Европейское дворянство XVI–XVII вв.: границы сословия

Дворянство Италии конца XV — середины XVII в. ^{(Александра Давыдовна Ролова)}

XVI столетие — век триумфа аристократии. Эти слова, сказанные А. Вентурой по поводу Венецианского государства[202], вполне применимы ко всей Италии, как, впрочем, и к значительной части европейских стран. Но в каждой из них это явление отличалось своей спецификой, укорененной в особенностях предшествующего развития.

Италия в средние века и в эпоху Возрождения — это страна городов, развитие которых определило ее большие успехи в экономике, ее международный вес. Крупнейшие достижения культуры Возрождения связаны с городами, новая гуманистическая идеология — это в первую очередь идеология горожан. Не удивительно поэтому, что в течение более ста лет в центре исследовательской мысли находилась жизнь города. Господствовало представление, что горожане, одержавшие победу над феодалами, освободив крестьян от крепостной зависимости и добившись политического господства над деревней, нанесли тем самым сокрушительный удар феодальному миру. С конца XV в., по мнению большинства ученых, начался упадок и наступление феодальной реакции, которая со временем вытеснила с исторической арены Италии ранее столь заметные ростки буржуазии. Подобная концепция объясняет длительное отсутствие в Италии научного интереса к проблемам дворянства и феодального мира в целом. Лишь в последние десятилетия ученые вплотную занялись изучением деревни и совсем недавно обратили внимание на господствующий класс Италии[203]. Этим проблемам посвятили свои исследования такие крупные ученые, как Дж. Джорджетти, Дж. Керубини, Дж. Киттолини, Р. Романо, Ф. И. Джонс и другие, а из отечественных ученых — Л. А. Котельникова[204]. Многое еще сегодня неясно. Но уже то, что достигнуто, заставляет пересмотреть некоторые, ранее казавшиеся незыблемыми взгляды. Если даже приходится с большой настороженностью отнестись к теории Джонса и Романо, которые фактически отрицают существование буржуазного элемента вплоть до конца XVIII в. и говорят о многовековой истории Италии как о единой феодальной глыбе[205], ясно одно: роль феодальной знати рассматриваемого периода была гораздо большей, нежели предполагалось раньше[206].

Характеристика дворянства, как и всех других аспектов исторической действительности Италии, затрудняется крайне неравномерным его развитием. Дворянство Севера обладало иными чертами, чем дворянство Юга. В горных районах оно было не таким, как в долинах и вблизи городов. Существовали различия между дворянством Ломбардии и Тосканы, Умбрии и Пьемонта, Генуэзской республики и Миланского герцогства.

Развитие дворянства Южной Италии и южной части Центральной Италии, Пьемонта и Савойи не обладало особыми специфическими чертами по сравнению с дворянством других европейских стран. Эксплуатация крестьян в этих областях носила традиционный характер, местами не было еще изжито крепостное право. Дворянство пользовалось многочисленными привилегиями, достаточной самостоятельностью и фактически играло решающую роль в общественно-политической жизни. Иным было положение в северной части Центральной Италии. Одной из наиболее существенных черт феодализма в этом регионе является тесная связь его развития с городом. Товарно-денежные отношения рано проникли в деревню, приведя к существенным изменениям в производственных отношениях. Феодалы имели наряду с крепостями в деревне дома в городах[207]. «Эти феодалы… были и городской и негородской знатью в одно и и то же время», — писала Л. А. Котельникова[208]. Их источниками доходов были как эксплуатация крестьян, так и занятия торговлей и банковским делом. Нередко одна ветвь феодального клана вела типичный рыцарский образ жизни, другая же сосредоточивалась на деловой жизни. Бывало, что одно и то же лицо занималось и тем и другим. Случалось, что жившие в городе феодалы полностью прерывали связь со своей прежней средой и постепенно сливались с городским населением, иногда даже меняя свои фамилии, как, например, флорентийские Торнаквинчи[209]. Точно так же, как ранняя буржуазия здесь не до конца сложилась, дворянство не до конца разложилось. Это облегчало переход из одной социальной среды в другую. Можно вполне согласиться с Л. А. Котельниковой, писавшей, что «феодализм в Италии «вобрал в себя» городские черты…»[210].

Победа коммун над феодалами окрестных территорий, а затем и в самом городе привела к значительному их политическому ослаблению. В городах они политической роли не играли, и даже те феодалы, которые сохранили свою самостоятельность, участвовали в политической жизни главным образом в качестве военной силы. Ситуация стала несколько меняться там и тогда, где и когда возникали синьории (Феррара, Милан, Верона, Мантуя и др.).

Будучи обычно представителями феодальных родов и придя к власти в результате ожесточенной социально-политической борьбы в городе-государстве, синьоры создали своеобразную монархическую форму власти с относительно централизованным управлением[211]. Борясь, с одной стороны, с чрезмерной самостоятельностью отдельных феодалов, они в то же самое время раздавали им земли, привилегии, титулы, что привело к значительному росту удельного веса дворянского элемента в общественной и политической жизни, к увеличению значения феодального стиля жизни и ценностей, но не очень затрагивало основы сложившейся структуры экономической жизни. Этот процесс, начавшийся уже в XIV в., получил широкое развитие в следующем столетии. Впрочем, и в государствах с республиканским режимом элементы синьориального господства в деревне сохранились[212].

Итальянский город, несмотря на свои успехи в борьбе с феодалами, в создании новой идеологии и культуры, не перестал быть городом феодального мира, тысячами нитей связанным с ним. Даже в таком развитом городе, как Флоренция, рыцарство, рыцарская символика и рыцарские идеалы ценились высоко. Высшей почестью для гражданина Флоренции было провозглашение его рыцарем, при котором соблюдался торжественный церемониал посвящения. Обычно это было функцией городских властей. Рыцарские турниры составляли излюбленное развлечение молодежи правящей верхушки. Патриции стремились воссоздать свою генеалогию. В XIV в. о рыцарском гербе мечтал даже флорентийский ремесленник. В XV в. к этому прибавлялось еще и стремление патрициев к роскоши в одежде и в образе жизни[213]. Внешние черты аристократизации были не случайным явлением, отражая сохранявшееся влияние феодального мира, особенно заметное в синьориях. В республиканской Флоренции свою роль, несомненно, сыграло влияние магнатских семей, которые, живя в городе, сохранили и связи с внешней феодальной средой, и соответствующие нравы. Однако более существенными, на наш взгляд, являются изменения, произошедшие в общественно-политическом положении самих патрициев: они все больше обосабливались от основной части пополанов, становились все более закрытым слоем и полностью сосредоточили в своих руках политическую власть[214]. Увеличивались и их контакты с феодальной и по форме и по сущности правящей средой других государств, которые зачастую закреплялись брачными узами. Упрочились также связи с церковным миром[215].

Сыграл ли роль в этом плане рост землевладения патрициев?

Итальянские горожане издавна владели земельными участками. Интерес к такого рода капиталовложениям заметно увеличился во второй половине XIV в., в частности во Флоренции и в городах Ломбардии. В Венеции же это явление проявилось позже, после того, как Светлейшая начала завоевание Террафермы. Рост интереса к землевладению объясняется стремлением застраховать часть своего состояния от риска, связанного с торгово-финансовой деятельностью, а заодно и создать себе место для летнего отдыха. Немаловажно и то, что земельные владения давали до 7 % прибыли от капитала, вложенного в этот сектор. Важно, однако, отметить, что рост инвестиций в землю не сопровождался изъятием капиталов из торгово-банковского дела и промышленности. Он лишь сделал характер прибыли более разнообразным[216].

В Тоскане, Ломбардии, Эмилии-Романье как на землях пополанов, так и на землях светских и духовных феодалов преобладали разные формы срочной аренды, главным образом испольщина. В целом в течение XV в. количество личных повинностей испольщиков на всех землях слегка увеличивалось[217]. Все это свидетельствует о том, что феодальные отношения были подорваны, но их черты не исчезли полностью; элементы капиталистических производственных отношений появились в виде зачатков, но не получили дальнейшего развития. Следовательно, об одворянивании патрициата пока говорить не приходится. Отмеченная выше аристократизация касалась в основном образа жизни, нравов, вкусов, интересов, взглядов, но не экономических основ жизни верхушки городского населения.

Итак, к концу XV в. и началу XVI в. господствующий класс рассматриваемого региона при всех его местных отличиях состоял из двух частей. Это, с одной стороны, дворяне, которые, говоря словами Н. Макьявелли, «в безделии роскошно живут с доходов от своих земельных владений, не заботясь о возделывании земли и не занимаясь другим необходимым для жизни трудом»[218]. Это, с другой стороны, патрициат, или, как современники его называли, наиболее знатные, достойные, старинные и богатые семьи, мудрые, главные, знатные, уважаемые граждане, гранды, патриции, нобили, оптиматы и т. п.[219] Определения, основывающиеся на личных качествах, соседствуют с определениями, применяемыми обычно для обозначения дворянства. Это лишний раз свидетельствует о двойственном характере патрициата[220].

В XVI–XVII вв. роль и место дворянства в общественно-политической жизни Италии постепенно увеличивались; менялись его особенности и границы. Этому способствовали изменения экономического и политического характера, произошедшие как в самой Италии, так и вне ее, а также Итальянские войны. Нет сомнения, что постоянные контакты с французской, испанской и немецкой знатью в период этих войн содействовали усвоению их нравов и обычаев. Одновременно и в связи с этим происходили изменения в общественном сознании, которые в свою очередь повлияли на социальные процессы.

Вопреки ранее господствовавшему взгляду, будто начиная с XV в. итальянская экономика пришла в упадок, ныне преобладает достаточно хорошо доказанное мнение, что ни о каком значительном сокращении деловой жизни говорить не приходится. Во второй половине XVI в. экономика переживала новый подъем: расширилось промышленное производство, были освоены новые рынки, активизировали свою деятельность банкиры. Новые значительные трудности начались в самом конце XVI в. и постепенно привели к экономическому упадку. Однако успехи в XVI в. были чисто количественными, о качественных достижениях говорить не приходится[221]. Именно тогда другие европейские государства стали обгонять Италию, и в XVII в. в социально-экономическом и политическом отношении она уже не относилась к числу ведущих стран Европы.

В результате Итальянских войн в Миланском герцогстве, Неаполитанском и Сицилийском королевствах и в некоторых мелких центрах установилось прямое господство Испании; другие государства попали под ее влияние. Полную независимость сохранили лишь Венецианская республика, Папское государство и Савойское герцогство. Испанскому влиянию в Италии в значительной мере способствовало испанское дворянство, ставшее здесь крупным землевладельцем, занимавшее важные должности при дворах, в армиях и в администрациях. Повсюду внедрялись испанские нравы и обычаи. В результате общественно-политическая жизнь Италии стала несколько более однородной по сравнению с предыдущими веками. Однако местные различия не были преодолены, что и заставляет говорить о дворянстве отдельно по регионам.

На Севере Италии и в северной части Центральной Италии, там, где существовали мелкие территориальные государства с режимом абсолютистского характера или близким к абсолютистскому, сам режим и политика государей в немалой степени способствовали росту значения и влияния дворян. Это прежде всего проявляется в росте крупного землевладения. Пример давали сами государи. Так, когда Пьер-Луиджи Фарнезе в 1547 г. стал герцогом Пармы и Пьяченцы, он там не владел ничем, но через 40 лет Фарнезе уже стали крупными землевладельцами герцогства[222]. В Тоскане герцог Козимо Медичи приобрел обширные земельные пространства, расширив их впоследствии, главным образом в пизанской долине и в Сиенском государстве. Преемники Козимо приобретали новые земли, в частности в Неаполитанском королевстве[223].

Дело, разумеется, не только в личном примере. Правители награждали своих родственников и фаворитов, придворных и чиновников обширными земельными владениями. Нередко им давались охотничьи угодья, возможность сбора пошлин, штрафов и тому подобные права. Широко распространена была инвеститура феодов. Так, в Миланском государстве со времен Карла V до конца XVII в. были пожалованы 209 феодов; только с 13 апреля по конец 1647 г. 48 земель были превращены в феоды[224].

В Тосканском великом герцогстве количество феодов росло медленнее. Всего во второй половине XVI в. была дана инвеститура лишь на 10 феодов. В XVII в. их давали за плату. В целом феоды занимали незначительную часть Тосканы. Согласно описи 1640–1642 гг. в феоды было пожаловано лишь 4,3 % территории великого герцогства. Более крупные феоды тосканской аристократии находились вне Тосканы — в Умбрии, Романье и Неаполитанском королевстве[225]. Даже правительство республиканской Венеции предоставляло феоды и феодальную юрисдикцию в своих владениях. Но там эта практика носила еще более ограниченный характер[226].

В такой обстановке дворянство и по своей инициативе расширяло свои земельные владения.

В целом по всему региону увеличивалось феодальное землевладение. Так, в одном Пармском дистретто немногие крупные и влиятельные феодалы владели 70 % земель[227]. Одновременно, не без содействия государей, росло и церковное землевладение[228].

Присуждение феодов сопровождалось обычно передачей всевозможных привилегий, в том числе гражданской и иногда даже уголовной юрисдикции. Имеющие уже ранее такие права получали их подтверждение. Тем самым самостоятельность феодалов росла. Этому старалось противодействовать централизованное законодательство, но его эффективность далеко не везде была одинаковой. Так, в Феррарском герцогстве, где удельный вес феодальной знати издавна был большим, даже не делалось попытки ее ограничивать. В то же время в Сиенском государстве, после того как оно попало в руки Медичи, от былой самостоятельности и воинственности феодалов мало что осталось. В целом же в XVII в. в мелких государствах, которые приходили в упадок, самостоятельность феодалов значительно окрепла[229].

Инвеститура феодов влекла за собой пожалование различных дворянских титулов. В Парме, например, в 1557–1600 гг. известно 13 случаев аноблирования, а в 1641–1680 гг. — 134. В Миланском государстве в 1554–1598 гг. появилось 27 новых знатных, а в 1621–1665 гг. — 107[230]. Поскольку за титулы приходилось платить, это было обоюдовыгодной сделкой. В Миланском государстве, например, титул графа давался за 3000 дукатов, титул маркиза — за 4000[231].

Немалое значение для дворянства имела возможность занять почетные и доходные должности при дворах, в местной администрации, в дипломатическом аппарате и в армии. Большие возможности открывались перед знатью во вновь создаваемых постоянных армиях. Так, в тосканскую кавалерию могли поступить только знатные дворяне старинного происхождения![232]

При небольшом дворе герцогов Пармы и Пьяченцы в 1593 г. было 46 дворян — представителей местной знати[233]. Сначала скромный образ жизни тосканских герцогов становился со временем все более пышным. При дворе вводился строгий этикет, различные ранги для придворных, особые правила одежды, выходов и выездов. Роскошь придворного быта, пышность праздников и развлечений служили примером для аристократии. На роскошный образ жизни миланской знати, заботящейся лишь о богатой одежде, красивом оружии и хороших лошадях, обратил внимание герцог Роган, посетивший в 1600 г. Италию. Об этом же говорит в своих воспоминаниях флорентиец Ринуччини[234].

В созданный тосканским герцогом в 1562 г. духовно-рыцарский орден Сан Стефано имели доступ только лица знатного происхождения. Орден вскоре превратился в богатейшего землевладельца Тосканы. Его владения были неотчуждаемыми и находились в наследственном пользовании орденских братьев. Они обладали значительными юридическими и финансовыми привилегиями.

Следствием подобной политики было прежде всего упрочение позиций и возрождение авторитета старого родового дворянства. Оно вновь приобретало то значение, которое частично утратило в коммунальную эпоху. В Тосканском великом герцогстве законом от 1623 г. была реабилитирована феодальная знать, в конце XIII в. исключенная из политической жизни[235]. Примером роста влияния родовитого титулованного дворянства может служить семья Тривульцио из Миланского государства. Старинный род Тривульцио был крупнейшим землевладельцем; его представители в свое время служили кондотьерами у Сфорца и французских правителей, были членами Тайного Совета герцогов, получали от Сфорца многочисленные пожалования и феоды. Теперь, наряду с другими нобилями, Тривульцио были надежной опорой испанского режима, занимая важнейшие должности в администрации — начальника миланской милиции, правителя Арагона, Сицилии и Сардинии. В 1655 г. генеральным капитаном Миланского государства был представитель этой фамилии — единственный ломбардец, допущенный на эту должность испанцами[236].

Вместе с тем родовое дворянство не утратило той специфики, которая была ему присуща в предшествовавшие века, а именно свой полугородской характер. По-прежнему оно в значительной мере проживало в городе, прямо или через подставных лиц занималось торгово-банковской деятельностью, по-прежнему эксплуатировало крестьян полуфеодальными-полукапиталистическими методами. В тех районах Италии, где дворянство издавна было меньше затронуто деформацией, его позиции оказались более уязвимыми; оно быстрее приходило в упадок, закостенело. Растущая роскошь в образе жизни, обычай давать дочерям огромное приданое при сокращающихся в XVII в. доходах с земли привели к обеднению и разорению значительной части дворянства[237], что, однако, не мешало другой части и в других регионах страны богатеть и усиливаться.

Вышеохарактеризованная политика государей могла быть результативной, поскольку она шла в русле соответствующих желаний аристократии. При том речь идет не только о стремлении родовой аристократии к упрочению своих позиций, но и о тяготении городского патрициата к дворянской среде. Начавшееся уже в XV в. одворянивание патрициата продолжалось в следующем столетии и шло ускоренными темпами в XVII в. Оно, пожалуй, составляло главное содержание общего процесса аристократизации общества. В государствах с монархическим режимом, где патрициат был отстранен от руководства политической жизнью, он пользовался всеми преимуществами, которые режим давал для его социального возвышения. Там же, где сохранился республиканский режим, патриции по-прежнему держали всю полноту власти в своих руках, что в свою очередь создавало благоприятные условия для их одворянивания.

Дальше характеристика одворянивания патрициата будет дана, основываясь, главным образом, на примере Флоренции.

Стремление патрициев войти в дворянскую среду по-прежнему выражалось в принятии дворянской символики нравов и стиля жизни. Дорогие пиршества и одежда, строительство дворцов и загородных вилл, претенциозные выезды в каретах, толпы слуг, одетых в ливреи, неимоверные размеры приданых — все это становилось характерным для повседневного быта флорентийской верхушки. Излюбленным занятием молодых отпрысков патрицианских родов, презиравших коммерцию и не желавших работать в боттегах, стало военное дело. Они увлекались азартными играми, спекуляциями, бездельничали, тратили больше, чем имели. Патрицианская молодежь нередко вступала в орден Сан Стефано, ее представители занимали почетные должности при великогерцогском дворе, они начали приобретать высокие титулы графов, маркизов и герцогов. В XVII в. отдельным патрициям были даже пожалованы феоды со всеми связанными с этим привилегиями и титулами. Начали распространяться правила майората фидеикомиссы[238]. Одновременно представители патрициата занимали наиболее высокие и доходные должности в государственном аппарате, которые были важной предпосылкой для аноблирования[239].

Однако, несмотря на возросшую ориентацию на дворянскую среду и ценности, говорить о полном одворянивании патрициата можно лишь в том случае, если основным источником дохода становятся феодальные формы эксплуатации крестьян. Изменилось ли в этом отношении что-нибудь по сравнению с XV веком?

Инвестиции капиталов в землю продолжались и в XVI в., а в следующем столетии приобрели еще более широкий размах. Это расценивалось в свое время как признак стремления уйти от ставших невыгодными буржуазных занятий в более престижную феодальную среду[240]. Однако нынешнее состояние исследования вопроса позволяет оценивать этот процесс менее однозначно. Несомненно, свою роль сыграли различные причины. Во второй половине XVI в. большое значение имел рост цен на продукты питания, которые при увеличивающейся численности населения пользовались повышенным спросом. Доход в 6–7 % от вложенного капитала был в XVI в. не намного меньше той прибыли, которую давали другие занятия. Не случайно Агостино Гаппо, автор популярного сельскохозяйственного трактата, писал, что агрикультура — это выгодное дело, точно так же, как торговля и промышленность[241]. И только в XVII в., когда деловая жизнь утратила свою привлекательность для патрициев, преобладали престижные соображения.

Что же касается способа эксплуатации крестьян, то по-прежнему в этом регионе преобладала испольщина со всеми выше отмеченными особенностями. Постепенно, и особенно в XVII в., в Тоскане стали сокращаться инвестиции землевладельцев в хозяйство. Это привело к хронической задолженности испольщиков, в результате чего они фактически прикреплялись к земле. Характер дополнительных повинностей и ограничений, возлагавшихся теперь на испольщика, свидетельствует о том, что феодальные черты в испольщине усиливались. Повинности феодального характера появились и при других формах краткосрочной аренды[242].

В зарубежной историографии много говорят о рефеодализации в Италии. Подобный термин вряд ли оправдан, т. к. никакой дефеодализации, т. е. ликвидации феодализма, до этого не было. Скорее можно говорить о феодальной реакции, и то лишь применительно к XVII веку[243]. В то же время нет данных, свидетельствующих о каком-либо возврате к типично феодальным формам эксплуатации. Больше того, отказ землевладельцев от хозяйственной деятельности отнюдь не являлся повсеместным явлением[244]. В этих условиях говорить об одворянивании в полном смысле этого слова можно только с большой осторожностью, и то лишь в том случае, если доходы с земли преобладали над остальными. Как обстояло дело в этом отношении?

В 1549 г. английский путешественник Вильям Томас писал об Италии: «Главные купцы по большей части знатные (gentlemen). Если в одном доме 3 или 4 брата, то один или два из них посвящают себя торговле». Далее он говорит о том, что если братья не делят имущество, то те, которые становятся купцами, работают как на себя, так и на других братьев, и все у них общее — и прибыль и убытки[245]. В начале XVII в. французский путешественник Дюваль писал о том, что вся флорентийская знать занимается торговлей и производством шелка, и большинство приобретает свои богатства только этим путем[246]. Позже об этом неоднократно писали и другие путешественники. Особенно красноречивы слова анонимного автора, что тосканский двор немного пахнет буржуазией, как и вся знать этого государства[247].

Действительно, патриции по-прежнему играли ведущую роль в деловой жизни Флоренции. В середине XVI в. практически все шелкодельческие компании, существовавшие во Флоренции, принадлежали знатным семействам[248]. С. Бернер, исследовавший капиталовложения 41 патрицианской семьи за 1531–1610 гг., не обнаружил никаких признаков отказа от деловой активности; характер капиталовложений оставался традиционным[249]. По данным Р. Голдсвейта, вплоть до 1568 г. инвестиции флорентийских дельцов — Каппони в финансовые и торгово-промышленные предприятия преобладали над инвестициями в землю[250]. А ведь Каппони — это, по словам хрониста Риччи, крупнейшие дельцы, каких не было и не будет во Флоренции[251]. Другие флорентийские патриции (Гвиччардини, Корсини, Карнесекки, Альтовити, Ачаюоли и др.) также были известными дельцами итальянского и европейского масштаба и одновременно крупнейшими землевладельцами.

Конечно, бывали и другие случаи. Так, основные доходы семьи Сальвиати в середине XVI в. извлекались из земельных владений. Но в то же время целый ряд богатейших флорентийцев именно во второй половине XVI в. стал заниматься торгово-промышленной деятельностью[252]. Поэтому не приходится удивляться, если венецианский посол Контарини в 1588 г. писал: «Богатства подданных зависят от ремесел и торговли: богатства знатных от торговли, богатства народа от ремесел. Однако знатные также занимаются ремеслами, не только управляя ими, но и работая собственными руками»[253].

Все вышесказанное свидетельствует о том, что в течение всего XVI в. в среде патрициев отчетливо вырисовываются две тенденции: стремление оставаться верными купеческим традициям и стремление сблизиться с дворянством. Та и другая тенденция могла проявляться с разной интенсивностью и в разное время и даже в рамках одной семьи. Только с конца XVI в., когда ввиду растущих экономических трудностей занятия торговлей и промышленностью становились все менее прибыльными, земельные владения стали преобладать в имуществе патрициев, а феодальные элементы в испольщине заметно увеличились, можно говорить об одворянивании в полном смысле слова. Но даже и тогда флорентийские патриции не утратили вкуса к торгово-промышленным занятиям. Разница заключалась лишь в том, что они сами отходили на задний план, превращаясь в своего рода «молчаливых» партнеров. Еще в XVII в. дворянские роды Сальвиати, Гвиччардини, Каппони, Ачаюоли и др., носившие громкие титулы маркизов, герцогов и графов, обладавшие несметными владениями, феодами и феодальными иммунитетами, продолжали открыто или скрыто участвовать в торгово-банковских предприятиях[254].

В какой мере флорентийский пример характерен для всего рассматриваемого региона? Несомненно, патрициат Флоренции отличался более выраженным предпринимательским духом, здесь медленнее, чем в остальных частях Северной и Центральной Италии, проходил процесс аристократизации, не было юридических норм ограничений сфер деятельности, сохранялась мобильность общества. Показательно, что даже такая прерогатива дворянства, как свобода от уплаты прямых налогов, здесь отсутствовала. Но принципиально Флоренция не отличалась от других регионов Северной и Центральной Италии.

В начале XVI в. Никколо Макьявелли писал, что в Венеции «знатные являются таковыми скорее по названию, чем в действительности, так как они не имеют больших доходов от недвижимого имущества; их большие богатства происходят от торговли и от движимого имущества и, кроме того, никто из них не владеет замками и не имеет частной юрисдикции»[255]. Но со временем многое изменилось: постепенно сокращалось участие патрициев в торговле, возрастали их земельные владения. Покупки земель становились особенно интенсивными в период между 1580 и 1630 гг. Такие семьи, как Санудо и Приули, поочередно инвестировали капиталы то в торговлю, то в земельные владения. Нередко и здесь один брат занимался торговлей, другой нет. Как и во Флоренции, формальных сословных преград здесь не было, но образ жизни и мышления, занятия, престиж и политическая власть отделяли городскую знать от рядовых граждан города. В XVII в. все меньше становилось знатных, лично занимавшихся торговлей[256].

Похожим было положение в других городах. В Генуэзской республике интенсификация капиталовложений в земельные владения относится к 70-м гг. XVI в. и первым десятилетиям XVII в., в Миланском государстве — к первому двадцатилетию XVII в. Многие патриции становились владельцами феодов с соответствующими титулами и привилегиями. Но и здесь городская знать не утратила своей деловой жилки[257]. Все же с конца XVI в., а местами еще раньше, начали издаваться декреты, запрещавшие знати заниматься торговлей и ремеслами. Иногда делались исключения для занятий суконной и шелковой промышленностью, а также крупной торговлей. В XVII в. городская знать представляла собой более или менее замкнутую городскую аристократию, обладавшую своими правами и привилегиями и стремившуюся не допускать чужих в свою среду[258].

Процесс одворянивания верхушки городского населения — общеевропейское явление. Однако Италия имеет в этом отношении свои особенности. Одворянивающийся патрициат не был обособленным от родового дворянства социальным слоем. Вполне можно согласиться с мнением М. Беренго, что к нему не применим термин «дворянство мантии»[259]. В рассматриваемое время происходит постепенное слияние старой родовой знати, сохранившей свои отличительные черты, с новой знатью — выходцев из патрициата, не порвавших полностью со своим прошлым. Их объединяют одни и те же источники дохода, в первую очередь земельные владения, но также в известной мере торговля и банковское дело. И те и другие занимали влиятельные и доходные должности и имели феодальные привилегии. Одинаковы были и образ жизни, нравы, мышление. Всевозможные правила способствовали замыканию дворянства, однако Италия не знала строгих сословных границ и сословных привилегий.

Хотя в рамках рассмотренного региона наблюдается известное преодоление местных различий в положении и деятельности знати, полностью они не исчезли. Так, в подчиненных Венеции городах знать патрицианского происхождения не смешивалась с родовой аристократией[260]. А об отличиях между Тосканой и Севером Италии речь уже шла.

Вышеохарактеризованные процессы находили отражение в сознании в отношении к дворянству и в представлениях о нем. Об этом свидетельствует огромное количество трактатов, посвященных проблеме знатности и отражающих самооценку дворянства. Все авторы с восторгом отзываются о знатных, их достоинствах и значении. Они затрагивают разнообразные вопросы: каковы критерии знатности, чем знатный может или не может заниматься, в чем заключается честь знатного человека, как он должен вести себя и как воспитывать детей. Общеевропейской известностью пользовался трактат Бальдассаре Кастильоне «О придворном».

Обращает на себя внимание, что гуманистические критерии знатности, заключающиеся в моральных качествах личности (virtù), не были забыты, хотя и встречаются не у всех авторов. Вместе с тем критерии древности и законности происхождения, и раньше применявшиеся некоторыми авторами, особенно в государствах с синьориальным режимом, постепенно выдвигаются на первый план. Под воздействием общеевропейских традиций эта тенденция явно проявлялась уже в период Итальянских войн. Впоследствии свою роль сыграло и испанское влияние.

В конце XV в. высокая оценка личных качеств и достижений при определении знатности встречается в трактате веронского юриста Кристофоро Ланфранкини, но все же он допускает, что и приобретенная знатность передается по наследству[261]. Флорентийский врач и философ Паоло Мини еще в конце XVI в. пишет, что есть два критерия знатности — чистота крови и достойные действия людей; дальше он развивает именно гуманистические представления о знатности[262]. В то же самое время Анибале Ремеи, дворянин из Феррары, считает, что не богатство и роскошь одежды делают человека знатным, но только блеск его предков[263]. Другой придворный, А. Сардо, требовал от знатного в первую очередь блеска предков, великолепия и богатства[264]. Одни авторы считали признаком знатности владение недвижимым имуществом, главным образом землей, другие — военную карьеру, третьи — обладание властью. Все же основным критерием была древность происхождения[265].

Другой вопрос, занимавший теоретиков, касался допустимых для знатного человека занятий. Преобладала точка зрения, что ручной труд несовместим со знатностью[266]. Флорентиец Винченцо Боргини считал, что даже медиков, юристов, философов нельзя считать знатными, так как они существуют с доходов от своих занятий. Но в то же время он допускал, что знатный человек может заниматься крупной торговлей и банковским делом[267]. Отношение к занятиям торговлей было противоречивым. Так, флорентиец Орацио делла Рена писал в 1589 г. из Феррары, что там знать считает позором даже занятия крупной торговлей, и тот, кто этим занимается, не может быть дворянином (gentiluomo)[268]. Большинство же авторов считало подобные занятия вполне допустимыми.

Дворянство Севера и северной части Центральной Италии, несмотря на общие тенденции его развития, обладало значительными местными различиями. Нами отмечены далеко не все варианты. Однако значительно больше отличались от них роль и тенденции развития дворянства в других частях Италии. Особый интерес представляет в этом отношении Неаполитанское королевство.

К началу XVI в. Юг Италии по-прежнему был преимущественно аграрным районом с относительно небольшим количеством городов. В силу этого товарно-денежные отношения меньше деформировали устои феодального строя. Экономические позиции феодалов не были поколеблены. В деревне феодальные отношения продолжали господствовать повсеместно. Сельскохозяйственная продукция, идущая главным образом на экспорт, выращивалась в крупных имениях, принадлежавших феодальной знати и сданных частично крупным арендаторам-посредникам, частично в краткосрочную аренду непосредственно крестьянам. Ведущую роль в торгово-финансовом мире играли купцы и банкиры Генуи и Флоренции, которые не ограничивали свою деятельность крупнейшими городами, но проникали в самые отдаленные уголки страны, предоставляя займы феодалам, беря на откуп налоги, приобретая феодальные земли и права. Их деятельность способствовала однобокому развитию экономики и укрепляла феодальные устои общества и государства. Этому способствовала и политика испанских властей, которые как средство пополнения казны применяли продажу должностей, титулов и феодов.

Феодальная знать подвергалась при Карле V и Филиппе II значительным ограничениям. Власти ополчились против традиционного партикуляризма, требовали от баронов возвращения незаконно захваченных земель, отменили ряд привилегий и т. д. Все это вызывало глубокое возмущение баронов, которые поднимали мятежи, выступали с жалобами, посылали протесты в Мадрид. Сопротивление баронов было не борьбой за свободу, а, говоря словами Р. Виллари, борьбой за наиболее широкое утверждение феодального господства[269]. По существу испанцы боролись только против феодальной анархии в стране, но они позволили феодалам сохранить значительную часть публичной власти в своих владениях, доходов от осуществления прав юрисдикции и фискальных привилегий, не говоря уже о господстве над крестьянами. Иногда бароны даже обладали собственными вооруженными отрядами. Политика Испании позволила им укрепить свои позиции и влияние на местах.

В этих условиях экономическое оживление второй половины XVI в. способствовало обогащению феодалов за счет пошлин, налогообложения, предоставления привилегий оптовым купцам и откупщикам, через которых они были связаны с рынком. Они даже поощряли экономическую активность своих подданных ради увеличения своих доходов. Все это, естественно, способствовало консервации традиционной феодальной структуры. Как отмечает Дж. Галассо, нерв феодальной аристократии остался незатронутым[270].

Обострение политических противоречий между властями и феодальной знатью не привело к сколько-нибудь серьезному разрыву между ними. Наоборот, многие феодалы служили в испанской армии за пределами Италии, занимали высокие должности в государственном аппарате и при дворе вице-короля. Рост значения столицы заставил многих феодалов переселиться туда. В Неаполе они строили дворцы, жили в роскоши. По этой причине многие из них вскоре оказались в долгах, их земельные владения сокращались, но в целом редко кто был доведен до полного разорения. Упрочению позиций феодальной знати способствовало и то, что ее ряды пополнялись за счет высшего чиновничества, представителей финансистов, откупщиков и более мелких феодалов, разбогатевших в результате исполнения публичных должностей. Среди «новых феодалов» особенно многочисленными были генуэзские и флорентийские купцы и банкиры. Из 2700 мелких сельских поселений в 1636 г. 1200 были переданы в феод генуэзцам.

В XVII в. наступил конец экономического благополучия Юга. Феодальная знать становилась все более многочисленной, богатой и влиятельной. За 1590–1675 гг. количество князей выросло с 21 до 118, количество герцогов с 26 до 138, количество маркизов с 45 до 161[271]. Упрочились их позиции как в деревне, так и в городе. Они полностью узурпировали административные функции и местные доходы, произвольно осуществляли свои судебные права. Неимоверная роскошь и произвол, близкий к анархии, царили в их среде. От растущего налогового гнета Испании они не страдали, так как феоды пользовались налоговыми иммунитетами, а остальные владения путем ловких махинаций (фиктивная передача имущества церкви и т. п.) в значительной мере тоже освобождались от налогообложения. Истинными хозяевами Неаполитанского королевства были и остались бароны.

Похожей была ситуация в Папском государстве, где также велась борьба с феодальным сепаратизмом. Она, однако, не была доведена до конца (феодальные прерогативы на местах не были сколько-нибудь ограничены), о чем свидетельствуют повторяющиеся вспышки феодальных мятежей и междоусобиц. И здесь об одворянивании патрициата в такой форме, в какой оно протекало на Севере, говорить не приходится. Ряды феодальной знати пополнялись главным образом за счет высшего чиновничества, финансистов (преимущественно генуэзцев и флорентийцев) и родственников и близких пап. В целом папская политика способствовала сохранению мощи феодальной знати.

Аристократизация общества и увеличение удельного веса дворянства во всей Италии в XVI–XVII вв., при всех различиях в конкретных формах их проявления, не подлежит сомнению. Это было закономерным результатом тех сдвигов, которые происходили в экономической и политической жизни, а также в известной мере и в образе мышления как в самой Италии, так и во всей Европе. Процесс аристократизации способствовал значительному ослаблению динамичности общества, столь характерной для предыдущих веков итальянской истории, и приводил в конечном итоге к его закостенению, хотя тоже не везде в одинаковой степени. Это в свою очередь оказывало отрицательное влияние на все дальнейшее развитие Италии.