Эти три года.

ЧЕХИ, СЛОВАКИ

Я. Гашек

Весной 1918 года невысокий коренастый человек в потертой шинели и смятой каскетке, какие обычно носили солдаты австро-венгерской армии, вышел на площадь Брянского вокзала, на секунду остановился, улыбнулся чему-то — может быть, весеннему солнцу, может быть, своим мыслям — и, вскинув на плечо повидавший немало на своем веку вещевой мешок, быстро зашагал по улице.

На него никто не обратил внимания, зато он обращал внимание на все: на прохожих и на заколоченные, разбитые витрины — следы недавних боев, на часовых, стоящих у дверей некоторых домов, и на картины футуристов, развешанные прямо на заборах, на столбах. От его зоркого, внимательного взгляда не укрылось, что улицы подметали люди совсем не дворницкого вида — явно бывшие буржуи. Он внимательно вглядывался в лица женщин, стоящих в очереди за хлебом, проводил глазами отряд красноармейцев, прочитал несколько объявлений. На Красной площади он долго стоял, глядя на зубчатую стену и на красный флаг, развевающийся в синем небе над древним Кремлем.

Потом заговорил с каким-то прохожим на чистом русском языке, спросил, как пройти на Арбат, и лишь легкий акцент выдал в нем иностранца.

Он поселился на Арбате у бывшего учителя Романа Федоровича Якла, который теперь держал маленькую чешскую колбасную. В колбасной всегда было много народа. И не только потому, что в это голодное время здесь можно было получить знаменитые чешские шпикачки, но и потому, что здесь постоянно кипели страсти. Здесь бывали чехи, которые безоговорочно приняли революцию, не колеблясь, стали на ее сторону, и чехи, которые приходили в ярость при виде красного полотнища и считали часы до того момента, когда смогут покинуть революционную Россию. Тут были и русские коммунисты, и меньшевики, не устававшие спорить и охаивать новую власть.

Роман Федорович Якл никогда раньше не видел худощавого человека, пришедшего в этот весенний день в его колбасную. Но едва пришедший назвал свою фамилию, как стал одним из самых желанных посетителей колбасной, а хозяин отдал ему лучшую комнату в своей квартире. Человек этот был хорошо известен у себя на родине.

И здесь, в маленькой колбасной, его быстро узнали постоянные посетители. Он любил слушать споры, сам часто спорил, шутил с одними, высмеивал других, заводил знакомства, ссорился.

Новый постоялец Романа Федоровича прекрасно разбирался в людях. Чуть ли не с первого взгляда мог определить характер, склонности, настроение человека. И только одного человека, приходившего иногда в колбасную, не мог он разгадать.

Человек этот носил кожаную куртку и пенсне с толстыми стеклами; в черных волосах, несмотря на то, что ему было не так уж много лет, серебрились седые нити. Человек этот никогда не вступал в споры, ни с кем не заговаривал, хотя то, что происходило вокруг, явно его интересовало. Но в конце концов они познакомились — председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Яков Михайлович Свердлов и приехавший весной 1918 года в Москву бывший военнопленный № 294217.

Из колбасной они вышли вместе. Больше жилец Романа Федоровича не возвращался. На другой день за вещевым мешком пришел красноармеец и сказал хозяину колбасной:

— Товарищ Гашек вступил в Красную Армию.

Никто не знал и теперь уже никогда не узнает, о чем разговаривали председатель ВЦИК и будущий автор всемирно известных «Похождений бравого солдата Швейка». Может быть, Гашек слушал Свердлова, и слова Якова Михайловича подтолкнули его скорее сделать то, к чему он уже подошел вплотную, ради чего приехал в Москву, — отдать себя в распоряжение революции.

А может быть, сам рассказал Свердлову о себе, о своей жизни. О том, как в тринадцать лет остался без отца, а через год вынужден был уйти из четвертого класса гимназии, как служил в аптеке, а потом, после окончания коммерческого училища, работал в банке. Правда, служил в банке недолго: начал печататься, пришла известность, и он стал профессиональным писателем. Но известность не принесла богатства — популярный уже не только у себя на родине, но и за пределами своей страны, писатель не имел квартиры, жил в гостиницах, откуда его постоянно выселяли за неуплату. Впрочем, он мог стать богатым, если бы захотел, если бы писал угодное властям. Но Гашек писал юморески,

фельетоны, сатирические рассказы, в которых высмеивал тех, от кого зависело его благополучие. И благополучия не было. Да его и не могло быть, даже если бы Гашек стал богачом: потому что не может быть счастлив настоящий человек, если родина его несчастна.

А родина Гашека была несчастна.

До первой мировой войны Чехословакии не существовало. Существовала Австро-Венгерская монархия — «лоскутное государство», потому что состояла эта монархия из многих насильно захваченных земель. В Австро-Венгрию тогда входили Чехия и Словакия, Галиция и Герцеговина, Босния и Буковина и другие земли. Плохо жилось чехам, украинцам, словакам под авсг-ро-венгерским владычеством, все громче и настойчивее раздавались голоса, требующие отделения этих земель от Австро-Венгрии. Всей душой ненавидел Гашек тупоголовых чванливых чиновников, презирающих народ, попирающих его достоинство. Но как бороться за свободу своей родины, он тогда не знал. Гашек издевался над ними в своих фельетонах, юморесках. Он издевался над ними в жизни. Особенно когда началась империалистическая война.

Гашек знал русский язык. Изучая его, он, конечно, не думал, что этот язык сыграет такую роль в его жизни. Но он любил и ценил русскую культуру, хотел читать Пушкина и Горького, Гоголя и Чехова в подлинниках. А когда началась империалистическая война, Гашек по-своему использовал знание языка противника.

Однажды в ресторане Гашек с невинным видом обратился по-русски к прусскому офицеру:

— Господин офицер уже изучил русский язык? — спросил Гашек, — ведь русские уже приближаются.

Взбешенный офицер выхватил шашку и бросился на Гашека.

— Напрасно сердишься, болван! — закричал Гашек, уворачиваясь от удара. — Тебе еще очень пригодится русский язык!

В другой раз, остановившись в гостинице, он записал в книге приезжих: «Иван Сергеевич Толстой», а в графе «Цель приезда» — «Ревизия австрийского генерального штаба».

Стоя у окна, он с интересом наблюдал, как гостиницу окружают усиленные наряды жандармов и военные патрули.

Связанного Гашека доставили в жандармское управление. Здесь его узнали, но Гашек продолжал упорно говорить по-русски, уверяя, что он действительно русский и действительно приехал ревизовать штаб австрийской армии.

Но когда его призвали в армию, он, прекрасно владеющий русским, польским, немецким, французским, английским, итальянским и венгерским языками, написал в анкете, что знает только чешский.

Он не хотел воевать на стороне Австро-Венгрии, как и тысячи чехов и словаков не хотели воевать против России. Едва попав на фронт, они искали возможность сдаться в плен. Переходили линию фронта в одиночку, переходили группами, переходили целыми полками. А 28-й Пражский и 38-й Младоболеславский пехотные полки перешли на сторону русских с оркестром.

В 1916 году после нескольких неудачных попыток перешел линию фронта и сдался в плен ефрейтор Ярослав Гашек.

Здесь, в России, застала его революция, здесь он стал коммунистом. Порвав с офицерами, которые считали, что теперь надо как можно скорее покинуть Россию, порвав с теми, кто считал, что теперь надо продолжать войну против немцев и австрийцев — это, мол, принесет Чехии свободу, — Гашек приезжает в Москву.

Он любит свою родину и готов сражаться за нее против немцев и австрийцев, хотя всей душой ненавидит войну. Да, готов. Но он понимает уже, что война между народами — это не путь к освобождению.

Гашек видит: в России начинается война между классами. Это самый верный и единственно правильный путь к свободе.

И он вступает в Красную Армию.

Но далеко не все военнопленные чехи и словаки думали так, как Гашек, и поняли уже то, что понял он. В лагерях военнопленных офицеры, представители чешской и словацкой буржуазии, развернули бешеную агитацию против Советской республики.

И тогда раздался голос Гашека.

Сотни чехов и словаков услышали призыв революции,

Еще топтали каблуки немецких солдат землю Украины. Еще горели украинские хаты и свистели нагайки кайзеровских солдат. А под красные знамена революции уже становились чехословацкие интернационалисты. Уже формировали отряды героический Славояр Частей и Адольф Шипек, Ченек Грушка и Иосиф Гофман. Уже из уст в уста передавали рассказ о подвиге чехов-интернационалистов, входивших в Ровенский отряд Василия Киквидзе.

…Под станцией Синельникове завязался упорный бой. У врага было превосходство в силе и боевой технике, у красных — отвага, вера в победу. Шквальный огонь врага не утихал ни на минуту. Но цепи бойцов все ближе и ближе подходили к станции. Приближался момент решительной атаки — уже вылетели из-за прикрытия лихие конники Киквидзе. Еще несколько мгновений — и кавалеристы ворвутся в Синельниково. И вдруг черный столб земли взметнулся в воздух. За ним второй, третий… Красные не ожидали этого — по данным разведки на станции не было артиллерии. Значит, подошел незаметно бронепоезд. Его орудия и пулеметы могли решить исход боя.

Атака захлебнулась, красноармейские цепи залегли, ожидая приказа об отступлении. И вдруг в цепи, находившейся ближе всех к станции, поднялся человек. Он что-то крикнул, и тотчас же еще несколько человек очутились рядом. К ним присоединились другие. Взяв винтовки наперевес, они бросились к станции. С бронепоезда их заметили. Заработал пулемет. Несколько человек упали. Но остальные короткими перебежками продолжали двигаться вперед. Теперь по бегущим бил уже не один, а несколько пулеметов, чаще падали люди. Но маленький отряд продолжал приближаться к бронепоезду. Еще шаг, два… десять. Еще шаг, еще… Затаив дыхание следили красноармейцы за своими товарищами. Пулеметы замолчали — слишком близко подошли бойцы к бронепоезду. Еще рывок — ив бронебашни полетели гранаты. А через несколько секунд небольшой отряд чехословаков захватил бронепоезд.

Я. Штромбах

Это лишь один пример того, как сражались чехословацкие интернационалисты. Они сдержали клятву, которую дали после Октября;

Чтобы объединить всех честных чехов и словаков, в Москве созвали съезд Чехословацких коммунистических и социал-демократических рабочих групп в России.

А вот что задумали враги социализма.

На территории Советской республики было много военнопленных, которые хотели выехать к себе на родину в Чехословакию. Советское правительство разрешило им покинуть пределы нашей страны. Так как западные границы были закрыты немецкой оккупационной армией, чехам разрешили выехать через Дальний Восток, затем морем — во Францию, откуда они и должны были попасть на родину. Позже стало известно: Франция заплатила 11 миллионов рублей, Англия 3,5 миллиона, чтоб этого не произошло, чтоб чехословацкие легионы остались в России и помогли Колчаку свергнуть Советскую власть.

Но это стало известно позже. А тогда никто ничего не подозревал. Эшелоны белочехов, растянувшиеся чуть ли не по всей России, 25 мая 1918 года подняли мятеж.

Одним из первых принял на себя удар мятежников 1-й Пензенский революционный чехословацкий полк. В нем было 700 бойцов. Мятежников было несколько тысяч. Вместе с рабочими отрядами и красноармейцами интернационалисты двое суток сдерживали натиск белочехов. Лишь получив приказ отойти, они оставили город, оставили, чтоб вернуться, выбить врага и снова поднять над Пензой красное знамя.

Красноармеец чех Скотак не увидел этого знамени. Раненный в бою, он попал в плен к белочехам. Его били, били так, как бьют озверевшие от неудач и страха враги. Скотак молчал. И это еще больше бесило врагов. Окровавленного, ослепленного, еле державшегося на ногах Скотака повели на расстрел. И тогда, в последнюю минуту жизни, он заговорил. Нет, он не просил пощады, не молил сохранить ему жизнь. Стоя перед строем, он собрал последние силы и, гордо подняв голову, сказал:

— Я умираю за свободу. А вы за что?

Немногие из рядовых солдат, участвовавших в мятеже, могли ответить на этот вопрос.

«Против Советской власти идут не чехословаки, а их контрреволюционный офицерский состав», — говорил в эти дни Владимир Ильич Ленин.

Контрреволюционные офицеры обманули солдат, и те пошли против русской революции.

Но пошли далеко не все, В эти дни другие чехи еще крепче сжали винтовки, еще упорнее шли в бой. Революционные чехи заявили:

С. Частек

Через два года Красная Армия в скорбном молчании обнажит головы, узнав о смерти Славояра Частека. Он ушел из жизни совсем молодым — двадцати пяти лет, но он успел сделать столько, что многие поколения должны помнить о нем.

Октябрьская революция освободила военнопленного из лагеря. Он мог отправиться на родину. Но Славояр остается в России. Вместе с 84 единомышленниками он организует красногвардейский отряд. Маленький, плохо вооруженный — одна винтовка на двоих — мужественный отряд чехословацких интернационалистов. И первый бой на русской земле — бой с мятежными чехословаками в Пензе.

Мятежников было во много раз больше. Они окружили город, красноармейские части с боем прорывали кольцо, выходили из окружения. Но отряд Частека продолжал сражаться в центре города. Частек и его бойцы знали: они должны уйти последними. А если не удастся уйти — погибнуть в бою. Только так могли ответить интернационалисты на мятеж белочехов.

Отряд Частека вышел из окружения. И вышел победителем: в бою бойцы вооружились, теперь у всех были винтовки.

К отряду Частека присоединялись чехи, не захотевшие вступить в мятежный корпус, к нему присоединялись чехи, переходившие фронт. Скоро отряд этот стал одним из лучших в армии, сражавшейся на Волге. И по отваге в бою, и по дисциплинированности. Да иначе и быть не могло — только так, только делом могли доказать интернационалисты, что чехословаки бывают разные.

Отряд Частека был направлен под Сызрань. Цепи интернационалистов все ближе подходили к городу. На подступах к Сызрани их встретил ураганный артиллерийский огонь. Но вместе того чтоб залечь, чехословаки бросились в атаку. А впереди с маузером в руке бежал Частек. Снаряд разорвался совсем близко от него. На какие-то секунды клубы пыли скрыли его от глаз бойцов. Но когда пыль и земля осели, все увидели Славояра, по-прежнему идущего впереди цепи, Кровь текла по лицу, текла за воротник, но он упрямо вел бойцов вперед. Лишь время от времени вытирал рукой кровь с лица — она заливала глаза, мешала смотреть, стрелять.

И только после того, как Сызрань была взята, Частек отправился на перевязку.

…Части Красной Армии гнали белочехов до самого города Симбирска. Но те, успев проскочить мост через Волгу, укрепились, не давая нашим подойти к мосту. А в случае дальнейшего отступления — командование красных это понимало — противник взорвет мост. Необходим был молниеносный бросок — сбить обороняющих мост и проскочить его с такой быстротой, чтоб белочехи не успели поджечь запалы.

И это выполняет отряд Частека.

Отвага и военные способности молодого интернационалиста скоро обратили на себя внимание командования Красной Армии. Он назначается комиссаром по формированию всех интернациональных войск республики, а через полгода — командиром сформированной им 1-й интернациональной бригады.

Э. Кужело

Героически сражалась интернациональная бригада, которой командовал бывший военнопленный чех Эрнст Кужело. Два ордена Красного Знамени, почетное революционное золотое оружие — такова оценка советским командованием действий Эрнста Кужело, совершизшего со своим полком 180 походов, участвовавшего в 90 боях, громивших басмачей и колчаковцев, Врангеля и Махно.

Тысячи чехов и словаков сражались на всех фронтах. Среди них тот, с кого мы начали этот рассказ, — Ярослав Гашек.

Через несколько лет, заполняя анкету, на вопрос: «Где работал в России как партийный работник?» — Гашек ответил: «В Самаре, Бугульме, Уфе, Челябинске, Омске, Красноярске, Иркутске». Очевидно, Гашек немало населенных пунктов пропустил, потому что вместе с армией как работник политотдела он прошел огромный путь — от Волги до Дальнего Востока. И во многих городах видели этого невысокого, энергичного человека с неизменной трубкой в зубах. Но еще больше людей знали его по фамилии — они хохотали над его острыми рассказами и фельетонами, нахмурившись, читали его гневные, обличительные статьи, перечитывали перед боем написанные им страстные листовки.

О, как мечтали офицеры мятежников о том, чтоб им в руки попался этот человек!

А ведь два месяца он ходил по тылам белогвардейцев. Его укрывали русские и татары, башкиры и мордвины. Они кормили его и одевали, прятали и указывали дорогу. А его земляки мечтали расправиться с ним!

Гашек был политработником. Он выступал на митингах, агитировал и писал статьи, редактировал газеты и брошюры, заведовал типографией. Он хотел сражаться с винтовкой в руках. Но его не пустили в окопы: «пером вы принесете гораздо больше пользы, чем винтовкой», — говорили ему.

И Гашек понимал, что это так. Да, так и было — он мог бы убить десять, двадцать, пятьдесят врагов. Но своими статьями, рассказами, фельетонами, которые печатались в газетах, в листовках, забрасываемых в окопы противника, он превращал в друзей десятки и сотни людей, обманутых, не разобравшихся в истине. Этим пером он продолжал служить людям и после войны, вернувшись в родную Чехословакию.

Чехословакия к тому времени стала самостоятельной. Но на родине Гашек не нашел того, что ожидал, — он ждал революции, а она не произошла. Реакционным силам удалось подавить выступления рабочих; газеты пестрели клеветой на Советскую Россию.

И снова Гашек берется за перо, чтоб рассказать правду о Стране Советов. Он берется за перо, чтоб рассказать о похождениях бравого солдата Швейка, чтоб написать роман, веселый и остроумный, который укрепит веру людей в себя, свое будущее, веру «простых людей» в свои силы, заразит их бодростью, оптимизмом.

Буржуазная критика набросилась на роман, объявила его скучным, пророчила, что народ не будет читать его.

Однажды вечером в небольшую пивную, где собирались рабочие, вошел невысокий человек и, заказав себе кружку пива, затеял разговор с одним из посетителей о бравом солдате Швейке. Причем отозвался о романе неодобрительно. Собеседник возразил. Завязался спор. В спор вступало все больше и больше людей. И все они были против того, кто критиковал роман. А тот был упрям. И чем дальше заходил спор, тем больше распалялся критик, находя все новые и новые пороки в романе. Наконец он объявил его просто никуда не годным, бездарным, ненужным. А через несколько минут, изрядно помятый, очутился за дверями пивной в водосточной канаве. Поднявшись, он постарался привести в порядок свой костюм, тихонько засмеялся и быстро зашагал по улице.

Ярослав Гашек шел по улице и думал, что все критические статьи вместе взятые не стоят той оценки, которую дали роману читатели. Ради этой оценки стоило быть выброшенным в канаву.

Критики просчитались. Роман Гашека, переведенный сейчас на сорок с лишним языков мира, стал одним из любимых романов.

Ярослав Гашек умер в 1923 году. А Швейк живет и будет жить. Он сражался с фашистами во время второй мировой войны со страниц книг, с экранов, с листовок, бросая вызов, обличая, издеваясь, доводя до исступления врагов.

Он жил рядом с подпольщиками и партизанами Чехословакии, он шел рядом с бойцами Чехословацкого корпуса, он был рядом с Юлиусом Фучиком в его последние дни.

Метким словом, бодростью, уверенностью в победе он разил врага так же, как его автор бил колчаковцев и белочехов в гражданскую войну в России.

И сейчас Швейк, а значит, и Ярослав Гашек продолжают сражаться — сражаться за мир, за дружбу, за братство всех честных людей.