Фамильные ценности

Глава 14

Лестница вела всё туда же – на второй этаж, мимо обшарпанного лже-кожаного дивана в тёмный коридор с глухими дверями и фальшивыми звуками. Основной маршрут Зоиной жизни.

Как обычно, она преодолела его точно к восьми часам. Упорные призывы Ан-Палны являться к рабочему месту на четверть часа раньше и «готовиться к приходу учащихся» (непонятно как: массировать пальцы? разыгрываться? распеваться?) наталкивались на молчаливое, но столь же упорное сопротивление педагогического коллектива. По счастью, учащиеся также не проявляли особой пунктуальности и, в свою очередь, тактично позволяли педагогам если и не разогреть пальцы хроматическими гаммами, то по крайней мере расстегнуть и повесить пальто, а кому-то даже подкрасить губы, взбить волосы и сбрызнуть их лаком «Прелесть», приютившимся в недрах шкафа за пыльными стопками нот.

Сегодня, в пятницу, мир выглядел чуть более милосердным, чем в другие дни недели. Впереди обозначалась суббота – призрачный символ свободы, или по крайней мере символ возможности выбора: заняться ли с утра пораньше стиркой или отправиться на базар за картошкой, попробовать ли уговорить Пашку пойти вместе или сначала позвонить маме – может, и у неё кончились овощи, или всё-таки собраться наконец с силами и устроить генеральную уборку?

Кроме этих обязательных мероприятий маячили на заднем плане несколько дополнительных забот вроде: не пора ли чистить ковёр подаренной Ирусей чудо-пеной? заклеивать окна на зиму? наводить порядок в книжном шкафу?

Но все эти вопросы в пятницу имели приятный оттенок необязательности, поскольку часть упомянутых занятий можно было со спокойной совестью перенести на воскресенье, а часть – на следующую неделю или даже в область неопределённого будущего.

А помимо всего прочего разве не полагалось именно накануне субботы вспомнить о том, что существуют в мире также и развлечения – встречи с подругами, театры, книги, журналы по вязанию, парикмахерские, в конце концов?! Уже сама мысль о них бросала радужный отблеск на унылое рабочее утро пятницы.

Надо было отдать должное и ученикам: никто сегодня не пытался испортить Зое особое пятничное настроение. Близнецы Маришка и Иришка, пяти лет от роду, осваивали только самое начало репертуара пианиста и пока что с первозданным удовольствием исполняли «На зелёном лугу, их-вох» и «На горе-то калина». Глаза их сияли, каштановые локоны одинаково подпрыгивали на плечах, коротенькие пальчики то и дело попадали мимо, но дух соревнования не позволял остановиться, не доиграв пьеску до конца.

– Одна перед одной! А как гости придут – так весь вечер у нас концерт! – докладывала мама, красавица с такими же роскошными локонами до пояса.

И Зоино сердце согревалось робкой надеждой: кто знает, быть может, хоть в одной из девчонок ЭТО не угаснет?

Толстенький третьеклассник Илья играл сосредоточенно и серьёзно, но, как всегда, спотыкался на стаккато. Казалось, он цепляется за каждую клавишу, и резко отпустить её ему страшновато. Делать замечания этому ребёнку было бесполезно: все преграды в виде стаккато, трудных пассажей и быстрых темпов он в конце концов преодолевал самостоятельно, хотя медленно и порой мучительно. Он жил и познавал окружающий мир в своём собственном ритме, и всё, что могли сделать для него взрослые – это не мешать ему идти собственным путём, не отвлекаясь на чужой опыт.

– Но всё-таки попробуй с оттенками, хорошо, Илья? – попросила Зоя.

Он посмотрел на неё, взвешивая целесообразность предложения, и величаво кивнул.

«И как ему такому жить, бедняге? – сочувственно подумала Зоя, провожая глазами к двери плотную фигурку в синей курточке, с аккуратной нотной папкой. – А может, как раз наоборот: будут уважать! Солидный, слов на ветер не бросает…»

За Ильёй, будто для контраста, в классе возникла Анечка Жукова, эльф из эльфов. Чуть слышно поздоровавшись и грациозно освободившись от невесомого пальтишка, она подсела к пианино и прошелестела, не поднимая глаз:

– Гаммы и этюды?

– Как обычно, – подтвердила Зоя, чувствуя смутные признаки просыпающегося-таки раздражения.

Особенность Анечкиной манеры игры состояла в том, что в её исполнении любая вещь на любом инструменте, будь то старинное пианино или новенький концертный рояль, звучала не просто тихо, а едва уловимо. По неведомой причине эта вежливая девочка не выносила громких звуков. Если же Зоя, выйдя из себя, сердито приказывала ей встать и сама подсаживалась к клавиатуре, дабы показать, как веско и тяжело идёт тема фуги в басах или как звонко поют трели в сонате, Анечка цепенела и не дыша ждала окончания пытки. В нотах она демонстративно игнорировала пометки «форте», не говоря уже о «фортиссимо». Её трели не звенели, а шелестели, её темы в басах, крадучись, словно шпионы, на цыпочках пробирались от одной ноты к другой. За все четыре года обучения Зое с десяток раз удалось добиться от неё неуверенного «меццо-форте», и при этом у неё каждый раз складывалось впечатление, что ребёнок близок к обмороку.

«Нервная система! – безнадёжно думала Зоя, разглядывая идеально прямой пробор между двух белесых косичек. – И как только Марина с нами управлялась – и за психолога, и за сказочника, и за гипнотизёра?»

Уроки с Анечкой утомляли её больше других. И как удачно, что на этот раз не явилась следующая по расписанию новенькая Света. Зоя успела спокойно выпить кофе (чашка и кипятильник были припрятаны на такой случай на верхней полочке шкафа), и никто не помешал ей, и мысли её вновь пришли в равновесие и плавно устремились по субботне-воскресному руслу…

Давыдов явился, как всегда, неожиданно.

– Костик, ты сегодня раньше или опоздал? – рассеянно уточнила она.

– Я?! – как обычно артистически изумился тот. – Да практически вовремя, Зой-Никитишна!

Зоя посмотрела на часы, потом на расписание.

– До конца ТВОЕГО урока осталось практически пятнадцать минут.

Безжалостная истина повергла Давыдова в печаль. Вздохнув из глубины души, он опустил светлые вихры.

– Честное слово, в послед…

– Ладно уж, садись. Надо же тебя как-то выпускать!

Это было сказано в минуту слабости. Хитрый Давыдов тут же оценил всё значение и выгоду опрометчивого словечка «как-то». С показной поспешностью он уселся за пианино. Он готов был хоть сейчас «как-то» выпуститься! Кое-как сыграть кое-что. Пятнадцать минут позора – и долгожданная свобода!

Зоя вдруг пришла в ярость. «Вот и обучай такого искусству! Передавай ему мастерство!»

– Ноги! – холодно приказала она.

Давыдов испуганно вытащил из-под педалей ножищи сорок четвёртого размера.

– Хроматическая гамма. В терцию!

По её тону Костик определил, что приговор окончательный, и покорился. Он неуверенно приподнял было руки…

И тут выяснилось, что родился он под счастливой звездой.

Дверь открылась, и на пороге показался не кто иной, как сам директор школы искусств Иван Флориантович.

– Занимаетесь? – пророкотал он в регистре контроктавы и, шагнув в центр класса, огляделся со странным выражением. – Дело хорошее…

После этого замечания он сделал паузу и зачем-то возложил руку на плечо Дадыдова. Костик, вытянувшись в струнку, снизу вверх преданно таращился на директорские усы.

– Стол у вас, голубушка Зоя Петровна… м-да… – неопределённо высказался Иван Флориантович и обратился к Давыдову. – Скажи-ка… э-э…

– Костя! – смекалисто подсказал тот.

– Ты далеко живёшь, Костя?

– Почему далеко? Три минуты быстрым шагом.

– Так вот тебе, Константин, поручение… Пылесос у вас дома есть? Только хороший, мощный?

– Ну да! «Самсунг», – удивился Давыдов, на этот раз непритворно.

– Значит, жду тебя ровно через три… нет, через шесть минут с пылесосом «Самсунг»! – распорядился директор и пояснил: – Как сказал классик, к нам едет… – тут он сделал паузу и прокашлялся. – Короче говоря, в понедельник здесь будет вице-губернатор! Вместе с телепрограммой «Искусство – детям»!

Через час школа была полностью укомплектована вениками, швабрами, щётками, чистящими порошками, гелями, спреями для мытья окон и даже десятком тупых скальпелей для соскабливания с пола жвачки. Все до одной занавески были сняты, отнесены в квартиры учеников и погружены в стиральные машины «Занусси», «Индезит» и «Эл-джи интелловошер», включённые в режиме деликатной стирки. Старшая вокальная группа под руководством хоровички Эльвиры разгребала листья со стороны фасада. Три родительницы младшей группы драили парадные двери и окна. Давыдов в компании с подоспевшей на урок Федченко пылесосили красную ковровую дорожку, долженствующую вскоре устелить лестницу. Зоя обновляла ножки стола с помощью самоклеющейся плёнки оттенка «красное дерево», в спешном порядке закупленной на всю школу хореографическим отделением. Сами хореографы уже успели поменять плафоны на светильниках в репетиционном зале и теперь при полной иллюминации отскабливали жвачки от своего данспола.

«Вот тебе и искусство – детям! Вот и обучение мастерству!» – с весёлой злостью вертелось в голове у Зои.

Давыдов вдруг вспомнил, что в половине пятого у него тренировка по лёгкой атлетике в спорткомплексе «Юность».

– Интересно, когда ты успел туда записаться? Ты же, мама сказала, ещё даже на физкультуру не ходишь после перелома!

– Когда это она сказала? Я уже кросс два километра бегал!

– Надо же! И за все два километра ничего не удалось сломать? Пришлось ещё и на лёгкую атлетику идти? Ну, не переживай, это ненадолго.

– Зоя Петровна! – оскорбленно взревел Давыдов и бросил ручку пылесоса.

Тут обнаружилось, что Федченко повредила руку.

– Зоя Петро-о-овна, боли-и-ит! – капризно заныла она и сунула здоровенную ладонищу под нос Зое. Тоня Федченко была девушка крупная. В особо мечтательные минуты Зоя помышляла когда-нибудь попробовать с ней этюд-картину Рахманинова.

Сейчас Зоя в недоумении повертела перспективную ладонь. Та выглядела совершенно нормально.

– А-а!! – вдруг взвизгнула Федченко. – Вы её повернули!

И что есть силы затрясла кистью. Зоя посмотрела ей в глаза. Потом в глаза Давыдову. У них был почти одинаковый цвет радужки: серый, с тёмно-рыжими вкраплениями. И одинаково невинное выражение лица.

– А не пошли бы вы… прогуляться? – предложила она, стараясь держать себя в руках. И взялась за ручку пылесоса.

– Н-нет, ну почему… ещё минут десять у меня есть, – рыцарски заверил Давыдов и опять протянул руку к пылесосу. Тонечка Федченко страдальчески смотрела на кисть. Невинные глаза её наполнялись слезами.

– Иди уж, Тоня, иди домой, – не выдержала Зоя. – Сегодня руку побереги, а на ночь – компресс…

– Это как так – побереги?! – громыхнул за плечом директорский бас. – А ковёр в библиотеке? А в приёмной?! – и он ободряюще шлёпнул пострадавшую руку. – Ерунда, до свадьбы заживёт! Или вы, девушка, срочно замуж собрались?

В этот момент Тоня Федченко собралась всё-таки заплакать. Но Иван Флориантович так решительно взял её за талию одной рукой, а другой так ловко подцепил Давыдова вместе с пылесосом, что ни тот, ни другая и опомниться не успели, как уже жужжали в библиотеке, пререкаясь:

– А в этом углу?

– Там чисто! Глазами смотри!

– Я говорю – В ЭТОМ!

– Ну так убери стул оттудова!! И вообще он не там, а во-он там стоял!

– Да всё нормально, по фэн-шую!

– Не «оттудова», а «оттуда», – машинально поправила Зоя.

Тогда они вовсе замолчали, с ненавистью двигая стулья и волоча пылесос из угла в угол. Ненависть, надо думать, относилась не в последнюю очередь и к Зое.

«И за что бы? – рассудила она. – Добро бы по моей квартире с «Самсунгом» бегали…»

– Зой-Никитишн, а можно вас спросить? – вдруг медовым голоском обратилась к ней Федченко.

– Ну, – разрешила Зоя.

– Зой-Никитишн, а вы не знаете, почему Ярик пошёл домой? Минут десять назад.

Яриком, или Ярославом, звался внук Анны Павловны.

– Ну… не знаю. Может, его в магазин послали? За порошком?

В своём собственном голосе Зой-Никитишна различила пару-тройку фальшивых нот.

– Только его почему-то с вещами за порошком послали, – добавила ещё ложку мёда Федченко. И одарила наставницу ещё одним ясным взглядом.

– Ты вот что… занимайся делом, Тоня! – предложила Зоя, отводя глаза. – Мусор бы вынесла…

С красноречивым вздохом та отправилась в сторону урны.

«Вот тебе и честность – минус! – мысленно прокомментировала Зоя. – Наличие собственного мнения – минус…»

В библиотеку заглянула Эльвира.

– Твоих сколько осталось?.. Двое! – и понимающе покачала головой. – А мои все разбежались, представляешь? Только отошла на полминуты… Пална вообще озверела. А я при чём, простите?! – и, перейдя на полушёпот, продолжила: – Слушай, Зойка, ты брось эту тряпку! Я тебя серьёзно предупреждаю. Мы как-никак учителя, а не поломойки! Я вот работала в обычной школе, и знаешь что заметила? Пока ты с ними в классе – ты человек человеком. Костюм, причёска, маникюр когда-никогда, опять же музыку ведёшь… А летом послали меня в трудовой. Ну и что там? Ходишь патлатая, в майке, полдня на солнцепёке. Вместо музыки – помидоры да бурьян. Вечером – душ один на всех девчонок, труба ржавая, да ещё и воды не хватает… Ну и какой после этого может быть авторитет, как ты думаешь? Так что имей в виду!

И она многозначительно потрясла коротким перламутровым ноготком.

Тут распахнулась дверь кабинета завуча, и мимо библиотеки быстро прошла, подозрительно отвернув лицо, Илона Ильинична. Вслед ей громыхнуло хорошо поставленное контральто Анны Палны:

– Вместе со всеми! Да! На общих основаниях!

– Засветилась старушка, – шепнула Эльвира, – опять права качает! За учебный процесс переживает… Так и на пенсию загреметь недолго!

Младших детей отпустили в пять. Старших – в шесть. Взрослых – в половине девятого.

В предночной тишине и темноте Зоя двигалась к остановке без чувств, без мыслей, без сил. Энергии не хватало даже на голод и жажду, даже на страх темноты. Однако ноги-руки – вот странность! – двигались как положено, не теряя координации, не сбиваясь с нужного направления, в ритме неторопливого, но размеренного марша. Столь неизменное послушание собственного тела искренне удивляло и даже умиляло Зою. И в такт усталому маршу в голове сами собой складывались слова: «Тело – друг… Моё тело – друг… Моё тело – верный друг…» И при этих словах душе становилось как будто не так одиноко. «Может, купить с получки красивый халат… Или пижаму?» – размышляла Зоя в порыве благодарности собственному (хотя и несовершенному) телу. И тело в ответ оживилось и даже чуть-чуть ускорило шаг.