Фактор фуры

10

Помимо того, что я чувствовал себя кретином, обидно было, что приятное общение с приятными людьми обернулось тягостной глупостью. Если, думаю, меня действительно пытаются во внутрисемейных разборках пользовать - свалю мигом. Хоть в тот же Неаполь. Но - один.

Похмельный Антон, однако же, ревновать и не помышлял.

Он перепугался.

Чувства свои парень вообще скрывать не умел - и что именно с ним творится сейчас, видно было прекрасно. Это была не обида, не подозрительность, не ревность никакая… - страх. Явный, примитивный и немалый. Полдня, проведенные случайным попутчиком, скороспелым приятелем с его женой - В ЕГО ОТСУТСТВИЕ, - грозили ему, оказывается, какими-то серьезными проблемами: вполне возможно, связанными с благополучием, здоровьем и физической целостностью…

Самое интересное, что для жены такая его реакция, похоже, тоже оказалась неожиданностью. Каких-то она сама не углядела нюансов в прихотливом их семейном раскладе, где-то, видать, переборщила, болезная…

Это было по-своему смешное и довольно идиотское зрелище - наша компания на пути на Крит (два часа на скоростном пассажирском катамаране). Чахнущие разговоры, натужные реплики, постоянные взгляды друг на друга украдкой. Я-то как раз чувствовал себя проще всех, будучи, слава богу, лицом посторонним, непосвященным и незамешанным, с чистым сердцем оставляя подозрения и двусмысленности на совести участников шоу.

Хотя у меня возникло (точнее, вернулось ко мне) бредовое ощущение: словно без моего участия тут все же не обошлось - не в том, естественно, смысле, что я что-то сомнительное сделал, а в том, что своим вынужденным повышенным вниманием к странностям я продолжаю каким-то мистическим образом провоцировать сбои в причинно-следственной связи событий, в поведении окружающих…

Теперь, когда вместо двух ясных, благожелательных, влюбленных удачников я наблюдал пару настороженных, пугливых, не доверяющих друг другу темнил, выработанный мною регистратор странностей бодро ревизовал пять предыдущих дней, присовокупляя к архиву и протянутую было в направлении предложенной мною еще в момент знакомства пачки сигарет Майину руку - судорожно отдернутую после поспешного мужниного «Мы не курим!»; и торопливо-неопределенные кивки девицы в ответ на мои пассажи типа: «В политологии и пиаре есть такой жаргонный термин „козлиный телеграф“ - ты, Майя, наверняка в курсе…»; и мгновенно-разительную смену выражения лица Антона в тот момент, когда он не знал, что я на него смотрю, - с беззаботнейшей иронической ухмылки на посмертную маску предельной усталости…

И еще - ничем особо не примечательного чернявого, коротко стриженного, моих примерно лет спортивного мужичка, виденного Майей в Афинах, нами обоими - по пути на Санторин и мною одним - при сходе на берег в порту Ираклиона.

Дабы соблюсти минимальный политес (все же они мне не хамили - зачем было хамить им), вечер я еще провел вместе с Шатуриными. Мы поужинали осьминогом («октопус» - толстое щупальце с присосками, вкусом напоминающее курятину) на открытой, но защищенной от ветра с моря полиэтиленовыми стенками веранде одного из длинного ряда прибрежных ресторанов; выбрели на ограничивающий акваторию порта бесконечный изогнутый волнолом с круглым тяжеленьким фортиком у основания. Слева последние проталины заката гасли над сходящими в море горами, по которым рассыпались огни; отсюда задувало, ухал прибой, белеющая в темноте пена накатывала на груды валунов. Справа, в порту, сиял всеми палубами паром Minoan Lines. Под нашими ногами рыболовы сидели со спиннингами при свете газовых ламп. Прямо к волнолому пришвартованы были яхты, на одной - почти океанского калибра - на открытой палубе расслаблялись социально неблизкие.

Над головой с минутным максимум интервалом разворачивались взлетающие самолеты - прямо из-за порта беззвучно взмывала четверка огней (зеленый на правом крыле, красный - на левом, белые - на фюзеляже), раздвигалась из линии в треугольник и, быстро набирая высоту, уходила в сторону моря; гул двигателей подтягивался следом.

Все молчали. Майя, демонстративно идя на мировую, прижалась к мужу - тот помедлил, но на этот раз отстраняться не стал, приобнял ее, свернувшуюся под мышкой. Я искренне пожелал им про себя не париться, не дергаться, плодиться, размножаться и умереть в один максимально далекий день.

На следующее утро я специально встал пораньше, оставил у портье записку для молодых людей из сорок восьмого номера, где благодарил их за компанию и просил прощения за неожиданное исчезновение, расплатился за сутки и поймал такси.

В самолете я прочел заранее перекинутое на жесткий диск ответное «мыло» от Виталика, которому написал накануне по поводу конфликтологии и матстатистики.

«… Современная наука вообще обнаруживает некоторую тенденцию к диффузии дисциплин, к появлению неких, так сказать, гибридных направлений. Естественнонаучный подход к социальной сфере - как раз в русле такой тенденции. Анализировать общественные явления в понятиях теоретической физики, с помощью методов математической статистики стало особенно модно в последние десятилетия - это дало интересные результаты в конфликтологии, тем более что именно к последней возникло особенное внимание в наступившую после холодной войны эпоху региональных конфликтов. По крайней мере, до 11 сентября 2001-го - потом-то все стали „бороться с международным терроризмом“…

Патриарх метода - американец Рудольф Руммель (сейчас ему уже за 70), профессор политологии Университета штата Гавайи. В 96-м он даже числился среди основных кандидатов на Нобелевскую премию мира; Нобеля ему в итоге не дали (кое-кто полагает, что комитет просто ни черта в его работах не понял), но вообще регалий у него «в натуре два вагона». Руммель как раз использовал в конфликтологии естественно-научную методику и стал создавать компьютерные модели конфликтов.

Например, Илья Пригожин (знаменитый русский, но не российский ученый) термодинамику рассматривал как статистическую дисциплину; Руммель позаимствовал у него математический аппарат - но применил его к описанию человеческих сообществ.

Общественные группы Руммель анализирует как статистический массив элементарных частиц. Если грубо - отдельная человеческая личность как элементарная частица, сама по себе движущаяся по-броуновски, хаотично, - а вот система этих частиц, социум в данном случае, функционирует уже по определенным правилам. И чем больше массив, тем точнее будет соответствующий расчет…

То, чем занимается Руммель, называется «катастрофической конфликтологией» - именно в связи с «теорией катастроф». Тут используются ее понятия и законы, принцип критической массы например, - ну, ты в курсе: масса копится, и в какой-то момент достаточно ничтожной добавки, чтобы произошел бабах. В социуме такой бабах Руммель назвал «демоцид» (очень популярный нынче термин). Массовое уничтожение людей - как прямое, так и косвенное (потери от того, что не родились те, кто при другом раскладе родился бы). Двадцатый век по Руммелю - «век демоцида». К слову, потерь России от разных фокусов эпохи построения коммунизма американец насчитал таким образом 62 миллиона - чем заслужил анафему наших патриотов…

Соответственно, со вспышками насилия в социуме - как с той самой критической массой: когда она была превышена, легко объяснить постфактум; но ты попробуй спрогнозировать это заранее. Именно «задним числом» - но очень точно - Руммель смоделировал на компьютере реальный конфликт, один из самых старых и долгих. Был известный его опыт, сертифицированный эксперимент: в комп заложили огромный массив статистических данных на момент начала индо-пакистанской бучи - на 1947-й, или какой там (каждая единица - условный «индиец» или «пакистанец» - оценивалась по куче параметров). Запустили программу и получили двухмерную кривую, где по горизонтальной оси расположили годы, а по вертикальной - степень напряженности в условных единицах. Совпадение с реальной хроникой конфликта оказалось плюс-минус полгода.

Тем же самым, математическим моделированием применительно к конфликтологии, занимался другой зубр, норвежец Йохан Галтунг из Института исследования проблем мира в Осло (кстати, он работал в переписке с Руммелем). Галтунг, правда, шел не столько от математики, сколько от «психологии групп». Каковая психология его усилиями нынче - один из моднейших инструментов в конфликтологии.

Собственно, Галтунг - он не только теоретик, но и, так сказать, практик: у него опыт полевой работы чуть не сорок лет и география от Шри-Ланки до Кавказа. И авторитет такой, что на каком-то из феминистических конгрессов он был единственным мужиком. Что до компьютерных моделей, то тут Галтунг, например, доказал собственный постулат о том, что либеральные демократии никогда не воюют друг с другом: заложил данные аж с XIX века (до того какие «либеральные демократии») - и вышло, что да, точнее, нет - таки не воевали. То есть были ситуации, когда в силу союзнических обязательств одна демократия объявляла войну другой - но до собственно боевых действий не доходило ни разу…

Всякого такого рода компьютерные расчеты, между прочим, довольно активно используют военные, прежде всего американцы - даром что сама научная братия тяготеет к радикальному пацифизму (один Галтунг не меньше десятка работ написал на тему «как жить дружно»). А военные употребляют математическо-социологические прогнозы для командно-штабных учений. Тоже закладывается куча параметров… единственное, между прочим, чего никогда не выходит полноценно учесть, - фактор случайности. Можно заложить исчерпывающие данные об обеих сторонах конфликта, но всех возможных стихийных бедствий, допустим, или неожиданного вмешательства извне третьей стороны не заложишь. Просто при подобном объеме потенциальных факторов сдохнет любой компьютер…»