Фамильные ценности

Глава 26

Хоронили не Настю – другую женщину.

Украдкой Зоя взглядывала на лица собравшихся у гроба: неужто никто не замечает подмены? Но нет: ни тени сомнений не чувствовалось ни в глазах, ни в словах присутствующих. Однако та, которая лежала в гробу, совершенно точно не имела с Настей ничего общего. То была совершенно незнакомая женщина, крошечная и иссохшая, казавшаяся ещё меньше и бледнее из-за роскошных, породистых гвоздик – алых, розовых, белых, – которыми провожали её в последний путь. Но разве могла Настя ТАК выглядеть – даже в такой серый и ветреный, пронзительно холодный день, не смягчённый ни лёгким снежком, ни мимолётным лучом слабенького зимнего солнца? И, в конце концов, даже после смерти?!

Постепенно Зое стало казаться, что и другие, живые люди вокруг изменились до неузнаваемости. Две дряхлые, с дрожащими щеками старушки, из последних сил поддерживающие друг друга, никак не могли быть так хорошо запомнившимися ей весёлыми соседками! Унылый мужчина с одутловатым лицом смутно, как портрет в старости, напоминал красавца Олега. Нельзя было даже убедиться, точно ли тётя Лора сидит на стареньком стуле у изголовья, потому что фигура её пряталась в бесформенной тёмной шубе, а лицо она всё время закрывала огромным клетчатым платком. К тому же Зою оттесняли от гроба всё новые и новые приходящие с цветами и венками – вовсе не знакомые люди, мужчины и женщины, молодые и пожилые, и какие-то совсем подростки, заполнившие уже полдвора.

– Вот, нашла, – сказал хриплый голос у самого Зоиного уха, и краснолицая тётка в нелепом беретике с бантом зачем-то сунула ей толстую книгу.

Зоя машинально подставила руку, ощутила холод гладкого твёрдого переплёта. На обложке было изображено что-то вроде серого полотна дороги, поперёк которого лежала худенькая девушка. Эту девушку, казалось, силой опрокинули навзничь, тоненькая рука взметнулась в беспомощной попытке сопротивления, а голубое платье бесстыдно задралось вверх, сбоку виднелось оголённое бедро. Но кто обидел девушку – оставалось неясным… Не сразу бросалась в глаза узкая надпись-заголовок – «Бесчестье». Повыше, буквами покрупнее значилось имя автора – «Дж. М. Кутзее».

Наверное, целую минуту Зоя тупо смотрела на эту обложку, что-то вспоминая и соединяя в уме, прежде чем вглядеться в лицо тётки и тихо вскрикнуть:

– Люська! Это ты?!

Тётка… нет, действительно Люська кивнула, рот её скривился и выпустил ещё несколько хриплых слов:

– Надо положить к ней… как она хотела… или не разрешат, думаешь?

Ещё минута прошла, пока Зоя осознала смысл сказанного. Но ответ родился быстро.

– Не выдумывай! Лучше сама прочти – ЗА НЕЁ. ОНА бы тебе сейчас так и сказала…

Лицо Люси стало растерянным.

– Думаешь? – пробормотала она и неуверенно потянула книгу обратно.

На кладбище ветер рассвирепел окончательно. Выходили из автобуса и шли к могиле, пригибаясь, пряча лица и хватаясь друг за друга. И среди этого ненастья в поредевшей, но всё ещё многочисленной толпе незаметно произошло какое-то объединение, и многие стали говорить погромче, в полный голос, и даже кричать, перекрывая посвист ветра и как бы обращаясь ко всем сразу. До Зои доносились отрывочные фразы:

– …Ей ведь хуже стало, вот именно когда взялась набирать сборник молодых поэтов. Поэтов, говорю! И абсолютно бесплатно! В своём духе… Вот скажи, зачем оно ей надо было? По несколько часов в день! Молодых… и причём не поэтов даже, а графоманов сплошных! Вот честное слово, Олег Николаевич говорил!

– Да ты что!

– Ну говорил же, я сама слышала – сплошные гра-фо-ма-ны!

– …Моя мать к ней за всеми советами обращалась. Просто смешно уже: как печень заболит, или суставы на погоду, или радикулит – она первым делом Насте звонит! Я ей говорю: мам, человек же не врач, сама больная, что ты её беспокоишь? А она: да мне один голосок её помогает!

– …И веришь, она мне ещё и подарки делала! То духи, то браслет оздоровительный, от давления. Нет, ты только вдумайся: она – мне!

– Да? А я, знаешь, не удивляюсь. Она такая была.

И вдруг от этих слов будто ясный луч пробился перед Зоей и упёрся в землю, и в этом луче нарисовался тонкий силуэт Насти.

Она была – такая!

Такая, что бесплатно набирала сборники молодых поэтов, и дарила подругам подарки, и приглашала к себе друзей детства и дальних родственниц, и художники рисовали её портреты, и мужчины готовы были носить её на руках, а сама она готова была заменить Зое любимую подругу детства Машку!

И загадочное чувство шевельнулось на самом дне души Зои…

Нет, конечно, то была не ревность. И уж само собой разумеется, не зависть.

То была, пожалуй… обида.

Да-да, вот именно – обида.

Оказывается, Настя скрыла, не поделилась главным своим секретом – как ЭТО ВСЁ у неё получалось? Скрыла и вот теперь – ушла! Ушла насовсем! И, может быть, занимается сейчас делами не менее важными, чем здешние земные… потому что – она ТАКАЯ! Прищурившись, Зоя посмотрела в серое небо. Вокруг говорили о Насте, всхлипывали, кто-то плакал навзрыд. А Зоя с сухими глазами мучилась новой мыслью: что, если это сама она пропустила какой-то Настин знак? Не придала значения каким-то важным словам? Не поняла намёка, как можно, как нужно жить по-настоящему?

Или же она встретила Настю СЛИШКОМ ПОЗДНО? Когда всё в жизни уже решено и менять что-то слишком поздно?

Дальше зачем-то вспомнился Толик… с ЭТОЙ своей… молодой, розовощёкой, подходящей по возрасту в дочки… Выходит, ему – не поздно? Ему – всё сначала, пожалуйста, на здоровье? Первые взгляды, слова, касания руки… И всё как в той, первой юности?

Но в этот раз – здесь, у гроба Насти – воспоминания не ужалили её в самое сердце. И впервые боль их показалась НЕ СМЕРТЕЛЬНОЙ. Зоя рассматривала ИХ боязливо, но отстранённо, словно сквозь пелену уже долгих прошедших лет, или немереное расстояние, с которого едва угадываются крохотные силуэты. Что-то внутри неё разжималось, что-то отпускало её… А она отпускала – ИХ. Или этот ледяной ветер заморозил её чувства? Или…

От новой догадки она замерла.

«Настя! Так это… ты? Так это и есть – тот самый знак?!»

– Прощайтесь, – скучно сказал мужичок с лопатой. И ещё трое с лопатами подошли поближе к могиле.

И тут она наконец УЗНАЛА лицо Насти – в гробу. И из глаз её потоком хлынули слёзы.