Европейское дворянство XVI–XVII вв.: границы сословия

Дворянство Венгрии в XVI–XVII в. ^{(Татьяна Павловна Гусарова)}

XVI–XVII вв. — особый период в истории венгерского дворянства. Мохачская катастрофа 1526 года, за которой последовали турецкое завоевание части королевства, его распад и продолжавшиеся более полутораста лет антитурецкие войны, привели к серьезным изменениям в численности, структуре, общественно-экономическом и политическом положении господствующего класса в целом и его составных частей в отдельности. В новых исторических условиях выкристаллизовалась иная, чем в домохачский период, стратификация класса с изменившимся удельным весом каждого из его слоев в жизни общества. Модифицировались сеньориально-вассальные отношения, переживавшие «второе рождение» в обстановке перманентной войны и ослабления центральной власти. Вместе с четко обозначившейся тенденцией к усилению барщинно-крепостнической системы названные выше процессы на долгое время привели в Венгрии к укреплению класса феодалов и феодализма как социально-экономической формации. Это отличало Венгрию от тех западноевропейских государств, где в XVI–XVII вв., несмотря на имевшиеся признаки «рефеодализации», в целом — в соответствии с общей линией исторического развития — неуклонно шел процесс ослабления социально-экономических, а вслед за тем и политических позиций господствующей элиты. Роль дворянства в судьбах позднесредневековой Венгрии тем более велика, если принять во внимание малочисленность и слаборазвитость ее городов, в силу чего городское сословие не могло претендовать на сколько-нибудь заметную роль в социальной и политической жизни страны. Ее направляли сословия класса феодалов, от расстановки сил между враждующими группировками которых и их взаимоотношений с центральной властью зависело многое в военной, налоговой, социальной — особенно крестьянской — политике государства.

Попытаемся проследить изменения, произошедшие в среде венгерских феодалов в период турецкого завоевания, исключив из исследования феодальную аристократию как обширную самостоятельною тему. Заранее следует оговорить, что в небольшой по объему работе речь может идти об общей характеристике наиболее важных черт венгерского дворянства, а также об определении контуров дальнейшего более глубокого и конкретного анализа связанной с ним проблематики. Такой подход, думается, вполне оправдан, тем более что данная тема совершенно не изучена в отечественной историографии.

Вряд ли исчерпала себя в этом вопросе и венгерская историческая наука, хотя ее достижения несомненны. Историки XIX — 40-х г. XX в. решали в большей степени задачи генеалогии и геральдики. Многотомные труды И. Надя, В. Кемпелена[432] могут служить прекрасным исходным справочным материалом для современных исследований истории дворянства. Материальное положение, численность отдельных групп и сословий класса феодалов анализируется на основе дворянских переписей середины XVI в. в не тратившей до сих пор научного значения работе известного историка конца XIX в. И. Ачади[433]. Его выводы дополняет и серьезно корректирует Ф. Макшай в публикации тех же и некоторых других описей[434]. Венгерская медиевистика имеет давние традиции в изучении социальной структуры и общественной жизни дворянства. В ставших классическими трудах ученых историко-юридической школы Д. Секфю, Д. Бониша и др.[435] отражена история складывания и развития класса феодалов, его институтов и права, сеньориально-вассальных связей до конца XV в. Однако особенности этих процессов в эпоху османских завоеваний стали изучаться лишь в последнее десятилетие. Это в основном локальные исследования, освещающие положение отдельных групп дворянства. Вработах Я. Варги, Ф. Сакая, Л. Гечени, К. Хедьи, В. Зиманьи и других[436] формы политической, военной, социальной, административной и финансовой организации и функционирования класса феодалов в целом и дворянства в частности исследуются в условиях не только сохранения, но и утери венгерской государственности, не только в противостоянии аналогичным османским институтам, но и в отдельных случаях в симбиозе с ними. Вопросы, касающиеся социальной и имущественной структуры венгерского господствующего класса в XVI–XVII вв., так или иначе затрагиваются в исследованиях по истории сословно-представительных учреждений Венгрии и их взаимоотношений с ранним австрийским абсолютизмом (В. Фракнои, Ф. Шаламон, Д. Сабо, К Бенда, Л. Бенцеди, А. Варкони и др.[437]).

Складывание и оформление сословий в Венгрии носило затяжной характер. И если представители верхушки светских феодалов уже со второй половины XIII в. стали именовать себя баронами, чтобы отличаться от появившегося дворянства, то их юридическое оформление в высшее сословие произошло лишь к концу XV в. Важнейшими привилегиями баронов были право держать свои военные отряды (бандерии) и выступать в поход по призыву короля под собственным знаменем, право собирать налоги и вершить суд в своих владениях, право занимать высшие должности в государстве, право участвовать в королевском совете[438]. В отличие от дворян они получали личное приглашение для участия в высшем органе сословного представительства — государственном собрании[439]. Жизнь барона оценивалась вдвое выше жизни простого дворянина, а ценность его поручительства в десять раз превышала поручительство последнего[440]. В 1608 г. особый статус аристократии был усилен разделением государственного собрания на две палаты, в одной из которых — высшей — они заседали отдельно от дворян[441]. Магнаты являлись носителями баронских, графских и герцогских титулов. В законодательных источниках XV–XVII вв. они названы «barones», «domini», «magnates», а в частном обращении и официальных документах титуловались «illustris» или «illustrissimus». Они составляли очень узкий слой (60–70 семей), в котором в XVI в. усилилась тенденция к замыканию. Политическое могущество феодальной аристократии основывалось на ее земельных владениях и живущих на них крепостных и большом числе вассалов-фамилиариев. Верхние ступени феодальной сословной иерархии вместе с магнатами занимало высшее духовенство, обладавшее особыми привилегиями и разделявшее с баронами высшую власть в государстве.

В XIII в. в борьбе с растущими притязаниями и притеснениями со стороны магнатов, в условиях ослабления королевской власти идет процесс складывания сословия мелких и средних феодалов, которое формировалось из различных категорий королевских служилых людей (королевских сервиентов и иобагионов королевских замков) и свободных землевладельцев[442]. Первой попыткой будущего дворянства закрепить свои права и привилегии, защитить себя от злоупотреблений магнатов была Золотая Булла 1222 г. В ней провозглашались подвластность сервиентов только королевскому суду, без которого они не могли быть схвачены по воле магнатов, освобождение сервиентов от налогов с их земель, оговаривались условия их службы в королевском войске[443]. В это же время были заложены основы дворянского комитатского (областного) самоуправления. В середине XIV в. королем Лайошом I были подтверждены пункты Золотой Буллы, касающиеся прав дворян. Был впервые провозглашен принцип равноправия внутри господствующего класса: «Проживающие в нашем государстве истинные дворяне… пользуются одной и той же свободой»[444]. Однако этот принцип легче было записать на бумаге, чем осуществить в жизни. И хотя в течение XV в. особенно в царствование Матяттта. I, опиравшегося на дворянство в борьбе с крупными феодалами и баронскими лигами, положение дворянства — и материальное, и социальное — укрепилось (в первую очередь в комитатах), баронам, как уже упоминалось выше, удалось в конце XV в. добиться подтверждения своих прав и привилегий и, таким образом, на основе закона игнорировать принцип равноправия сословий.

Очень важным моментом в истории дворянства была кодификация обычного феодального права, предпринятая в 1514 г. венгерским юристом Иштваном Вербеци. В этом своде обычаев, известном как «Трипартитум», с одной стороны, подытоживалось почти трехсотлетнее развитие дворянства, с другой — определялись его дальнейшие правовые перспективы. Назывались источники и порядок аноблирования, права и привилегии дворян, их обязанности по отношению к государству, разъяснялись вопросы, связанные с владением имуществом и наследованием.

В первых девяти статьях «Трипартитума» сформулированы четыре основные «свободы» дворянина. 1) Дворянин не может быть задержан без предварительного вызова в суд и законного суда. Исключение делалось в случае преднамеренного убийства, поджога, грабежа, изнасилования, совершенных дворянином[445]. 2) Дворянин подчиняется лишь власти короля и королевской юрисдикции. Более того, сам король не имеет права тревожить его по пустой жалобе или доносу[446]. 3) Благородный навсегда освобождается от крестьянских повинностей и податей, таможенных пошлин и тридцатины и в рамках своих поместий располагает законными правами в отношении земли и доходов[447]. Он обязан лишь военной службой в защиту страны. 4) Подтверждалось древнее право сопротивления королю (jus resistendi)[448]. Помимо этих дворянин наделялся рядом других прав, среди которых наиболее важным было право творить законы на государственном собрании[449].

Как видим, принципиально нового по сравнению с Золотой Буллой статьи «Трипартитума», касающиеся основных дворянских прав и свобод, не несут. Как и три века назад, они направлены против могущественных магнатов и притеснений, чинимых ими в отношении дворянства. В условиях ослабления королевской власти в эпоху последних Ягеллонов на венгерском престоле борьба между дворянами и магнатами обостряется. Дворяне, потеряв поддержку со стороны короля, в борьбе за свои права опираются на ту часть магнатов, которые выступают против группировавшейся вокруг короля, прогабсбургски настроенной придворной аристократии. Королевский судья, магнат Иштван Вербеци, сам выходец из известного своей бедностью закарпатского дворянства, возглавив вместе с другим магнатом Яношем Запольяи так называемую «дворянскую партию», стал идеологом венгерского дворянства в его борьбе за равноправие с баронами, против притеснений последних. Это его стремление сформулировано в одном из главных положений «Трипартитума», которое, правда, раньше уже встречалось в законах, — об «одной и той же свободе»: «В Венгрии все прелаты и ректоры церквей, господа бароны и прочие магнаты, а также дворяне и избранные королевства в вопросах, касающихся их благородства и светского имущества, пользуются одними и теми же привилегиями свободы, неприкосновенности, налогового иммунитета. И нет большей свободы для какого-нибудь господина и меньшей — для какого-нибудь дворянина. Отныне они живут по одним и тем же обычаям и законам и выступают в судах по одним и тем же процессуальным нормам»[450]. Правда, допускалась разница в оммаже, достигавшая у баронов 100 марок против 50 у дворян. Однако, как замечает юрист, она объясняется не привилегиями, а высокими постами на государственной службе, занимаемыми баронами и прелатами, что требует соответствующего уважения к ним[451]. Конечно, как и в предшествующую эпоху, добиться полного осуществления принципа равенства дворян с магнатами в начале XVI в., а тем более во второй половине XVI–XVII в., не удалось. Однако его настойчивое декларирование сыграло огромную роль в формировании классового самосознания венгерского дворянства эпохи позднего феодализма и замыкании этого класса перед лицом других, непривилегированных классов и социальных групп, в первую очередь крестьянства.

Дело в том, что труд Вербеци создан в период общего наступления феодалов на крестьян, завершившегося после поражения Крестьянской войны 1514 г. под руководством Дердя Дожи закрепощением крестьянства и прикреплением его к земле. Этот факт нашел свое выражение в Седьмом декрете короля Уласло II, принятом в ноябре 1514 г.[452], а также в «Трипартитуме»[453]. И хотя закрепощение крестьян шло после этого довольно долго, с рецидивами его отмены[454], и в конце концов не везде утвердилось[455], оно прочно вошло в общественное сознание. Общественный статус крестьянства пал очень низко, ассоциируясь с состоянием несвободы. Всякий человек старался отмежеваться от него, доказывая свое свободное происхождение и положение. Среди дворянства упрочилось чувство превосходства над крестьянством. Любой аноблированный «голодранец» чувствовал себя увереннее и выше, чем богатый, но зависимый крестьянин. В известном смысле равенство между магнатами и дворянами было достигнуто: они являлись членами одной сословной корпорации, попав в которую самый последний с точки зрения богатства и происхождения дворянин защищался обычным феодальным правом, а также законами в своих правах.

Кто же в Венгрии считался дворянином и как можно было получить дворянство? На этот счет мы также находим ответ в «Трипартитуме». «Истинное дворянство (vera nobilitas) достигается военной службой и прочими заслугами и укрепляется земельным пожалованием»[456]. Большинство известных аноблирований до начала XVI в. было произведено именно на таких условиях[457], и Вербеци отдает им предпочтение. В то же время он называет и другой путь: без предоставления земельного пожалования. «Дворянином может стать кто угодно и без земельного пожалования»[458]. Эта практика, появившаяся в начале XV в. в связи с уменьшением королевского земельного фонда, как будет показано ниже, возобладала в эпоху турецких войн. Прерогатива аноблирования принадлежала королю, или князю. «Дворянство жалует и украшает дворянским достоинством лишь князь»[459]. Это право короля находит объяснение в теории святой короны, столь популярной и ценимой в средневековой Венгрии. Согласно ей, право предоставления дворянства венгерская община сама передала первому, добровольно выбранному ею князю, королю (Иштвану) вместе со святой короной, которая мыслится не только как атрибут верховной власти короля, но одновременно и власти вооруженных магнатов, а по понятиям XV–XVI вв. — и феодальных сословий[460]. Связь между королем, святой короной и сословиями нерасторжима, они — члены одного тела. Поэтому сословия выбирают короля, а король предоставляет дворянство[461]. Эта теория, выкристаллизовавшаяся у Вербеци, была призвана обосновать претензии дворянства на участие в государственной власти, причем на равных правах с баронами.

Аноблирование закреплялось двумя актами: королевской грамотой о пожаловании дворянского достоинства и земли (littera donationis) или королевской грамотой о предоставлении личного дворянства и герба (littera armalis)[462]. Эти документы были необходимы при доказательстве дворянского статуса перед законом.

Королевская грамота содержала имя короля-дарителя, имя и заслуги аноблируемого лица, название земельного пожалования (деревни, города, крепости, поместья), если таковое имелось, а также распоряжение о том, чтобы никто не осмелился нарушать свободу и покой такого человека в его владениях[463]. Получивший такую грамоту был обязан в течение года зарегистрировать свое владение у местных властей в присутствии королевских представителей под угрозой его потери[464]. Последнее нужно на тот случай, если кто-нибудь из предполагаемых соседей опротестует данное пожалование.

Король же дает дворянину и герб. Однако Вербеци называет его не необходимым атрибутом дворянства, а всего лишь украшением, «ибо пожалование герба еще никого не делает дворянином»[465]. При этом юрист ссылается на цеховые гербы, которые жалуются и неблагородным. Предъявление герба не обязательно для доказательства дворянства[466]. Обычай получения при аноблировании грамоты с гербом (littera armalis) появился в начале XV в., в эпоху короля Жигмонда[467]. До этого герб предоставлялся лицам, уже имевшим дворянское достоинство, в знак особой королевской милости[468]. На гербах, изображенных на армальных грамотах, пожалованных в Венгрии Габсбургами, начиная со второй половины XVI в., в качестве обязательного элемента присутствует один из атрибутов герба королевства Венгрии или герб целиком (двойной крест на трехглавом коронованном холме, святая корона) в знак того, что герб и дворянство пожалованы венгерским королем[469].

Король может пожаловать дворянство человеку любого статуса. «Наш князь, — характеризует Вербеци сложившуюся практику, — вырвав и подняв любого человека плебейского звания из рабства крестьянского и недворянского состояния (a rusticitatis et ignobilitatis servitute), зачисляет его в коллегию, сообщество, число и сословие истинных дворян страны»[470]. Дворянство передается по наследству. Дети, рожденные от смешанных браков, считаются истинными дворянами лишь в том случае, когда дворянин — отец[471]. Тогда происхождение матери значения не имеет. Если же отец — не дворянин, а мать — дворянка, то только при условии обеспечения ее наследственными правами (mulier ipsa fuisset per regem in verum haeredem juritum paternorum praefecta atque creata), что снова исходит от короля, дети считаются дворянами[472]. В то же время при отсутствии наследников мужского пола дочери имеют право наследовать лишь четвертую часть этого земельного пожалования, предоставленного королем. Эта так называемая «дочерняя четверть» (quartalitia), на выделение которой составляется соответствующая грамота, также может служить доказательством дворянского статуса, если утеряна жалованная королем грамота[473].

Вербеци называет еще один путь приобретения дворянства: усыновление (adoptio), то есть «когда господин или дворянин примет к себе как сына какого-нибудь крестьянина или недворянина и назначит наследником и преемником своего недвижимого имущества, если это усыновление будет одобрено королем»[474]. Дворянский статус закрепляется и за потомками этого человека.

Иностранец может быть возведен в достоинство венгерского дворянина только после того, как он будет признан подданным венгерской короны (indigenatus)[475]. Такие дворяне в большом числе появились в Венгрии при Габсбургах.

У всех вышеперечисленных способов аноблирования — общий источник: королевское дарение. Помимо него, существовало еще древнее право «первого обретения», «первого захвата». Под него подпадали дворяне, обретшие статус избранных еще до установления королевской (княжеской) власти, во время расселения венгерских племен на территории Паннонии благодаря, как объясняет Вербеци, честному выполнению воинского долга, в отличие от тех, кто, пренебрегая им, обрек себя на рабскую судьбу крестьянина[476].

Эти дворяне также стремились подтвердить свой статус королевской пожалованной грамотой, которая оформлялась, таким образом, на уже существующие права и владения. В случае утери, пропажи, гибели документов, доказывающих дворянство, в королевской канцелярии следовало получить новую грамоту. Еще в конце XV в. законами дворянину предписывалось при таких обстоятельствах доказать свои деяния на протяжении последних 60 лет, привлекая свидетельства собратьев по классу[477].

«Трипартитум» не был утвержден королем и поэтому не приобрел силу закона. Короля и его сторонников-магнатов беспокоил напор со стороны дворянства в его требованиях правового и политического равенства с магнатами. Что же касается упорядоченных Вербеци процессуальных норм и права, в том числе в вопросах аноблирования, то они полностью соответствовали сложившейся практике того времени. Большинство из них закреплено в декретах государственных собраний и одобрено королем[478]. Но поскольку эти законы не были собраны воедино, то на местах возникало много сложностей в судопроизводстве. Вполне понятно, почему этот кодекс обычного феодального права был с энтузиазмом принят в обществе и в течение более чем трех столетий служил для феодалов авторитетнейшим справочником по различным вопросам частной и общественной жизни. В XVI в. он выдержал 12 изданий, в XVII в. — 13, в XVIII в. — 12 и в XIX в. — 7 (скорее уже как памятник юридической мысли)[479]. Почти сразу он был переведен с латинского языка на венгерский, как более доступный читателю.

Названные Вербеци способы аноблирования (с предоставлением земельного пожалования и без него) имеют принципиальное значение для качественной и количественной характеристики венгерского дворянства XVI–XVII вв., хотя юрист почти не упоминает об иных, кроме баронов, прелатов, дворян, категориях класса феодалов, часто объединяя всех под общим названием «дворяне» (mobiles) или «народ» (populus). Вербеци подчеркивал при этом, что различает «народ» — «благородных» и «простолюдинов», «плебс» — неблагородных и непривилегированных[480]. Такая позиция автора понятна: он не хочет акцентировать внимание на правовом статусе отдельных категорий дворянства, в том числе зависимых от магнатов, так как его цель — увлечь за собой дворянство идеей равенства между всеми группами господствующего класса. В задачу Вербеци тем более не входила характеристика различных категорий дворянства с точки зрения их имущественного положения.

Между тем в действительности правовое и имущественное положение венгерского дворянства отличалось большой пестротой и сложностью и вовсе не упрощалось на протяжении XVI–XVII вв., если учесть значительный количественный рост класса в целом.

Наиболее полное представление о его численности и недвижимом имуществе могут дать обработанные Ф. Макшаем и опубликованные в 1990 г. дворянские переписи середины XVI в. (1549 г. с дополнениями за 1543–1561 гг.), охватывающие 47 комитатов, что включает в себя большую часть территории тогдашнего Венгерского королевства, кроме Трансильвании, Хорватии и Славонии (хотя и с некоторыми лакунами). Ф. Макшай насчитал около 10.500 феодальных семей, или приблизительно 49.000 человек, имеющих земельную собственность в размерах хотя бы одного крестьянского надела (mansio, sessio) — величины, которая до конца XVI в. принималась в Венгрии за единицу налогообложения (porta)[481]. Исходя из этого, он подразделил всех на «владетельных» (nobiles possessionati) — имеющих свыше одного надела с сидящими на земле зависимыми крестьянами — и «однонадельных» (nobiles unius sessionis). Такая градация несколько отличается от той, что была принята в местном и центральном венгерском законодательстве середины XVI в., согласно которой однонадельные дворяне приравнивались к «невладетельным» (nobiles impossessionati) вместе с армалистами — лицами, имеющими личное дворянство без земли. Лишь с конца XVI в. армалисты и однонадельные были выделены в самостоятельные категории[482].

К числу «владетельных» Ф. Макшай отнес 3300 семей. Дифференциация внутри этой категории велика. Ее возглавляют владельцы от одной до нескольких тысяч наделов, к которым относятся король, три церковных и четыре светских магната. На их долю приходится 23 % всей собственности. Следующая группа представлена владельцами от 300 до 1000 наделов с крепостными. Им принадлежит 22,3 % описанной недвижимости. В их число входят известнейшие магнатские фамилии Балашша, Банфи, Форгач, Зрини, Баттяни, Лошонци, Орсаг, Подманицки, Надашди и др., как древнего, так и недавнего происхождения, члены которых занимали ведущие посты в государственном управлении и считались истинными баронами (veri barones). Этим титулом обладали по обычаю только носители высших должностей, в отличие от баронов «только по имени» (barones solo nomine)[483]. К середине XVI в. в королевстве насчитывалось 16 «истинных» баронов[484], а несколько десятков баронов «только по имени» составляли как бы их резерв. Третья группа более многочисленна: 63 обладателя от 100 до 300 наделов. Но в их руках концентрируется значительно меньше собственности: 13,5 %. Это те, кто делал политику в местном дворянском самоуправлении — дворянских комитатах, как на должностях (например, вице-ишпаны), так и в различных общественных комиссиях, назначаемых для контроля за деятельностью выборных чиновников комитата[485]. Они участвовали в высшем органе сословного представительства — государственном собрании. Наиболее состоятельные из них, владевшие свыше полуторасот наделов, со временем пополняли ряды высшей аристократии. Наконец, последняя группа (от 1 до 100 наделов), представлявшая абсолютное большинство привилегированных землевладельцев (больше 3000), располагала 40 % учтенных в переписи наделов. Но и она была чрезвычайно пестрой. Точные размеры владений почти четверти хозяев неизвестны. Но если вычесть их, то получается, что около 37 % имеют меньше 10 наделов[486]. Правда, к концу XVI в. при общем увеличении доли мелкопоместного и беднейшего дворянства обладатели около 10 наделов с крестьянами считались в комитатах «хорошо обеспеченными» (bene possessionati), а термин «nobiles possessionati» закрепился за мелким дворянством. Верхний слой в этой группе играл заметную роль в комитатах, участвуя в комитатских дворянских собраниях, занимая должности среднего звена; низам же предоставлялось скорее обременительное, чем почетное право служить в дворянском ополчении, и для них практически исключалась возможность влиять на дела комитата.

Имущественный состав господствующего класса отразился также на топографии земельной собственности. Владения магнатов, крупных феодалов большими комплексами расположены преимущественно вдоль границы и вокруг крепостей, особенно пограничных. Они не только могли удерживаться там, но и приумножали свои владения. Мелкая собственность тяготела к более безопасным внутренним областям, хотя она скапливалась и на недосягаемых для турок границах, особенно в восточных комитатах: Берег, Унг, Марамарош, Сепеш, Шарош, Угоча. Там преобладали дворяне, имевшие менее десяти наделов.

Остальные 7200 из 10.500 землевладельцев, зарегистрированных в переписи середины XVI в., — однонадельные дворяне, расценивавшиеся в законодательстве того времени как «nobiles impossessionati». Они располагали одним крестьянским наделом (или даже частью его), но не имели собственных крестьян, поэтому хозяйствовали на земле [487]. Однонадельные дворяне иначе назывались куриалистами (curialistae). Свое происхождение они вели от служилых людей королевских замков (jobagiones castri), аноблированных еще в XIII в. Со временем пожалованные им деревеньки-курии дробились между их многочисленными потомками, которым уже доставалась меньшая часть курии, участок пашни, луга. Некоторые деревни уже в XV в. были целиком заселены куриалистами[488]. В переписях 1549 г. они в таких случаях даже не перечисляются поименно, а называются вкупе — «nobiles». Как собственники свободной дворянской земли куриалисты до конца XVI в. были освобождены от государственных податей, чем отличались от армалистов[489]. Кроме того, они подлежали не сеньориальной, как армалисты, а дворянской комитатской юрисдикции. В практике налогообложения XVII в., имевшей расхождения от комитата к комитату, не все «nobiles impossessionati» были куриалистами. Критерием, как правило, служило количество располагавших тяглом крестьян у данного землевладельца, причем учитывалось и количество тягловых животных[490].

В действительности численность дворян в середине XVI в. превышала названную Ф. Макшаем цифру. Исследователь по понятным соображениям не включил в их число армалистов как лиц, не имевших дворянской собственности. Чаще всего таким образом аноблировались крестьяне, стремившиеся с помощью военной и прочей службы подняться вверх по социальной лестнице. Многие из них продолжали жить на своем крестьянском наделе — полном или неполном, повинности с которого они выкупали. Но и тогда земля не получала дворянского статуса. Поэтому армалисты платили подати сеньору и десятину церкви. С началом Пятнадцатилетней войны, в 1595 г., они вместе с куриалистами были привлечены к уплате военного налога государству или комитату[491] и объединялись под общим названием «nobiles taxati». Приблизительно с того же времени с тех и других стали требовать (до 1723 г. не регулярно) уплаты налогов на нужды комитата[492]. Бедность куриалистов и армалистов служила предметом для насмешек со стороны более состоятельных феодалов. В исторической литературе за ними закрепились такие уничижительные прозвища, как «лапотный дворянин», «дворянин с семью сливовыми деревьями», «куцый дворянчик»[493].

К этому слою можно причислить дворян-беженцев из захваченных османами областей Венгерского королевства (profugi). В сущности, судьба большинства таких беженцев, потерявших свои родовые земли, трагична. Сохранились 13 писем мелкопоместного дворянина Йоба Каваши к своему господину Баттяни, одному из крупнейших земельных собственников королевства, имевшему земли на западных дунайских границах с турками. Каваши, владелец небольшого участка земли, посылает своему господину фрукты из своего сада и жалуется на постоянные набеги турок, на утрату близких, угрозу дому. В конце концов он вынужден бежать с семьей, оставив свое имущество врагу, под защиту Баттяни и просить у него пристанище для себя[494]. Итак, у него осталась одна надежда — на господина. Оправдается ли она? Многие, подобные Каваши, на новом месте не имели возможности купить новое владение. Часть их захватывала крестьянские наделы в пограничных же районах и селилась там, некоторых принимали родственники[495], третьи пополняли гарнизоны пограничных крепостей, куда законы середины и второй половины XVI в. предписывали обязательно принимать их за жалованье[496]. Четвертые определялись на службу к магнатам. Не всем удавалось доказать свое дворянство или вновь получить его. Уготованная им судьба в большинстве случаев означала социальную деградацию, ибо они теряли свою хозяйственную самостоятельность, а на военном поприще их подстерегала вполне реальная опасность раствориться среди служилого люда низкого, неблагородного статуса.

Общую численность господствующего класса Ф. Макшай оценивает в 80–90 тыс. человек[497], что при населении в 3–3,5 млн. человек составляло 2,5–3 %. Эти подсчеты взяты за основу и В. Зиманьи в 10-томном венгерском академическом издании «Истории Венгрии»[498].

В условиях дробления мелкой феодальной собственности, натиска турок, вынуждавших абсолютное большинство дворян завоеванных территорий покидать насиженные места и уходить на оставшуюся территорию Венгерского королевства и в Трансильванское княжество, массе дворян было трудно перед лицом магнатов сохранить независимость и самостоятельность, которой они так жаждали и которую декларировал в «Трипартитуме» Вербеци. Он сам был вынужден нехотя упомянуть о сервиторах (фамилиариях)[499], различая среди них «благородных» и «неблагородных» (familiares nobiles et ignobiles), чем, собственно, признавал существование зависимого от магнатов слоя дворян. Вербеци писал о том, что благородных фамилиариев следует вызывать, приглашать в суд, а не выставлять перед судом (nobiles evocari, et non statui debent), как это делается с неблагородными фамилиариями, приравниваемыми к крестьянам (rusticos vel rurales jobagionalis conditionis homines atque familiares ignobiles)[500]. По подсчетам Ф. Макшая, в поместьях феодалов проживало 33.000 сервиторов, или слуг некрестьянского статуса[501].

Институт сервиторства как одна из форм сеньориально-вассальных связей получил в Венгрии эпохи турецких войн широкое распространение в частных владениях крупных феодалов, военные силы и укрепленные замки которых приобретали все большее значение. Государство было не в состоянии своими силами справиться с постоянным турецким натиском. Магнаты, принимавшие на себя значительную часть усилий и расходов по охране границ и отражению небольших турецких вторжений, защищали, кроме всего, и свои пограничные владения. Законы признавали фамилиаритет, но разрешали службу дворян в пользу лишь верных королю магнатов, которые к тому же незаконным образом не захватывали чужих владений, не нарушали дворянских свобод, не занимались грабежом и разбоем[502]. Среди сервиторов можно было найти представителей разных слоев дворянства: от среднепоместного до мелкопоместного и армалистов. Первые искали в этой службе возможности продвинуться в более высокие, а случится, и высшие сферы общества. Они представляли своих сеньоров в государственном собрании (правда, при этом имели право заседать только в нижней палате), занимали высокие посты в войске (например, начальников гарнизонов и комендантов крепостей), в качестве вице-ишпанов выполняли волю своих сеньоров-ишпанов в тех комитатах, где от последних исходило назначение на эту должность. Однако абсолютное число сервиторов составляли мелкопоместные дворяне, куриалисты и армалисты, для которых главной целью службы была борьба за выживание, хотя и не без надежд на возвышение.

Систему военной сервиторской службы в задунайских пограничных владениях крупных феодалов Баттяни, Палфи, Зрини, Эстерхази, Надашди изучал уже упоминавшийся венгерский исследователь Я. Варга, в основном на их семейных архивах. В зависимости от своего статуса сервиторы выполняли строевую, гарнизонную службу, участвовали в походах и вылазках, управляли хозяйством господина, сопровождали его в поездках, посольствах и т. п. Особое место занимали писцы и секретари, знавшие иностранные языки. Часть сервиторов постоянно жила в замке: полковники, капитаны, управляющие и прочие представители сервиторской верхушки могли иметь там свои дома. Другие жили вне крепости или замка на своей дворянской земле и являлись на службу по зову господина[503]. Они могли иметь своих слуг, как пеших, так и конных, которые были обязаны сопровождать своих хозяев в бою и заботиться об их быте[504]. Сервиторы получали жалованье: деньгами, продовольствием, одеждой, сукном — в том числе и на слуг[505]. Жалованье им выплачивалось регулярней, чем в королевской армии, где нередко воины ходили голодными и оборванными и поэтому охотно переходили в войска магнатов. За свою службу сервитор мог получить от господина землю: на правах вечнонаследственной собственности, временно и в залог. Со второй половины XVI в. возобладали две последние формы пожалования[506].

Между сеньором и сервитором складывались довольно сложные правовые отношения, зависевшие от многих факторов: социального происхождения сервитора (дворянин или аноблированное самим же господином лицо в прошлом неблагородного статуса, особенно его крестьянин), его материального положения (в частности, с землей, без земли), характера выполняемых им служб (военные, хозяйственно-административные, интеллектуальный или крестьянский труд) и прочего.

Сервитор, поступая на службу, заключал договор, в котором обязывался верно служить господину и его семье в течение установленного срока, а тот, в свою очередь, обещал защищать, выручать из плена своего вассала, помогать ему материально. Уход от господина раньше срока окончания договора расценивался как бесчестный поступок и наказывался по закону[507]. Нарушителя договора могли вернуть от нового господина к старому. Кроме подписания договора, сервитор давал клятву верности сеньору, стоя в воротах его замка, соблюдая установленный ритуал[508].

Сервитор дворянского происхождения находился в двойной зависимости от сеньора: военной и судебной. Помимо того, что он входил в частное войско магната и, таким образом, подчинялся его военной власти, на сервитора распространялась власть и территориальных военных органов. Но поскольку последние очень часто были представлены теми же магнатами, то воинская зависимость такого дворянина от своего сеньора была двойной. Как сеньор магнат располагал и определенной судебной властью над своими сервиторами. Однако совершенные ими преднамеренные убийства, грабежи и разбой на дорогах разбирались и решались комитатскими дворянскими судами[509], которые рассматривали также дела, касающиеся их движимого и недвижимого имущества[510]. Тем не менее реальная военная, административная и судебная власть магната на данной территории, его имущественное положение, общественный авторитет и высокий военный ранг обеспечивали ему широкие юридические полномочия над разными категориями дворян-сервиторов, подчиняя ему их; и в состязании за власть между дворянским комитатским самоуправлением и магнатами соотношение сил было явно не в пользу первого. В Венгрии, однако, не сложилось системы прочных сеньориально-вассальных связей, поскольку сервиторский статус рассматривался как временный, сроки которого регулировались договором. Даже в случае предоставления навечно земельного пожалования эти отношения прекращались со смертью одной из сторон, поскольку право пожалования земли (а в поздний период — его утверждения) принадлежало одному королю.

Сложнее обстояло дело с армалистами. Как уже говорилось, аноблирование посредством армальной грамоты, без земли, со второй половины XVI в. возобладало над пожалованиями дворянства с землей. Когда в XVIII в. стали регулярно проводиться дворянские переписи, обнаружилось, что они составляют среди дворян абсолютное большинство. Историки приводят данные, касающиеся отдельных комитатов. Так, по подсчетам И. Сабо, специально занимавшегося проблемами аноблирования крестьянства, в комитате Торна в 1731–1732 гг. из 82 дворянских семей по меньшей мере 64 опирались на армальные грамоты, самая старая из которых датирована 1567 годом[511]. В комитате Комаром по переписи 1549 г. значились 109 дворян, глав семей: из них 35 — «владетельные», 74 — однонадельные; а в 1733 г. из 133 дворян «пожалованные грамоты» (litterae donationis), то есть фиксировавшие аноблирование с землей, смогли предъявить только 13 человек, 77 — прямо или косвенно подтвердили свое дворянство на основе армальных грамот, остальные представили такие документы, на основе которых не удалось выяснить источники их аноблирования[512]. Здесь самая древняя грамота о личном дворянстве восходит к 1563 году.

Среди аноблированных армалистов преобладали крестьяне. Часть из них добивалась этого несением военной службы, в основном в войсках магнатов. При этом с того момента, когда они, оставив свой крестьянский труд и покинув землю, получили дворянство, избрав ремесло воина, могло пройти много времени, которое эти люди могли провести где угодно. Становясь сервиторами, они подчинялись тем правилам, о которых шла речь выше. Другая часть аноблированных крестьян продолжала заниматься крестьянским трудом. Среди таких было много беглых крестьян. Сохраняя обязанности по отношению к новому, аноблировавшему их господину, как земельному собственнику, они выигрывали тем, что становились свободными людьми. Феодалы, нуждавшиеся в рабочих руках для своих поместий (так как среди крестьян было много беглых[513] и таких, кто погибал во время войн и турецких набегов или попадал в плен), охотно шли на такие условия, чтобы удержать нового человека и заинтересовать его в труде. Однако не следует думать, что крупные феодалы аноблировали всех желавших того крестьян. Им служило много таких лиц, которые, пользуясь различными послаблениями и льготами, не получали дворянства[514].

Понятно, что в этом деле имелась и незаинтересованная сторона: феодалы, от которых крестьяне бежали. Поэтому с середины, а особенно с конца XVI в., когда аноблирование посредством армальных грамот приобрело массовые масштабы, этим занялось законодательство с целью урегулирования процесса. В этом вопросе столкнулись, с одной стороны, верховное право короля жаловать дворянство (дававшее ему немалый доход), с другой — стремление феодалов всячески ограничить его. От них на имя короля поступали жалобы на то, что он аноблирует беглых, находящихся в розыске крестьян, что среди аноблируемых на одного достойного приходится множество недостойных, не имеющих никаких заслуг перед королем глупых мужиков[515]. Надор Иллешхази в начале XVII в. заявлял на государственном собрании, что в королевской канцелярии за 50 форинтов (сумма, впрочем, немалая) оформляют дворянские грамоты даже извозчикам[516]. Суть требований феодалов сводилась к тому, чтобы король предоставлял армальные грамоты с ведома, по рекомендации и с согласия законных хозяев аноблируемых крестьян, а также комитатов, и чтобы сами грамоты оглашались не только в том комитате, где аноблируемый поселяется, но и по месту его прежнего жительства[517]. Этот вопрос был впервые поставлен на государственном собрании 1608 г., но решен в пользу феодалов только законами 1622, 1625 и 1630 гг.[518] Все это затрудняло, но не прекращало крестьянских аноблирований в XVII в. Протоколы дворянских собраний комитатов Пешт-Пилиш-Шолт содержат сведения об утверждении статуса таких армалистов и приеме их в комитатскую дворянскую конгрегацию.

В массе аноблировавшихся были и такие крестьяне, кто получал дворянство от своего господина (естественно, при утверждении королем), не уходя со своего надела. В этом проявился еще один показательный для общественных отношений позднефеодальной Венгрии момент. В начале XVII в. там встретились две тенденции развития. С одной стороны, продолжалось оформление крепостной зависимости крестьян, с другой — ощущалась ее невыгодность и неперспективность, и поэтому намечалось стремление преодолеть ее каким-нибудь образом. Общество в целом еще не созрело для отмены крепостной зависимости, но отдельные феодалы, предпочитая, чтобы у них работали свободные люди, а так же желая получить большие выкупные суммы, аноблировали своих крестьян. Пока трудно сказать, какой из этих стимулов превалировал в решении феодала. Поэтому «согласие» сеньора на аноблирование крестьянина, о чем речь шла выше, и которое могло касаться как ушедших, так и оставшихся крестьян, достигалось уплатой крестьянином значительной суммы (50–60 форинтов) за акт его освобождения от личных обязательств и повинностей, связанных с крепостным статусом. Этот акт назывался manumissio. Его предварял акт освобождения земли (inscriptio), который обходился крестьянину еще в 100–200 форинтов и нередко оформлялся залогом. Конечно, такая операция была под силу только состоятельным крестьянам. Уплатив за землю, крестьянин мог пользоваться ею, не неся крепостных повинностей[519]. После этого он получал статус либертина и только тогда мог добиваться аноблирования. Но даже если такому человеку выпадало счастье стать дворянином-армалистом, он не освобождался от зависимости по отношению к своему господину. Такой дворянин не становился собственником своего надела и продолжал платить за него. Кроме того, он подлежал юрисдикции поместного сеньориального суда. То есть зависимость от феодала сохранялась, но в более мягкой форме. Подобное правовое положение было характерно для любого армалиста, сидящего не на своей земле.

Итак, сказанное выше свидетельствует о том, что аноблирование в позднефеодальной Венгрии было единственным путем к социальному возвышению и включению в рамки гражданского общества, поскольку «свобода» понималась почти исключительно как привилегия дворянства, а все остальное мыслилось как «несвобода», то есть статус феодально зависимого крестьянина. Даже жители рыночных местечек (аграрных городков), независимо от их занятий и имущественного положения, считались таковыми. Именно поэтому так велик был страх потерять дворянство, так велико стремление не только крестьян, но и воинов, и жителей рыночных местечек, и горожан, и представителей интеллектуальных профессий (священников, писцов, секретарей, учителей, лекарей, законников) добиться привилегированного статуса. Многие из них получали личное дворянство. Кроме того, в связи с этим в XVII в. в Венгрии получило широкое распространение такое явление, как коллективное дворянство, которым пользовались секейские воины в Трансильвании и Венгрии, королевские города, жители отдельных рыночных местечек, и главное, хайдуцкие свободные города. Коллективное дворянство предоставляло возможность пользоваться дворянскими привилегиями только в пределах обозначенной территории и привилегированной корпорации. Однако это — особый, очень большой вопрос, рассмотреть который в пределах данной работы не представляется возможным.

Вместе с носителями коллективного дворянства число дворян в Венгрии в середине XVII в. некоторыми исследователями самым приблизительным образом оценивается в 200 тыс. человек, что по отношению к общей численности населения в 2–2,5 млн. человек составляло около 10 %[520]. Массовые масштабы, условия аноблирования,

социальный состав и занятия многих новых дворян, конечно, вели к определенной девальвации дворянского статуса. Это, в свою очередь, приводило к дальнейшему замыканию сословий светской и духовной аристократии. В то же время усиливалось стремление дворянства к независимости от них. Этому способствовали конфессиональные расхождения между баронством и дворянами: первые ориентировались на католицизм, вторые в своем большинстве исповедовали протестантизм. Во многом их разделяли и политические симпатии: прогабсбургские у значительной части светской и духовной аристократии и протрансильванские у большинства венгерского дворянства. В середине XVII в. противоречия между аристократией и дворянством приобрели небывало острый характер, вылившись в открытую борьбу.