Европейское дворянство XVI–XVII вв.: границы сословия

Дворянство Франции в XVI–XVII в. ^{(Людмила Александровна Пименова)}

В XV–XVII вв. во Франции происходят значительные изменения в определении дворянского статуса, связанные с политическими и социальными переменами общего порядка, со становлением абсолютистского государства, с потрясениями периода Религиозных войн и их последствиями. Все это вызывало необходимость переосмыслить место дворянства в изменившемся обществе. Во Франции широко распространились юридические трактаты о дворянстве, как принадлежавшие перу отечественных авторов, так и переведенные с иностранных языков, преимущественно с итальянского. Эти сочинения содержали рассуждения о том, что есть дворянство, каковы критерии принадлежности к этому сословию, какими путями достигается и передается дворянское звание, и по другим вопросам дворянского права и истории.

Эволюция в определении дворянского статуса состояла, во-первых, в том, что если изначально принадлежность к дворянству основывалась преимущественно на общественном мнении и нормах обычного права и дворянином являлся тот, кого признавали таковым, то постепенно границы дворянского сословия становились юридически более определенными, причем определенными королевским правом. Во-вторых, в общественном мнении совершался переход от традиционной идентификации и самоидентификации дворянства как социальной функции (сословия воинов) к господству представлений о нем как о наследственном статусе, не связанном непременно с конкретным родом занятий и не зависящем от исполнения свойственной дворянину роли в обществе[97].

Чем характеризовался дворянский статус? Критериями, отличавшими дворянина от простолюдина-ротюрье, были сословные привилегии. Только дворяне, считавшиеся сословием воинов, имели право носить шпагу. Эта привилегия являлась общепризнанной, хотя на практике трудно было запретить носить шпагу всем недворянам. Дворяне обладали исключительным правом охотиться, ибо охота рассматривалась как занятие, связанное с их военной профессией. Но постепенно сеньеры-ротюрье стали стихийно присваивать себе право охоты в своих угодьях, превращая эту изначально дворянскую привилегию в сеньериальное право, и с этим опять-таки ничего нельзя было поделать[98]. К числу почетных привилегий дворянства относилось право носить доспехи, парики и одежду из расшитых золотом и шелковых тканей. Горожане незнатного происхождения тоже стремились одеваться на дворянский манер, что вызывало ответную реакцию как со стороны дворян, требовавших строго соблюдать знаки различия между сословиями, так и со стороны королевской власти. Меленский эдикт 1485 г. строго запрещал всем, кроме дворян, одеваться в золото и шелка под угрозой штрафа и конфискации не подобающих по чину одеяний. Подобные запреты особенно распространились во второй половине XVI — начале XVII в., когда было издано 13 королевских эдиктов и ордонансов, предписывавших соблюдать сословные различия в одежде[99]. Необходимость постоянно возобновлять запреты можно рассматривать как свидетельство их безуспешности. Только дворяне могли иметь герб, увенчанный шлемом. Орлеанский и Блуаский ордонансы второй половины XVI в. запрещали недворянам украшать шлемом свои гербы[100]. Эти запреты, в отличие от предыдущих, имели относительный успех. К числу почетных привилегий дворянства принадлежали права на особые обращения, именования и титулы — шевалье, барона, виконта, графа, маркиза и герцога. В общественных местах и собраниях простолюдины были обязаны уступать дорогу дворянам и пропускать их вперед.

Оскорбленный дворянин мог вызвать обидчика на дуэль. Однако столь привычная связь дуэли с кодексом дворянской чести имела сравнительно позднее происхождение. Авторы самых ранних трактатов о дворянстве не рассматривали ее в числе признаков, характеризующих знатного человека. По-видимому, до конца XVI в. дуэль допускалась между людьми независимо от их происхождения; другое дело, что в действительности поединки происходили в основном между дворянами, так как они умели владеть оружием. Лишь в первые десятилетия XVII в. дуэль стала выглядеть в сознании современников как прерогатива дворянства[101].

У дворян существовал особый порядок наследования, так называемый дворянский раздел, в соответствии с которым 2/3 имущества доставались старшему сыну, а 1/3 делилась поровну между остальными. В отличие от них сыновья ротюрье имели право на равные доли наследства. Но правила дворянского раздела распространялись не на все категории дворянства. В то же время на юге Франции, в области писаного права, ротюрье также могли оставлять большую часть наследства старшему сыну[102].

Дворянам принадлежало право владеть фьефами, хотя и невозможно было воспрепятствовать тому, чтобы богатые ротюрье приобретали фьефы и становились сеньерами. Они в таком случае обязаны были уплачивать королю особый налог — фран-фьеф, взимавшийся приблизительно раз в двадцать лет в размере ежегодного дохода с фьефа.

Дворянство освобождалось от тальи и других налогов, взимавшихся на содержание армии, так как считалось, что оно платит государству свой налог кровью на полях сражений и потому должно быть избавлено от бремени прочих податей. Но в таком виде эта привилегия имела место лишь на севере Франции, в области обычного права, где существовала личная талья. На юге, где талья была реальной, то есть объектом обложения являлась не личность, а земля, освобождались от тальи не дворяне, а дворянские, или благородные, земли. Дворянин, владевший ротюрной землей, обязан был платить налоги, а горожане или крестьяне, которым принадлежали благородные земли, освобождались от тальи. Кроме того, с XVI в. налоговые привилегии постепенно начали распространяться и на отдельные категории ротюрье.

Существовали юридические привилегии дворянства. Знать была неподсудна низшим судебным инстанциям, ее гражданские дела рассматривались на уровне бальяжей, а уголовные — в парламентах, являвшихся высшими судебными палатами. Правда, подобные привилегии король давал и некоторым ротюрье. Дворян нельзя было приговаривать к позорным наказаниям, таким как кнут или виселица; они имели право на «почетную» смертную казнь через отсечение головы. Штрафы для них устанавливались в больших размерах, чем для ротюрье. Их строже, чем простолюдинов, карали за измену, воровство, клятвопреступление и изготовление фальшивой монеты — действия, считавшиеся несовместимыми с дворянским достоинством.

Дворяне пользовались исключительным правом занимать определенные должности, главным образом придворные и военные, и привилегиями при получении церковных санов и бенефициев.

Контроль за пользованием дворянскими привилегиями со временем ужесточался, и королевская власть претендовала на все более активную роль в определении принадлежности к дворянству. Помимо тех фактов, которые были упомянуты выше, в XVI в. в юридическую практику вошло понятие «узурпация дворянства»; под этим подразумевалось самовольное присвоение дворянского статуса, не подтверждаемого никакими документами. С середины XVI в. законодательные акты, направленные против узурпаторов, следовали один за другим: декларация Франциска I 1546 г. предписывала взимать талью с тех, кто называл себя дворянином, не подтвердив своих прав на это; Амбуазский ордонанс 1555 г. запретил узурпировать дворянский статус под угрозой 1000 ливров штрафа; этот запрет подтверждали Орлеанский ордонанс 1560 г., эдикт 1576 г., Блуаский ордонанс 1579 г., ордонанс о тальях 1563 г. и эдикт о тальях 1600 г. Позднее январский эдикт 1634 г. увеличил размеры штрафа до 2000 ливров[103].

Добиться выполнения суровых предписаний всех этих ордонансов и эдиктов было делом непростым. Реальный контроль со стороны властей за обоснованностью притязаний на дворянский статус и привилегии осуществлялся в ходе так называемых расследований дворянства, предпринимавшихся преимущественно как фискальное средство с середины XVI в. Расследования выявляли узурпаторов, и их имена возвращались в списки налогоплательщиков. Раньше всего королевский надзор за дворянским статусом стал осуществляться в Нормандии: там первые расследования имели место в 1461–1463 гг. и с тех пор проводились регулярно[104]. Расследования дворянства в масштабах всего королевства одновременно прошли лишь при Кольбере в 1666–1672 гг.

На вопрос о том, были ли во Франции XV–XVII вв. четко определены правовой статус и границы дворянского сословия, историки дают разные ответы. Выделяются два подхода. Американский исследователь Дж. Вуд определяет дворянство как «юридическое сословие», полагая, что дворянский статус являлся «характеристикой, которая одновременно распространялась на всех дворян без исключения и ясно отделяла дворян от простолюдинов»[105]. Ряд других авторов, напротив, подчеркивает неясность юридических границ сословия. Еще Ж. Р. Блок обратил внимание на то, что характерные признаки дворянства либо не были присущи всем дворянам без исключения (как, например, владение фьефами), либо могли принадлежать и недворянам (например, освобождение от тальи), либо с легкостью узурпировались (как почетные привилегии). Исходя из этого, Блок отрицал наличие четкой границы между дворянином и ротюрье. По его мнению, самым надежным юридическим критерием дворянства было сочетание двух признаков: дворянского раздела наследства и свободы от уплаты фран-фьефа[106]. Современная исследовательница А. Жуанна называет дворянство «сословием с размытыми юридическими очертаниями», так как «между третьим сословием и вторым, дворянством, не существовало никакого непреодолимого барьера; ни один из юридических критериев, которые, как принято считать, характеризовали дворянское сословие, не был достаточно весомым»[107]. Точку зрения Вуда Жуанна объясняет тем, что в его работах речь шла о Нормандии, где со второй половины XV в. регулярно проводились расследования дворянства, и поэтому границы сословия были очерчены четче, чем в других провинциях. В целом же в рассматриваемый период, по мнению Жуанна, решающую роль в определении принадлежности к дворянству играло общественное мнение: «Влияние репутации оставалось основополагающим на всем протяжении XVI–XVII вв.; дворянином был прежде всего тот, кого общество признавало таковым»[108].

Наиболее значимыми в глазах современников были два главных признака знатного человека: принадлежность к дворянскому роду и подобающий дворянину образ жизни. Соотношение этих двух признаков претерпело в XVI–XVII вв. существенную эволюцию[109]. Согласно мнению, господствовавшему во французском обществе до конца XVI в., дворянином являлся тот, кто исполнял определенную социальную функцию, состоя на военной службе. Его непременным качеством считалась доблесть. Представления о дворянстве как о социальной функции нашли отражение в известной концепции разделения общества на три сословия: oratores, bellatores и laboratores, т. е. на тех, кто молится и дает обществу нравственные ориентиры; на тех, кто сражается за общее дело; и на тех, кто предназначен трудиться в поте лица своего, чтобы прокормить первых и вторых. Эта концепция, в основе своей восходящая к древним индоевропейским представлениям, широко распространилась приблизительно с XI в.[110] В рассматриваемый период мы встречаем ее, например, на страницах сочинений Флорантена де Тьерриа, чьи трактаты о дворянстве представляли собой свод положений, заимствованных из более ранних работ, и расхожих мнений, бытовавших в конце XVI — начале XVII в. Тьерриа рассуждал так: «Есть порядок во всех королевствах и государствах, который отличает и отделяет дворян от прочих сословий, из коих на каждое возложены там свои обязанности. Церковь своими молитвами к Богу споспешествует Государю в его правлении. Дворянство служит ему военной опорой. Народ трудится, служит и платит талью и налоги»[111]. Качеством, отличающим дворянина, Тьерриа называл доблесть (la vertu).

Однако в действительности принадлежность того или иного индивида к дворянскому сословию определялась не доблестными деяниями. Большинство дворян наследовало этот статус от рождения и сохраняло его независимо от своего отношения к военной службе и личных качеств. Таким образом, налицо было расхождение между юридической практикой и общественным мнением. В XVI–XVII вв. это расхождение постепенно сглаживалось и возобладало сохранившееся и по сей день представление о дворянстве как о качестве, передающемся по наследству. Тот же Тьерриа не ставил знака равенства между личной доблестью и дворянским статусом и подчеркивал, что последний носит наследственный характер: «Вот, говорят, что доблесть — это и есть истинное благородство (noblesse). Однако это утверждение не может быть истинным, ибо мы имеем дворянство как прирожденное (naturelle), так и гражданское (civile). Ибо дворянский род есть одно, а доблесть — другое; совершенное Государем аноблирование не есть то же самое, что заслуга аноблированного. Поэтому доблесть и дворянство различались учеными и самими законами, и историки говорили о них как о разных вещах»[112]. В известном «Трактате о сословиях» Шарля Луазо (1613 г.) дворянство рассматривалось как наследственный статус, причем Луазо обращал внимание на существующее мнение, согласно которому дворянство и личная доблесть тесно связаны между собой, так как благородное происхождение предрасполагает к доблестным поступкам: «Как бы то ни было, или потому, что их почитают за наследников отчей доблести, или потому еще, что в их лице желают вознаградить эту доблесть по заслугам, но во все времена и у всех народов мира те, кто происходит из знатного рода, ценились выше, чем другие, вплоть до того, что они были обособлены от остального народа, образуя некое сословие и почетную степень»[113].

В конце Старого порядка идея дворянства как особого качества, передающегося по наследству, приобретала подчас крайнее, «расистское» толкование, например, в «Трактате о дворянстве» шевалье де Ларока (1678 г.), открывавшемся красноречивым пассажем: «Дворянство есть качество, которое облагораживает того, кто им обладает, и которое сокровенно воспитывает в душе любовь к чести. Доблесть предков накладывает эту печать высшего благородства.

Есть в семени какая-то неведомая мне сила и какое-то неведомое мне начало, которые передают потомкам и продолжают в них наклонности Отцов…»[114]

Идейным обоснованием привилегированного положения наследственного дворянства стала легенда о возникновении стратификации французского общества в результате завоевания. Так, и в трактате Луазо мы встречаем рассуждение о том, что дворяне Франции ведут свое происхождение от завоевавших некогда Галлию франков, а крестьяне и прочие ротюрье — потомки побежденных галлов[115]. Поэтому ротюрье лишались права занимать ряд должностей, носить оружие, владеть фьефами и обязаны были платить подати сеньерам и налоги государству. Тезис о происхождении сословной стратификации из завоевания появился в сочинениях французских историков и юристов XVI в. и быстро стал популярным среди дворян, так как давал возможность обосновывать их привилегированное положение не только природным превосходством их расы над ротюрной, но и историческими аргументами[116].

Согласно общему принципу наследования дворянского статуса, он переходил по отцовской линии законным детям. Этот порядок нашел отражение в старинной шутливой поговорке: «Свободного рождает чрево, а знатного — семя»[117] (имелось в виду, что лично свободными считались дети свободной женщины, тогда как дворянский статус дети наследовали от отца). Женщина-простолюдинка в браке с дворянином становилась дворянкой. Напротив, дворянка, выйдя замуж за ротюрье, теряла свой прежний статус и могла вновь обрести его лишь во вдовстве, причем дворянское достоинство, возвращенное ей после смерти мужа, не наследовалось их детьми.

Из общего правила существовали исключения. Кутюмы Шампани и Бри дозволяли наследование дворянства по материнской линии. Этот обычай происходил от привилегии, дарованной жителям Шампани в IX в. во время войн между потомками Карла Великого. Согласно распространенному мнению, это произошло после битвы при Фонтене в 841 г., когда погибло большинство дворян этой провинции, а их вдовы получили право аноблировать своих новых мужей-ротюрье, и дети от этих браков стали считаться дворянами[118]. Обычай наследования дворянства по материнской линии существовал и в Лотарингском герцогстве[119]. Кроме того, отдельным дворянским семьям король мог за особые заслуги даровать привилегию наследовать свой статус не только от отца, но и от матери. Так произошло, например, с аноблированными родственниками Жанны д'Арк и их потомками. Со временем наследование дворянства по женской линии подвергалось все большим ограничениям[120].

Сложным был вопрос о наследовании дворянства внебрачными детьми. Писаных законов на сей счет не было вплоть до начала XVII в., а нормы обычного права, исходившие из упомянутого выше постулата о «семени, которое аноблирует», в общем благоприятствовали тому, чтобы внебрачные дети отцов-дворян причислялись к благородному сословию. Как сообщает Тьерриа, если в Лотарингии дворянские бастарды считались лишь аноблированными, то по обычаям Франции они имели право на дворянство, имя и герб своего отца с той разницей, что их гербы полагалось отмечать диагональной линией (barre), спускающейся слева направо. Бастарды, узаконенные королевскими грамотами или в результате брака, заключенного между их родителями, получали все права на дворянство, имя и герб своего отца наравне с законными детьми[121]. Исключения составляли кутюмы Мэна и Анжу, которые признавали внебрачных дворянских детей дворянами только при условии, что они получат от короля аноблирующие письма. На рубеже XVI–XVII вв. этот последний принцип был взят за основу королевским законодательством. Принятый в 1600 г. эдикт о тальях запрещал впредь дворянским бастардам присваивать себе статус дворянина; для этого им следовало получить аноблирующие письма[122].

Дворянство могло быть не только унаследованным, но и приобретенным. Для простолюдинов существовал ряд возможностей получить звание дворянина. Преобладающие формы аноблирования эволюционировали в соответствии с менявшимся правовым статусом дворянства. Примерно до середины XVI в. самыми распространенными и доступными способами были военная служба и владение фьефом. Установления Людовика Святого 1270 г. предусматривали, что потомки ротюрье, ставшего владельцем фьефа, аноблируются во время принесения третьей вассальной присяги, т. е. в третьем поколении, и с тех пор их фьеф подлежит дворянскому разделу[123]. На крайнем юго-западе Франции — в Беарне, Наварре, Суле и Бигорре — аноблирование путем приобретения фьефа сохранялось вплоть до конца XVIII в. На остальной территории страны оно было официально упразднено Блуаским эдиктом 1579 г., хотя на практике сохранялось и после этой даты[124]. Подчас буржуа, приобретая фьеф с замком, начинал вести дворянский образ жизни: являлся на смотры бана и арьер-бана (дворянского ополчения), по завещанию совершал дворянский раздел наследства. Со временем, став достаточно влиятельным, он или его сын тем или иным способом заставлял сборщиков тальи вычеркнуть его имя из списков налогоплательщиков, а годы спустя при очередных расследованиях дворянства внук представлял комиссии достаточное количество доказательств для официального признания своего дворянского статуса. Такое аноблирование было нормальным явлением в XV–XVI вв., но постепенно оно стало считаться узурпацией. Получение так называемого сановного фьефа, т. е. шатленства, баронии, виконтства, графства, маркизата, герцогства или княжества, законным образом влекло за собой аноблирование, причем не простое, а с обретением соответствующего титула. Но сановные фьефы, в отличие от простых, не продавались, а жаловались королем; поэтому, как заключает Тьерриа, «Государь, принимая оммаж от того, кто не был дворянином, негласно аноблирует его. И, таким образом, это дворянин, аноблированный не по фьефу, а по воле Государя, имеющего власть делать дворянином того, кто не был таковым»[125].

Казалось бы, наиболее естественным способом аноблирования в глазах современников должна была выглядеть военная служба, и она действительно давала большие возможности обрести дворянский статус, который не оспаривался общественным мнением, но юридически этот вопрос долгое время оставался нерешенным. Эдикт о тальях 1600 г. выдвигал военную службу отца и деда в качестве необходимого условия принадлежности к дворянству и освобождения от налогов. Однако это положение не могло служить достаточной правовой основой для аноблирования военных. В середине и второй половине XVII в. вышел ряд постановлений, недвусмысленно оговаривавших, что военные должности сами по себе не дают оснований претендовать на дворянский статус. Правда, на практике военная служба, в том числе участие в смотрах бана и арьер-бана, могла служить ступенькой для проникновения во дворянство. Процедура предоставления дворянского статуса офицерам была узаконена лишь в 1750 г.

Единственно возможным источником дворянского статуса, помимо унаследования, официально считалась воля короля, изъявленная прямо или косвенно. Этот правовой принцип появился уже в XIII в., когда Парижский парламент признал недействительными аноблирования, произведенные графом Фландрским и графом Неверским, а в Провансе Карл II Анжуйский оставил за собой право аноблировать и категорически запретил всем дворянам посвящать простолюдинов в рыцари[126]. С середины XVI в. этот принцип стал особенно настойчиво провозглашаться и проводиться в жизнь. В то время как усложнилось проникновение в дворянское сословие благодаря военной службе и владению фьефом, преобладающими формами аноблирования стали приобретение государственных должностей (что расценивалось как результат косвенного волеизъявления короля) и королевских аноблирующих писем. Как показывают региональные исследования, в области Бос до середины XVI в. от 2/3 до 3/4 аноблирований составляли увенчавшиеся успехом попытки проникнуть во дворянство посредством военной службы и владения фьефом; позднее половину, а в XVII в. 3/5 переходов во дворянское сословие обеспечивали аноблирующие должности. Аналогичным, хотя и не точно таким же образом менялось соотношение различных форм аноблирования в Провансе[127].

Древнейшим видом должностного дворянства было муниципальное, или «дворянство колокола». Этот термин, происхождение которого связано с колоколом городской ратуши, возник в Тулузе. Члены управляющего этим городом капитула аноблировались уже в конце XIII в. С середины XIV до середины XVII в. короли сделали аноблирующими посты мэров, эшевенов и ряд других должностей муниципальной администрации 16 городов. В большинстве случаев это являлось наградой за верность французской короне в периоды войн и смут. Так, за поддержку в ходе Столетней войны Карл V сделал аноблирующими должности мэров и эшевенов Пуатье (1372 г.) и Ла Рошели (1373 г.). Условия аноблирования в городах были разными. Как правило, оно происходило уже в первом поколении. Минимальный срок, в течение которого полагалось занимать аноблирующую должность, чтобы получить право на дворянство, мог составлять от одного до двадцати лет. В некоторых городах, таких как Анже, Бурж или Нант, аноблирование по должности давало право на дворянский раздел лишь после получения королевских аноблирующих писем. Иногда, как в Руане и Дьеппе, муниципальное дворянство было личным и не переходило по наследству[128].

В общественном мнении «дворянство колокола» не выглядело престижным, за исключением Тулузы, где принадлежность к капитулу и в XVIII в. продолжала служить доказательством дворянства, достаточным для того, чтобы быть принятым в Мальтийский орден или Орден рыцарей Святого Духа. Но в большинстве случаев с конца XVI в. аноблированные подобным образом предпочитали вдобавок покупать личные аноблирующие письма. Сам по себе статус муниципального дворянства стал недостаточно надежным, так как подчас в поисках дополнительных источников поступлений в казну королевская власть упраздняла аноблирования, связанные с муниципальными должностями, и требовала платы за подтверждение прав «дворян колокола». В 1583 г. Генрих III издал эдикт, согласно которому муниципальное дворянство стало лишь пожизненным и не могло впредь наследоваться. Причиной этой меры в тексте эдикта откровенно называлась необходимость уменьшить число лиц, освобожденных от тальи. Затем аналогичный эдикт появился в 1634 г. Еще более решительными были два постановления королевского совета 1666 и 1667 гг., в соответствии с которыми аноблирование через муниципальные должности вообще упразднялось и всем «дворянам колокола» полагалось заплатить деньги за право сохранить свой статус. В дальнейшем, в XVII–XVIII вв., аноблирующие муниципальные должности неоднократно восстанавливались, упразднялись и создавались вновь. На практике этот способ аноблирования и наследственное муниципальное дворянство просуществовали вплоть до конца Старого порядка, только число городов, в которых могло иметь место такого рода аноблирование, к 1789 г. сократилось с 16 до 8[129].

Ведущей формой аноблирования с XVI в. стало приобретение административных, судейских и финансовых должностей. Одни места сразу обеспечивали наследственное дворянство, другие давали дворянство в первом поколении при соблюдении определенных условий, а иные могли дать дворянство лишь во втором поколении. Немедленно получали наследственное дворянство — в том случае, разумеется, если они не были дворянами, — люди, занимавшие такие должности, обладание которыми по определению являлось исключительной привилегией дворянского сословия. В их число входили высшие коронные и военные чины коннетабля, адмирала и маршалов Франции, гроссмейстера артиллерии, обер-шталмейстера, провинциальных генерал-губернаторов и генерал-лейтенантов, а также ряд придворных должностей. Наследственное дворянство обеспечивали правительственные посты канцлера, хранителя печатей, сюринтенданта и генерального контролера финансов, государственного секретаря. Должности королевских секретарей, докладчиков прошений в королевском совете, президентов парламентов и других Верховных палат, финансовых интендантов давали дворянство в первом поколении при условии, что получивший такую должность занимал ее не менее 20 лет или умирал, занимая эту должность. Помимо аноблирования указанные лица получали право на наследственный титул шевалье[130]. Другие места давали так называемое постепенное дворянство, т. е. дворянство во втором поколении при условии, что отец и сын друг за другом будут занимать аноблирующую должность по 20 лет или умрут, занимая ее. К этой категории принадлежали должности в Верховых палатах, кроме президентских, дававших дворянство в первом поколении, должности генеральных казначеев Франции, президентов, адвокатов, королевских прокуроров и главных секретарей финансовых бюро[131].

В начале XVI в. потребности государственной казны вынудили практиковать куплю-продажу многих аноблирующих должностей королевского совета и Верховных палат. Появился также обычай, согласно которому обладатель должности обязан был ежегодно еще платить за подтверждение своих прав на нее. С помощью этого взноса (полетты), узаконенного в 1604 г., должности стали наследственными. Кроме того, их обладатели присвоили себе право отказываться от них в пользу третьих лиц[132]. Таким образом, должности покупались, продавались и наследовались, подобно фьефам, и при этом, в отличие от фьефов, открывали законный путь к аноблированию.

Купля-продажа должностей была обставлена рядом формальностей. Кандидаты на престижные места должны были получить одобрение той чиновничьей корпорации, в которую они намеревались вступить, и канцлера Франции, после чего договор о передаче прав на должность оформлялся у нотариуса. Восхождение разбогатевшей семьи простолюдина к важнейшим судейским и административным должностям совершалось, как правило, на протяжении 2–4 поколений[133].

Финансовые трудности все время заставляли королевскую администрацию создавать и продавать новые аноблирующие должности. К концу Старого порядка их общее число в судебном ведомстве, королевских канцеляриях и муниципалитетах достигало 4160, и существует мнение, что в то время они обеспечивали 80 % всех аноблирований[134].

Получение дворянского статуса могло быть результатом открытого волеизъявления короля. В рассматриваемый период старинный обряд аноблирования путем посвящения в рыцари уже отошел в прошлое, хотя в редких случаях еще практиковался вплоть до начала XVI в.; но в основном он сохранился только в качестве церемонии посвящения в рыцарский орден[135]. На смену ему постепенно пришло аноблирование по королевскому письму, или патенту. Впервые подобным образом в 1270 г. был аноблирован ювелир Рауль, казначей Филиппа III Смелого[136]. Чаще всего аноблирующие письма продавались за деньги и служили цели пополнить королевскую казну. Реже они выдавались за подлинные заслуги перед монархией военным, ученым или врачам. В преамбуле письма излагались истинные или мнимые причины аноблирования, причем о таком прозаическом мотиве, как деньги, разумеется, не упоминалось. Письмо гласило, что аноблируемый, его дети и все потомство мужского и женского пола, рожденное в законном браке, отныне удостоено дворянского звания[137].

О сохранности патентов изначально пеклись лишь сами аноблированные семьи, но постепенно сложилась длительная процедура регистрации и верификации этих актов, служившая дополнительным источником доходов казны. В 1368 г. Карл V постановил передавать патенты в Счетную палату, которая ведала финансами короля, а следовательно, связанным с аноблированием освобождением от налогов. Верификация в Счетной палате не была простой формальностью. Для нее новоиспеченному дворянину следовало представить сведения о происхождении, образе жизни, имущественном положении и количестве детей. На основании этих данных Счетная палата заключала, имеет ли он возможность вести жизнь, подобающую дворянину, и устанавливала размеры той платы, которой он был обязан королю за освобождение своей семьи от фран-фьефа и других налогов[138]. Кроме того, он должен был уплатить «милостыню» в пользу своего прихода; в нее входили собственно милостыня бедным и компенсация за то, что освобождение аноблированной семьи от налогов влекло за собой увеличение налогового бремени, лежащего на податном населении. Размеры «милостыни» устанавливались также Счетной палатой. В тех случаях, когда мотивами аноблирования были действительные заслуги перед монархом, предполагалось, что «король почитает за плату доблесть и службу аноблированного, так что от него не требуется ни платы, ни милостыни за аноблирующие письма и верификацию…»[139].

С XVI в. к этому добавилась необходимость регистрировать патенты в Палате косвенных сборов, после чего аноблированный исключался из списков налогоплательщиков. Детали этой регистрации известны мало. Ж. Р. Блок считал, что в Палате косвенных сборов уже не изучали всех обстоятельств дела так подробно, как в Счетной палате[140]. Только после регистрации в этих двух палатах королевская грамота обретала законную силу.

Затем следовала регистрация в парламентах. В начале XVI в. она еще не была обязательной, но обеспечивала большую надежность аноблирования и считалась бесспорным и во всех случаях достаточным доказательством дворянства [141]. Позднее она, видимо, прочно вошла в юридическую практику и стала рассматриваться как обязательная. Парламентская регистрация преследовала двоякую цель: во-первых, к юрисдикции парламентов относился надзор за соблюдением домениальных прав, в том числе права фран-фьефа, так что освобождение от этой подати должно было пройти регистрацию в парламенте; во-вторых, в качестве высших судебных инстанций парламенты рассматривали дела, связанные с дворянским правовым статусом и привилегиями[142].

После выполнения всех этих формальностей об аноблировании сообщалось в бальяж или сенешальство по месту жительства нового дворянина с тем, чтобы он мог пользоваться своими сословными привилегиями. Там патент регистрировался в четвертый раз в канцеляриях инстанций, ведавших баном и арьер-баном и местной администрацией. Последняя, пятая регистрация аноблирования происходила в Финансовом бюро. Вся многоступенчатая процедура регистрации и верификации аноблирующих патентов должна была завершиться в течение года со времени их пожалования[143].

Несмотря на столь сложное оформление, аноблирования по патентам не были вполне надежными и по воле короля неоднократно теряли юридическую силу. Для восстановления в уже, казалось бы, оплаченных и узаконенных дворянских правах требовалось снова платить. В январе 1598 г. Генрих IV отменил все аноблирования, пожалованные им же самим и его предшественником за 20 лет, начиная с 1578 г. Мартовский эдикт 1606 г. разрешил всем пострадавшим от этой меры вернуть себе, разумеется не бесплатно, дворянские права. В 1640 г. Людовик XIII отменил без права восстановления все аноблирования, совершенные путем покупки патентов. В 1664 г. были аннулированы аноблирования, пожалованные после 1611 г., и т. д.[144]

Число аноблированных по прямому волеизъявлению короля в целом, по-видимому, было меньше числа аноблированных по должности. Так, в 1515–1547 гг. Франциск I, по неполным данным, аноблировал 183 человека, из них 168 на основании писем: 15 бесплатно и 153 за деньги. Точное число аноблирующих должностей в эти годы неизвестно, но оно, несомненно, было гораздо больше, одних только королевских секретарей насчитывалось 120[145]. В дальнейшем динамика аноблирований по патентам выглядела следующим образом: 1564 г. — 12 писем; 1568 — 30; 1576–1577 гг. — 1000; 1592 — 40; 1594 — 10; 1609 — 10; 1645 — 50; 1696 — 500; 1702 — 400; 1711 — 100[146]. Всего в 1345–1660 гг. в парижской Счетной палате было зарегистрировано около 3000 имен, аноблированных по патентам[147]. В Нормандии патенты являлись самым распространенным способом получить дворянство: в 1460–1670 гг. там было зарегистрировано 1300 аноблирующих писем. Правда, не менее 40 % аноблированных составляли собственники должностей, но они обретали дворянский статус не в качестве таковых, а согласно патентам[148].

Относительно масштабов и динамики аноблирований, взятых в целом, историки высказывали разные мнения. Д. Биттон полагал, что до середины XVI в. они были сравнительно немногочисленными, а затем социальная мобильность стала нарастать и число аноблирований увеличиваться. Подсчеты, на которых основан вывод Биттона, касаются лишь аноблирований по патентам, так что они свидетельствуют скорее не об увеличении общего числа аноблирований, а о распространении данной их формы[149]. Локальные же исследования, с одной стороны, показывают, что преобладающие формы и динамика аноблирований в разных провинциях отличались друг от друга. С другой стороны, они позволяют предположить, что благодаря созданию аноблирующих должностей и продаже патентов со временем действительно становилось больше легальных путей получения дворянского статуса, однако на практике аноблироваться было легче в более ранний период, до ужесточения контроля над дворянством со стороны королевской власти. В Провансе вплоть до середины XVII в. ведущие благородный образ жизни простолюдины легко становились дворянами. Родоначальники примерно 1/3 дворянских семей присваивали себе этот статус, приобретя фьеф, поступив на военную службу или какими-то иными путями. Перелом произошел в царствование Людовика XIV в результате расследований дворянства, после которых самовольные аноблирования стали крайне редкими[150]. В области Бос большое обновление дворянства совершилось между серединой XV и серединой XVI в. В 1500 г. удельный вес древних родов, насчитывавших свыше 100 лет дворянства, и аноблированных семей был соответственно 19 % и 51 % общего числа дворянских семей данной области. Со второй половины XVI в. это соотношение стало меняться: семьи, аноблированные 100 лет тому назад и ранее, постепенно набирали 3–4 поколения дворянства, необходимые для того, чтобы считаться родовитыми; наряду с этим сокращалось количество аноблирований. В 1650 г. старых и новых дворянских семей было уже соответственно 40 % и 25 %, а к 1700 г. удельный вес аноблированных сократился до 10 % общего числа дворянских семей[151].

Таким образом, в XVII в. совершился перелом в практике аноблирований. Прежде границы дворянского сословия оставались открытыми. Ротюрные семьи легко могли со временем аноблироваться, если на протяжении двух-трех поколений вели дворянский образ жизни. В XVII в. абсолютистское государство поставило социальную мобильность под свой контроль, и это привело к тому, что дворянство превратилось в относительно более закрытое сословие.

Дворянский статус мог не только приобретаться, но и теряться. Последнее имело место вследствие действий, несовместимых со званием дворянина. Это правило появилось давно. В 1295 г. Филипп Красивый постановил освободить от уплаты податей всех дворян, кроме тех, кто занимается торговлей. В 1435 г. Карл VII отказался освободить от обложения дворян, продававших свои вина в тавернах, ибо это не дворянское дело. В первой половине XVI в., согласно одному из ордонансов Франциска I, облагались налогами те дворяне, которые торговали или арендовали землю, т. е. занимались делами, свойственными ротюрье. Мысль о несовместимости дворянского статуса с некоторыми видами деятельности, прежде всего с торговлей, присутствовала в юридических трактатах XVI в. Однако данное правило окончательно утвердилось не сразу. Обычное право часто его игнорировало, а отдельные королевские распоряжения, упомянутые выше, не носили принципиального характера. Во второй половине XV в. Людовик XI попытался даже, правда безуспешно, пойти против этой традиции и привлечь дворян к торговле. Только в 1560 г. появился королевский ордонанс, в принципе запрещавший дворянам впредь заниматься торговлей под угрозой обложения тальей. Данный запрет возобновлялся в 1579 г. и оставался в силе вплоть до 1629 г., когда наметился новый подход к дворянскому предпринимательству и дворянам была разрешена заморская торговля[152].

Возможность утраты дворянского статуса часто зависела от того, было это дворянство урожденным или приобретенным. Если человек от рождения принадлежал к «дворянской расе», то никакая власть не вольна была отнять у него то, чего она ему не давала, кроме самых крайних случаев, когда совершался поступок, абсолютно несовместимый с дворянством. Тот же, кому дворянство было пожаловано или кто приобрел его вместе с должностью, мог быть лишен его по воле короля или по решению суда. Луазо писал, что должностное дворянство утрачивалось в результате бесчестного поведения, повлекшего за собой отстранение от должности, а «дворянство расы, которое присуще человеку как бы от природы», не теряется подобным образом, за исключением случаев, когда суд выносит приговор лишить человека дворянских прав за такие тяжкие и несовместимые с дворянством преступления, как измена или оскорбление величества[153]. По мнению Луазо, в подобных ситуациях того, кто был аноблирован согласно патенту, «следует причислить к дворянам расы, потому что король его очистил, истребив в нем всякий след или знак ротюры, и возвел его во дворянское достоинство, так, как будто он был от рождения дворянской расы…»[154].

За участие в торговле и ремеслах дворянин лишался своего статуса с правом впоследствии восстановиться в правах. Исключение составляло производство стекла, которым, по единодушному мнению, дворяне могли заниматься. Дворянство некоторых крупных городов, таких как Лион, Марсель и Бордо, получило от короля разрешение участвовать в торговле. Королевские ордонансы запрещали дворянам арендовать землю, однако на практике это рассматривалось как земледелие, а оно считалось занятием, по сути своей нацеленным на пропитание, а не на извлечение прибыли, и потому достойным дворянина. По словам Ларока, «тот, кто полагает, что сельское хозяйство недостойно, явно противоречит Божественным предписаниям, ибо Бог повелел возделывать землю первому человеку, имевшему во владении своем весь мир»[155]. Дворянам не подобало находиться в услужении у частных лиц, а также занимать низшие судейские должности. Относительно врачевания существовали разные мнения. Тьерриа считал, что в целом медицина — дело благородное, только хирургия есть ручной труд, наподобие ремесла, а фармацевтика приносит прибыль и является своего рода коммерцией, поэтому дворянин может быть медиком, но не хирургом и не аптекарем[156]. Наконец, следует иметь в виду, что в местных кутюмах существовали расхождения по поводу того, какие занятия совместимы с дворянством, а какие нет.

Дворянин, утративший свой статус, лишался всех сословных привилегий, и его имя вносилось в списки плательщиков тальи. Чтобы вернуть дворянство, следовало прекратить не подобающую дворянину деятельность и получить королевское реабилитационное письмо, что было несложно. Такое же письмо требовалось урожденной дворянке — вдове ротюрье для того, чтобы вернуть себе дворянский статус после смерти мужа. Детям и внукам тех, кто нарушал нормы дворянской жизни, для обретения дворянских прав тоже полагалось заручиться реабилитационными письмами, ибо в результате недостойного поведения отцов и дедов их род утрачивал дворянство, но не окончательно, и мог быть восстановлен в своих правах по воле короля. На практике получение реабилитационных писем подчас служило лазейкой для того, чтобы узаконить совершившуюся узурпацию дворянства. Юристы считали, что реабилитация может иметь место, если нарушения норм дворянской жизни продолжались вплоть до 7-го поколения. В случае более длительных нарушений дворянство пропадало безвозвратно, и семье полагалось заново аноблироваться. Но это правило распространялось только на родовитых дворян. Если аноблированный терял дворянский статус, то сам он при жизни еще мог реабилитироваться, но если он не успевал, то его сын уже не имел права это сделать[157].

В провинции Бретань существовал оригинальный обычай «усыпления» дворянства. Статья 561 бретонской кутюмы гласила: «Дворяне, которые торгуют и с этой целью образуют товарищество, на время торговли и образования товарищества облагаются тальей, косвенными сборами и ротюрными податями… Они вольны вернуть себе упомянутое дворянское достоинство и привилегии оного, когда и как только им заблагорассудится, оставив означенные торговлю и товарищество и сделав на сей предмет заявление перед королевским судьей, ближайшим к месту их проживания. Каковое заявление им полагается внести в реестр канцелярии суда и сообщить приходскому старосте по месту своего проживания, с тем чтобы после означенного заявления они могли располагать собой и жить, как подобает благородным людям»[158]. Практические последствия бретонского «усыпления» — обложение ротюрными податями, прекращение дворянского раздела — были подобны последствиям утраты дворянства в других провинциях, но процедура возвращения прежнего статуса в Бретани была гораздо проще: полагалось лишь предстать перед местным королевским судом и заявить о возврате к дворянскому образу жизни, а королевские реабилитационные письма не требовались. В этом смысле нормы дворянского права Бретани занимали промежуточное положение между французскими и англосаксонскими[159].

Точные данные о численности французского дворянства XV–XVII вв. отсутствуют. Предпринятая при Кольбере попытка создать Общий каталог дворянства Франции так и не увенчалась успехом. Подсчеты, производимые историками, затрудняются тем, что встречающийся в источниках термин «семья» (la famille) применительно к дворянству мог означать как семью в собственном смысле слова, так и дворянский род, т. е. несколько семейных очагов. Подсчеты на региональном уровне с последующей экстраполяцией результатов на всю территорию страны осуществить трудно, так как и абсолютная, и относительная численность дворянства в разных провинциях заметно различались. Серьезное препятствие исследователи усматривают и в том, что до кольберовских расследований юридические границы дворянского сословия не были достаточно строго очерчены в масштабах всего королевства[160].

Современники высказывали разные предположения относительно численности французского дворянства. Как заявил Мишель Юро де Лопиталь в «Слове о состоянии Франции» (1591 г.), в конце XVI в. в стране насчитывалось от 20 до 30 тысяч дворянских семей. По мнению занимавшего пост генерал-капитана бана и арьер-бана Рене де Санзея, в 1588 г. в дворянское ополчение можно было бы мобилизовать 50 тысяч всадников. Спустя 10 лет иное мнение высказал английский посол Даллингтон, считавший, что во Франции найдется не более 30 тысяч дворян, способных носить оружие. Согласно барону де Фуркево, в провинции Лангедок в 1574 г. проживали 2 тысячи дворянских семей. Если принять эти данные за выборку, то, как полагает французский историк Ж. М. Констан, во всей Франции было тогда 24 тысячи дворянских семей[161].

Современные исследователи предпринимали попытки проверить эти суждения и подсчитать численность дворянства во второй половине XVI в. главным образом на основании списков бана и арьер-бана. В результате получилась 21 тысяча семей, но это явно заниженные данные, так как дворяне обязаны были королю военной службой за фьефы, а те из них, кто фьефов не имел, в ополчение не созывались, и их имена отсутствовали в списках бана и арьер-бана. С учетом дворян, не имевших фьефов, весьма вероятным выглядит мнение Лопиталя: 20–30 тысяч семей[162]. Если принять среднюю численность дворянской семьи за 5 человек, то получится, что во второй половине XVI в. во Франции было 100–150 тысяч дворян, т. е. менее 1 % населения страны (общая численность населения Франции, по мнению ряда историков, в середине XVI в. достигала 18 млн. человек)[163].

Районами повышенной концентрации дворянства были провинции Бретань и Нормандия. Самое большое количество дворян проживало в Бретани. Вплоть до расследований 1668–1672 гг. там было весьма легко перейти во дворянское сословие самыми разными путями. Отсутствие реального контроля делало неопределенным правовой статус бретонского дворянства и позволяло многим семьям присваивать его себе. К середине XVII в. бретонское дворянство достигло максимума своей численности. Накануне расследований оно насчитывало по меньшей мере 40 тысяч человек, или примерно 2 % от двух млн. жителей Бретани, причем в рамках провинции дворянство было распределено крайне неравномерно: свыше 56 % дворян жили на менее чем 20 % территории Бретани[164].

В элексьоне Байе Нижней Нормандии примерное число дворян выросло за счет естественного прироста и аноблирований с 1000 человек в 1463 г. до 2700 человек в 1666 г. Это составляло 2,6 % общей численности населения элексьона в 1463 г. и 3,4 % в 1666 г.[165]

Средняя концентрация дворянства отмечена в области Бос. Эта область служит наглядным примером того, как на протяжении одного столетия могли существенно измениться численность и пропорция дворянства: в 1500–1560 гг. примерно полторы сотни дворянских семей составляли 0,82 % населения области Бос, а в 1600–1660 гг. 180 с лишним семей — уже 1,51 %.[166]

В ходе упоминавшихся выше расследований дворянства на места направлялись комиссии, возглавляемые, как правило, должностными лицами фискального ведомства, и изучали доказательства дворянства. Проверка этих доказательств, прежде всего с целью выявить тех, кто незаконно пользуется налоговыми привилегиями, входила и в компетенцию ряда судебных палат. Обосновать законность своих притязаний на принадлежность к благородному сословию необходимо было также для приема в привилегированные учебные и благотворительные заведения, рыцарские ордена, для представления ко двору.

Что именно требовалось доказать? Во-первых, то, что предки были дворянами. Как писал Тьерриа, «мы во Франции полагаем достаточным подтвердить, что наши отцы и деды жили по-дворянски, то есть что они несли военную службу, были капитанами, лейтенантами, знаменосцами, солдатами; держали дворянские должности и чины; общались с дворянами и носили дворянское платье, и их жены — платье дамуазелей; не облагались тальей, но почитались и признавались дворянами в своих краях»[167].

Во-вторых, надо было подтвердить законность своего происхождения от дворянских предков.

Процедура доказательства была тесно связана с господствовавшими в обществе представлениями о дворянстве и эволюционировала вместе с ними. В средние века, по словам Клода Франсуа Менестрие, автора посвященного этому вопросу трактата XVII в., «на древних турнирах принимали свидетельства сюзеренов и государей, написанные ими, дабы удостоверить дворянство их вассалов, направлявшихся на турниры; туда же посылались герольды и оруженосцы, дабы удостоверить это со своей стороны»[168].

Первостепенная роль общественного мнения в определении принадлежности к благородному сословию обусловила тот факт, что долгое время наиболее естественным доказательством дворянства считались показания свидетелей. Свидетелями выступали люди преклонных лет, лично знавшие отца и деда того, чье происхождение надлежало выяснить. По словам Тьерриа, свидетелями могли быть «дворяне, королевские и государственные чиновники, адвокаты, прокуроры и прочие лица, очевидно знающие, что такое дворянство»; показаний простых ремесленников или пахарей было недостаточно[169]. Со временем требования, предъявляемые к происхождению свидетелей, видимо, ужесточались, так как спустя несколько десятилетий Менестрие настаивает уже на том, что «свидетели должны быть урожденными военными дворянами, чье происхождение известно и безупречно»[170]. Число свидетелей зависело от местных обычаев: иногда требовались двое, в других местах четверо, а кое-где полагалось представить показания семерых человек.

Процедура устного доказательства дворянства сохранялась еще в конце XVII в., но постепенно и суды, и королевские уполномоченные, проводившие расследования дворянства, перестали удовлетворяться показаниями свидетелей. С XVI в. парижская Палата косвенных сборов признала необходимым, помимо них, представить документы, доказывающие дворянское происхождение. Луазо и Менестрие сходятся во мнении, что документы являются самыми надежными и общепризнанными доказательствами дворянства, хотя обычно к ним прилагаются и свидетельские показания[171]. Во второй половине XVII в., во время кольберовских расследований дворянства во всем королевстве, письменные доказательства считались необходимыми и достаточными.

В качестве доказательств принимались: записи о крещении, где указывались имена отца и матери; брачные контракты; завещания; ревизии очагов и прочие документы, из которых было бы видно, что данное лицо освобождалось от налогов; реестры бана и арьер-бана; записи, свидетельствующие об участии в заседаниях провинциальных штатов среди представителей дворянского сословия; документы о дворянском разделе наследства; судебные решения по делам о дворянстве; свидетельства об исполнении должностей, являющихся привилегией дворянства; свидетельства о военной службе и отчеты военного казначейства; акты вассальной присяги при вступлении во владение дворянским фьефом; документы, исходящие от короля или от должностных лиц королевства, в которых данный человек именовался бы экюийе или шевалье; постановления комиссий, принятые в ходе предыдущих расследований дворянства. Доказательствами считались летописи и хроники, в которых были упомянуты предки заинтересованного лица. В ходу были и такие свидетельства, как арендные договоры, акты купли-продажи, акты об установлении опеки, справки местных должностных лиц, постановления Палаты косвенных сборов[172]. Аноблированным и их потомкам полагалось представить патенты, надлежащим образом зарегистрированные, и свидетельства о владении аноблирующими должностями. В качестве доказательств можно было предъявлять только подлинники документов. При этом считалось, как замечает Менестрие, что «все эти доказательства выглядят менее подозрительными, ежели они взяты из государственных реестров»[173]. Необходимое число документов, удостоверяющих дворянство, по-видимому, возрастало по мере того, как ужесточался контроль над дворянством со стороны королевской власти и письменные доказательства становились определяющими, вытесняя устные. Так, в Нормандии при расследованиях дворянства в XVI — первой половине XVII в. заинтересованному лицу достаточно было представить по одному подлинному документу для доказательства дворянства каждого из рассматриваемых поколений его предков. При расследованиях 1666 г. требовались уже по меньшей мере три документа для каждого поколения[174].

С середины XVI в., по мере того как возобладали представления о дворянстве как о наследственном качестве, широко распространились генеалогические штудии и книги. Составлялись генеалогические древа с разными целями, но основной все же было доказательство дворянского происхождения[175]. Некоторые из генеалогий носили явно вымышленный характер: аноблированные семьи пытались поднять свой престиж, создавая легенду о принадлежности к древнему дворянскому роду. Например, семья Талонов претендовала на происхождение от ирландского дворянина Артюса Талона, поступившего на службу к королю Франции Карлу IX. Вообще миф об иностранном происхождении часто использовался как уловка с целью избежать необходимости предъявлять веские доказательства принадлежности к французской знати. В личных бумагах генерального адвоката Парижского парламента Омера Талона действительно упоминается его двоюродный дед, некий Артюс Талон, но не иноземный дворянин, а торговец из Шампани[176]. Отношение со стороны генеалогистов к подобным сказкам о происхождении от знатных предков далеко не всегда было снисходительным.

В качестве доказательств дворянства использовались также гробницы предков, эпитафии и памятники с изображением гербов и других признаков дворянского достоинства. По своему значению они приравнивались к подлинным документам.

По словам Менестрие, «надгробия, где присутствуют четыре, восемь или шестнадцать картье[177], являются веским и полным доказательством дворянства»[178].

Всем, кроме аноблированных и их потомков, следовало доказать, что их дворянство является «незапамятным» (immémoriale). Однако, как отмечает современная исследовательница М. Кюбельс, распространенное понятие «незапамятное дворянство» допускает разные толкования. Под этим могли подразумевать как дворянство, происхождение которого стерлось из памяти ныне живущих, так и такое дворянство, о начале которого не осталось ни одного документа[179]. Очевидно, что первое толкование было связано с процедурой устных доказательств, тогда как преобладание письменных доказательств склоняло ко второму толкованию. Но на практике дворянским семьям не требовалось предпринимать длительные розыски, чтобы составить себе документально подтвержденную генеалогию, уходящую в глубь веков. Установилось правило доказывать дворянский статус семьи лишь в течение определенного времени. На всей территории Франции, за исключением Нормандии, преобладал обычай доказывать дворянство трех поколений семьи по мужской линии, т. е. до деда включительно. Согласно Лароку, «свидетелям нет необходимости показывать, что они видели и знали прадедов, прапрадедов и других предков и что оные почитались дворянами и жили по-дворянски, как то предписано правом»[180]. В XVI в. это правило присутствовало в кутюмах большинства французских провинций. В эдикте о тальях 1600 г. эта вековая норма обычного права обрела силу писаного закона[181].

Обычай принимать во внимание три поколения в основе своей восходил к нормам римского права и сохранялся на протяжении всего Средневековья. Аналогичным образом капитулярий Карла Великого 803 г. признавал вольноотпущенника полностью свободным только в третьем поколении[182]. Но наряду с этим существовал и обычай рассматривать четыре поколения. Такой порядок доказательства дворянства предписывали патентные письма Карла VIII 1484 г. Ларок связывает его с рыцарскими обычаями и считает более правильным, нежели доказательство трех поколений. В XVI–XVII вв. правило доказывать четыре поколения дворянства преобладало лишь в Нормандии, где оно было подтверждено в 1583 г. патентными письмами Генриха III[183].

В XVII в. наряду с доказательством трех или четырех поколений все шире стало практиковаться доказательство того, что семья обладала дворянским статусом на протяжении ста лет. В Бретани этот обычай был узаконен еще в 1580 г. Принятая в 1664 г. королевская декларация, определившая порядок начатых два года спустя по всей стране расследований дворянства, предписывала комиссиям изучать документы, поданные в качестве доказательств, вплоть до 1560 г.[184] По мнению Менестрие, эта процедура аналогична доказательству четырех поколений дворянства, если считать 25 лет за одно поколение[185].

В некоторых случаях предъявлялись и более жесткие требования. Сложнее всего было доказать право на придворные почести, к которым относились официальное представление ко двору и привилегия быть допущенным в королевскую карету. Во второй половине XVIII в. для этого требовалось представить документы, подтверждающие дворянский статус предков до 1400 г.[186]

Во время расследований дворянства принимались во внимание только документы, касающиеся предков по мужской линии, так как браки с недворянками не препятствовали продолжению дворянского рода. Но в некоторых случаях, например при посвящении в рыцарские ордена или приеме в привилегированные коллежи, требовалось доказать дворянство и по отцовской, и по материнской линиям. Тогда правило доказательства трех поколений означало необходимость подтвердить четыре дворянских картье, т. е. доказать, что к дворянскому сословию принадлежали отец, мать, мать отца и мать матери[187].

Как поступали в тех случаях, если дворянский статус семьи на протяжении положенных трех-четырех поколений или ста лет был доказан, но обнаруживались более далекие предки-ротюрье (здесь, разумеется, речь не идет об аноблированных семьях)? Теоретически узурпации дворянства всегда осуждались. Так, Луазо, ссылаясь на эдикт 1600 г. о тальях, писал, что для доказательства принадлежности к дворянству надо подтвердить дворянский статус отца и деда, но этого достаточно лишь в том случае, если не обнаружится, что раньше в роду были ротюрье[188]. Однако до второй половины XVII в. правовые нормы молчали насчет прадеда или прапрадеда ротюрье, так что доказательство трех поколений фактически помогало легализовать самовольное аноблирование. Позднее, ко времени кольберовских расследований положение коренным образом изменилось, и принцип, согласно которому дворянство может быть только незапамятным или пожалованным королем, но никак не присвоенным, обрел силу закона. Согласно постановлению королевского совета от 19 марта 1667 г., следовало доказывать дворянский статус семьи вплоть до 1560 г., но если бы обнаружились документы, из которых была бы видна предшествующая этой дате ротюра, то комиссии уже не должны были принимать во внимание представленные в качестве доказательств более поздние акты[189]. На практике же, как правило, несмотря на жесткий закон, достаточно было доказать дворянский статус семьи на протяжении ста лет, и комиссии закрывали глаза на противоречившие этому более ранние документы.

В качестве фундаментального внутрисословного различия авторы юридических трактатов выделяли границу между родовитым дворянством (la noblesse d'extractioli) и аноблированными. По словам Тьерриа, во Франции существовали «дворянство расы (lа noblesse de race), которое произошло от предков-дворян, живших, как дворяне; и гражданское дворянство, которое есть качество, данное суверенным Государем тому, кто не имел его от природы». Первое стояло несомненно выше второго: «Как привитый черенок еще кажется дичком и не дает столь сладких плодов, как те, что давно были привиты к садовым деревьям, так и новые дворяне кажутся еще подобными тем, кто их породил, и не могут действовать, как истинные дворяне столь естественным образом, как те, кто утверждался во дворянстве из поколения в поколение, от отцов к сыновьям»[190].

Для обозначения родовитого дворянства употреблялись также термины жантийес (la gentillesse) и жантийомы (les gentilshommes), незапамятное дворянство (la noblesse immémoriale), дворянство имени и герба (la noblesse de nom et d'armes). Эта терминология отражала бытовавшие в обществе представления о дворянстве как о потомственном рыцарском сословии. На практике дворянин в третьем поколении уже мог именоваться дворянином имени и герба, или жантийомом.

Различался ли правовой статус двух категорий дворянства? По мнению Луазо, несмотря на то, что общественное мнение ставит аноблированных ниже, чем родовитых дворян, «в действительности они пользуются всеми теми же самыми привилегиями»[191]. Тьерриа, ссылаясь на известного правоведа Жана Баке, утверждал, что некоторая разница все же была; в частности, в Лотарингии жены аноблированных не могли носить такое платье, какое носили жены родовитых дворян[192]. Иногда аноблированные должны были платить талью на протяжении трех поколений. Как мы уже знаем, аноблированным легче было потерять и труднее вернуть себе дворянский статус. Разница между родовитым дворянином и аноблированным отчетливо проявлялась во время различных церемоний: аноблированные должны были пропускать жантийомов вперед; им полагалось стоять, когда те сидели; на заседаниях Генеральных штатов они занимали последние ряды и не могли голосовать вместе с дворянами; в официальных бумагах имена представителей древних фамилий назывались перед именами аноблированных[193].

Известное деление сословия на дворянство шпаги и дворянство мантии первоначально было растворено в противопоставлении родовитого дворянства аноблированным, так как считалось, что все «истинные» дворяне — военные, а должностные дворяне рассматривались как аноблированные. Лишь на рубеже XVI–XVII вв. в результате того, что, с одной стороны, приобретение должностей стало основным источником пополнения дворянского сословия, а с другой стороны, ранее аноблированные семьи должностного дворянства постепенно переходили в разряд родовитых, эта антитеза была осознана и обрела самостоятельное значение. В это же время появился и термин «дворянство мантии». Впервые он был употреблен, по-видимому, в 1607 г.[194] Мы не будем останавливаться на спорах о том, шло ли слияние военного и должностного по происхождению дворянства или же они оставались двумя обособленными друг от друга социальными слоями[195]. Для нас сейчас важно, что эти дискуссии ведутся вокруг социальных характеристик различных фракций французского дворянства: их брачного поведения, преобладающих типов карьеры, социального престижа, самосознания, тогда как с точки зрения правового статуса не было различий между военным и должностным дворянством.

Помимо противопоставления родовитых дворян аноблированным, авторы юридических трактатов подчеркивали значение границы между простым и титулованным дворянством. Различия между ними носили символический характер и, помимо наличия или отсутствия самого титула, состояли в том, что в собраниях титулованных дворян следовало пропускать вперед и они могли садиться в тех случаях, когда нетитулованные стояли. Среди титулованной знати существовала своя внутренняя иерархия. В 1582 г. Генрих III составил четкую шкалу дворянских титулов, в основу которой была положена иерархия фьефов: верхнюю ступень занимало герцогство (не менее 8000 экю годового дохода), затем следовали маркизат (равный трем барониям и трем шатленствам), графство (две баронии и три шатленства), виконтство, барония и шатленство[196]. Однако общественное положение не совпадало с предписаниями королевского указа, и иной граф вследствие древности рода, особых заслуг или размеров своих владений мог пользоваться большим престижем, чем маркиз.

Особую — как в юридическом, так и в социальном отношении — группу дворянства составляла его элита — герцоги и пэры. Луазо в своей классификации дворянства выделял три ступени: простых дворян, именуемых жантийомами и экюийе, титулованное дворянство и князей. Эту последнюю, высшую ступень занимали герцоги, пэры и принцы крови[197] [198]. Они отличались от остальных дворян происхождением, особыми привилегиями, типом карьеры, характером брачных союзов, имущественным положением и групповым самосознанием. Это было высшее военное дворянство древнего и знатного происхождения. Правда, канцлер Сегье в 1650 г. стал герцогом де Вильмором, но у него не было сыновей, так что он не положил начала новому герцогскому роду дворянства мантии.

За пределами группы герцогов и пэров критерии древности рода и знатности титула далеко не всегда совпадали. Расхождение между тем и другим нарастало по мере упрочения социальных и политических позиций должностного дворянства, и уже в начале XVII в. Луазо счел нужным отметить, что «дворянство, происходящее от звания, то есть от высших должностей или сеньерий, стоит ступенью выше, чем простые жантийомы; ибо те, кто всем этим обладает, принадлежат к разряду шевалье или сеньеров и именуются этими титулами, являющимися титулами высшего дворянства»[199]. Правило, согласно которому дворянство чем древнее, тем почетнее, Луазо распространял лишь на простых, нетитулованных жантийомов.

Соотношение между вторым и первым сословиями королевства, дворянством и духовенством, не было столь ясным и четким, как это может показаться на первый взгляд. В соответствии с тем, что духовенство считалось первым сословием, самый низший священнослужитель должен был бы почитаться выше первого из дворян. Но в действительности это было не так. Разные категории духовенства и дворянства смешались на существовавшей в общественном мнении и отраженной в этикете иерархической лестнице; спор о том, кто какую ступень занимает, не был решен до конца. На практике дворяне, особенно титулованные, признавали первенство лишь высшего клира. Самые высокопоставленные церковные прелаты являлись пэрами Франции и входили, таким образом, в высшую группу знати. Внутри этой группы, согласно этикету, они стояли позади таких светских лиц, как принцы крови, но впереди всех прочих пэров Франции. Вследствие целибата духовенство могло пополнять свои ряды лишь за счет выходцев из других сословий, в том числе дворянства. В XV–XVII вв. высшее духовенство стало более аристократическим, чем прежде: дворянское происхождение превратилось в важное условие церковной карьеры. Таким образом, первое сословие не возвышалось над вторым. При том, что оно представляло собой профессиональную группу, наделенную особым правовым статусом, духовенство, прежде всего епископат, было тесно связано с дворянством как по происхождению, так и согласно общепризнанной «табели о рангах»[200].

Вопрос о социальной значимости межсословных и внутрисословных границ принадлежит к числу самых сложных и спорных[201]. С одной стороны, исследования, посвященные герцогам и пэрам, генеральным откупщикам, членам королевского совета, парламентским магистратам, дворянству некоторых провинций, демонстрируют разнородность дворянства и когерентность отдельных составлявших его групп. С другой стороны, ряд локальных исследований свидетельствует о том, что, несмотря на внутренние различия между старым и новым, военным и должностным, богатым и бедным дворянством, его правовой статус служил основой для образования социальной общности. Впрочем, эта проблема требует изысканий в области социальной истории и выходит за пределы данного очерка, посвященного преимущественно юридическим границам дворянского сословия Франции.