Фамильные ценности

Глава 7

Два раза в каждом учебном году Зоя шла на работу, как на праздник. И происходило такое исключительно в дни академических концертов.

В этот день привычное и затёртое до дыр словосочетание «музыкальная школа» вдруг обретало свой изначальный, торжественный и несколько даже аристократический смысл. И даже доносящиеся издалека фальшивые ноты казались в этот день необходимыми, как настройка оркестра перед выступлением.

Учителя были элегантны до неузнаваемости и наэлектризованы до раздражения. Ароматы «Ив Роше» и «Шанели» витали над лестницей. Директор в ослепительной белой рубашке, молодо блестя глазами, спускался в концертный зал. Каблучки учительниц парадно цокали вслед за ним.

Мальчишки в столь же ослепительных рубашках и девчонки с гигантскими бантами толпились у сценической двери. И когда первый эльф в бантах, вспорхнув на сцену и взмахнув ручонками, опускал их на клавиатуру – у Зои, случалось, к глазам подступали слёзы.

Вспоминалось, как приводила их сюда на репетиции Марина Львовна в последний школьный год – за окнами лупил майский ливень, Танька первой садилась к роялю, и Зоя не узнавала её за этим длиннохвостым концертным сооружением. Прелюдии Шостаковича были коротки и непредсказуемы. Одна была тяжёлой, веской, аккорды падали спелыми гроздьями, обрушивались, как стены старинного собора. Марина Львовна говорила: «Здесь я представляю себе леди Макбет на плоту», – и Зоя с Танькой кидались читать Шекспира. Другая же была лёгкой и таинственной, с неожиданными паузами: это незнакомец в длинном пальто и шляпе – уж не Ганс ли Христиан Андерсен? – шёл по городу, вдруг останавливаясь и бросая взгляд в низенькое окошко. И там, куда он посмотрел, происходили чудеса…

Собственно говоря, все чудеса носила с собой Марина Львовна в своих нотах – на первый взгляд точно таких же сборниках пьес и сонат, как и те, что грудами лежали согласно алфавиту в школьной библиотеке. Но нет, не тут-то было, её ноты даже пахли по-особому, и звучать начинали, кажется, сами по себе, едва только она вынимала их из чёрного лакированного портфельчика. И стоило услышать их один раз, как хотелось немедленно повторить вот этот пассаж, и паузу, и лёгкие аккорды сопровождения, и уроки с ней были не уроками, а только обучением волшебству, всем этим чудесным перемещениям: в осенний сад, в бальную залу, в венецианскую гондолу! И скоро они научились перемещаться и сами, а иногда Танька ни с того ни с сего звонила Зое вечером, чуть ли не ночью, и распоряжалась: «Давай-ка своего Баха!» И Зоя, дотянув телефонный шнур из кухни через весь коридор почти до самого пианино, играла си-бемоль-мажорную прелюдию – хотя ей и мерещилось в глубине души, что Танькина до-минорная всё-таки ещё красивее… Но что-то происходило в природе под эти звуки, закладывалась какая-то программа судьбы – и, судя по грандиозной каденции, по мощным аккордам, программа невероятная, фантастическая, головокружительная!

И может быть, размышляла через тридцать лет Зоя Петунина, эта самая программа, хоть и несбывшаяся, а, прямо скажем, с треском провалившаяся, – всё-таки направляла и поддерживала её в какие-то минуты…

А иногда посреди торжественного детского концерта вспоминался трёхлетний Павлик в белых гольфиках на своём первом детсадовском утреннике. И плакать хотелось ещё и оттого, что Анатолий запретил-таки «мучить парня» ещё одной школой: «Сама, что ли, его не научишь?» А она вот не сумела увлечь Павлушку, занимаясь с ним часами терпеливо и бережно. Точно так же как не сумела и, выражаясь прямыми словами завуча Анны Павловны, «ремнём вбивать гаммы».

И вот теперь музыку её сын слушает исключительно в наушниках, а уж что он там слушает – в это благоразумнее всего не вдаваться…

И изредка бывало ещё на академических ЭТО…

ЭТО случалось, когда слёзы внезапно наворачивались от какой-нибудь фразы из «Болезни куклы» или «Марша деревянных солдатиков». Тогда сладкий холодок пробегал внутри – неужто дождались? Неужто – настоящее? И неужто вот он, второй Вольфганг Амадей, новый Ференц или Иоганн Себастьян? Да-да – вот этот вихрастый рыжий, занимается у Нонки… А ведь что такое, в сущности, Нонка? Разве может она дать способному ребёнку ладу, с вечными своими драными джинсами и тяжёлым сигаретным духом?

Зоя наперечёт знала их, особых! – своих, если вдруг случались такие, и Нонкиных, и Илониных, и Анны-Палниных, и все их знали и нетерпеливо ждали на каждом академическом: каков-то стал теперь? Что-то покажет? А та, что в прошлый раз играла Рахманинова?.. И в этом-то заключалась вся интрига, и тайна, и соль экзамена, а вовсе не в пятёрках и тройках и не в количестве перепутанных нот. И в этом-то и таился смысл ответа на вопрос: «Где работаете?» – «В музыкальной школе. Да, имени Мусоргского. Во второй муниципальной школе искусств!»

Однако рыжий на сей раз не блеснул. Впрочем, он выдержал приличный темп в прелюдии и добросовестно отработал голоса в фуге, отбарабанил все шестнадцатые и триоли сонатной формы, и «Танец троллей» тоже был доведён до последнего такта без проблем. Как трамвай по установленному маршруту…

– Запал пропал, – тихонько откомментировал Иван Флориантович, проводив разочарованным взглядом вихрастую макушку.

«Почему же? Ну почему? – мучилась Зоя, сжимая гладкий лакированный подлокотник. – Потерял интерес? Нонка вовремя не поддержала? Или это переходный возраст – пошли гормоны? Или увяз в компьютере? А может, семейные неприятности? Всё-таки, если мама носится с ребёнком, то как-то больше вероятность…»

Тем временем на сцену выпорхнул эльф в бантах. Эта сейчас грохнется в обморок, определила Зоя намётанным взглядом. Боится всего: рояля, деревянной подставки на стуле и каждого члена комиссии в отдельности. Не артистка – нет куража. «Отсутствие эстрадных данных», – холодно выносила таким приговор Виктория Громова, звезда и живая легенда училища, в прошлом концертирующая пианистка, мастерица по распознаванию бездарностей.

Но всё же Бах отзвучал грамотно, без сбоев. Сказано – школа Илоны Ильиничны! Зоя, обернувшись, украдкой улыбнулась старушке. Та начинала с Мариной Львовной, когда-то соперничали – строгая школа и сугубо индивидуальный подход («Ну и классик у вас, Марина Львовна! Я б их так …!» – делилась впечатлениями после замещения Илона, делая руками движение, похожее на отжим белья. Услышав её голос, ученики менялись в лице). Одевались подчёркнуто в разных стилях: у Илоны – строго классические костюмы, у Марины – вечные студенческие свитера и водолазки. А теперь Илона вздымает бровь точно Марининым движением и точно так же бормочет в минуты неприятностей: «Вихри враждебные веют над нами!» И главное, в ученической игре заметно только общее, чем обладали обе: умение почувствовать полифонию, подать фразировку… Вот и этот эльфик при внимательном рассмотрении оказался не таким уж и бестелесным: руки тяжеловатые, с крупными пальцами и, кажется, мягкими подушечками…

Разглядывая их, Зоя отвлеклась и пропустила момент, когда все вдруг замерли, выпрямились и прислушались. Девчонка играла «Мельник и ручей» Шуберта. Мелодия лилась легко и непринуждённо – немудрящая до банальности, простая до элементарности, узенький ручеёк безо всяких подводных камней и течений. Сопровождение из трёх гармоний – да разве это подходящая пьеса для шестого, предвыпускного класса? И, однако, все сидели заворожённо, ловя каждый звук. Девчонка играла, внезапно перестав бояться, как играют дети в дочки-матери, – играла в мельника, весёлого малого в жилете и шляпе с пером, идущего вдоль ручья в солнечный день лёгким, упругим, молодым шагом. И солнце освещало его и играло в струях ручья, и отблески ложились на стены зала и трепетали на лицах членов комиссии, даря давно забытое – радость, надежду, молодость…

– Илона, Илона, – чуть слышно произнёс в наступившей тишине Иван Флориантович и покрутил головой. И старушка нежно порозовела, в тон своему парадному пурпурному костюму-тройке, и морщинки растворились и пропали на щеках.

И всё вдруг стало хорошо.

Даже Костя Давыдов в целости и сохранности уселся за рояль, и левая рука его двигалась так же свободно, как и правая, будто он сроду не ломал её и не разрабатывал целый месяц каждый палец по отдельности.

Даже Тоня Федченко на этот раз тоже не опоздала, не принялась подпевать сама себе и переврала всего пару-тройку нот.

Оценки ставили щедро, не скупясь. Из двенадцати экзаменующихся в этот день «отлично» заработали либо получили с некоторой натяжкой семь человек. Троек не было вовсе.

«Есть у каждого, – думала растроганно Зоя, – что-то своё ведь есть у каждого! А иначе зачем бы ребёнок пришёл сюда? Надо только это как-то вытащить, как-то суметь раскрепостить… Одно дело – зажатые руки. Другое – зажатая душа. Попробовать бы заниматься с каждым дополнительно… И как это всё умудрялась Марина? Ведь были и муж, и дочка. Или сын? Кажется, сын… И ещё она училась в авиационном институте, ушла с третьего курса. А это к чему? К тому, что говорила – искусство всегда побеждает… И всё-то она про каждого знала. Даже то, что мы сами не знали… Мне бы всё на лопате… у нас школа искусств».

– У нас Школа искусств! – оказалось, последняя фраза была вовсе не её мысль, а слова завуча Анны Павловны, неведомо когда успевшей взойти на сцену. На лице её светилась особо значительная, как всё происходящее сегодня, улыбка. – И ребята хореографического отделения приготовили вам сюрприз!

Аплодисменты раздались дружные и энергичные – во-первых, потому что в зал пустили уже всех желающих, а во-вторых, из особой симпатии к отделению хореографии, представляемому обычно толпой малюсеньких, косолапеньких танцовщиц (с танцорами был стабильный недобор) в настоящих белых пачках и крошечных балетных туфельках.

– Оригинальная танцевальная сюита на современную музыку подготовлена силами наших учащихся самостоятельно! Мы надеемся, что вы по достоинству оцените творчество ребят. Встречайте – перед вами молодой ансамбль «Прелюдия»! – специальным «концертным» голосом грянула Анна Павловна.

И зал снова с готовностью разразился рукоплесканиями.

Молодой ансамбль «Прелюдия» подошёл к делу новаторски: постановщики отказались не только от белых пачек, но и от объявления авторов музыки. Хотя, собственно говоря, музыка оказалась всем знакомой: сюита-попурри родом из современных эстрадных песенок, из музыкальных телевизионных каналов и конкурсных шоу.

Начало, правда, немного озадачило. Непривычно было видеть учеников, одетых кто в рваные джинсы, кто в неподшитые шорты, переделанные из таких же рваных джинсов. Впрочем, они вполне симметрично раскачивались и приседали в такт словам «она любит Сашу, а он любит Дашу». Неожиданный припев «Вот блин, ё-моё!» дети с энтузиазмом и почти одновременно подхватывали хором, старательно открывая рты, как их учили на уроках сольфеджио. Незаметно было даже, что девочек больше: все смотрелись, что называется, унисекс.