кружку, сказал он. — Вода вкусная, горная. Такой у нас не напьешься.

— Где это у вас?

— Там, внизу, возле Дрогобыча.

— А что, вы впервые в наших горах?

— Да. Скажите, пожалуйста, где живут Беркуты?

— Юрко?! — почему-то испуганно переспросила женщина и оглянулась.

— Их в Тухольке, наверно, много? — смутился парень. — У него дочь, Марийкой зовут…

— Это пятая хата отсюда. Возле нее смереки растут, — скороговоркой ответила женщина и поспешила прочь.

В хате Беркутов было темно, однако дверь открыта. Василий вошел в сени, черкнул спичкой и постучал. Никто не ответил, и он открыл сам.

— Добрый вечер! — перешагнув порог, поздоровался парень.

— Кто там? — услышал он старческий голос.

— Зажгите свет, а то ничего не вижу. Я к вам.

— Сейчас.

Когда в хате блеснул желтый язычок маленькой керосиновой лампы, Василий увидел широкоплечего седого деда. Старик испытующе оглядел его и, грозно нахмурив густые брови, сурово спросил:

— Вы к кому?

— Это вы — Беркут?

— Да.

— Я — Василий Мазур. Приехал… к Марийке. Где она, скажите, пожалуйста?

— Василий?! — изумился старик. — Тот, о котором она столько рассказывала?

— Марийка говорила обо мне?

Старик не ответил. Неподвижно стоял посреди комнаты, пристально рассматривал гостя. А потом… Потом из блеклых старческих глаз по морщинистому худощавому лицу потекли слезы. Он смахнул их рукой и наконец заговорил:

— Так вот ты какой! Садись. Чего стоишь? Устал, наверно? Как ты добирался к нам в Карпаты? Ведь поезда еще не ходят…

— Попутными машинами. С самого утра выехал.

— Кто тебе указал, где я живу?

— Какая-то женщина из крайней хаты.

— Настунька… — старик опять сник, отсутствующим взглядом смотрел куда-то мимо Василия. А потом тихо и грустно объяснил: — Мужа ее бандеровцы повесили. Пятеро ребятишек остались без отца…

— Давно? — Этот вопрос вырвался у Василия невольно, по профессиональной привычке, и парень сразу же понял его неуместность: ведь сейчас это не так уж важно.

Но собеседник ответил:

— Ох сыночек, много горя причинили они нам и при фашистах, да и теперь еще убивают невинных людей. Но чтобы никто не увидел, что у старого Беркута есть дорогой гость, я окна занавешу и дверь на засов закрою, — и он вышел в сени.

— Где же Марийка, вуйку? Почему вы ничего не расскажете о ней? — спросил Василий, когда хозяин вернулся.

Старик тяжело сел на скамью, немного помолчал, а потом обхватил руками седую голову, опустил ее низко и горько заплакал.

— Нету, сыночек, моей Марички. Убили ее душегубы…

— Как?! — вскочил со скамьи парень и бросился к старику.

— Успокойся, сядь… Ничем уж ей не поможешь… Все пропало. Слышишь? Все! — Беркут положил тяжелую мозолистую руку на плечо Василия. — Сегодня как раз четыре месяца, как Марийка лежит в сырой земле, — как-то скорбно-торжественно произнес бедный отец. Потом сел на скамью рядом с тем, кого любила его дочь, кто должен был принести радость в их хату. Рассказывал: — Долго издевались палачи над моей дочерью. Страшные муки и насилия перенесла она. Отрезали ей уши, выкололи глаза… Потом убили…

Они долго сидели молча, угнетенные горем.

— Где ее могила? — встал с места Василий.

— Завтра покажу. Сегодня не пойдем — ночь.

Василий согласился.

— Они со Светланой, которая здесь учительницей была, как раз 21 июня 1941 года поехали в Киев — там Светланины родители жили. Светлана — это подружка ее, Марийка ведь работала пионервожатой в нашей школе. Хотя ты же это сам знаешь… Так вот, до Киева они не доехали. На следующий день, 22-го, поезд, в котором они ехали, разбомбили гитлеровцы. Светлана пешком пошла в Киев, а Марийка, обходя гитлеровцев, тоже пешком вернулась домой. Не раз она рассказывала мне о тебе…

Старый Беркут говорил, а в воображении Василия вставал милый образ любимой девушки. В их последнюю встречу она подарила ему нежный цветок ромашки, который он бережет до сих пор. А Марички уже нет… Нет?! Как может ее не быть?!

— Ты слушаешь меня, Василько?

— Слушаю, слушаю…

— Пару дней, пока отдохнула с дороги, было еще ничего. А потом места себе не находила. Хотела поехать к тебе, да я не позволил. Может, и плохо сделал. Но я боялся, чтобы по дороге ее не поймали да на каторгу в Германию не отправили. «Потерпи, доченька, — говорил ей. — Если он твой суженый, то встретишься с ним, куда бы судьба вас ни забросила».

Повеселела она немного, когда к нам в Карпаты дошла весть о победах Красной Армии под Москвой и Сталинградом. А вскоре ей удалось наладить связь с подпольщиками Народной гвардии имени Ивана Франко. Ей поручили распространять листовки в наших горных селах. В то время как раз в Карпатах появились партизаны Ковпака. Ох, и нагнали они страху и на фашистов, и на бандеровцев! Однажды я собирал в лесу грибы и встретился с ковпаковскими разведчиками. Поговорили. После этого на связь с советскими партизанами я посылал свою Маричку. Видно, какая-то неосторожность сгубила ее. Когда летом 1944 года Красная Армия подходила ко Львову, ночью разбудил меня сосед. Он просился в хату. Я не знал, что он враг, и пустил его. А за ним в хату ворвалось с десяток бандитов. Оглушили меня чем-то тяжелым по голове, и я до утра лежал без сознания. Вот здесь, в этой хате, палачи насмерть замучили мое родное дитя…

Когда я пришел в себя, было уже утро. Я увидел свою доченьку в луже крови… На следующий день я похоронил ее. И с тех пор хожу на могилу, оплакиваю Маричку и свою одинокую старость… Корю себя за то, что не уберег дочь, сам открыл дверь перед смертью…

…Утром-рано, когда село еще спало, а над Верховиной еле брезжил рассвет, старый Беркут повел Василия на сельское кладбище.

— Вот здесь лежит моя дочь, — погладил он ладонью холмик еле поросшей травою земли. — Весной посажу здесь куст красной калины…

— Маричка, Маричка… — как бы в забытьи шептали уста. Боль сжала Василию грудь, он не мог оторвать взгляда от этого небольшого холмика.

Заглянув ему в лицо, Беркут понял состояние парня: горе его было еще слишком свежо, оно слишком тяжело придавило молодую душу. Надо как-то отвлечь его.

— Ты сегодня возвращаешься в Дрогобыч?

— Да, вуйку.

— Когда еще заглянешь ко мне?

— Не знаю, — задумчиво произнес Василий. — А фотокарточка Маричкина есть?

— Нет. Все забрали бандеровские изверги, ни одной вещички ее не оставили.

— Маричка навсегда останется в моем сердце. А приеду я, когда не останется ни одного бандита на нашей прикарпатской земле. Сколько смогу, буду уничтожать этих зверей, — поклялся Василий над могилой любимой.

— Не забывай, сынок, одинокого Беркута. — Старик поцеловал парня.

— Никогда, отец.

— А теперь иди. Я останусь. С дочерью поговорю. Расскажу ей, что ты приезжал. Легче на сердце станет. — И склонил седую голову над могилой. Стоял недвижно, будто изваяние.

Василий бережно взял с дорогой могилы горстку земли, завернул в платочек и положил в нагрудный карман, поближе к сердцу.

Беркут долго смотрел вслед Василию, пока тот не исчез за крутым поворотом.

— Не привелось тебе, Юрку, благословить их в своей хате, воспитывать внуков… — шептал он, а потом положил голову на могилу.

А смереки шумели, шумели…

Чекисты как раз сидели в засаде, когда мимо них прошел человек с винтовкой и с мешком на плече.

— Стой! — приказал Василий и мгновенно направил в лицо неизвестного луч фонарика.

Бандит замер на месте, из рук выпала немецкая винтовка.

— Посмотрите, что у него в мешке, — сказал командир.

— Хлеб, — ответил боец, осматривавший мешок. — Еще теплый, наверно, только что из печки.

— Кто ты? Фамилия!

Молчание.

— Я его знаю, — присмотрелся к бандиту Василий. — Это Дмитро Огар. Я не ошибся, пан Дмитро? — Василий подошел к нему вплотную. — Где банда?

— Там, — еле выдушил из себя бандеровец.

— Сколько человек?

— Двадцать. У Грицайки прячутся.

— Нечай с ними?

— Когда я выходил из хаты, его не было.

— Зачем собрались?

— Убить кого-то собираются. Меня за хлебом послали.

— У кого взял?

— У соседа.

— Идем, поведешь нас к своим бандюгам. Бежать не советую, — сурово предупредил Василий.

Оуновец колебался. Потом оглянулся вокруг и неуверенно пошел к реке Быстрице. Село уже спало.

— Возле хаты есть охрана?

— Да. Петро Пецюх и Иван Лагуш. Один у двери, другой — у ворот.

— Иди к воротам и скажешь часовому, что пойдешь еще за одним мешком. Понял?

Часовой, увидев Огара, недовольно спросил:

— Почему так мало хлеба? Всем не хватит.

— Ничего, хватит, я сейчас принесу еще один мешок.

Часовой наклонился над хлебом, и… чекисты в момент скрутили ему руки, забрали оружие. Возню у ворот услышал другой часовой, стоявший у порога. Он выстрелил, из хаты начали друг за другом выбегать бандеровцы. Но из окружения им не удалось выйти.

…Оуновцы, действовавшие в этом районе, потеряли вторую боевку, состоявшую из самых озверелых бандеровских палачей. Только в селе Дорожеве они убили, повесили, утопили в Быстрице более ста человек, в том числе женщин и маленьких детей.

Василий стал грозой для оуновцев из банды Нечая. И они решили любой ценой уничтожить его.

Искренним другом и защитником считали Василия его односельчане да и все трудовые люди Дублянского района. Крестьяне доверяли ему, помогали в борьбе с бандеровцами.

Как-то раз Василий шел с товарищами сельской околицей. Девушка, набиравшая воду из колодца, еле заметно кивком головы подозвала его. А когда он подошел и наклонился над ведром, будто хотел напиться, она прошептала: «На тебя засаду готовят. В селе прячется Михайло Грицай с бандой. Вон из того окошка будут стрелять в тебя, когда пойдешь вечером по этой дороге».

Командир группы Леонид Обухов решил сорвать планы бандеровцев и схватить всех, кто пошел в засаду.

Вечером чекистская группа незаметно окружила хату, в которой засели бандиты, и взяла на прицел единственное окно, выходящее на дорогу. В определенный час на дороге появился Василий. Темное окно вдруг распахнулось, и из него показалось тупое дуло пулемета. В то же мгновение чекист открыл прицельный огонь по окну.

Когда Василий подошел к хате, оттуда выносили тело сельского кулака Михаила Грицая, так люто ненавидевшего комсомольца Василия Мазура и готовившего ему смерть.

…До отхода поезда, идущего из Дрогобыча на Самбор, оставалось полчаса. Осматривая здание станции Дорожев, Василий вспомнил встречу с черноокой Маричкой здесь, на станции. «Нет уже моей Марички, — вздохнул парень. — Уже больше месяца нет вестей и от старого Беркута. Надо бы наведаться к нему…»

— Василий! Поезд подходит! Чего стоишь? — крикнул ему Леонид Обухов, разговаривавший с начальником станции.

Вздрогнув от этих слов, парень пошел к железнодорожной линии, по которой уже мчался пассажирский. Всю дорогу до станции Дубляны и до районного отдела госбезопасности он молчал, не отвечал даже на шутки друзей-чекистов.

Уже на месте, положив автомат в углу, Василий сел к столу и начал записывать что-то в свой служебный блокнот.

В соседней комнате резко зазвонил телефон. А вскоре распахнулась дверь, и на пороге стал Леонид:

— Бросай писать!

— Что случилось?

— Тебя в Дрогобыч вызывают. Сам начальник областного управления госбезопасности Сабуров, — четко отрапортовал Обухов. — Твой поезд уводит через двадцать минут. Собирайся.

…В схроне было влажно и темно. На столе мигала коптилки. Представитель окружного провода ОУН эсбист Перун исподлобья смотрел на Нечая.

— …И, кроме того, вы не выполнили приказ, не уничтожили того комсомольца Мазура. Сидите здесь да только самогон хлещете.

— Беда в том, что на его стороне большинство людей. Все стежки-дорожки он знает как свои пять пальцев. Потому и трудно его взять.

— Подвел нас Михайло Грицай, — вмешалась в разговор жена Нечая Анна. — Он сам взялся уничтожить его. Мы возражали. Но вы же знаете старика: зазнался. Сын ведь ходит в высоких чинах в нашем проводе…

— Да разве старый дурак мог справиться с этим хитрым комсомольцем? — недовольно заговорил Перун. — Если вы не уничтожите его сейчас, то сами сдохнете от пуль его автомата.

— Все уже испробовали: делали засады, подсылали даже пани Слонскую. Но он не клюнул на нашу приманку. Операция не удалась. Хата пани Слонской сгорела, чекисты убили шестерых наших хлопцев, — беспомощно разводил руками Нечай.

— А вы как считаете? — обратился к одному из бандитов Перун.

— Дело в том, что за него все село тянет. Каждый бедняк — его друг. Сколько нашего брата уже погибло от его пуль!..

В эту минуту в схрон вбежал связной.

— Василий Мазур только что поехал поездом в Дрогобыч, сам, — выпалил он. — Я видел его на станции, видел, как он вошел в вагон.

— Немедленно отправить двух связных в Дрогобыч, пусть внимательно следят за ним. Я иду к Макомацкому. Ваше задание выполнит его боевка. Мне нужен добрый конь, — сказал Перун.

…В Дрогобыч Василий приехал вечером. Сабуров встал из-за стола, подал ему руку.

— Садись! — Александр Николаевич указал на стул. — Как твое здоровье?

— Спасибо. Хорошо.

Генерал расспрашивал о работе, о настроении хлеборобов района. Потом сел, некоторое время рассматривал Василия, снова встал, подошел к карте.

— Подойди-ка ближе, парень. Видишь значок в этом квадрате?

— Это село Раневичи, а тут недалеко проходит железнодорожная линия.

— Верно. А теперь следи за моей рукой внимательно. Тут наш Дрогобыч, а тут село Раневичи. Вот полевая тропка, которой крестьяне ходят в город. Недалеко от этой тропки растет дикая груша. Помнишь?

— Да. Я там был с чекистами. Возле груши — схрон. Бандитов тех мы ликвидировали осенью 1944 года.

— Отлично. Я вижу, ты хорошо ориентируешься в этом квадрате. А теперь слушай дальше. Завтра в двадцать два часа ты встретишься под этой грушей с нашим человеком. Пароль тебе скажут завтра же. Примешь от него небольшой пакет и — обратно. Задание понятно?

— Можно вопрос?

— Пожалуйста.

— Приметы человека, которого я должен встретить.

Генерал улыбнулся, положил руку на плечо Василия.

— Человек, которого ты должен встретить, — высокий, широкоплечий брюнет лет тридцати, говорит по-русски. Бандеровцы считают его власовцем. Но он «работает» в одном из проводов ОУН по моему приказу…

На следующий день, выполнив задание, Василий не спеша возвращался в город. Бледная луна медленно плыла по небу, где-то далеко тарахтели подводы на твердой полевой дороге.

Миновав Дрогобычский электромеханический техникум, Василий остановился, закурил. Прошел небольшой мостик на улице Млинарской, упирающейся в Стрыйское шоссе. Встретил знакомых девушек, заговорил, пошутил с ними.

Вдруг раздались автоматные очереди. Василий пошатнулся…

Он не слышал топота многих ног, не видел, как от водяной мельницы кони унесли в темноту зловещих всадников…

…За шестнадцать пуль в теле комсомольца-чекиста Василия Мазура отплатили врагам те, кого он оберегал от смерти, для кого он завоевывал новую, счастливую жизнь.

Друзья навечно сохранили пробитый пулей и обагренный кровью его комсомольский билет с засушенным между страничками цветком ромашки.