Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе

В.И. Козлов Особенности воспроизводства населения в доклассовом и раннеклассовом обществе

В Предисловии к первому изданию своего труда «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельс, излагая одно из центральных положений исторического материализма, писал: «Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны — производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой — производство самого человека, продолжение рода»[1].

К сожалению, изучению процесса «производства человека», или, как его стало принято называть, «воспроизводства населения», в историко-этнографической литературе долгое время уделялось мало внимания. Это объясняется рядом причин и, прежде всего, — бедностью фактического демографического материала, особенно по докапиталистическим формациям, а если взять этнический аспект, то и по капиталистической формации, а также большой сложностью учета взаимодействия в истории общества и в истории отдельных народов «качественных» и количественных факторов. В работах буржуазных ученых — идеалистов и волюнтаристов, стремящихся свести историю человечества к развитию «идей» и деятельности отдельных «героев», количественные факторы обычно не учитываются или их значение сильно преуменьшается. Историки-материалисты, в первую очередь — советские историки, отмечая ведущую роль народных масс в истории, уже тем самым по существу признавали значение количественных факторов, но обычно этим ограничивались. Исследование процессов воспроизводства населения, в том числе и в историческом плане, было предоставлено демографам, а те безуспешно пытались установить «законы» воспроизводства населения для каждой общественно-экономической формации или допускали другие различные по своей значимости погрешности, на которых в дальнейшем нам еще придется останавливаться. Что же касается историков, то они вслед за философами обычно ограничивались повторением воспринятого в свое время тезиса о том, что плотность и рост народонаселения (как и географическая среда) не играют определяющей роли в развитии общества. Многие проблемы демографической истории оставались нерешенными, а вопрос о том, какую же именно роль играют количественные (демографические) факторы в различные исторические эпохи в конкретных условиях тех или иных стран мира, — оставался без ответа.

К настоящему времени положение заметно изменилось. Признано, что демографические процессы (особенно эволюция рождаемости) обладают относительной независимостью от экономического базиса и способны оказывать существенное влияние на общественное развитие; об обострении так называемых проблем Народонаселения приходится говорить даже применительно к СССР. Улучшилась демографо-статистическая изученность стран мира; все шире и глубже развертываются демографические исследования; разрабатываются меры и средства демографической политики для решения проблем народонаселения и т. п. Однако в области демографической истории прогресс идет пока медленно. Крупных работ в этой области немного, а методология исследования некоторых проблем находится пока еще в стадии разработки.

Особенно мало историко-демографических работ по тем начальным стадиям развития человеческого общества, которым посвящена данная статья. Здесь сильнее дает себя знать уже упомянутая выше бедность фактического материала. Чем дальше устремляется исследователь в глубь истории, тем труднее найти ему опору в количественных данных: в раннеклассовых формациях они бедны и фрагментарны, а по первобытному обществу их и вовсе нет. Археология и палеоантропология не способны восполнить этот пробел. Правда, вещественные и костные остатки часто дают возможность хотя бы ориентировочно определить число людей, которые жили в стойбище или селении, а иногда и во всем археологически обследованном районе. Но половозрастной состав древнего населения, реконструированный по костным останкам, обычно предстает перед исследователем в сильно искаженном виде из-за сравнительной малочисленности женских, и особенно детских погребений; к тому же детские скелеты отличаются меньшей сохранностью, чем взрослые. То же самое относится и к другим демографическим показателям: археологические и палеоантропологические материалы лишь в редких случаях дают, например, возможность установить хотя бы ориентировочно уровень рождаемости и смертности древнего населения. Большая фрагментарность археологических находок в хронологическом и в территориальном отношении может придать устанавливаемым на их основе фактам даже элемент случайности.

Гораздо больше дают в этом отношении материалы этнографии, хотя, конечно, далеко не все сведения, собранные исследователями так называемых племенных и аграрных обществ в различных областях земного шара в последние столетия, можно безоговорочно распространить на первобытную или, например, рабовладельческую формацию. Уже не раз предпринимались попытки дать сводный анализ большого этно-демографического материала по племенным обществам. Следует отметить в этой связи обобщающую работу Л. Крживицкого «Первобытное общество и статистика его естественного движения»[2], а из числа работ последних десятилетий — Ф. Лоримера «Культура и рождаемость. Исследование отношений культурных условий и рождаемости в непромышленных и переходных обществах»[3] и Мони Нага «Факторы, влияющие на рождаемость в непромышленных обществах: Сравнительно-культурное исследование»[4].

Демографическая история (включая и процесс естественного воспроизводства населения) раннеклассовых формаций, частично уже обеспеченных и статистическими данными в связи с начавшимся массовым учетом населения, в целом освещена несколько лучше, хотя обобщающих работ и по этим эпохам не так много. Чаще всего такие обобщения делаются в трудах, посвященных демографической истории крупных регионов — например, в работе Б.Ц. Урланиса «Рост населения в Европе»[5], или всего мира — например, в работе французских ученых М. Рейнара и А. Арманго «Общая история населения мира»[6]. Из числа монографий, посвященных специально этим эпохам, можно отметить работу Д. Рассела «Древнее и средневековое население»[7].

Время происхождения человекообразных существ, от которых можно вести генезис современного человека, по последним данным, измеряется уже несколькими миллионами лет, однако о большинстве этапов предыстории человеческого общества приходится лишь гадать. Не вполне выяснены все основные звенья биологической эволюции этих человекообразных существ; по существу достаточно четкое представление имеется лишь о физическом облике неандертальцев, относящихся к последним этапам этой предыстории, но об особенностях их естественного воспроизводства или, проще говоря, размножения также известно мало. Есть основания предполагать, что репродуктивные параметры неандертальцев, прежде всего, — возраст наступления половой зрелости, длительность беременности и т. п., были близки кроманьонским, а, следовательно, и параметрам современных людей; судя по костным остаткам, полагают также, что средняя продолжительность жизни неандертальцев составляла около 20 лет. Процесс размножения управлялся биологическими инстинктами, которые, возможно, со временем стали все более корректироваться какими-то элементами социальных установок; считают, в частности, что растущее и как-то осознаваемое чувство коллективизма уже на этой стадии должно было привести к взаимной терпимости взрослых самцов, отразившейся в системе неупорядоченных половых отношений или промискуитета. Можно предполагать, однако, что в первобытном стаде неандертальцев преобладали, хотя и в ослабленной форме, так называемые гаремные семьи (несколько самок с детьми при одном сильном самце), типичные для большинства современных обезьян — павианов, шимпанзе, горилл и др.[8] Такие семьи, исключившие из полового общения молодых самцов, несомненно, нарушали стадный коллективизм. Возможно, что именно это обстоятельство сыграло немаловажную роль в том, что неандертальцы были вытеснены физически менее сильными, но социально более сплоченными кроманьонцами.

Численность кроманьонцев, давших начало виду Homo sapiens, в начальный период их появления (около 50 тыс. лет назад) установить трудно. Можно предположить, однако, что она измерялась несколькими тысячами, так как меньшая численность вряд ли могла обеспечить нормальный ход процесса естественного отбора и генетического закрепления черт «человека разумного». В последующие тысячелетия люди постепенно расселялись из области своего формирования (находящейся, вероятно, на Ближнем Востоке) в другие пригодные для жизни регионы земного шара; считают, что примерно 30–35 тыс. лет назад люди, заселив Северо-Восточную Азию, проникли через Берингов пролив в Северную Америку и двинулись на юг, распространяясь по огромным просторам этого континента, а 20–25 тыс. лет назад — через Юго-Восточную Азию и острова Малайского архипелага начали заселение Австралии, а позже — и Океании.

Численность первобытных людей росла крайне медленно. Полагают, что к началу мезолита, т. е. около 15 тыс. лет назад, первобытные люди, расселившиеся по всем обитаемым ныне материкам, насчитывали лишь несколько миллионов человек, а к началу неолита (7 тыс. лет до н. э.) — около 10 миллионов[9]. Подавляющая масса населения сосредоточивалась в Южной и Восточной Азии, Африке и Южной Европе; огромные пространства северной половины Евразии оставались почти безлюдными. Слабо были заселены и другие континенты: численность жителей Австралии, освоение которой началось сравнительно поздно, в то время, возможно, не превышала нескольких тысяч человек, а население Северной и Южной Америки насчитывало примерно 100–200 тыс. человек.

По вопросу об основных особенностях процесса воспроизводства населения в первобытную эпоху в советской научной литературе имеются две довольно сильно различающиеся концепции. По одной из них, сформулированной М.С. Авербухом, как «закон народонаселения первобытнообщинного строя», воспроизводство населения в ту эпоху характеризовалось, якобы, низкой и даже «весьма низкой» рождаемостью и высокой смертностью; первое объясняется, в частности, «притуплением полового чувства» и «практикой искусственного предупреждения и прекращения беременности», второе — практикой убийства всех детей «сверх известной нормы» (в гавайских семьях, например, убивали, якобы, всех детей, если их было более 2–3), а также высокой детской смертностью из-за «отсутствия надлежащего ухода» и «недостаточного питания»[10].

Очень близка к этому и концепция, не так давно предложенная демографом А.Г. Вишневским. В основе ее лежит идея демографического равновесия или «демографического гомеостаза», поддерживаемого отчасти какими-то биологическими факторами, но главным образом особым «механизмом», который «через посредство культурных норм, содержащих в себе необходимую информацию об условиях размножения людей и взаимодействия человеческих коллективов со средой, диктует такое поведение каждого индивидуума, которое (в среднем и на протяжении достаточно длительных отрезков времени) обеспечивает поддержание объективно необходимого равновесия»[11]. Архетип воспроизводства населения в первобытную эпоху характеризовался, по А.Г. Вишневскому, таким механизмом поддержания демографического равновесия, который был направлен на повышение смертности, прежде всего, путем распространения детоубийств (в качестве основного примера такого поведения приводятся бушмены), а также абортов и различных половых табу. «Социально-культурный механизм, — пишет он, — приводил численность населения в соответствие с границами, которые предписывала природа, — таков главный отличительный признак того типа воспроизводства населения, который пришел непосредственно на смену размножению животных»[12]. Забегая несколько вперед, отметим, что сущность первой, по терминологии А.Г. Вишневского, «демографической революции», сводится к тому, что в период неолита, с развитием хозяйства общество утрачивает потребность в детоубийствах. «В новых условиях женщина может уже не убивать каждого второго из родившихся у нее детей, но может и убивать (!?), повинуясь древнему обычаю»[13].

В нашу задачу не входят подробный критический анализ идеи «демографического гомеостаза», каким-то образом перерастающего в «демографическую революцию», и других методологических погрешностей работы А.Г. Вишневского, а также напрашивающееся сопоставление его высказываний с некоторыми положениями Т. Мальтуса, Г. Спенсера и других, прямо сказать, не лучших западных авторов. Поэтому перейдем сразу же к изложению иной, подтверждаемой фактическим материалом концепции воспроизводства населения в первобытнообщинной формации, останавливаясь по ходу изложения и на приведенных выше высказываниях М.С. Авербуха и А.Г. Вишневского.

По данным палеоантропологии, средняя продолжительность жизни кроманьонцев была примерно такой же, как и неандертальцев, т. е. составляла около 20 лет, а если учесть слабую сохранность младенческих скелетов, то могла быть и еще меньше. При очень медленно возраставшем в численности, почти стабильном населении это соответствует показателю смертности более 50 %, не зарегистрированному демографами нашего столетия ни в одной из стран мира как стойко бытующему. Такому высокому показателю смертности должна была соответствовать не менее высокая рождаемость, в противном случае наши предки должны были вымереть.

Высокая смертность первобытных людей объясняется, прежде всего, тяжелыми условиями их существования. Основу их жизни составляло собирательство съедобных растений, личинок насекомых и т. п., рыбная ловля и охота — способы использования природной среды, характерные и для животного мира, но производившиеся с применением постепенно улучшавшихся орудий и обычно в коллективе. Однако эффективность трудовых усилий первобытных людей была невелика и часто не приносила избыточного продукта. Борьба за удовлетворение элементарных потребностей, главным образом потребностей в пище, заполняла всю жизнь первобытного человека, начиная с самого раннего детства. Наибольший эффект могла дать охота на крупных животных (оленей, диких быков и т. п.), но охотничьи трофеи были нерегулярными; к тому же мясо, особенно в жарком поясе или в теплое время года, не могло долго храниться. Поэтому за удачной охотой обычно следовало кратковременное пиршество, сменявшееся новым длительным периодом полуголодного существования. Очень тяжелой была жизнь людей в областях умеренного и холодного пояса, где зимние голодовки, вероятно, ежегодно уносили многие жизни.

Расселение первобытных людей по обширным пространствам земного шара само по себе скорее тормозило их прогресс, чем способствовало ему, так как, попадая в результате дальних миграций в незнакомую природную среду, люди были вынуждены терять время и силы на то, чтобы приспособиться к новым условиям существования. Крайняя разобщенность первобытных коллективов и различия географических условий привели к тому, что их хозяйственное развитие в удаленных областях пошло неодинаковым путем. В тропических лесах, где биологические силы особенно тяжело давили на человека, а также в скудных полупустынных районах в хозяйстве надолго сохранялась важная роль собирательства; в саваннах, степях и лесостепях, где было много травоядных животных, на первый план выступила охота. Значительное скопление костей диких животных (лошадей, мамонтов и др.), найденных на становищах людей верхнего палеолита в Солютре, Пржедмосте, Гагарине, Костенках и других местах, свидетельствует о том, что в некоторых районах охота становится надежным источником существования и люди начинают постепенно переходить к оседлому образу жизни: временные стойбища сменяются жилищами-полуземлянками и т. п. Следует отметить вместе с тем, что охота на крупных животных была опасным занятием и нередко сопровождалась человеческими жертвами.

Вторым по значимости фактором смертности в первобытную эпоху после голода были военные столкновения. Как свидетельствуют этнографические материалы, наиболее частыми их причинами были нарушения племенных границ, реальное или предполагаемое посягательство на жизнь и здоровье членов рода или племени, а также похищение женщин; последнее, видимо, было особенно характерно для первобытных племен, малолюдность которых приводила к нарушениям половозрастных пропорций и, как следствие этого, к трудностям получить жену внутри племени. Характеризуя военные столкновения среди индейцев Северной Америки, Ф. Энгельс писал: «В принципе каждое племя считалось состоящим в войне со всяким другим племенем, с которым оно не заключило мирного договора по всей форме…», «Все, что было вне племени, было вне закона. При отсутствии заключенного по всей форме мирного договора царила война между племенами, и эта война велась с той жестокостью, которая отличает человека от остальных животных, и которая только впоследствии была несколько смягчена под влиянием материальных интересов»[14]. Известны случаи жестоких межплеменных столкновений (например, между индейцами Южной Америки), когда истреблялось почти все побежденное племя (в живых оставляли лишь молодых женщин и девочек). Однако многие исследователи этого вопроса подчеркивают, что межплеменные столкновения в первобытную эпоху, вероятно, были, малокровопролитными[15]; подобно тому, как среди австралийцев, например, они обычно кончались сразу же после появления нескольких раненых или убитых.

Каннибализм, по этнографическим данным, был распространен сравнительно редко, главным образом на островах Океании, где это было вызвано отчасти нехваткой животных белков, отчасти — культовыми обычаями (например, представлением о том, что к людям переходит сила съеденных ими врагов). Заметное распространение среди некоторых народов Юго-Восточной Азии, Океании, Африки и Южной Америки получили обычаи «охоты за головами» (или — за черепами, скальпами и т. п.). Среди даяков центрального Калимантана или среди нага в северо-восточной Индии юноша не мог взять себе жену до тех пор, пока не добудет голову врага; таким образом, брачное воспроизводство здесь начиналось с убийства. Можно предположить, что подобные обычаи в той или иной степени бытовали и среди первобытных племен. Кроме того, среди многих племенных обществ (например, североамериканских индейцев) отмечены обычаи кровной мести, нередко приводившие к гибели целые семьи и роды, но такие обычаи, как и межплеменные войны, вероятно, получили распространение лишь на поздней стадии первобытнообщинной формации.

Немаловажным фактором смертности были и болезни. Палеопатология — наука, изучающая болезни древних людей, — дает нам данные лишь о существовании и отчасти о распространении тех болезней, которые оставляли свои следы на костях человека. Установлено, в частности, наличие у первобытных людей некоторых аномалий физического развития (недоразвитость конечностей, «монголизм» и т. д.), костного туберкулеза, сифилиса и фрамбезии, раковых поражений и др. Пользуясь исторической реконструкцией, полагают, что на стадии собирательства и охоты люди страдали главным образом от болезней, которые получили как бы в наследство от своих обезьяноподобных предков (например, малярия, фрамбезия) или случайно — от диких животных (возвратный тиф, столбняк, сонная болезнь, трихиннеллез и др.). Численность первобытных коллективов измерялась, вероятно, десятками, редко — сотнями человек; при такой малолюдности традиционная эндогамность могла способствовать закреплению неблагоприятных мутаций, привести к отягчению наследственных болезней.

При ухудшении условий существования первобытных коллективов первыми должны были страдать дети и старики; обнаруженные среди некоторых народов во время голода обычаи убийства или вынужденного самоубийства стариков, вероятно, бытовали и в первобытную эпоху; впрочем, стариков в то время было немного: судя по костным остаткам, люди в то время редко доживали и до 50 лет. Среди некоторых племенных обществ, в частности у бушменов, на которых ссылается А.Г. Вишневский, известны и случаи убийства детей. Нередко умерщвлялся ребенок, рожденный вскоре после предыдущего, если мать не могла заботиться сразу об обоих. Широко было распространено убийство детей с врожденными уродствами или чем-то отличающихся от стандартных норм: так, у австралийцев убивали детей со светлой кожей, среди ибибио в Африке — детей, рождавшихся ножками вперед и т. д. Рождение двойни часто встречалось враждебно; соплеменникам было непонятно, чем вызваны подобные роды: сношением женщины с другим мужчиной или действием злого духа. Иногда убивали обоих новорожденных, особенно при рождении детей разного пола, так как их обвиняли в запрещенном кровосмешении в чреве матери. Однако такое поведение в целом было характерно лишь для племен, живущих в неблагоприятных природных условиях, ведущих бродячий образ жизни небольшими группами, в которых не было взаимопомощи по уходу за детьми и т. п. Его никак нельзя считать типичным для магистрального пути развития первобытных племен, а большинство причин детоубийства никак не связано со стремлением добиться «демографического гомеостаза».

В научной литературе уже довольно давно утвердилась мысль о том, что человеческие коллективы на начальных этапах своего исторического развития, находясь в тяжелых условиях существования и связанной с ними высокой смертности, должны были для самосохранения и развития выработать социально-культурный «механизм», повышающий не смертность, а рождаемость. Поэтому, как писал известный демограф Ф. Нотстейн, религиозные доктрины, моральные нормы, законы, обычаи, правила женитьбы и формы семейной организации были направлены на поддержание высокой плодовитости[16]. Традиции плодовитости крепли по мере развития родо-племенного строя, но они, вероятно, формировались на самых ранних его стадиях. У тех же австралийцев, например, допускавших детоубийство, многодетные женщины пользовались почетом и уважением.

Биологические параметры плодовитости (возраст наступления половой зрелости, месячный овуляционный цикл, длительность беременности и др.) были унаследованы людьми от их обезьяноподобных предков и на протяжении всей длительной истории человечества по существу не изменялись. Поэтому очевидно, что высокая рождаемость в то время поддерживалась главным образом ранним и поголовным охватом всех женщин брачно-половыми отношениями. Следует отметить, что высокий показатель рождаемости отчасти объясняется специфически молодой структурой первобытного населения, небольшой количественной долей в нем старших возрастов, не участвующих в процессе воспроизводства. Что же касается плодовитости женщин, то она явно не достигала физиологически возможной. Раннее вступление женщин в брачно-половые отношения — как правило, сразу же после наступления половой зрелости (нередко половые сношения начинались и раньше), ранние беременности, которые при неокрепшем организме и в тяжелых условиях существования могли кончаться выкидышами, роды в антисанитарных условиях, тяготы заботы о новорожденном — все это приводило к быстрому увяданию, а часто и к ранней смерти женщин, сильно ограничивая тем самым их возможный детородный период и потенциальную плодовитость.

Важной отличительной особенностью процесса воспроизводства населения в первобытнообщинную эпоху была его крайняя неравномерность как по времени, так и по отдельным племенам и областям мира. В благоприятных условиях существования смертность, очевидно, уменьшалась; за счет этого первобытные племена начинали возрастать и делились на части, давая начало новым племенам. Племена же, оказавшиеся в неблагоприятных условиях, подвергавшиеся нападениям более сильных соседей или попадавшие в стихийные бедствия, сокращались в численности, а нередко и совсем вымирали или погибали. В целом же уровень плодовитости и рождаемости в первобытном обществе даже на ранних этапах его развития покрывал смертность и обеспечивал постепенный, хотя и очень медленный рост численности населения. Без прироста населения оказалось бы невозможным (и даже ненужным) распространение людей по пространствам земного шара; дальние миграции первобытных людей (нередко — в труднодоступные районы: например, из Восточной Азии — в Америку и т. п.) можно объяснить лишь создавшимся локальным давлением населения то ли за счет его роста внутри данной общности, то ли за счет его роста среди соседних племен, теснящих общность мигрантов. Концепция «демографического гомеостаза» объяснить такие явления не в состоянии; более того — она им противоречит.

Важнейшим этапом первобытной истории, получившим название «неолитической революции», явился переход к новым видам хозяйственной деятельности — земледелию и скотоводству, как направленному производству средств существования. Полагают, что эти формы сельскохозяйственной деятельности возникли впервые за 7 тыс. лет до н. э. в Малой Азии и оттуда распространились в другие области земного шара или возникли там независимо, в более позднее время. Так, в Африке земледелие и скотоводство стали развиваться несколько позже, чем в Евразии; в Америке земледелие появилось с запозданием на несколько тысячелетий и распространилось лишь в некоторых областях; еще более слабым (из-за отсутствия подходящих для одомашнивания животных) было распространение там скотоводства. Что же касается Австралии, то коренные жители ее во всех районах так и остались на стадии охотников-собирателей.

Распространение земледелия и скотоводства было громадным шагом вперед на пути освобождения человека от сильной, нередко полной зависимости человека от природы, оно обеспечивало его стабильным питанием, создавало необходимую материальную базу для прироста населения. На территории, которая раньше едва могла прокормить племя охотников-собирателей в 100 человек, теперь могло существовать вдесятеро больше людей. Племена начинают укрупняться. Новые виды хозяйственной деятельности, даже в их первоначальной примитивной форме, не только способствовали непосредственно уменьшению смертности от голода, но и оказывали благоприятное влияние на другие стороны репродуктивной сферы жизни; так, земледелие способствовало окончательному переходу на оседлость, облегчив тем самым существование плохо переносящим тяготы бродячей жизни беременным женщинам, малолетним детям и др. Рост числа членов племени облегчал половозрастной подбор внутри него брачных пар, что в сочетании с упрочением и упорядочением брачных связей должно было несколько повысить плодовитость. Конечно, не все стороны новых типов хозяйства давали позитивный эффект; постоянное общение с домашними животными, например, могло способствовать ухудшению санитарного состояния поселений, распространению таких передаваемых животными болезней, как сибирская язва, бруцеллез, сальмонеллезы и туберкулез; уплотнение населения приводило к тому, что некоторые болезни стали приобретать эпидемический характер и т. д. Однако все это покрывалось снижением заболеваемости и смертности от голода и приводило к увеличению естественного прироста. По имеющимся оценкам, на земном шаре к 5 тысячелетию до н. э. жило уже около 25–30 млн. человек, подавляющее большинство его — в Азии (см. таблицу).

Вероятно, именно среди первобытных земледельцев и скотоводов происходят своего рода оформление и закрепление возникших ранее, еще среди охотников-собирателей, традиций плодовитости и многодетности. Свое отражение они находят в развитии различных культов плодородия с соответствующими атрибутами; применительно к репродуктивной сфере самого человека в этом отношении достаточно характерны многочисленные позднепалеолитические женские статуэтки с подчеркнутыми признаками пола. Укрепление социальных связей, упрочение единства членов первобытных коллективов — родов и племен, жизнеспособность и сила которых находились в прямой зависимости от их численности, приводили к тому, что стремление самих брачных партнеров к детопроизводству усиливалось под влиянием социальной среды. Такое влияние, как свидетельствуют этнографические материалы, четко проступало у племенных обществ как с матрилинейным, так и с патрилинейным счетом родства.

У ашанти (Западная Африка), до недавнего времени сохранявших пережитки матриархата, связь между матерью и ребенком считается основой социальных отношений, а главная цель брака — рождение детей, причем даже внебрачные дети вступают в род матери на законных правах. Бездетность рассматривается мужчинами и женщинами, как величайшая из всех личных трагедий и унижений. Женщина, не забеременевшая в течение первого года супружеской жизни, спешит обратиться к знахарям или врачам; то же самое делают женщины, если у них в течение 2–3 лет после рождения ребенка нет очередной беременности. Каждый новый ребенок приветствуется не только сородичами жены, но и ее мужем, который, находясь в чужом роду, видит в детях естественную опору. Детоубийство среди ашанти неизвестно, рождение двойни считается счастливым событием. Родители 10 живых детей проходят специальную церемонию, во время которой их поздравляют все жители селения[17].

Зулусы (Южная Африка) имеют четко выраженную патрилинейную родовую организацию. Жена приобретается за определенный выкуп (лоболо), причем члены рода помогают жениху собрать необходимое для этого количество скота. Основным назначением женщины считается материнство, рождение детей. Если женщина умерла, не успев родить, или если она оказывается бездетной, то ее полагается заменить младшей сестрой, в противном случае муж имеет право требовать возвращения лоболо. В зулусских семьях почти с одинаковой радостью встречается рождение как сына, являющегося новым членом рода и поднимающего социальный престиж отца, так и девочки, за которую впоследствии можно получить брачный выкуп. При обследовании бахайя — другого бантуязычного народа — женщины считали бессмысленным задаваемый им вопрос о желательном числе детей или приводили сомнительные цифры — 50 или 100 детей. У бахайя, как и у многих других африканских народов, повышенный социальный статус матерей подчеркивается тем, что они носят одежду, отличную от одежды бездетных женщин[18].

А.Г. Вишневский, да и некоторые другие авторы особо подчеркивают тот факт, что племенным обществам с давних пор, возможно, с первобытной эпохи, известны контрацептивные средства и аборты, которыми, якобы, и достигалось ограничение естественного прироста населения. В действительности, насколько можно судить по этнографическим данным, достаточно эффективные контрацептивные препараты (растительного происхождения), вызывающие временную стерилизацию, стали случайным достоянием всего лишь нескольких племен земного шара, да и среди них употреблялись довольно редко. Как предохранительное средство гораздо большее распространение имел coitus interruptus и другие формы незавершенного полового акта. Применялись и аборты, которые нередко производились в середине беременности жестокими и несовершенными средствами: употребляли настои из ядовитых растений, били тяжелым предметом по низу живота, вставляли острые палочки в матку и т. п. Производство каждого такого аборта, если и не приводило к смерти женщины, то, видимо, надолго отбивало желание к его повторению или к применению другими соплеменницами. Использование предохранительных средств и производство абортов были связаны главным образом с нежеланием детей от добрачных и реже — внебрачных связей, если такие дети встречались с осуждением со стороны окружающих. Немаловажное значение имело нежелание нового ребенка, если предыдущий еще не отнят от груди или если женщина считалась уже вышедшей из репродуктивной сферы[19]; на некоторых островах Океании до сих пор считается неприличной беременность женщины, имеющей внуков или просто женатого сына. Нередко имели место и лично-психологические причины, например, желание женщины участвовать в приближающемся празднике, ссора с мужем и т. п. От всего этого еще довольно далеко до сознательного ограничения естественного прироста в целях достижения «демографического гомеостаза».

Значительное распространение, возможно, на поздних этапах первобытнообщинного строя получили различные табу на половые отношения. У многих племен половые сношения прекращались на весь срок грудного кормления, так как они якобы неблагоприятно отражаются на здоровье ребенка; обычно это продолжалось свыше года. Были распространены также запреты на половые сношения во время определенных видов хозяйственной деятельности, военных мероприятий, отправления священных обрядов и т. п. На островах Новая Каледония женщины должны были воздерживаться от половых сношений во время посадки ямса, на островах Адмиралтейства мужчины — за 5 дней до большой рыбной ловли, за 2–3 дня до военного похода и в течение 2 дней после него; индейцы Никарагуа, посеяв маис, воздерживались от половых сношений, пока не взойдут ростки, и т. д. Среди бечуанов в Южной Африке половое воздержание требовалось от всех лиц, которые ухаживают за больными или ранеными. По выводу Ю.И. Семенова, «нет буквально ни одного народа, у которого не было бы обнаружено пережитков такой веры»[20]. Подобные табу могли в ряде случаев задерживать наступление очередной беременности, но в целом их влияние на репродукцию было невелико.

Следует сказать, наконец, и о влиянии на воспроизводство населения в первобытную эпоху различных форм брака и семьи. Кроме парной семьи или приходившей ей на смену моногамной семьи, брачно-половые отношения в которых можно условно считать «нормой», вероятно, широкое распространение в первобытную эпоху имел брак полигамный или точнее — полигинный (полигиниз — многоженство) Такие браки допускались в подавляющем большинстве известных науке племенных обществ; считалось вполне естественным, что сильный воин и ловкий охотник имеет нескольких жен, которых он может содержать. Полигинные браки были относительно редки среди племен охотников и рыболовов: процент их повышается с переходом к земледелию и скотоводству, и особенно значителен у племен, сочетавших земледелие со скотоводством. В Северной Америке полигинные браки были распространены несколько больше, чем в Южной. Сравнительно редкой была полигиния и у племенных обществ Азии, зато в Африке она встречалась очень часто и нередко принимала чудовищные формы: некоторые вожди крупных племенных союзов имели по несколько сот жен, десятки жен считались довольно обычным явлением. Подсчитано, что в Африке полигиния встречалась у 86 % земледельческих и 76 % скотоводческих этносов, вне Африки соответственно — у 30 и 57 %[21].

Если учесть, что нормально здоровая женщина может забеременеть лишь в период овуляции (в течение 1–1,5 суток своего месячного цикла), то, естественно, что полигиния, уменьшавшая частоту и нарушавшая регулярность половых сношений, затрудняла возможность зачатия[22]. Кроме того, в полигинных браках строже соблюдалось воздержание во время кормления ребенка грудью и другие половые табу. Все это приводило к некоторому снижению плодовитости. Вместе с тем следует учесть, что важной причиной полигинии являлась диспропорция полов — значительное преобладание женщин, вызванное потерями мужчин в межплеменных столкновениях, на охоте и т. п. Показательно, например, что в Африке еще в середине XIX в. среди большинства народов преобладали женщины; у баганда и некоторых других бантуязычных народов, а также в ряде областей Мадагаскара на каждого мужчину приходилось по 3–4 женщины, среди ряда североамериканских индейских племен — по 2–3 женщины и т. п.[23] В этих условиях полигиния, способствовавшая большему вовлечению женщин в брачно-половые отношения, действовала в сторону повышения рождаемости.

Другая форма брака — полиандрия (многомужество) представляла собой довольно редкое явление. Известны случаи полиандрии у некоторых индейских племен Северной Америки, среди эскимосов, на Маркизских островах, но главным образом в Тибете, Гималаях и некоторых районах Южной Индии (среди дравидоязычных кандхов, тода и других племен). Чаще всего полиандрия была вызвана нехваткой женщин, обусловленной пренебрежительным отношением к девочкам и убийством их. Влияние полиандрии на плодовитость не доказано, но, видимо, она не способствовала ее повышению.

С переходом к классовому обществу общий характер воспроизводства населения изменился сравнительно мало; его главными чертами по-прежнему являлись очень высокая по современным понятиям рождаемость и очень высокая смертность. Первая была обусловлена традиционно ранними и для подавляющего большинства народов по существу обязательными браками, широким охватом женщин брачно-половыми связями и, как правило, отсутствием широкого контроля рождаемости. Традиции многодетности, отразившиеся в первобытных культах плодородия, с возникновением религиозных систем закрепляются и даже усиливаются во многих из них. Достаточно показателен в этом отношении зороастризм, утверждавший, что бездетный мужчина не может попасть в рай; иудаизм, с закрепленным в нем заветом — «Плодитесь и множитесь и наполняйте землю!», а также индуизм, на установках которого следует остановиться подробнее.

Индуизм вслед за давшим ему начало брахманизмом призывает к ранним и всеобщим бракам, а также к деторождению, в первую очередь — к рождению сыновей. Священный долг мужчины перед предками может быть оплачен только рождением сына; этим же самым мужчина исполняет свои обязанности перед кастой, заинтересованной в увеличении числа членов, и одновременно обеспечивает для себя возможность дальнейших перерождений, так как только сын должен произвести над умершим определенный обряд, освобождающий душу покойного от прежней земной оболочки. Показательно, что среди членов высшей касты — брахманов — родители невесты по традиции благословляют ее фразой: «Будь матерью восьми сыновей…» В индуизме контроль рождаемости не запрещен, однако отношение к нему явно неодобрительное, так как он может нарушить цикл перерождений души; немаловажным препятствием для его распространения является и приниженное по индуизму положение женщины в семье.

Очень четко традиции многодетности выступают в такой «мировой» религии, как ислам, одним из основных предписаний которого является укрепление сил приверженцев Аллаха в борьбе за «истинную» веру против иноверцев. Дети считаются одним из величайших благодеяний Аллаха; бездетность жены — важнейшая причина для развода или для того, чтобы взять вторую жену. Многодетные матери, несмотря на общее приниженное положение женщины в мусульманском обществе, пользуются почетом и уважением со стороны окружающих. Традиции многодетности среди мусульман подкрепляются верой в то, что Аллах сам позаботится о детях, которые пришли в этот мир по его воле, и обеспечит их пищей. Аборты (особенно после того, как плод уже начал двигаться) строго запрещены одной из священных заповедей: «Не умерщвляйте детей ваших из-за страха бедности!» В отличие от индуизма, осуждающего браки вдов, ислам разрешает такие браки; в мусульманских странах широко практиковался и обычай левирата. В период религиозных войн, сопровождавшихся гибелью значительной части мужчин как среди самих мусульман, так и среди завоеванных ими народов, разрешенная исламом полигиния поддерживала рождаемость на достаточно высоком уровне.

Следует сказать вместе с тем, что в религии раннеклассовых формаций перешло и в большинстве случаев даже усилилось проступавшее еще в племенных обществах представление о полевых сношениях, как о чем-то не вполне чистом и даже греховном. Возникшие на основе этого представления различные табу на половые сношения имеются даже в религиях, призывающих к многодетности, особенно — в индуизме. Среди индуистов традиционные ограничения половых сношений в недавнем прошлом охватывали свыше 100 дней в году; было принято воздерживаться в дни молений определенным богам и богиням, при новолунии и полнолунии и в 11-й день лунного цикла, при подготовке к религиозным праздникам, а также от полугода до года после рождения ребенка и т. д.[24] Особо следует отметить обычай длительного посещения молодой женой дома своих родителей сразу после ее замужества; такие визиты нередко продолжались свыше полугода и заметно удлиняли разрыв между временем вступления в брак и беременностью. Среди мусульман таких ограничений половых сношений было значительно меньше.

Возникли и религии, которые не содержали в своих заповедях прямого поощрения многодетности. Так, догмы буддизма — древнейшей из мировых религий — скорее ограничивают рождаемость, нежели поощряют ее. Отрицая земные интересы, изображая жизнь, как зло и непрерывную цепь страданий, признавая единственным путем к спасению самоограничение и внутреннее самоусовершенствование, буддизм ни одной из своих догм не связывает достижение вечного блаженства в потустороннем мире с земными обязанностями по продолжению рода. Все направления буддизма (кроме специфического культа тантризма) поощряют безбрачие как наиболее верный путь к совершенству; десятки, а в некоторых странах сотни тысяч монахов обречены на безбрачие. Особенно велик был процент монахов в районах распространения ламаизма, где второй сын обычно посвящался в ламы. Однако (и в этом одна из противоречивых сторон буддизма) введенная им идея бесчисленного ряда перерождений, пока душа не достигнет высшего блаженства — нирваны, в сущности призывает к деторождению, так как дух, по мнению буддистов, может проникнуть в свою новую телесную оболочку лишь во время зачатия. Буддистские священники поддерживают старые обычаи, в том числе традиции ранних браков, и считают употребление каких-либо мер ограничения рождаемости равноценным убийству живых существ, что осуждается буддизмом[25].

Другая, получившая широкое распространение религия — христианство — значительно отошла от библейского призыва к размножению и, подобно буддизму, не содержит четких установок на многодетность. Евангелие почти ничего не говорит о деторождении и даже в отношении брака подчеркивает главным образом духовный характер этой связи. Во всех основных христианских церквах безбрачие, умерщвление плоти поощряется, как наиболее верный путь к спасению души; монахи и монахини — «христовы братья и сестры» — пользуются особым уважением. Вместе с тем христианство оказывает косвенно положительное влияние на рождаемость тем, что осуждает все виды контрацепций и аборты, оправдывая половые сношения («первородный грех Адама и Евы») лишь рождением детей. Среди христиан бытовало половое воздержание во время постов и т. п.

Что же касается смертности, то продолжающееся развитие производительных сил и главным образом прогресс в сельском хозяйстве (распространение более урожайных злаковых культур, продуктивных пород животных, введение в некоторых областях эффективного поливного земледелия и т. д.) привело к дальнейшему снижению удельного веса тех ее причин, которые были связаны с голодом. Однако сильные повторяющиеся неурожаи (подобные библейскому семилетнему неурожаю в фараоновом Египте) нередко еще приводили к резкому повышению смертности.

Военные столкновения в раннеклассовых формациях по сравнению с первобытной эпохой если не учащаются, то обостряются, так как становятся более массовыми. Война превращается в орудие, при помощи которого различные государства или классы стремятся достичь определенных политических и экономических целей; ведущую роль при этом стал играть стимул обогащения путем захвата имущества врага и обращения его самого в раба или данника. Нередко войны продолжаются много лет и даже десятилетий; достаточно показательны в этом отношении Пунические войны. Для ведения войн создаются регулярные армии, солдаты которых оказываются на длительное время, если не навсегда, оторванными от репродуктивной сферы.

При учете влияния войн на повышение смертности надлежит заметить, что прямые военные потери в то время были в целом невелики и лишь редкие битвы, зафиксированные в исторических источниках, как «очень кровопролитные», стоили жизни десяткам тысяч воинов. В знаменитом сражении при Каннах, едва не решившем судьбу Рима, римляне потеряли убитыми немногим более 48 тыс. человек, армия Ганнибала — около 10 тыс. В одном из крупнейших сражений средних веков — Куликовской битве — потери русских не превышали, вероятно, 10 тыс.; потери немцев, разгромленных в Грюнвальдской битве, составляли менее 20 тыс. человек и т. п.[26]

Сильное влияние, которое оказывали войны в раннеклассовых формациях на динамику численности населения, объясняется не столько боевыми потерями в отдельных сражениях, сколько сравнительной малочисленностью населения, частотой войн, сопутствующими эпидемиями, а главное — значительными прямыми и косвенными потерями среди мирных жителей тех районов, где велись военные действия. Ожесточенный характер носили военные столкновения сильно отличающихся по своей культуре этносов, например, в период нашествия варваров на провинции Римской империи и другие войны, вызванные «великим переселением народов» (особенно — походы гуннов), а также монголо-татарские, тюркские и частично арабские завоевания; результатом таких военных походов было обезлюдение прежде процветавших обширных областей Средней и Малой Азии, Восточной и Южной Европы и др. В запустении многих районов орошаемого земледелия (например, в Месопотамии) не меньшее значение, чем гибель жителей, имело разрушение пришельцами ирригационной системы или прекращение требуемого ухода за нею.

В раннеклассовых формациях, вероятно, несколько возросла и смертность от болезней, потери от которых значительно превосходили военные; еще Гомер отмечал, что при осаде Трои греки страдали более от болезней, нежели от неприятельских копий; насколько можно судить, он имел в виду чуму и сибирскую язву. Упоминание об оспе обнаружено в египетском папирусе, датируемом IV тысячелетием до н. э.; проказа в древности была известна как «финикийская болезнь» и т. д. Появление и рост городов и вообще возрастающая плотность населения по мере развития хозяйства, при плохом водоснабжении, отсутствии канализации и т. п. приводило к все большему распространению инфекционных болезней, передаваемых через воду (например, холера), или в результате контактов (чума, корь, оспа, венерические болезни). Распространение некоторых болезней приобретало форму эпидемий. Историк Фукидид писал о сильной эпидемии чумы в Греции в IV в. до н. э., во время Пелопоннесской войны. В последующие столетия чума неоднократно свирепствовала в Европе, проникая туда обычно из Малой Азии, и своей летальностью наводила ужас на целые страны. Особенно опустошительной была пандемия бубонной чумы («черной смерти») в XIV в., она охватила почти все страны Европы и унесла свыше четверти ее жителей. Во время крестовых походов погибло, по имеющимся оценкам, несколько миллионов человек, причем подавляющее большинство из них — от болезней; только во время первого крестового похода за 3 месяца от эпидемий умерло 100 тыс. человек[27].

Медицина в раннеклассовых формациях делала лишь первые шаги и не пошла дальше локального применения некоторых так называемых народных средств, а также полезных наблюдений и случайных открытий, вроде обработки ран кипящим маслом, чтобы предохранить от заражения. Внутренние болезни, в том числе инфекционные болезни, вызывавшие массовые эпидемии, по-прежнему считались проявлением каких-то таинственных сил, наказанием от бога или других сверхъестественных существ за людские грехи. Некоторые положительные результаты в борьбе с ними давала в то время лишь применявшаяся кое-где строгая изоляция больных от здоровых. Сделала первые шаги санитария и гигиена; так, в некоторых греческих полисах и в Риме были предприняты довольно удачные попытки сооружения водопровода и канализации; некоторые религиозные установки (например, в исламе) требуют соблюдения чистоты тела и т. д. Однако прогресс в этом отношении был локальным, а часто и преходящим; в подавляющем большинстве средневековых городов Европы, например, нечистоты выбрасывались прямо на улицу, жители брали воду из рек и каналов, куда легко проникали болезнетворные микробы и т. д. Поэтому смертность продолжала оставаться на высоком уровне.

Характеризуя особенности воспроизводства населения в рабовладельческом обществе, некоторые авторы концентрируют внимание на воспроизводстве рабов; М.С. Авербух, например, считавший рабов «подавляющей массой трудящегося населения», предлагает для этой эпохи закон «суженного естественного воспроизводства рабов»[28]. В действительности рабы даже в классических рабовладельческих государствах — греческих полисах и Древнем Риме — по своей численности и значению в системе общественного хозяйства далеко не всегда и не везде играли столь видную роль. В большинстве других развитых стран того времени (Древний Египет, Ассиро-Вавилония, Индия, Китай и др.), а также в раннеклассовых государствах Америки основную массу населения и основную рабочую силу составляли юридически свободные общинники, воспроизводство которых и определяло динамику численности населения. Тем не менее, вопрос о воспроизводстве рабов заслуживает рассмотрения.

«Естественное» воспроизводство рабов могло иметь место, конечно, лишь в тех хозяйствах, где наряду с мужчинами-рабами были и рабыни. Но чаще всего рабовладельцы не были заинтересованы в естественном воспроизводстве рабского населения путем браков между рабами, так как связанные с этим затраты (например, выключение рабыни на какое-то время из хозяйственной деятельности) могли быть возмещены не сразу и, кроме того, нередко оказывались больше, чем стоимость нового раба на рынке[29]. Некоторое значение имело, вероятно, и то обстоятельство, что рабыни становились наложницами своих хозяев или потенциально считались таковыми. Отсюда — часто практиковавшееся раздельное содержание рабов мужчин и женщин, ограничение сношений между ними. В законодательствах греческих полисов и Рима связь раба и рабыни считалась просто сожительством, не имеющим никакого юридического значения; дети, родившиеся у рабыни, становились рабами, что, конечно, никак не стимулировало стремление рабов к многодетности. Поэтому ликвидация рабства в ходе становления феодальной формации уже сама по себе должна была привести к некоторому подъему рождаемости.

В целом постепенное снижение смертности в раннеклассовых формациях, по мере развития материального производства и небольшого прогресса медицины, привело к увеличению средней продолжительности жизни примерно до 25 лет в античную эпоху и до 30 лет — в феодальную, а при сохранении высокой рождаемости — к некоторому увеличению естественного прироста, измерявшегося уже долями процента в год.

В раннеклассовых государствах постепенно вводилась практика учета числа налогоплательщиков и возможных воинов. Имеются сведения, что такой учет населения проводился в Древнем Китае, Древней Греции и Древнем Риме еще за несколько столетий до н. э. Однако в большинстве случаев учетом охватывалась лишь часть населения (обычно — взрослые мужчины), да и проводились такие учеты крайне нерегулярно. Так, первая «перепись» населения Англии была проведена в 1086 г., после завоевания ее Вильгельмом I; второй, сравнительно полный учет населения был проведен в ней лишь в конце XIV в., после сильной эпидемии чумы.

По дошедшим до нас сведениям об учете населения и имеющимся оценкам, динамика численности населения по отдельным странам и народам была в то время не менее неравномерной, чем в первобытную эпоху. Всюду, где длительное время не было опустошительных войн, эпидемий и стихийных бедствий, где не было громадной массы рабов, солдат и священнослужителей, не участвовавших в процессе воспроизводства населения его численность начинала уверенно возрастать, пока какое-нибудь новое потрясение не нарушало этого роста или приводило и к резкому снижению численности населения.

К началу нашей эры общая численность народонаселения мира оценивается примерно в 200–250 млн. человек. Из них в пределах Римской империи, охватившей главным образом страны Средиземноморья, насчитывалось около 60 млн., в том числе в Италии и Египте — по 8 млн., в Иберии и Галлии — по 5 млн. и т. д. Число жителей в таких крупнейших странах Азии, как Индия и Китай, уже превышало 50 млн. человек. Всего на территории Азии в то время жило, вероятно, свыше 150 млн. человек, в Европе — около 35 млн., в Африке, на значительной части территории которой земледелие еще не получило существенного развития, — примерно 30 млн. К концу I тысячелетия н. э. общая численность народонаселения возросла всего до 250–300 млн. человек, из них в Европе — примерно до 40–45 млн. Во многих частях бывшей Римской империи произошло снижение численности населения из-за войн и разрухи экономики, последовавшей в результате вторжения варваров. Рушилась вся налаженная прежде система хозяйства, пришли в упадок многие мощные ирригационные системы стран Ближнего Востока — бывших житниц Средиземноморья; в ряде мест, например, в Северной Африке, это усугубилось и некоторым ухудшением климатических условий. В такие тяжелые времена сильнее всего страдало городское население. Многие города пришли в полное запустение: если число жителей Рима в период расцвета империи приближалось к миллиону, то в V в. в развалинах этого «вечного города» ютилось всего несколько тысяч человек. С VII в. развертываются завоевания арабов, установивших свое господство от Пиренейского полуострова на западе до северной Индии на востоке. Отрицательные демографические последствия этих завоеваний были лишь отчасти компенсированы в период расцвета арабской культуры.

Более или менее устойчивый рост численности населения Европы, возобновившийся после окончания «великого переселения народов» — в последних веках I тысячелетия н. э., продолжал тормозиться войнами (большой урон нанесли крестовые походы), эпидемиями и голодовками. К 1500 г. число жителей этого региона возросло до 70–80 млн. человек; наиболее населенными странами были Франция (свыше 15 млн.), Италия и Германия (каждая свыше 10 млн.) Очень медленно росла численность населения в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, испытавших нашествие монголо-татар и турок. Еще в большей степени это относится к жителям современной территории СССР, особенно сильно пострадавшим от монголо-татарского завоевания; некоторые районы (например, цветущий Хорезм в Средней Азии) так и не сумели от него оправиться даже в течение многих веков. Другие населенные районы Азии в этом отношении пострадали меньше: число жителей Китая к 1500 г. вероятно, превысило 100 млн. человек; в Индии, раздираемой внутренними войнами, прирост был меньше, но и в ней число жителей уже превысило 50 млн. человек. В странах Северной Африки число жителей оставалось существенно ниже чем в античную эпоху, однако шел довольно значительный рост населения в раннеклассовых государствах Западного Судана (Гана, Мали и Сонгаи) и в других районах. Наиболее многолюдными странами Америки были государство ацтеков (Мексика) и государство инков (Перу). Общая численность населения мира составила к 1500 г. по различным оценкам 400–500 млн. человек, что примерно вдвое превышает численность на начало н. э.

В заключение следует хотя бы кратко остановиться на вопросе о роли демографических факторов в истории применительно к рассматриваемым нами эпохам. Влияние таких факторов (прежде всего, — абсолютной численности населения) на ход общественного развития было особенно существенным в первобытнообщинную эпоху, когда социально-экономические различия между племенами были сравнительно невелики, а материальное производство и другие аспекты жизни определялись главным образом наличием рабочих рук, людским потенциалом. Малолюдность существовавших в то время племенных обществ явно задерживала их прогресс. В частности, при отсутствии письменности, когда хранителями накопленных знаний были живые люди, устно передававшие эти знания другим соплеменникам и следующему поколению, небольшие племена чаще подвергались опасности регресса в случае преждевременной гибели носителей таких культурных ценностей. В небольших племенах чаще возникали неблагоприятные половозрастные диспропорции, они не выдерживали соперничества с соседями и чаще оттеснялись в неблагоприятные для жизни районы и т. п.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что известный диалектический закон о взаимодействии количественных и качественных параметров полностью проявляет себя лишь в естественных явлениях и процессах; применительно же к человеческому обществу его сфера часто ограничивается, а его роль оттесняется на второй план действием других законов. Количественные изменения в обществе, в данном случае связанные с динамикой его естественной основы — населения, не всегда переходят в качественные, и наоборот. Именно поэтому в конкретных исторических, социально-экономических и культурных условиях влияние абсолютной численности населения (и производных от нее показателей, например, — плотности населения) на развитие соответствующих групп людей носило весьма сложный, иногда — противоречивый характер. Все же увеличение количественного показателя обычно давало положительные результаты. При прочих равных условиях большая по численности страна или более крупный народ имели более значительный производственный потенциал. Развитию производства и других форм общественной деятельности, особенно в классовом обществе, способствует дифференциация профессий; совершенно ясно, что многолюдные социальные коллективы имели лучшие возможности и для такой дифференциации, для ускорения темпов развития.

Обозревая историю человеческого общества, нетрудно заметить, что по мере его социально-экономического и культурного развития с первобытнообщинной эпохи численность населения и темпы роста этой численности постепенно, хотя и с довольно резкими колебаниями, возрастали. Анализ этих количественных и качественных изменений показывает, что их единовременность не случайна, а обусловлена причинными связями. Связи эти весьма сложны. И хотя развитие материального производства было обычно первичным, а прирост населения — вторичным, причина и следствие могли меняться местами. Так, при появлении ирригационного земледелия в долинах крупных исторических рек — Нила, Тигра и Евфрата, Инда и других — новое производство требовало для своего осуществления в качестве условия наличия значительного количества рабочей силы, какого-то предварительного уплотнения населения.

В целом же в раннеклассовых формациях действие количественных факторов стало менее заметным и уже редко было столь определенным, как в первобытном обществе: на первый план все отчетливее выступают факторы, связанные с неравномерностью развития способа производства в различных районах мира и обусловленного экономическим строем общества разнообразия надстроечных форм. Сравнительно немноголюдные греческие государства — полисы — по уровню своего социально-экономического и культурного развития стояли значительно выше многолюдной персидской империи, да и в военном отношении небольшие греческие армии не раз стойко противостояли огромному персидскому войску. В подавляющем большинстве случаев количественные факторы лишь усиливали действие сложившихся по существу независимо от них других факторов общественного развития. Несомненно, например, что падение рождаемости среди римских граждан (особенно среди их высших слоев) оказало существенное влияние на упадок римского могущества, но несомненно и то, что падение римского господства, крах Римской империи, основанной на исторически изживавшем себя рабовладельческом способе производства, был предрешен еще до возникновения в ней явлений депопуляции. Сокращение населения Англии во второй половине XIV в. в результате «черной смерти» лишь несколько ускорило развитие событий, приведших, в конце концов, к раскрепощению английского крестьянства, но никак не являлось их основной причиной, как пытались доказать некоторые приверженцы идей демографического детерминизма[30].

Во многих случаях в раннеклассовых формациях (как и ранее — в первобытнообщинную эпоху) между ростом населения и развитием производства возникали своего рода противоречия, проступавшие, например, в локальных явлениях перенаселения. Известно, что именно «давление избытка населения на производительные силы заставляло варваров с плоскогорий Азии вторгаться в государства Древнего мира…», «избыточное население было вынуждено совершать те полные опасностей великие переселения, которые положили начало образованию народов древней и современной Европы»[31]. В Древней Греции и Древнем Риме число граждан для сохранения сложившейся системы жизни, цивилизации должно было быть ограниченным. «Вся система этих государств основывалась на определенном ограничении численности населения, пределы которой нельзя было превысить, не подвергая опасности самих условий существования античной цивилизации»[32]. Выходом из этого положения являлась, в частности, по существу принудительная эмиграция, приведшая к созданию в разных частях Средиземноморья греческих и римских колоний, к расселению в римских провинциях военных ветеранов и т. п. Характерна в этой связи и неоднозначность подхода к росту населения со стороны античных ученых, общественных и политических деятелей. Платон и Аристотель, например, решительно выступали за ограничение численности населения в своих «идеальных государствах» путем повышения брачного возраста, допущения детоубийства и т. п. Вместе с тем известны и практические меры, направленные на поддержание уровня рождаемости: в Древней Греции отцы, имевшие четырех сыновей, освобождались от всякой общественной службы; законы Трояна и Августа в Древнем Риме поощряли браки (с холостяков взимался налог) и вводили льготы для многодетных семей и т. п.

В дальнейшем, с переходом к капиталистическому обществу картина связи роста населения и общественного развития еще более усложняется, а демографическая политика становится еще более разнообразной.