Фарсалия или поэма о гражданской войне

В час, когда Цезарь, поплыв за главою Помпея, причалил

К брегу и тронулся в путь, зловещий песок попирая,

Счастье столкнулось вождя с Египта виновного роком, —

Царство ли Лага падет, покорившись оружию Рима,

5 Или мемфисский[817] клинок победителю голову срубит,

Как побежденную снял? Твоя тень помогала, Великий,

Тестю; и маны твои его охраняли от смерти,

Чтобы и после тебя не любили латиняне Нила.[818]

В Паретонийскую[819] он, спокойный, приходит столицу —

10 Ту, что так связана с ним залогом зверского дела.

Но по тому, как ропщет толпа, негодуя, что вторглись

Фасции Рима и власть, сердец несогласие понял,

Душ колебание он, постиг, что не Цезаря ради

Умер Великий. Но страх на лице искусно скрывая,

15 Смело богов алтари и храмы старинного культа,

Что говорили ему про древнюю мощь македонян,

Он обошел, и ничто не пленило его красотою,

Ни кумиры богов, ни злато, ни города стены.

Только пещера его привлекла, где склеп находился.

20 В той гробнице лежит Филиппа безумный потомок[820],

Хищник счастливый, что был судьбою, за мир ему мстившей,

Прочь унесен; в святилище том упокоили тело,

Что надлежало кругом развеять по свету: Фортуна,

Маны его пощадив, сберегла до конца государства.

25 Если б свобода себе вселенную вновь возвратила, —

Стали б хранить на потеху его, как пример бесполезный

Рабства огромных земель под ярмом одного человека.

Он македонян страну и жилище предков покинул,

Презрел победу отца, трофей Филиппа, Афины[821]

30 И к азиатам пошел, судьбы принужденьем гонимый,

Род избивая людской, на все племена обнажая

Свой сокрушительный меч: обагрил незнакомые реки —

Кровью персов — Евфрат, а Ганг — индийскою кровью;

Бич роковой земли, он — молния, что поражает

35 Все племена, как одно, он — злая звезда для народов!

Он в Океан возмечтал направить чрез внешнее море

Флот. Ни война, ни огонь, ни бесплодной Ливии дебри,

Ни возле Сиртов Аммон его задержать не сумели.

Он бы на Запад пошел, по наклону земли устремляясь,

40 Полюсы б он обошел, из источников Нила он пил бы!

Гибели день наступил, — и предел единственный этот

Здесь лишь природа могла царю-безумцу поставить:

Ревностью той же томим, с которою мир захватил он,

Власть он с собою унес: не оставив наследника царству,

45 Все города предоставил судьбе, обрек растерзанью,

Но в Вавилоне своем погиб, почитаемый парфом.

Что за позор! Боялся Восток македонской сариссы[822]

Больше, чем ныне копья; хоть мы властны на Севере дальнем

И до Зефира жилищ, хоть земли стопой попираем,

50 Нота рубеж перейдя, — но Востока края уступили

Мы Арсакидов царю[823]; а Парфия, злая для Крассов,

Областью мирной была под владычеством Пеллы[824] ничтожной…

Тою порою, придя от быстрин пелусийского Нила,

Царственный мальчик смирил невоинственной черни волненье;

55 Цезарь в пеллейском дворце при таком заложнике мира

Был обеспечен, когда Клеопатра на утлой биреме[825],

Стражу реки подкупив, чтоб спустила фаросские цепи[826],

Тайно от цезарских глаз пробралась во дворец Эмафийский;

Это — Египта позор, Эриния Лация злая!

60 Рима распутная смерть! Как спартанка[827] губительным ликом

Кинула в прах Илион и Аргоса домам навредила, —

Так Клеопатра теперь разожгла гесперийские страсти,

Систром[828] своим — скажу ль! — возмечтав устрашить Капитолий,

Против латинских знамен поднять Каноп боязливый,

65 Цезаря, взятого в плен, повести в триумфах фаросских;

В водах левкадских[829] и впрямь опасенье возникло такое, —

Как бы весь мир не взяла нам чуждая женщина в руки!

Дерзость дала ей та ночь, какую впервые на ложе

Наших вождей провела распутная дочь Птолемея.

70 Кто же тебе любовь не простит, безумный Антоний,

Если и Цезаря грудь, суровую, пламя палило?

Если безумьем своим, своей необузданной страстью

В том же дворце, где еще обитали маны Помпея,

Этот развратник, в крови фессалийских побоищ, любовью

75 Стал заниматься меж дел и смешал с военной заботой

И недозволенный блуд, и потомство помимо супруги?

Стыд и позор! Помпея забыв, от матери скверной

Братьев он Юлии дал[830]; он врагам разбитым дозволил

Силы копить в отдаленном краю Ливийского царства,

80 В нильской любви постыдно терял драгоценное время,

Фарос решил подарить, не себе его взять, победивши!

Веря в свою красоту, Клеопатра к нему приступила

Хоть и грустна, но без слез, притворную скорбь разукрасив,

Косы свои распустив, как будто рвала их от горя,

85 И начала говорить: «О Цезарь великий, коль знатность

Есть на земле, — это я — наследница славная Лага,

Вечным изгнаньем теперь лишенная скипетра предков!

Если десница твоя не вернет мне древнюю долю, —

Я припадаю к стопам, я — царица! Звездой справедливой

90 Ты над Египтом взошел. Я не первая буду из женщин

Нильской страною владеть: не делал различий по полу

Фарос, но знал и цариц. Отца последнее слово

Ты почитай: на царство права мне общие с братом,

Общее ложе[831] он дал. Сестру сам мальчик любил бы,

95 Будь он свободен душой; но всецело во власти Потина

Мысли его и мечи. Себе отцовского права

Полностью я не прошу; но избавь от такого бесчестья,

От преступленья наш дом; прогони ты приспешника злого,

Брату царить прикажи. Каких только мыслей спесивых

100 Этот не ведает раб[832], Великому голову снявши!

Он и тебе уж грозит — да разрушит судьба эти козни!

Цезарь, земле и тебе достаточно хватит позора

В том, что Помпеева смерть явилась заслугой Потина!».

Зря бы стучалась она в суровое Цезаря сердце:

105 Просьбам лицо помогло, заключает распутница — взором.

И, соблазнивши судью, нечестивую ночь с ним проводит.

Мир от вождя получив, купив дорогими дарами,

Празднуют пиром они окончание важного дела.

Вот Клеопатра спешит показать в изумительном блеске

110 Роскошь, которая в Рим до той поры не проникла.

Самое зданье на храм походило, который едва ли

Век развращенней создаст: потолок вырезной был богато

Убран, и брусья литым окованы золотом были.

Не облицован был дом блестящим, распиленным в плиты

115 Мрамором: высился там агат массивный, чредуясь

С камнем порфирным; везде, во всех дворцовых палатах,

Был под ногами оникс, и обшит Мареотии черным

Деревом не был косяк: оно вместо дуба простого

Не украшеньем дворца, но опорой служило. Слоновой

120 Костью был атрий[833] покрыт, черепахой индийскою двери

Были отделаны там и пестрели обильно смарагдом.

Камни на ложах горят, желтеют топазами чаши;

Ярки ковры: их большая часть не мало варилась

В пурпуре тирском, свой цвет не в одном почерпнувши сосуде;

125 Часть их блестит пером золотым; часть — огненной нитью,

Густо которую в ткань челнок фаросский вплетает.

Там и рабынь — без числа, услужающих целые толпы:

Разнятся цветом одни, а другие — своими летами;

Ливии кудри[834] у тех, у иных же — волосы светлы

130 Так, что и Цезарь в полях далекого Рейна не видел

Столь золотистых кудрей; чья кровь загорела под солнцем.

Тот головою курчав, и назад его волос ложится.

Мальчики жалкие здесь, оскопленные грубым железом;

Старше — напротив стоят; хоть более крепок их возраст,

135 Но совсем не покрыты пушком их гладкие щеки.

Царь и царица вдвоем; и тут же властью сильнейший —

Цезарь. Без меры во всем свою красоту разукрасив,

Братом-супругом своим и скипетром все ж недовольна,

Голову, шею покрыв добычею Красного моря[835],

140 Много богатств Клеопатра несет на себе в том уборе.

Белые груди ее сияют под тканью сидонской[836],

Сотканной серским станком и распущенной вильской иглою,

Что растянула покров, основу его разредивши.

На белоснежных клыках лежат из лесов Атлантиды

145 Круглые доски столов, каких не видывал Цезарь,[837]

Даже и Юбу пленив. О, слепого тщеславия одурь

Или безумья порыв — пред ведущим гражданскую распрю

Столько сокровищ раскрыть, разжигая жадные страсти

Гостя, держащего меч! Да будь и не он здесь, готовый

150 Мир разорить, чтоб стяжать преступной войною богатство:

Прежних вождей пригласи, у бедных предков известных —

Куриев строгих иль род Фабрициев; пусть возлежал бы

Консул[838], что грязью покрыт и взят от этрусского плуга, —

Справить столь пышный триумф в честь отчизны и он пожелал бы!

155 В золоте яства лежат, что дали земля или воздух,

Море иль Нила поток, что суетной роскоши пышность

В ярости жадной своей отыскала по целому миру

Не из-за голода; здесь и птицы, и звери, в Египте

Чтимые как божества; хрусталь умывает здесь руки

160 Чистою нильской водой; сосуды в камнях драгоценных,

Емкие, льют им вино; не от лоз оно Мареотиды, —

То многоценный фалерн, которому может Мероя[839]

В быстрые несколько лет придать благородную старость.

Лоб украшают гостей венки из цветущего нарда,

165 Неотцветающих роз; по их волосам умащенным

Пряный течет киннамон, не лишенный еще аромата,

Не потерявший его на этих брегах чужеземных,

Льется и свежий амом[840], в соседних собранный странах.

Учится Цезарь мотать богатства, им взятые в мире,

170 Он уж стыдится войны, что с зятем вел небогатым,

Повода ищет уже к столкновенью с фаросским народом.

Пиру и Вакху предел положили, устав наслаждаться;

И завязал разговор, который звучал до рассвета,

Цезарь с верховным жрецом, возлежавшим на ложе почетном,

175 Так благосклонно сказав Ахорею в льняном одеяньи[841]:

«Старец святых алтарей и, как возраст твой утверждает,

Небом любимый, — скажи о племен фаросских начале,

О положеньи страны, об обычаях, нравах народа

И о богах и обрядах твоих; открой, что за тайны

180 Врезаны в капище здесь, покажи пожелавших открыться

Ныне богов. Коль у предков твоих Платон[842] афинянин

Мог поучаться, то гость у вас был ли боле достойный

Слышать об этом, весь мир охватить своей мыслью способный?

Слухи о зяте моем привели меня в город фаросцев,

185 Да и наслышка о вас: меж сражений всегда изучал я

Звезды и неба простор, и области внешнего мира,

Мой календарь[843] никогда не уступит Эвдоксовым фастам.

Дух мой, в котором живет такое усердие к правде,

К истине жаркая страсть, сильней ничего не желает, —

190 Только бы знать начало реки, сокрытое вечно,

Этот неведомый край: да будет дана мне надежда

Нила увидеть исток — и войну я гражданскую брошу».

Кончил, и тотчас ему святой Ахорей отвечает:

«Цезарь, мне право дано открыть тебе тайны великих

195 Предков, что скрыты досель от народов непосвященных.

Пусть благочестие видят в дивных чудес укрываньи,

Я же всегда полагал, что жителям неба приятно,

Если священный закон мирозданья известен народам.

Звездам, — какие одни управляют вращением неба,

200 Движась навстречу ему, — придал различную силу

Первый вселенной закон. Время года вам Солнце меняет,

Ночью сменяет вам день, планетам лучей своих мощью

Путь заграждает вперед и стоянкой их ход замедляет[844].

Фазы Луны заставляют с Землей сочетаться Тефису[845].

205 Ведает льдами Сатурн в снеговой замороженной зоне;

Марс — повелитель ветров и молний нежданных владыка;

Там, где Юпитер царит, — нет бурь и климат умерен;

Жизни всей семена — в руках плодовитой Венеры;

Влаги безмерных пучин Киллений[846] судьею поставлен.

210 Только лишь в небе дойдет он до места, где смешаны звезды:

Рака и Льва и где Сириус льет свое хищное пламя,

Там, где находится круг, изменяющий год[847], и где виден

И Козерог нам, и Рак, под которым Нила истоки

Скрыто лежат, и когда повелитель воды засияет

215 Прямо над нами, — тогда родник открывается Нила,

Как Океан, разливается он при лунном приросте;

И половодье свое не раньше тех пор укрощает,

Чем когда ночь отберет часы, что утратила летом.

Мнили неправильно встарь, что Нила разливы родятся

220 Из эфиопских снегов. Ни северных звезд, ни Борея

Там не бывает в горах. Свидетель тому — опаленный

Дочерна солнцем народ и горячим дыханием Австра.

К этому также добавь, что река, порожденная льдами,

При возвращеньи весны свои умножает потоки

225 Таяньем первым снегов; а Нила разлив наступает

Лишь под созвездием Пса[848] и входит в обычное русло,

Лишь покоряясь Весам, когда Ночь сравняется с Фебом[849].

Не подчиняется Нил и обычным законам потоков;

Он не бушует зимой, когда с удалением солнца

230 В волнах покорности нет; он должен своею прохладой

Неба враждебность смирять, среди лета он ширит разливы,

Знойной страной окружен; чтобы пламень земли не расплавил,

В мире присутствует Нил и вздувается смело навстречу

Пасти пылающей Льва; когда Рак опаляет Сиену —

235 Ей помогает, скорбя; и с полей своих волн не уводит

Раньше, чем к осени Феб не склонится и на Мерою

Тени начнет налагать. Кто может разведать причину?

Нилу такое дала течение матерь-природа:

В этом нуждается мир. Встарину считали напрасно

240 Делом Зефиров разлив; ведь дуют они[850] ежедневно

В твердо положенный срок и воздухом долго владеют.

Думали так потому, что гонятся с запада тучи

К Ноту, и ливни должны изливаться потоками в реку;

Иль потому, что устьям реки, заливающим берег,

245 Дуют навстречу они, принуждая их тем к остановке.

Нил же, сдержавши свой бег у преград супротивного моря,

Вширь заливает поля. Об отдушинах также подземных

Предположение есть, о зияющих щелях в пещерах;

Струи сочатся туда подземными ходами тайно

250 И под экватор текут из холодных краев полунощных.

В дни, когда Феб Мерою палит и сожженные земли

Воды впускают к себе по скрытым от мира каналам,

Ганг увлекают и Пад; а Нил, извергая все реки

Из одного родника, не единым их устьем выносит.

255 Тоже и так говорят: Океан, окружающий Землю,

Сам разливаясь вдали, заставляет и Нил разливаться,

В долгой дороге своей морскую соль потерявши.

Думаем также, что Феб и небо питаются морем:

Пьет его Солнце, клешней пылающих Рака коснувшись,

260 Больше вбирая воды, чем может вместить ее воздух;

Ночи ее отдают, обратно в Нил изливая.

Я же, коль право дано разрешать мне столь важные споры,

Думаю, Цезарь, что есть уже поздно излитые воды,

По сотвореньи миров, из жил земли потрясенных,

265 Без повеленья богов; другие[851] же созданы были

Вместе с началом всего, и творец их, мира создатель,

Держит во власти своей, подчиняя точным законам.

Римлянин, Нил изучить — не твоя лишь заветная дума,

Но македонских царей, персидских, фаросских тираннов;

270 Знанья свои все века передать хотели потомству,

Но до сих пор нерушимо хранит природа ту тайну.

Высший из всех царей — Александр, к Мемфисскому богу —

Нилу — ревнуя, послал мудрецов в Эфиопии земли

Дальние; их задержал обожженный, красный от зноя

275 Край полуденный; пришлось им видеть кипение Нила.

К западу путь проложил, к пределам вселенной Сезотрис[852],

И колесницу его влачили царские выи.

Раньше, однако, он пил из вашего Родана, Пада,

Но не из нильских ключей. Камбиз[853] безумный к востоку

280 До долговечных племен[854] добрался отважным походом,

Но, не имея еды и людьми своими питаясь,

Вспять отошел, не узнав тебя, Нил. И даже не смеют

Басен слагать об истоке твоем; повсюду, где видят, —

Ищут тебя; из племен ни одно не изведало славы

285 Нил с ликованьем считать своим. О, Нил, разглашу я

То, что о струях твоих узнать даровал мне однажды

Бог — сокрыватель воды! Из полуденных стран возникая,

Смеешь ты русло свое простирать до страны палящего Рака;

Прямо к Борею ты мчишь, к середине Боота, пучину;

290 Ты извиваешь свой ток то к востоку, то круто на запад,

Или арабов страну, иль ливийский песок орошая,

Первыми видят тебя (истоков не ведая) Серы,

По эфиопским полям ты бежишь чужеземным потоком:

И не узнает весь мир, кому он обязан тобою.

295 Тайных истоков твоих никому не открыла природа

И не дозволила, Нил, племенам тебя видеть младенцем,

Недра сокрыла твои, предпочла, чтоб дивились народы,

Не разузнав, откуда течешь. Дано тебе право

В солнцестоянье — расти, от чужой зимы — разливаться,

300 Ливни свои приносить; тебе одному удается

Через два полюса[855] течь; один об истоках не знает,

Устья не знает другой. Широко́ ты потоком ветвистым

Обнял Мерои страну, изобильную черным народом,

Черных деревьев край; они хоть обильны листвою,

305 Но неспособны смягчать своей тенью палящее лето:

Так его яростный Лев[856] отвесными жалит лучами.

Вод не теряя своих, оттуда ты льешься в равнины[857]

Феба и долго течешь по пескам совершенно бесплодным,

То собирая всю мощь в один поток многоводный,

310 То заливая окрест тебе уступающий берег.

Русло покойное вновь собирает раздельные воды

Там, где арабов народ от египетских сёл отграничив,

Филы[858] заставой стоят всей страны. Пересекши пустыню,

Где лишь торговая связь наше море с Красным сближает,

315 Тихой ты гладью течешь: кто, ленивый поток твой увидев,

Мог бы подумать, о Нил, что твоя пучина способна

Яростным гневом кипеть? Но когда ты с обрыва стремишься,

Или крутой водопад теченье твое прерывает,

Ты негодуешь тогда, что упорные камни дерзают

320 Водам пути заграждать; ты пену до звезд поднимаешь,

Все твоим ревом полно; и в грохоте гор потрясенных

Пенная блещет река стесненных волн сединою.

Там Абатос[859], владыка земель, — как почтенные предки

Звали его, — их первый удар, содрогаясь, выносит,

325 Там и утесы стоят, — их назвали жилами Нила,

Так как подъема воды они первые знаки давали, —

Там вкруг блуждающих волн природа поставила горы,

Что запрещают, о Нил, тебе в Ливию доступ: спокойно

Между глубоких долин текут молчаливые воды.

330 Первым пускает тебя на поля открытые Мемфис,

Не дозволяя брегам возводить преграды разливу».

Так, словно были они обеспечены миром надежным,

За полночь шел разговор, но безумное сердце Потина,

Раз уж себя запятнав святотатственным делом, к злодейству

335 Было готово опять. Помпея убив, беззаконья

Он не боялся теперь: в груди его маны[860] остались,

Мщенья богини его к преступлениям новым толкают,

Низкие руки свои он считает достойными крови,

Коей должна обагрить отцов побежденных[861] Фортуна.

340 Кару гражданской войны и высокое мщенье Сената

Чуть не присвоил холоп! О рок! Отврати преступленье:

Пусть эту голову меч не отрубит без Брута! Иначе

Римского деспота казнь к злодеяньям фаросцев причтется,

Будет утрачен пример! Строит ковы напрасная дерзость,

345 Смертоубийство свершить не тайным обманом желая:

С непобедимым вождем состязается в битве открытой.

Дух его так от злодейств осмелел, что отдал приказ он

Голову Цезарю снять и к Великому тестя прибавить!

Этот приказ отнести он велит своим преданным слугам

350 Прямо к Ахилле, кто был соучастником в деле с Помпеем,

Кто от ребенка-царя получил все войска под начало:

Тот ему меч над всем поручил, отказавшись от власти, —

Меч над главою своей. «Покойся, — Потин ему молвил, —

Ныне на мягком пуху и ленивому сну отдавайся;

355 В царский дворец Клеопатра пришла; и не только, что предан,

Но и подарен Фарос; иль один ты не хочешь явиться

В брачный чертог госпожи? Сестра сочетается с братом,

Ибо с латинским вождем уже сочеталась; с мужьями

Рим покупает она, а Египет берет своим телом.

360 Старца могла победить Клеопатра своею отравой:

Верь же мальчишке, глупец! Если ночь с ней одну проведет он,

Коль испытает хоть раз объятья распутного тела

И под названьем святым непристойной отведает страсти,

То, может быть, и твою, и мою — обе головы наши —

365 Даст за один поцелуй. На крестах и в огне мы заплатим

За красоту сестрицы его! Ниоткуда не видно

Помощи: царь ей супруг, а Цезарь — желанный любовник.

Правду сказать, пред жестоким судьей виноваты мы оба:

Кто же не будет из нас в глазах Клеопатры преступным,

370 Коль не развратничал с ней? Во имя убийства пустого,

Нами свершенного зря[862], во имя союза, что связан

Кровью Помпея, — приди! Подними внезапно восстанье;

Вторгнись; да сменит костер ночные факелы брака —

Прямо на ложе убьем жестокую нашу хозяйку

375 С тем иль другим из мужей. Вождя гесперийского счастье

Дерзостных да не страшит! Все то, что его возвышало

И над землей вознесло, — нашей общей является славой:

Сделал ведь высшими нас Великий! Взгляни же на берег —

Он нам пророчит успех; у волны обагренной спроси ты,

380 Как нам с тобой поступать; посмотри на могилу Помпея,

Что не все тело[863] его прикрыла насыпью скудной.

Тот, кто страшит, был равен ему. Не славной мы крови?

Что ж! Не могущество царств, не народы мы ныне тревожим,

Мира меняем судьбу. Вождей увлекает Фортуна,

385 В руки их нам отдает; вот жертва вторая подходит, —

Первой знатнее она: понравимся новым убийством

Людям Гесперии[864] мы; перерезав Цезарю горло,

Тем мы поможем себе, что нас, убивших Помпея,

Римский полюбит народ. Зачем нас пугают напрасно

390 Имя и силы вождя, который, когда его бросят,

Станет солдатом простым? Эта ночь гражданские войны

Кончит и тризны свершит всенародно, и к манам отправит

Ту голову, что миру должна. Идите же смело

Цезарю сердце пронзить! Пусть воин лагидов поможет

395 Этим — царю, а римский — себе. А ты — не замедли;

В дыме пиров, опьяненных вином, Венерой плененных

Ты их застанешь: дерзай! О чем Брут и Катон умоляли, —

Боги поручат тебе!». Его коварным советам

Внемлет Ахилла тотчас: но обычной громкой тревоги

400 Лагерю он не трубил и сбора войска не выдал

Громким раскатом рогов; все орудия грозного боя

Наспех он сразу собрал. Отряд его большею частью

Был из латинских солдат; но такое забвенье покрыло

Души бойцов, развращенных давно чужестранным влияньем,

405 Что под командой раба, по приказу приспешника, мчатся

Те, кто позором считал — подчиняться фаросским тираннам!

Чести и верности нет у людей на службе военной;

Руки продажны у них: где больше дают, там и право;

Эти за жалкую мзду прикончить Цезаря жаждут,

410 Ратуя не за себя. О боги! Где битвы гражданской

Не заставляют встречать нашей родины горькие судьбы!

Так, фессалийских полей не видавшее, войско на Ниле

Яростью римской кипит. Тебя принявши, Великий,

Лага дворец на большее ль мог осмелиться? Пусть же

415 Каждая Вышним рука отдаст свой долг: отказаться

Рима сынам не дано. Богам так было угодно

Лация тело терзать; но злобу меж зятем и тестем

Делит не только народ; наемник гражданскую распрю

Движет, и в римских делах принимает участье Ахилла!

420 Что ж! Если рок не удержит тех рук от цезарской крови,

Будет победа — у них! В готовности оба явились;

Всяческим козням дворец в разгаре пиршеств доступен;

Цезаря кровь могла бы тогда пролиться нежданно

В царские кубки, могла б голова на стол покатиться.

425 Но побоялись они, как бы в этой большой суматохе,

В трепете битвы ночной, по прихоти рока и ты бы

Там не погиб, Птолемей. Велико́ на мечи упованье:

Не торопили злодейств и случаем очень удобным

Пренебрегали они: поправимой потерей казалось

430 Этим рабам — отложить час удобный, чтоб с Цезарем кончить.

Мнили средь белого дня его смертной каре подвергнуть.

Ночь подарили вождю, и, Потина милостью, Цезарь

Мог без ущерба дожить до восхода грядущего Феба.

Вот уж с Касийской горы взглянул Светоносец, и скоро

435 Утро Египту послал, накаленному даже зарею.

Тут-то и видят со стен — не в отрядах рассеянных войско,

Не в беспорядке толпу, но сомкнутый строй, как бы в битву

Шедший с законным врагом; и бой рукопашный готовы

Все и начать, и принять. А Цезарь, надежд не питая

440 На городскую стену, за дворцовыми скрылся вратами,

Спрятался в мерзкий притон. Но здесь, врагом осажденный,

Замок занять он не мог целиком; лишь часть небольшую

Войском заполнил; кипит его сердце боязнью и гневом:

Натиск пугает вождя, он на собственный страх негодует.

445 В тесную клетку попав, так с ревом зверь благородный

Бесится, зубы круша о крепкие прутья темницы.

Мулькибер[865] так бы вздымал огонь в сицилийских пещерах,

Если вершину твою засыпал бы кто-нибудь, Этна.

Тот фессалийский смельчак, кто под Гема скалой не боялся

450 Всех гесперийских Отцов и грозного войска Сената,

Даже Помпея вождя, не имея надежд на победу,

Тот, кто был убежден в своем непомерном успехе,

Здесь пред рабами дрожит и копьями ныне засыпан

В самом дворце; на кого не шли ни аланы, ни скифы,

455 Ни даже мавр, кто шутя мишенью делает гостя,

Тот, кому были тесны все страны Римского мира,

Малым кто царство считал от Инда до Г адов тирийских, —

Ныне, как мальчик, труслив, как женщина, в стенах темницы

Ищет приюта себе; в закрытых дверях он спасенье

460 Видит, в палатах дворца неуверенным крадется шагом;

И не один, а с царем; за собой его всюду таскает,

С целью его наказать и пред смертью утешиться этим;

Голову ведь он твою, коль не хватит огня или копий,

Бросит в рабов, Птолемей! Говорят, царевна Колхиды[866],

465 Мщения древле страшась за измену царю и за бегство,

Так ожидала отца с мечом, точно так же готовым

Голову брата снести. Заставляет однако же крайность

Цезаря мира искать с надеждою; телохранитель

Послан был царский к рабам, чтоб заочным приказом тиранна

470 Бунт их смирить и узнать, кто явился виновником битвы.

Но уж утратило власть для народов священное право,

И договор не мог уберечь посредника мира

От злодеянья мечом. Кто зачтет тебе это, Египет,

Ужасов стольких творец! Ни Юбы обширное царство,

475 Ни фессалийский простор, ни Понт, ни Фарнака знамена[867]

Грешные, или страна, огражденная хладным Ибером[868],

Или же варварский Сирт, — не решатся на все злодеянья

Женственной неги твоей! Наступает война отовсюду,

Копья уже летят во дворец, поражают уж стены.

480 Нет здесь тарана, чтоб дверь единым выбить ударом

Или разрушить дворец; не видно военных орудий;

Пламенем дом не объят; но войско, в решеньях слепое,

Бегает взад и вперед в суете близ огромного зданья,

Не нападая нигде на него всеми силами сразу.

485 Рок запретил — и вместо стены охраняет Фортуна.

И на судах атакуют дворец под косою, где смело

Этот роскошный чертог в открытое выступил море.

Но защищает косу, везде присутствуя, Цезарь.

Все нападения он огнем и мечом отражает;

490 И, осажденный кругом, — настолько духом он стоек! —

Сам наступленье ведет. Вот факелы он смоляные

Повелевает бросать на суда, что сплылись для сраженья;

Быстро огонь охватил пеньковые снасти и доски[869]

С воском, растопленным в них; одновременно вспыхнули всюду

495 Лавки матросов внизу и канаты на реях высоких.

Полусожженный флот уже погрузился в пучину.

Гибнут враги, их копья плывут; и пламя пожрало

Там не одни корабли: дома ближайшие к морю

Тоже тогда охватил огонь языками своими;

500 Множит побоище Нот, и пламя, гонимое вихрем,

Всюду по крышам домов не с меньшей скользит быстротою,

Чем поднебесный огонь летит бороздою воздушной,

Только в эфире горя и топлива вовсе не зная.

Этот погром ненадолго отвлек от дворцов осажденных

505 Городу в помощь народ. Не теряя мгновений на отдых,

Столь дорогих для борьбы, глухою полночью Цезарь

Спешно взошел на корабль, всегда владея с успехом

Быстрым теченьем войны и украденным времени часом.

Фаросом он овладел — ключом побережья; когда-то

510 Островом был тот в волнах — во время пророка Протея[870];

Ныне же он подошел вплотную к стенам Пеллейским.

Здесь подвернулась вождю двойная удача в сраженьи:

Он закрывает врагу пролив и выходы в море;

Видя, что гавань теперь доступна его подкрепленьям,

515 Больше не стал откладывать он по заслугам Потина

Смертную казнь; но не так, как бы должно было по гневу,

Не на кресте иль в огне, не под зубом звериным тот умер:

О, преступленье! Глава под мечом неискусным упала:

Смертью Помпея погиб! Но вот, уведенная тайно

520 Хитрой рукой Ганимеда-раба, пробралась Арсиноя[871]

К недругам Цезаря; там, как Лага дочь, овладела

Брошенным войском царя, справедливым мечом поразивши

Царского злого раба, наводившего ужас Ахилла:

Новая жертва, Помпей, твоей принесенная тени!

525 Этого мало судьбе; да не будет такое отмщенье

Полною карой твоей! Для расчета полного мало

Даже и крови царя и всего Лагидского дома!

Цезарю сердце пока отчизны мечи не пронзили,

Будет Помпей не отмщен! Но смерть виновника бунта

530 Не укротила мятеж; под верховную власть Ганимеда

Снова войска собрались и с помощью Марса проводят

Много удачных боев: день, Цезаря участь решивший,

Мог бы на веки веков создать себе громкую славу!

Узкой плотиной идет, окруженный плотно бойцами,

535 Вождь латинский, стремясь на пустые суда свое войско

Перевести, — но тут все опасности грозные битвы

Вдруг окружают его; здесь берег суда окаймляют,

С тыла пехота зашла: не видно дороги к спасенью!

Бегство и доблесть — к чему? Лишь на честную гибель надейся!

540 Здесь без разгрома бойцов, без груды поверженных трупов

Цезаря можно разбить, не проливши ни капельки крови!

Местом захвачен врасплох, не зная — бояться ли смерти,

Или ее призывать, в густом строю он увидел

Сцеву, который давно заслужил себе вечную славу,

545 О Эпидамн, на равнинах твоих, — в тот день, как один он

Натиск у бреши сдержал попиравшего стены Помпея…