Эти три года.

АМЕРИКАНЦЫ

Джон Рид

Он стоял с непокрытой головой у кремлевской стены уже несколько часов. А люди все шли и шли, неся над головами красные как кровь гробы — 500 гробов, 500 убитых в революционных боях в Москве.

Ветер трепал его волосы, пробирался под короткую меховую куртку, но он, не замечая этого, не отрываясь смотрел на людей, на трепещущие знамена, на огромные кумачовые транспаранты, спускающиеся с зубцов кремлевской стены. «Да здравствует братство рабочих всего мира!» — было написано на одном из них.

Он стоял молча, крепко стиснув челюсти, но губы его невольно шевелились. Может быть, в эти минуты рождались строчки, которые скоро прочтут сотни тысяч людей: «Этот народ строит на земле такое светлое царство, которого не найдешь ни на каком небе, такое царство, за которое умереть — счастье!»

Через три года его похоронили здесь же, на Красной площади, у кремлевской стены. И однажды хмурым октябрьским днем у его могилы остановились красноармейцы, сняли шапки, и один из них сказал: «Хороший был парень! Он пересек весь земной шар из-за нас. Это был один из наших…»

Через три года… Но эти три года…

Весной 1917 года Джон Рид задумал написать автобиографическую книгу, которую назвал «Почти тридцать». Книга не была тогда напечатана, хотя писал ее талантливый, очень талантливый человек. И ему было о чем рассказать: ведь и видано, и передумано, и пережито уже немало…

Он учился в одном из лучших университетов Америки — знаменитом Гарвардском. Оканчивающим этот университет не надо было думать о своем будущем: оно уже предопределялось заранее положением и капиталами родителей — ведь в Гарвардский университет принимались дети только богатых и знатных американцев. Джону Риду — Джеку, как тогда его называли, — тоже не надо было думать о своем будущем, оно обеспечено; он мог сразу, без всякого труда переступить порог «высшего общества». К тому же еще во время учебы Рид проявил себя способным журналистом А хорошему журналисту будут платить, платить много. Будут платить угольные и стальные короли, нефтяные и хлопковые магнаты. Конечно, если журналист станет защищать их интересы.

Но произошло неожиданное: Рид стал их врагом.

Соединенные Штаты — страна контрастов: ослепительной роскоши и ужасающей нищеты, безумных реклам Бродвея и лачуг Гарлема, смертей от обжорства и смертей от голода.

Рид видел все это, думал и писал об этом. Его заметили — перед ним открылись двери крупнейших журналов и издательств. И в это же время в первый, но далеко не в последний раз захлопнулась за ним дверь тюрьмы: он приехал в город Патерсон, где бастовали рабочие, как журналист, он не мог удержаться — сам стал рядом с рабочими.

И так было всегда и всюду. Джон Рид не мог оставаться просто наблюдателем — он превращался в участника событий.

В Мексике восстали крестьяне. В США восстание это представляли как бунт, а их главаря — Вилью — как отпетого бандита. Так писали газеты Соединенных Штатов. Рид едет в Мексику. И американцы узнают правду о восстании, правду о вожде восставших. А мексиканцы воочию убеждаются, что американцы бывают разные: бывают и такие, как этот сероглазый большелобый парень, который умеет стрелять на полном скаку, умеет плясать и петь у костра, умеет писать в седле. Рид становится близким другом Вильи, а его очерки о восстании в Мексике — единственные во всей американской печати правдивые сообщения об этом восстании. Рид становится одним из самых известных журналистов Америки, ему платят огромные деньги. Правда, не за все. За такой очерк, как «Война в Колорадо», он мог бы получить, конечно, баснословную сумму, если бы… если бы не опубликовал его. Да, Рокфеллер заплатил бы сколько угодно, и Рид знал это. Но он знал и другое: сотни людей расстреляны, растоптаны лошадьми, десятки людей сожжены заживо — так Рокфеллер расправился с рабочими своих рудников, с рабочими, которые осмелились потребовать мало-мальски человеческого обращения.

Джон Рид видел это собственными глазами. И он написал об этом.

— Остановись, Джек, дело не стоит того! — говорили ему доброжелатели. Они видели, что тучи сгущаются над головой Рида, что многие газеты и журналы уже не так охотно печатают его. — Остановись, Джек! — повторяли они.

Слушая советы друзей, Рид шагал по комнате — шаги его были большими, уверенными, твердыми; он любил шагать по комнате. И так же шагал он по нью-йоркским окраинам, по дорогам Америки, по странам мира. И те, кто видел, как он шагает, понимали — его нельзя остановить,

С такой же решительностью отправился он в Европу, где уже пылал пожар империалистической бойни, активное участие в которой принимали и Соединенные Штаты.

Италия, Франция, Германия, Бельгия. Горы трупов, эшелоны калек, женщины с безумными глазами, умирающие от голода дети — это увидел Рид в Европе. Он вернулся в Штаты сильно изменившимся, помрачневшим, с твердым намерением принять участие в событиях. Но не в качестве солдата, а в качестве борца с войной.

Газеты ждали от Рида красочных описаний батальных сцен, но не получили этого. То, что привез Рид, не могло быть напечатано. Он выступал против войны!

Газеты и журналы отказались печатать Рида, зато охотно печатали о нем: сотни гнусных выдумок обрушились на его голову — чего-чего только не выдумывали о Риде его коллеги. Они стремились очернить его, чтобы рядовые американцы не верили даже тем небольшим рассказам и очеркам, которые все-таки появлялись в прогрессивной печати.

Но ни травля, ни закрытые двери газет и журналов не заставили Рида умолкнуть. Что ж, есть еще один способ высказаться, рассказать правду — митинги. И он выступает всюду, где возможно. И каждое его выступление — это твердое и решительное «нет!» войне. Рид выступает на митингах рабочих и на митингах студентов, выступает в тюрьмах и в конгрессе.

— Он не патриот! Он не настоящий американец! — вопят ему вслед.

О нет, Рид был настоящим американцем, настоящим патриотом. Его предки приехали в Америку в 1607 году, они сражались за ее независимость, они участвовали в войне Севера и Юга, сражались против рабства негров. Именно потому, что Рид был настоящим патриотом, он заявил в сенатской комиссии:

— Я не стану участвовать в этой войне. Вы можете меня расстрелять, если хотите.

В одной из прогрессивных газет Рид помещает гневную статью против войны. Его вместе с другими прогрессивными журналистами привлекают к суду.

И вот суд…

— Джон Сайлас Рид, родившийся 22 октября 1887 года в Портленде, штат Орегон, обвиняется в государственной измене…

Нет! Джон Сайлас Рид не обвиняется, он сам обвиняет! Он обвиняет тех, кто затеял эту войну, эту никому не нужную страшную бойню! Эту «войну торговцев», жиреющих на крови солдат!

За окнами гремел оркестр — он играл патриотические марши, чтобы накалить атмосферу. Среди публики шныряли личности, нашептывающие что-то, пытающиеся вызвать ненависть к подсудимому, судьи то и дело обрывали, перебивали обвиняемого, не давали ему говорить.

Но ничто не могло заглушить голос Рида, и его слышала вся Америка. Он говорил правду. Только правду! И, как ни старались судьи, как ни гремел оркестр, Рид был оправдан.

И снова в путь. На этот раз в Россию. Он тайно пробирается в Россию через Балканы: Франция отказала Риду в разрешении на въезд. И снова перед ним ужасы войны, картины, еще более страшные, чем раньше.

Американский посол требует, чтобы Рид немедленно покинул Россию, вернулся в Соединенные Штаты. Рид вынужден уехать. Но ненадолго. Не проходит и трех месяцев, как он снова в России. Рид чувствовал — здесь назревают большие события.

В России у власти Временное правительство. Рид пытается понять, что это такое. Он встречается с председателем этого правительства — Керенским, беседует с одним из самых богатых людей в России — Лианозовым, разговаривает с генералами, офицерами, чиновниками. И понимает — это не «наша» революция. «Наша» еще впереди — ее сделают такие, как Ленин и Дзержинский, Луначарский и Свердлов и те безымянные солдаты и матросы, рабочие и студенты, с которыми в эти дни встречался Рид.

Перед началом империалистической войны Риду удалили почку. Он был признан негодным и воинской службе.

— Потеря почки освобождает меня от войны между народами, — сказал Рид, — но не освобождает меня от войны между классами.

И когда революционный Петроград ринулся на штурм Зимнего дворца — последнего пристанища Временного правительства, — среди атакующих появился с откуда-то добытой шашкой Джон Рид.

Он был в Зимнем, когда прозвучали на весь мир слова Антонова-Овсеенко, обращенные к министрам Керенского:

— Именем военно-революционного правительства объявляю вас арестованными…

И он имел право сказать потом:

— Я видел рождение нового мира!

Но он не только видел — он с первых же дней рождения этого нового мира со всей присущей ему страстностью и убежденностью встал на его защиту. Вместе с другим замечательным американским журналистом Альбертом Вильямсом и с теми передовыми иностранцами, которые находились в те дни в Петрограде, Рид начинает издавать газету для солдат воюющих армий. Он знает, что такое война, он умеет найти нужные слова. Кроме работы в газете, Рид переводит на английский язык декреты Советской власти, листовки, издает вместе с Вильямсом газету «Русская революция в картинках». Бее это с самолетов разбрасывается над окопами, переправляется через фронт вместе с пленными. Работая в Бюро международной революционной пропаганды, Рид писал и посылал в Штаты статьи, рассказывающие правду о России, о революции. Но, пожалуй, главной своей задачей он считал подготовку книги о русской революции. Для этого Рид собирал газеты и плакаты, листовки и декреты, для этого он ездил на фронты, часами разговаривал с солдатами и матросами. Рид никогда не был так счастлив, никогда не жил такой полной и такой напряженной жизнью.

В эти дни Рид встречается с Лениным, разговаривает с Ильичем. Потом Джон говорил:

— Свою жизнь я делю на две части: до встречи с Лениным и после встречи с ним.

В разгар напряженной работы Рид узнает, что в Америке начались массовые аресты, брошены за решетку тысячи людей, арестованы руководители рабочих, готовится суд над сотрудниками прогрессивного журнала, проводящего антивоенную агитацию. И ему, Риду, как одному из сотрудников, грозит тюремное заключение сроком на сорок лет.

Рид немедленно отправляется в Соединенные Штаты. Перед отъездом, 24 января 1918 года, он выступает на III Всероссийском съезде Советов.

— Я клянусь, что буду рассказывать правду и только правду о революции в России… Я клянусь отдать все силы, всего себя делу рабочего класса!

28 апреля 1918 года Рид прибыл в Нью-Йорк. Едва он сошел с корабля, как услышал:

— Джон Рид! Вы нам нужны.

Это первые слова, которые он услышал на родной земле. И первые, кого он встретил здесь, были агенты полиции. Нет, это еще пока не арест, пока только отобраны чемоданы с материалами для будущей книги: листовки и плакаты, газеты и брошюры, которые Рид собирал в революционном Петрограде.

Власти пока не торопятся арестовывать Рида — они знают, что скоро он снова, как и год назад, предстанет перед судом.

Суд действительно состоялся. Но как ни бились власти, как ни старались судьи, им не удалось доказать виновность Рида и его товарищей по редакции. Процесс снова провалился.

От Рида потребовали клятвы, что он прекратит выступления, не будет рассказывать о России. Нет, Рид не может дать этой клятвы, он уже дал клятву на III Всероссийском съезде Советов: Рид поклялся говорить правду, только правду и будет выполнять клятву, чего бы это ему ни стоило.

В первые же дни пребывания в США Рид пишет несколько статей о русской революции. И голос его сквозь вой и улюлюканье взбесившихся «патриотов» слышит трудовая Америка.

Конфискация материалов не дает возможности Риду заняться книгой, которую он задумал еще в России. Но нельзя терять ни минуты: если невозможно писать, можно говорить. И он отправляется в поездку по стране.

Правду о России!

Поезд мчал Рида по стране. А в это время американский крейсер «Олимпия» с солдатами на борту уже подходил к советскому Мурманску.

Первое выступление Рида состоялось 9 мая в Нью-Йорке, затем он выступил в Вашингтоне и Бостоне.

А «Олимпия» бросила якорь в Мурманском порту. В Мурманске начались массовые аресты большевиков и всех сочувствующих им.

Первого июня в Филадельфии арестовали Рида. На этот раз он отделался крупным штрафом. Ему пригрозили, что в следующий раз…

А потом Рид потерял счет арестам, их было больше двадцати, сколько точно — он не помнил. Зато хорошо помнил, как встречали его выступления рабочие в Детройте, Бронксе, Бруклине.

Несмотря на бешеные усилия властей заставить замолчать Рида, он продолжает говорить, продолжает рассказывать правду о России.

Стало плохо со здоровьем, трудно с деньгами. Но разве дело в этом?

Ведь Рид сам отказался от благополучия во имя великой справедливости.

— Дело стоит того, Джек! — любил говорить он себе.

И еще: если раньше, до поездки в Россию и в первые месяцы пребывания в ней, он считал себя сочувствующим революции, то теперь Рид называл себя с полным правом участником великой пролетарской революции в России. И верил, что революция победит во всем мире. На одном из очередных допросов он заявил:

— Я всегда был сторонником революции в США. Воля народа рано или поздно восторжествует.

Но чем бы ни занимался Рид в эти дни, он всегда помнил, что главная его задача — книга о революционной России. И делал все, чтоб вырвать свои конфискованные материалы. В конце концов он добился этого — полиция вернула чемоданы, и Рид засел за работу.

Это было делом чести, делом жизни — рассказать о величайшем событии в истории. Точнее — о сгустке истории. Рид так и начал: «Эта книга — сгусток истории…»

Назвал ее Рид «10 дней, которые потрясли мир».

Книга была написана быстро, как говорят в таких случаях, на одном дыхании. Она не требовала никаких поправок, никаких дополнений. Нужно было лишь одно — типография. В Америке уже тогда были сотни издательств, сотни типографий. Но только один человек во всех Соединенных Штатах согласился издать эту книгу. Полиция узнала об этом. Она ворвалась в типографию Горация Ливрайта и конфисковала рукопись. Этого следовало ожидать. Поэтому издатель заранее снял несколько копий. Несколько раз полиция врывалась в типографию, захватывая копии рукописи. Но книга Рида все-таки вышла.

Книга Рида потрясла Америку. Уже приближались американские корабли к Владивостоку — они везли американских солдат, они везли пушки и пулеметы для колчаковской армии. А книга Рида рассказывала о России, о ее людях, о великой мечте всего трудового народа, которая начала осуществляться. И все больше американцев стало понимать, на что толкает их правительство. И все громче звучали голоса:

— Верните наших парней!

— Руки прочь от Советской России!

Рабочие портового города Сиэтла отказались грузить военное снаряжение для колчаковской армии. Оружие направили в Портленд — родной город Рида. Но и там докеры сказали «нет!». Оружие переправили в третий порт — Ванкувер. Однако и в Ванкувере забастовали рабочие.

У Рида всегда было много друзей. Теперь их стало в тысячи раз больше. Ему писали незнакомые люди, его приглашали выступать чуть ли не ежедневно. И Рид гордился этим.

А буржуазные газеты не останавливались ни перед какими измышлениями, выливая на Джона потоки гнусной клеветы. Он получал анонимки, ему угрожали расправой. И этим тоже Рид гордился — значит, он силен, значит, его боятся враги,

В начале сентября 1919 года создается Коммунистическая партия Америки, и одним из самых активных организаторов и создателей этой партии был Джон Рид.

Но у коммунистов Америки было много вопросов, им много было не ясно.

— Надо посоветоваться с Лениным.

Ленин в Москве, в Москве Коминтерн. И Рид снова готовится пересечь океан. На этот раз — как делегат, посланец коммунистов Соединенных Штатов Америки.

В сентябре 1919 года небольшое судно «Бостонец» отошло от причалов Нью-Йоркского порта. Кочегар Джим Гормли последний раз взглянул на исчезающие в серой дымке небоскребы и спустился вниз.

Несколько суток без устали работал Джим в кочегарке. Работал хорошо. И только потом понял, почему товарищи как-то странно поглядывали на него: он работал голыми руками, когда настоящие кочегары надевали рукавицы. Наверное, кочегары что-то заподозрили. Но, конечно, им и в голову не могло прийти, что рядом с ними в душной кочегарке работает бывший воспитанник Гарвардского университета, знаменитый журналист, а ныне государственный преступник Джон Рид. Да, как одного из руководителей Американской компартии, правительство Соединенных Штатов объявило его преступником. И уж конечно, ни о каком разрешении на выезд за границу не могло быть и речи. Поэтому-то на судне «Бостонец» и появился симпатичный, но неопытный кочегар.

В Норвегии Рид покинул «Бостонец», чтобы опять нелегально, в трюме другого парохода, прибыть в Гельсингфорс.

На улицах финской столицы еще слышались выстрелы — только что финские и русские белогвардейцы жестоко расправились с революционными рабочими Финляндии.

Рискуя жизнью, финские друзья помогли Риду пробраться к границе на лыжах и пересечь ее. Через несколько дней он уже был в Петрограде. Оттуда немедленно двинулся в Москву. И чуть ли не с вокзала — в Кремль, к Ильичу.

Советское правительство предложило Риду роскошные по тому времени условия; номер в гостинице, пропуск в специальную столовую. Нет! Он будет жить как все; голодать и мерзнуть, собирать утиль и ходить на субботники, а главное — он будет писать статьи в газеты и журналы, работать в Коминтерне и копить материал для новой книги.

И он работает, пишет, ездит по стране, встречается и разговаривает с сотнями людей, расспрашивает их, сам часто выступает, рассказывая об Америке.

Рид знает, сколько горя принесли советскому народу американские интервенты. Но в Соединенных Штатах Рид рассказывал правду о Советской России. Теперь он рассказывает правду об Америке, об американском народе, который, как и русские, не хочет войны, не хочет крови.

Рид говорил правду: в это время в Соединенных Штатах разразилась стачка, которой еще не видала Америка, — бастовали почти четыреста тысяч сталелитейщиков. Забастовка охватила 50 городов.

Правители Соединенных Штатов объявили войну своему народу. Над Америкой прокатился клич: «Наполняйте тюрьмы!» И тюрьмы наполнились: конгресс принял законы военного времени, были арестованы тысячи рабочих.

Судили товарищей Рида. А американские газеты кричали, что сам Рид укрылся за спинами большевиков.

Что ж, надо снова ехать в Штаты. Надо выступать на суде. Дело стоит того, Джек, даже если тебя ждет каторга!

Попытка перейти границу в Латвии не удалась. Решил пройти через Швецию. В дороге его арестовали финские власти.

Случайность? Возможно. Предательство? Тоже не исключено. Но скорее всего другое. Американский консул знает об аресте Рида, но молчит. А может быть, он уже сказал свое слово чуть раньше, когда Рид еще был на свободе? Да, скорее всего. Консул молчит, хотя должен был именно сейчас вмешаться, сейчас, когда Рида бросили в сырой каменный мешок, когда он вдруг «исчез».

Исчез журналист Джон Рид. Вместо него появился заключенный № 42. В финской тюрьме долго он не выживет — слишком тяжелы условия. О заключенном № 42 никто не пожалеет, за него никто не заступится. И журналист Джон Рид уже никогда не будет беспокоить американские власти. Это точно рассчитанное убийство.

Но нет! Рид должен жить. Этого требуют финны и американцы, русские и шведы — они узнали о заключенном № 42, они протестуют! И американские власти вынуждены начать какие-то действия. Но самые активные, самые энергичные меры для спасения Джона Рида предпринимает Советское правительство, Ленин. Финские власти потребовали в обмен на Рида двух арестованных в России контрреволюционных профессоров.

— За Рида можно отдать целый университет, — сказал тогда Ильич.

Рид вернулся в Россию. И сразу ринулся в самую гущу событий. А события здесь нарастали с каждым днем. Еще шла война, но уже готовился II конгресс Коминтерна, съезд народов Востока… Рид хотел быть всюду, все увидеть, обо всем написать, рассказать всему миру…

И вдруг — тяжелая болезнь. И 17 октября — за пять дней до тридцатичетырехлетия — смерть.

О книге Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир» Владимир Ильич Ленин писал:

Рабочие шахт Колорадо купили все экземпляры этой книги, привезенной в их штат. Американские добровольцы батальона имени Линкольна, сражавшиеся против фашистов в Испании, привезли с собой эти книги.

Эту книгу до сих пор ненавидят правители Соединенных Штатов. Еще бы! До сих пор американские газеты клевещут на русскую революцию. Но у американцев есть свидетельство — Джон Рид!

Альберт Рис Вильямс писал о своем друге:

«Джон Рид лежит в единственном во всем мире месте, где ему хотелось лежать, — на площади у кремлевской стены».

Здесь его похоронили 24 октября 1920 года,

Но он жив в сегодняшней Америке. Жив в героических делах американских коммунистов, в отважной борьбе лучших сынов Америки за мир, в добрых делах американского народа.

ПИСАТЕЛЬ ВИЛЬЯМС РИС, ПРОФЕССОР КУЦ И РЯДОВОЙ ХИГГИНС

Альберт Р. Вильямс

Гудки ворвались в морозную февральскую ночь 1918 года и сразу наполнили ее тревогой. Люди вскакивали с постелей, выбегали из домов, прислушиваясь, будто стараясь найти ответ в этих гудках — что же случилось?

Но гудки не давали ответа — они плыли над городом, тревожные, зловещие, плыли низко, как тяжелые грозовые тучи. Гудел Путиловский и Ижорский, гудели паровозы на Николаевском, Варшавском, Финляндском вокзалах, гудели заводы пролетарской Выборгской стороны.

Люди торопливо одевались, шли на заводы, в райкомы, к Смольному. И не успели еще умолкнуть гудки, как десятки рабочих отрядов уже двинулись по улицам красного Питера. Выступали из казарм поднятые по тревоге воинские части. Уже началась запись добровольцев в Красную гвардию.

В эти тревожные февральские дни 1918 года, когда немецкие войска, нарушив перемирие, двинулись на Петроград, сотни новых добровольцев вступили в красногвардейские отряды. Плечом к плечу стали пожилые рабочие и совсем юные пролетарии, а рядом с ними, то и дело поправляя такие неудобные для военных занятий шляпы и пенсне, учились стрелять лучшие представители интеллигенции, принявшие революцию с первых дней ее существования.

И поэтому никого не удивило, что в одном из красногвардейских отрядов появился высокий черноволосый человек в хорошо сшитом костюме и в меховой куртке. Не удивил красногвардейцев и сильный акцент, с которым разговаривал этот человек. Петроград — город интернациональный, в нем можно встретить представителя любого народа.

Но красногвардейцы, конечно, очень удивились бы, узнав, что в их рядах известный американский писатель. Позднее он напишет страстные книги об Октябре и людях Октября, книги о Ленине, с которым много раз встречался. Позже он станет пропагандистом и верным защитником Советского государства за рубежом. Но это будет позже. А в те февральские дни писатель Альберт Рис Вильямс стал на защиту республики с винтовкой в руках.

Через несколько дней в казарму пришел взволнованный командир отряда и сообщил, что красногвардейца Вильямса просит срочно прибыть в Смольный Владимир Ильич Ленин.

А 24 февраля 1918 года в газете «Правда» было опубликовано воззвание, подписанное американцами Альбертом Вильямсом, Самуэлем Агурским и Ф. Нейбутом.

Американские и английские революционеры откликнулись на призыв — они приходили в Мариинский дворец, в маленькую комнату на третьем этаже, чтобы записаться в интернациональный отряд и стать бойцами только что организованной Красной Армии.

Но приходили не только революционеры.

…Вильямс смотрел на бойцов интернационального англо-американского отряда. Их было 60 человек, пришедших сейчас на стрельбище, чтоб научиться владеть оружием. Да, многие из них еще совсем недавно даже близко не видели винтовки. Как, например, вот тот немолодой уже человек с черной бородой, старательно прицеливающийся в мишень. Борода ему мешает, он крутит головой, виновато оглядывается на инструктора и снова целится.

Профессор Чарльз Куц. Известный в Америке пропагандист толстовского учения. Он и в Россию приехал, чтоб изучить получше толстовцев. Его основной лозунг в жизни — «не убий!». Не убивай никого!

Вильямс знал, что профессор негодует даже тогда, когда слышит об убитой козе, разражается гневной речью по поводу убитого цыпленка. И вдруг он стал солдатом. Что заставило его так поступить? Вильямс давно собирался спросить об этом профессора, да все как-то не получалось.

Раздался выстрел. Куц бросился к мишени с быстротой совсем не пятидесятилетнего человека. И тут же послышался его ликующий крик:

— Есть! Попал!

Радостно сверкая глазами, он подбежал к Вильямсу, размахивая бумажной мишенью.

— Смотрите, Альберт! Попал! В самое яблочко!

— Поздравляю, профессор, — улыбнулся Вильямс, — из вас получается отличный солдат.

— Да! — профессор гордо вскинул бороду. — Получается.

— А как же с толстовством? Ведь «не убий»…

— Да, «не убий»! — перебил Вильямса профессор. — А они хотят убивать. И я не могу оставаться спокойным, когда они хотят убивать, хотят убить величайшее, как я теперь понял, завоевание человечества — русскую революцию.

Он аккуратно сложил мишень, спрятал ее в карман и, неуклюже вскинув винтовку, зашагал по полю.

«Они» — это были войска кайзеровской Германии, «они» — это соотечественники писателя Вильямса и профессора Куца, уже высаживающиеся на севере Советской России, чтобы, как сказал американский генерал Финлесон, «смыть клеймо большевизма с России и цивилизации».

Уже пылали мурманские и архангельские деревни, уже пропитался кровью песок трагического острова Мудьюг, но все чаще и чаще задумывались американские и английские солдаты над тем, зачем их привезли сюда, почему их заставляют убивать.

И все чаще и чаще расспрашивали солдаты крестьян, кто такие большевики.

Ведь на родине им совершенно серьезно говорили, что большевики порождение дьявола. Американский миллионер П. Вандерлип, посетивший вскоре после войны Россию и беседовавший с Лениным, признался Ильичу: не очень-то легко ему будет убедить своих соотечественников, что большевики такие же люди, как и все. Что же говорить о рядовых американских парнях, мозги которых тщательно обрабатывались опытными пропагандистами. Но есть непреложный закон: правда, как бы ни старались ее скрыть, пробьет себе дорогу, И американские солдаты все яснее начинали понимать — здесь, в России, им делать нечего.

Уже отказался стрелять в русских 339-й полк, уже томились в тюрьмах 500 американских солдат, уже 40 человек было расстреляно по приговору военно-полевых судов. А недовольство все продолжало расти.

— Сэр, для какой цели мы здесь и каковы намерения правительства Соединенных Штатов? — спросили своего командира солдаты полка, отказавшегося выступить на передовую.

Вместо ответа командир полка прочитал солдатам статью из военного устава, статью, в которой говорилось, что мятеж в войсках карается смертной казнью.

А на вопрос солдат ответили большевики.

И нередко случалось: американские солдаты не только отказывались стрелять в русских — американские солдаты переходили линию фронта. Поодиночке. Группами. Десятками. Как это было под Котласом, когда 50 человек добровольно сдались в плен, как это было под Ригой, где линию фронта перешли несколько десятков человек.

Одни солдаты не хотели воевать против Красной Армии, другие хотели воевать в ее рядах. 50 американцев, канадцев, англичан попросили направить их на военные курсы, чтоб, как писали они в своих заявлениях, «впоследствии в качестве красных офицеров принять участие в борьбе с международным империализмом за торжество социалистических идей».

Под мощными ударами Красной Армии откатывались интервенты, освобождая занятую территорию. А в их тылу действовали интернационалисты. Такие, как Джеймс Хиггинс, такие, как Майкл Смит.

Джеймс Хиггинс — рядовой американец. Рядовой американской армии стал героем одного из самых известных в Америке романов знаменитого Эптона Синклера. Но прежде чем он стал героем романа, он стал одним из героев гражданской войны в России.

Джеймс не первый год служил в американской армии — до того, как военный корабль доставил его в Советскую Россию, он уже много месяцев провел в окопах империалистической войны.

Хиггинс был настоящим патриотом — он готов был, если это нужно для блага родины, ехать на русский север.

Только нужно ли это родине?

Тут, на берегу Белого моря, он впервые задумался над этим, И впервые понял, что напрасно так гордился званием солдата американской армии. И тогда появилось желание бросить винтовку. Дезертировать — это был бы самый легкий путь. И это было бы предательством по отношению к товарищам, которые останутся здесь и по слепоте своей будут продолжать творить черные дела, на которые толкает их командование. От того, что Джеймс Хиггинс швырнет свою винтовку, американская армия не ослабеет и не уменьшится количество расстрелянных, повешенных, замученных большевиков, не перестанут гореть избы русских крестьян. Нет, Джимми Хиггинс останется в армии Соединенных Штатов. Но…

Никто не знает, сколько раз окликал его патруль на улицах Архангельска, сколько раз вздрагивал Джимми, боясь, что патруль поинтересуется содержанием его карманов. Но все проходило пока благополучно, и антивоенные листовки регулярно появлялись в казармах.

Контрразведка сбилась с ног. А Джимми Хиггинс — днем солдат американский армии, ночью подпольщик, работающий бок о бок с архангельскими большевиками, — продолжал писать и распространять листовки.

Когда контрразведка все-таки выследила и арестовала его, Джимми били в бессильной ярости, вымещая на нем злость за неудачи на фронте. Его били, требуя, чтоб он выдал архангельских большевиков. Хиггинс молчал. Молчал, когда его жгли раскаленным железом, молчал, когда вырывали ногти, ломали суставы. Американцы пытали своего солдата, а он молчал, не желая выдавать своих русских товарищей…

Если Джеймс Хиггинс не сразу понял великую правду революции, то Майкл Смит к моменту оккупации Севера был уже подготовленным борцом. Может быть, потому, что у себя на родине уже участвовал в политической борьбе, может быть, потому, что попал в Россию еще до революции — в годы первой мировой войны, — полюбил эту страну, ее народ, проникся его освободительными идеями.

И когда американские солдаты вступили на землю Советской России, Майкл Смит почувствовал себя лично ответственным за черные дела своих соотечественников.

Когда началась оккупация, Смит был далеко от фронта. Но он немедленно отправился в район боевых действий. Он шел напрямик, лесами, пробираясь по бездорожью, минуя гибельные болота. Он пришел на Северную Двину, чтоб немедленно вступить в бой.

Его оружием была не винтовка — его оружием были слова правды. Он проникал в расположение войск противника под видом бежавшего из плена матроса и с удовольствием рассказывал, что он видел в «русском плену». Он раздавал листовки. Он приносил газеты большевиков, издаваемые на английском языке.

Сотни верст прошел американский моряк Майкл Смит по русским лесам, от деревни к деревне, десятки раз пересекал фронт, чтоб взять новые листовки и газеты и снова вернуться в расположение противника. Сотни солдат слушали его, и слова Смита доходили до их сердец.

Смит считал своим долгом бороться в самых опасных местах до тех пор, пока последний английский и американский солдат не уйдет из России. И он боролся до последних дней.

Погиб Майкл Смит в январе 1920 года, накануне полного освобождения советского Севера.

Джимми Хиггинс и Майкл Смит отдали свои жизни за власть Советов в России. Не вернулся на родину Джон Рид.

Альберт Рис Вильямс вернулся в Соединенные Штаты и рассказал правду о России и о революции, правду о походе американской армии в России.

Он говорил: