Фарсалия или поэма о гражданской войне

Вот по Темпейским лесам, по ущельям глухим Геркулеса[629],

Уединенья ища Гемонийской безлюдной дубравы,

Гонит Великий коня, что не чует и шпор, утомленный, —

Путает бегства следы, блуждает по сбивчивым тропам.

5 Ветер, шумящий в лесу, колеблющий листья деревьев,

Страхом волнует его; и друг, догоняющий сзади,

Трепетом сердце ему сжимает, — и прятаться страшно;

Хоть и совсем уже он с вершины власти скатился,

Ведает все же, что кровь не дешевая в жилах струится,

10 И вспоминая свой рок, полагает, что столько же Цезарь

Даст за погибель его, сколько сам он за голову тестя

Рад заплатить. Но увы — напрасно стремленье в пустыню:

Нет, не дозволит судьба в тиши надежных убежищ

Славного мужа укрыть; спешило в лагерь Фарсальский

15 Много людей, до которых молва не дошла о разгроме:

Встречей они смущены, а в делах перемена приводит

Их в изумленье: они о разгроме рассказу Помпея

Еле поверить могли. Тяжел для Великого ныне

Каждый свидетель беды: хотел бы он стать неизвестным

20 Всем племенам, безопасно пройти, под именем низким, —

Их города́; но решила судьба за долгую милость

Ныне любимца казнить, и славного имени тяжесть

К бедам прибавив лихим, гнетет его счастьем бывалым.

Ныне почувствовал он, что почет его был скороспелым, —

25 Проклял деянья своей лавроносной юности с Суллой;

Ныне и Корика флот, и знамена понтийские горько[630]

Павшему вспомнить вождю. Так слишком долгие годы

Разум великий крушат, когда власть свою пережил он.

Если день смертный с концом благоденствия слиться не может

30 И не спешит отвратить печалей ранняя гибель, —

Прежнее счастье нам — стыд. И кто благосклонному року

Смело доверит себя, не будучи к смерти готовым?

Вот он достиг берегов, где Пеней вливается в море;

Были уж воды реки красны от резни эмафийской.

35 Там его трепетный челн, против зыби и ветра бессильный,

Годный лишь в мелкой воде, — выносит в открытое море:

Тот, чьи весла еще близ Коркиры и в бухте Левкадской

Плещут, — Либурнской земли и Киликии дальней властитель, —

Тот оробелым пловцом в ладье пробирается малой.

40 К берегу Лесбоса он, к свидетелю тайному скорби,

Парус направить велит; Корнелия, ты там скрывалась,

Большей печали полна, чем если б Эмафии поле

Было приютом твоим. Заботу предчувствия множат

Грозную; трепетный страх тревожит твои сновиденья;

45 Мраком владеет ночным Фессалия; каждое утро

Ты на прибрежье бежишь, на обрывистый камень утеса,

И наблюдая простор, корабля, подходящего с моря,

Первая видишь вдали волною колеблемый парус, —

Но никогда не дерзнешь спросить об участи мужа.

50 Вон и ладья, что в гавань твою обращает ветрило,

Груз неизвестный неся: то мчится ужас последний —

Вестник печальной войны, глашатай новости мрачной,

Твой побежденный супруг! Что миг отнимаешь у скорби

В страхе, — хоть плакать пора? К приближавшейся кинулась лодке

55 И поняла в этот миг приговор жестокий всевышних, —

Страшную бледность вождя, седины, упавшие низко,

Прямо ему на лицо, и от пыли тёмное платье.

Бедная! Небо и свет внезапная мгла ей закрыла,

Скорбь захватила ей дух: все силы покинули тело;

60 Сердце застыло в груди и, в надежде, что смерть наступает,

Долго лежала она. А челн привязали канатом

К берегу; смотрит Помпей на пустую песчаную отмель.

Близко увидев его, служанки верные только

Стоном глухим роптать на судьбу себе позволяют

65 И госпожи полумертвой своей бездыханное тело

Тщетно хотят приподнять: жену обнимает Великий

И согревает ее сведенное холодом тело.

Кровь разливается вновь по жилам, Помпееву ласку

Чувствовать стала жена и в лицо омраченное мужа

70 В силах она уж взглянуть: запрещает Великий склоняться

Перед судьбой и безмерную скорбь облегчает словами:

«Женщина, предков твоих благородство тебя осеняет, —

Что же теряешь ты мощь при первом ударе Фортуны?

Случай явился тебе прославиться ныне навеки.

75 Славен твой пол не оружием битв, не блюденьем законов, —

Помощью мужу в беде. Приди же в себя поскорее,

И да сразится с судьбой твоя верность: пусть я, побежденный,

Буду дороже тебе; я — твоя величайшая слава

С часа, как связки[631] мои, и сонм законный Сената,

80 И вереница царей от меня отвернулись: с Великим

Будь же отныне одна! Беспредельная скорбь неуместна,

Если супруг еще жив; оплакивать мертвого мужа —

В этом последний твой долг. Так, в этой войне ничего ты

Не потеряла еще: ведь жив после битвы Великий, —

85 Только удаче — конец; ты плачешь над тем, что любила!».

Речью такой смущена, с земли она чуть поднимает

Слабое тело свое, прерывая жалобы стоном;

«О, почему не взошла я на мерзкое Цезаря ложе —

Я, роковая жена, ни с одним не счастливая мужем!

90 Дважды я мир обрекла: Эриния свахой была мне,

Призраки Крассов[632] — за ней; их манам покорная вечно

Я и гражданской войне принесла ассирийские беды[633];

Кинула в бездну народ, от правого лагеря ныне

Всех отвратила богов! О великий супруг мой, о жертва

95 Брачной постели моей, — имела ли право Фортуна

Эту главу унижать? Зачем обвенчалась преступно,

Если была я залогом беды? Воздай же мне кару, —

Я ее бодро приму! Чтобы море ласковей было,

Искренней — верность царей и мир — к послушанью готовней, —

100 Спутницу волнам отдай! Предпочла б я ценой своей жизни

Мужу победу добыть. Теперь искупи этой жертвой

Все пораженья свои. А ты, где бы ты ни лежала,

Юлия, — ты, отомстив за наш брак гражданской войною,

Ныне приди, — мне кару неси, а Помпею — пощаду,

105 Смертью разлучницы гнев утолив!». С такими словами

Пала супругу на грудь, у всех вызывая рыданья:

Нежность смягчила тогда суровое сердце Помпея,

Лесбос слезами застлал сухие в Фессалии очи.

Тут митиленский народ, который на берег сбежался,

110 С речью такой приступил к Великому: «Если навеки

Слава дана нам — хранить залог столь примерного брака, —

Просим тебя, удостой хоть одной-единственной ночи

Город, что тверд в договоре святом, и союзников лары!

Здесь себе сделай приют, который с почтеньем, Великий,

115 Будет всегда посещать, поклоняясь, пришелец из Рима.

Более прочных оград не найдешь ты себе, побежденный.

Могут другие еще снискать победителя милость:

Эти — виновны уже![634] Наш остров лежит среди моря,

Флота ж у Цезаря нет; сойдется в убежище это

120 Большая часть вельмож: наш край укрепит твои судьбы.

Храмов убранство возьми, возьми себе золото Вышних;

Коль на судах и в полях молодежь наша биться умеет,

Лесбос тебе отдаем — воспользуйся всей его силой.

Всех, побежденный, возьми, чтобы Цезарь забрать не успел их!

125 И от достойной страны отведи обвинение, будто

В счастьи мы шли за тобой и во всем тебе верность хранили,

Но отвернулись — в беде». Такую преданность видя,

Был за вселенную рад, — ибо есть еще верность! — Великий

И отвечал: «Ни единой страны не найти мне милее

130 В мире, и это я вам доказал немалой порукой:

Крепкий залог привязал к тебе мое сердце, о Лесбос;

Здесь мой священный приют, мои дорогие пенаты,

Здесь был и Рим для меня! Ни к какому берегу больше

В бегстве ладьи я не гнал, хоть и знал, что вы заслужили

135 Лютого Цезаря гнев, на Лесбосе скрывши супругу,

И не боялся, что вы меня предадите трусливо

С целью прощенье снискать. Но вины отягчать я не стану:

Мне надлежит мою долю искать по целому миру!

Слишком ты счастлив, увы, своим вечным именем, Лесбос,

140 Будешь ли ты народы учить, как Великого встретить,

Будешь ли верен — один: мне искать предназначено всюду

Страны, где право царит и где — преступленье. Прими же,

Бог, хоть один благосклонный ко мне, — последнюю просьбу:

Дай мне народ, подобный лесбосцам, который бы пристань

145 Мне, побежденному, дал и презревши Цезаря ярость,

Не запретил бы уйти!». Он смолк; и спутницу скорби

Взял с собой на корабль. Казалось, все люди меняют

Землю, отчизну свою: рыданья везде раздаются

На берегу, грозят небесам воздетые руки;

150 Только злосчастный Помпей своим горем их меньше растрогал:

Плачут они о жене, — за время войны ее Лесбос

Начал землячкой считать и с ней ему жаль расставаться;

Если бы в лагерь она плыла к победителю-мужу,

Матери Лесбоса все ж не могли бы с глазами сухими

155 В море ее отпустить: такую любовь заслужили

Строгая скромность лица, ее доброта и стыдливость;

Вечно душою кротка, никому не докучная гостья,

Даже в спокойные дни, как при муже жила побежденном.

До половины Титан сошел в подводные глуби

160 И для кого заходил и к кому, может быть, восходил[635], он

Целым себя не являл. Неусыпны заботы Помпея:

Видел он то города, что связаны с Римом союзом,

И вероломных царей, то просторы пустынь неприступных —

Там, где безумствует Австр, где жжет палящее солнце.

165 Часто грызущая скорбь, отвращение к судьбам грядущим

В сердце усталом его волнения жар пробуждают.

Кормчему он задает о всех светилах вопросы,

Как различать берега, каким образом с помощью неба

Путь находить на морях, какие над Сирией блещут

170 Звезды, какая звезда в Повозке[636] нас в Ливию водит.

Так ему молвит в ответ наблюдатель искусный Олимпа:

«Мы не по звездам плывем, что летят в кругу зодиака

С вечным движеньем небес и бедных пловцов в заблужденье

Вводят мерцаньем своим: но тот, что не падает в волны,

175 Светоч Полярный, всех звезд в обеих Медведицах ярче,

Наши ведет корабли. Когда, восходя перед нами,

С Малой Медведицы он горит высоко над снастями, —

Прямо к Босфору плывем и к морю, что выгнуло берег

Скифии. Если же прочь, с вершины мачт опустившись,

180 Начал идти Волопас, Киносура[637] же клонится к морю —

В Сирию мчится корабль. А там и Каноп[638] уж сияет,

Тот, что блуждает всегда в созвездиях южного неба:

Страшен ему Борей; если влево его ты оставишь, —

Фарос[639] минуя, корабль среди моря Сиртов достигнет.

185 Ставить куда паруса и каким канатом ветрила

Ты натянуть мне велишь?». Отвечает, колеблясь, Великий:

«В темную бездну морей, куда хочешь, смело пускайся,

Только бы шел твой корабль от брегов эмафийских подальше

И позади оставлял гесперийское море и небо[640]:

190 Ветер да выберет путь! Свой залог, свою спутницу снова

В целости я получил; я прежде знавал, куда плыть мне:

Пристань теперь Фортуна найдет». Так молвил, а кормчий

Все распустил паруса, на реях висевшие ровно,

Влево корабль повернул, его грудью рассечь собираясь

195 Волны, чей точит прибой Хиоса и Асины[641] скалы, —

Отдал канат на носу, а другой — на корме закрепляет.

Чует движенье вода, и по-новому борозды в море

Нос проложил за собой, и шум волны изменился

С курсом иным корабля. Наездник не с бо́льшим искусством

200 Правым своим колесом полукруг загибает налево,

Чтобы достигнуть меты[642], колесницей ее не задевши.

Землю Титан осветил и созвездия спрятал от взора.

Те, что бежали в моря, эмафийской разметаны бурей,

Вслед за Великим плывут; на пути от Лесбоса первым

205 Сын[643] его встретил, а с ним толпа верноподданной знати.

Ибо, низвергнув во прах, обратив его армию в бегство,

Все же подвластных царей сохранила Помпею Фортуна:

И властелины земли, и владельцы скиптров восточных —

Свита в изгнаньи его. В отдаленные дебри вселенной

210 Он Дейотара[644] послал, отыскавшего след полководца:

«Так как, — сказал, — в эмафийском бою утрачены земли,

Бывшие римскими встарь, о вернейший мой царь, остается

Верность Востока узнать, — из Евфрата пьющих народов,

Тигра, который досель от Цезаря был независим:

215 Не затруднись посетить, гоняясь за счастьем Помпея,

Дальние кровы мидян[645] и глухие убежища скифов,

В страны чужие пойди и надменному там Арсакиду[646]

Слово мое передай: “Если в силе еще остается

С нами старинный союз, когда я — Громовержцем латинским,

220 Вы же — при магах клялись, — то скорей наполняйте колчаны

И на армянский свой лук натяните гетскую жилу[647].

Если, о парфы, стремясь к проходам Каспийским[648] когда-то

Или аланов[649] гоня, загрубелых от вечного Марса,

Я позволял вам гулять на свободе в полях ахеменских[650],

225 Не заставлял вас искать спасенья в стенах Вавилона[651];

Если за Кира землей, за далеким царством Халдеи[652],

Там, где стремительный Ганг и Гидасп — порождение Нисы —

В море вливают струи, — к восходящему пламени Феба

Ближе, чем персы, я был, — и однако, весь мир побеждая,

230 Вам лишь дозволил одним не участвовать в наших триумфах;

Если из всех восточных царей — один лишь парфянин

Был со мною на равной ноге, и как Великого дар

Твердо стоят Арсака сыны, — ибо кто справедливый

Сдерживал Лация гнев после гибельных битв ассирийских[653]? —

235 То за услуги мои пусть Парфия ныне ограды

Сломит и выйдет на брег — запретный в теченье столетий, —

Мост Александра[654] пройдя. За Помпея сражайтесь, парфяне:

Рим поражения ждет”». И царь, повинуясь приказу,

Взял на себя этот труд и, сложив с себя признаки сана,

240 Выступил в путь, одеждой раба изменив свою внешность.

В бедах удобно всегда тиранну прикинуться нищим:

Право, насколько живет беззаботней, чем сильные мира,

Истинный каждый бедняк… Царя спустивши на берег,

Сам от Икарии скал, Колофон и Эфес покидая,[655]

245 Морем спокойным плывет и подходит к пенным утесам

Малой Самосской земли; и с Косского брега летящий[656]

Ветер вдохнув, мимо Книда бежит и мимо Родоса[657] —

Острова солнца. Потом залив широкий Телмесский[658]

Он пересек, чтобы путь сократить. Памфилия[659] дальше

250 Судну навстречу встает: но еще не дерзает Великий

Городу ввериться здесь и к тебе лишь, к Фасе́лиде[660] малой,

Смело впервые пристал: ибо страх отгоняют безлюдье

И домов пустота: в них меньше народа, чем видно

На корабле у него; и вновь он поставил ветрила,

255 К Тавру приплыл и Дипсунт[661] увидал, ниспадающий с Тавра.

Мог ли подумать Помпей, что, на водах мир водворяя[662],

Он и себе помогал. Вдоль Киликии скал безопасно

В малом челне он плывет; и с ним сенаторов много, —

Тянутся вслед за бежавшим вождем. Лишь в малых Сиедрах,

260 В гавани, где пристают и отходят суда Селинунта[663], —

Там наконец пред собраньем вельмож открывает Великий

Полные скорби уста: «Вы, спутники в битвах и бегстве,

Образ отчизны моей. Хоть с вами на голом прибрежье,

На киликийской земле без армии я совещаюсь,

265 Вашего мненья прошу, — что начать мне в моих затрудненьях;

Пусть ваш возвышенный дух мне поможет: в полях эмафийских

Я уничтожен не весь, не настолько судьбой угнетен я,

Чтобы не мог головы приподнять и оправиться снова

От пережитых потерь. Карфагена развалины дали[664]

270 Марию фасции вновь и вписали в летопись имя;

Более легкой рукой поразив, меня Рок подчинит ли?

Сотни моих кораблей несутся в греческом море,

Сотни со мною вождей: мои силы скорей разбросала,

Чем опрокинула в прах Фарсалия. Громкая слава

275 Дел во вселенной моих и миром любимое имя

Могут меня защитить. По верности, да и по силам

Взвесьте повсюду царей, — из Фароса, Ливии ль, Парфов —

Помощь должны мы позвать, чтоб римское дело поправить.

Я же открою вам всем свои затаенные страхи

280 И направленье, в каком склоняются помыслы наши.

Нильский так молод тиранн[665] — ненадежны младенчества годы;

Зрелых ведь требует лет опасная преданность слову.

Также немало страшит и коварство двуличное мавров[666];

Род свой еще не забыв, Гесперии сыплет угрозы

285 Сын Карфагена лихой и крепко таит Ганнибала

В сердце тщеславном своем, марая побочною кровью[667]

Царство, — себя возводя к нумидийским предкам: мольбами

Вара зачванился он, унижение Рима увидев.

Лучше, друзья, поспешим обратиться скорее к Востоку.

290 Мир величайший Евфрат отделяет своею пучиной,

Каспия горная цепь ограждает огромные земли.

День ассирийский и ночь вкруг иной вращаются оси,[668]

Цветом ее океан[669], отдаленный от нашего моря,

Разнится. Этой стране одно наслажденье — сражаться.

295 Выше в полях ее конь и луки ее дальнобойней;

Мальчик и старец равно натянуть смертоносную жилу

Ловки, все стрелы несут без промаха верную гибель.

Первым парфянина лук победил сарисы[670] пеллейцев,

Бактры — жилище мидян, Вавилон, ассирийцев столицу,

300 Гордую крепостью стен. Наши копья парфянам не страшны —

Дерзко в сраженье идут, убедившись на гибели Красса

В силе колчанов своих. Но смелость парфян не зависит

От одного острия, от несущего гибель железа:

Ядом опасным боец насыщает свистящие стрелы,

305 Кровь отравляет тот яд, даже малая рана — смертельна.

О, если б поменьше питал я доверия к лютым

Тем Арсакидам. Мидян завистливый рок возбуждает:

К нашей ревнив он судьбе, а боги мирволят народу.

Я подниму племена, из пределов нам чуждых их вырвав,

310 И напущу на врага, весь Восток в его селах встревожив.

Если ж нарушит союз и восточная верность, и варвар, —

Пусть увлекает судьба мой корабль, потерпевший крушенье,

Прочь от союзов земных. Не буду царей умолять я,

Созданных мною; найду утешенье великое в смерти,

315 В мире покоясь ином, где тесть уже больше не сможет

Чествовать или терзать останки мои. Вспоминая

Судьбы всей жизни моей, я вижу, что был почитаем

В этих пределах земли: и, повсюду зрим на Востоке,

Близ Танаиса гремел и за гранью болот Меотийских.

320 В страны какие неслось мое имя для подвигов лучших,

Или откуда оно возвращалось с бо́льшим триумфом?

Рим, начинаньям моим споспешествуй: боги охотней

Будут тебе помогать, когда, гражданские войны

С парфом ведя заодно, разоришь ты великое племя,

325 К нашей беде приобщив. Когда Цезаря войско столкнется

С войском мидян, — надлежит, чтоб судьба отомстила за Крассов

Иль за меня». Так речь заключив, он по шуму собранья

Понял, что план осужден; а Лентул[671], который отвагой,

Негодованьем своим благородным из всех выделялся,

330 Слово такое сказал, достойное консула в прошлом:

«Иль фессалийский разгром сломил твою крепкую душу?

Разве единственный день обрек все судьбы вселенной?

Может ли этакий спор разрешить Эмафия? Или

Раны не вылечить нам кровавой? Неужто, Великий,

335 Только осталось припасть к ногам парфянина? Что ты

Нас избегаешь и все родные края ненавидишь?

Ищешь созвездий чужих и противного полюса ныне,

Хочешь парфянским рабом к очагам Халдеи приникнуть,

Варварский жертвенник чтить? В любви к свободе зачем ты

340 Повод войны указал? Зачем обманул ты несчастных,

Если ты к рабству готов? Когда ты властвовал — страшен

Парфу о Риме был слух, он царей из Гирканского леса

Видел плененных тобой и владык индийского брега;

Что ж? Он увидит тебя обесславленным, сломленным, низким,

345 Против латинских земель обратит свой дух сумасбродный,

Рим и себя оценив по жалобным пеням Помпея?

Слов, достойных ума и су́деб своих, ты не скажешь:

Ибо неведом ему латинский язык, он захочет

Слезных молений твоих, Великий. Потерпим ли стыд мы,

350 Парфии дав отомстить за потери на Западе[672] раньше,

Чем за свои — сам Рим отомстит? Он тебя полководцем

Сделал в гражданской войне: зачем же ты скифским народам

Ныне открыть захотел наши раны и тайные беды?

Учишь парфян ты зачем преступать рубежи? Утешенье

355 В бедах теряет наш Рим, — служить своему гражданину

Не допуская царей. Ты не хочешь идти по вселенной,

Дикие те племена ведя на римские стены

И за знаменами вслед, что взяты Евфратом у Крассов?

Разве единственный царь, который в Эмафии не был

360 В час, как таила судьба свою милость, — теперь устремится

Бить победителя рать иль захочет с тобою, Великий,

Участь твою разделить? На парфян не надейся нимало!

Каждый народ, что рожден снегами под северным небом,

Неукротим на войне и к смерти любовью привязан[673].

365 Если же дальше пойдешь, на Восток и в жаркие страны,

В ласковом климате их гораздо изнеженней люди.

Там на мужчинах везде мы свободные видим одежды,

Складки широких плащей. Парфянин в равнинах мидийских

И на сарматских полях, и на землях открытых долины,

370 Где разливается Тигр, — повсюду в бегстве свободный,

Неодолим для врага: но там, где местность гориста,

Он не взойдет на суровый хребет; и в чащах дремучих

Боя не может вести своим неуверенным луком,

Бурной быстрины речной переплыть никогда не сумеет,

375 Не в состоянии он, обливаясь кровью, сражаться

Долго в горячей пыли, под зноем палящего солнца.

Нет ни таранов у них, ни других военных орудий:

Рва не умеют сравнять; и если преследуют парфы —

Все, что задержит стрелу, для них уже будет стеною,

380 Быстрый в бою, проворный беглец, наездник бродячий,

Легче бросающий пост, чем его занимающий — воин!

Полны коварства стрелки, но доблести им не хватает

Вытерпеть Марса вблизи: тетиву издалека натянут,

Пустят стрелу наугад и вручат ее прихоти ветра.

385 Силу имеет лишь меч, и народ, состоящий из храбрых,

Войны мечами ведет; мидяне ж в начале сраженья

Вмиг остаются без стрел и бегут с опустевшим колчаном.

Вовсе не в крепких руках, а в яде таится их смелость.

Видишь ли в них ты бойцов, которых в опасности битвы

390 Только с мечами пошлешь? Позорную помощь такую

Есть ли нужда призывать, чтоб потом умереть на чужбине,

Чтоб от отчизны тебя целый мир отделил? Чтоб давила

Варваров глина твой прах? Чтобы в малой и жалкой гробнице

Спал ты, на зависть другим, когда Красс лишен погребенья?

395 Все ж твоя участь легка: в ней смерть — последняя кара,

Что не пугает мужей; но не смерти Корнелии страшно

В царских ужасных руках: разве нам неизвестна Венера

Варваров, та, что слепым обычаем зверским бесчестит —

Множеством жен — законы семьи и факелы брака?

400 Тысяча женщин глядит на тайны запретного ложа:

Парфов неистовый царь, опьяненный вином и пирами,

Неудержим ни в каких запрещенных законами связях:

Целую ночь напролет объятья бесчисленных женщин

Не утомляют его. На брачном покоились ложе

405 Сестры царей и матери их — таково святотатство!

Прокляты были в веках, хоть невольный грех совершили,

Фивы с преданием их о грешнике бедном Эдипе[674].

Сколько же раз у парфян от подобных кровосмешений

В свет Арсакиды пришли? Кто может поять свою матерь, —

410 Знает ли меру грехам? Знаменитая дочка Метелла[675]

Тысячной будет женой на этом варварском ложе.

Верь, ни к единой из жен охотней не кинется похоть,

Ибо ее распалит жестокость и слава супругов.

Так как парфянам милы наслаждения дикие, — скоро

415 Красса узнают вдову в Корнелии: пленницей станет

Старой победы она, давним даром судьбы — ассирийцам!

Рана зияет еще неудачи былой на Востоке[676];

Стыдно не только просить о подмоге царя рокового,

Но и вести, до расправы над ним, гражданскую распрю!

420 Больший найдется ли грех и тестя, и твой пред народом,

Чем, — в те часы, когда вы оружье друг с другом скрестили, —

Крассов отмщенье забыть? Должны бы ныне на Бактру[677]

Двинуться вместе вожди и, чтоб не было праздного войска,

Северных даков страну, весь Рейн — лишить гарнизонов,

425 Драться, пока Вавилон и с ним вероломная Суза[678]

Склепы своих же владык под грудой развалин не скроют!

Молим, Фортуна, тебя с Ассирией мир наш нарушить.

Если гражданский раздор Фессалией ныне закончен,

К парфам пускай победитель идет. Единое в мире

430 Племя пробудит во мне за триумфы Цезаря радость!

Разве тотчас же, когда Аракс ледяной перейдешь ты,

Старца печального[679] тень, пронзенного скифской стрелою,

Не обратится к тебе: “О ты, кого после смерти

Прах мой покинутый ждал, как мстителя, с долгой надеждой, —

435 Ты за союзом пришел и миром!”. Там встретишь не раз ты

Памятник наших потерь; те стены, вкруг коих влачили

Наших убитых вождей, где много имен знаменитых

Спрятал Евфрат, где Тигр[680], унеся наши трупы под землю,

Снова вернул их наверх. Если ужасы эти, Великий,

440 Можешь ты все претерпеть, то ты так же мог умолять бы

Тестя, царящего там — в Фессалии. Что ты не кинешь

Взора на Рим? Если царства под Австром страшишься,

С Юбой неверным, пойдем к Фаросу и в области Лага.

Сирты ливийские здесь ограждают Египет, а дальше

445 Быстрая пенит река[681] семью протоками море;

Край тот своим доволен добром, не нужна там торговля

Или Юпитера дождь; все его упование — в Ниле.

Скипетром царь Птолемей тебе обязан, Великий,

Мальчику ты — опекун. Кого испугает лишь призрак

450 Титула? Возраст его — непорочен. Не в древних палатах

Надобно верность искать, к богам уваженье и право.

Губит весь стыд привычная власть: легчайшая участь

Странам дана при новом царе». — Такими словами

Все убедил он умы. О, как откровенны бывают

455 Речи последних надежд! Отвергнуто мненье Помпея.

Бросив Киликии брег, на Кипр отплывают поспешно —

В край, где стоят алтари, любимые больше всех прочих,

Той из богинь, что в пафосской волне[682] рождение помнит, —

Если нам верить не грех в рожденье всевышних и думать,

460 Будто бы есть у богов начало жизни. Оттуда,

Кипрские камни пройдя, которые тянутся к югу,

Снова Помпей повернул и вышел в открытое море.

Он не причалил к горе[683], что приветливо блещет средь ночи,

Но, при бореньи ветрил, насилу в Нижний Египет

465 Путь проложивши, пристал к Пелусию[684] там, где впадает

В море седьмой рукав — величайший из нильских протоков.

Время стояло[685], когда Весы равномерно делили

Сутки единственный раз, а затем уменьшением света

Зимним ночам возмещали их срок, сокращенный весною.

470 Слышит Помпей, что ставка царя — на Касийской вершине[686],

И отбывает туда: так ветрила и Феб дозволяли.

Вот уж дозорный верхом по берегу скачет поспешно

И наполняет дворец тревожною вестью о госте.

Еле созвали совет; но все же, пеллейского дома

475 Гады успели сойтись: от них Акорей отличался,

Кроткий в сединах своих и от дряхлости скромный в желаньях

(Мемфис его породил с пустым своим культом — хранитель[687]

Нила с разливом его; при этом служителе вышних

Апис[688] прожил не единый свой век, ему Фебою данный).

480 Первый он мудро сказал про заслуги Помпея, про верность

И про священный союз, заключенный с усопшим монархом[689].

Но, искушен советовать злым, сердцеведец тираннов,

Дерзкий решился Потин[690] обречь Великого смерти:

«Знай, Птолемей, что вредят и закон, и религия многим,

485 Платится тяжкой ценой хваленая верность, коль хочет

Роком гонимым помочь: покорствуй судьбе и всевышним

Сча́стливых чти, от несчастных беги! Как пламя от моря

Или земля от светил — отличается право от пользы.

Скипетров сила падет, коль захочет она справедливость

490 Взвешивать: чести закон разрушает твердыни тираннов.

Только свобода греха ненавистную власть защищает,

Только разнузданный меч! Без возмездья творятся насилья

Только пока их творят. Кто хочет блюсти благочестье —

Пусть покидает престол: добродетель и власть — несовместны.

495 Трусом тот будет вовек, кто жестокости станет стыдиться!

Да не обидит Помпей безнаказанно юный твой возраст;

Он не считает тебя способным даже разбитых

Прочь отогнать! Но чтоб этот гость твой скипетр не отнял,

Близкие есть у тебя: и если томит тебя царство, —

500 Фарос и Нил возврати своей сестре[691] осужденной.

Мы от латинских когорт защитим, без сомненья, Египет!

То, что во время войны не досталось Помпею, избегнет

И победителя рук. Из целого мира изгнанник,

Всяких лишенный надежд, теперь он ищет народа,

505 С кем бы мог пасть: гражданской войны влекут его тени.

Он не от тестя бежит: бежит от взоров Сената,

Коего большая часть фессалийских птиц[692] накормила.

Также боится племен, чью кровь смешав воедино

Он на войне проливал; царей разоренных боится:

510 Он, фессалийский беглец, нигде не нашедший приюта,

Ныне тревожит наш край, еще не загубленный в битвах.

Поводов больше у нас на Великого лить свои пени:

Что ты пятнаешь, Помпей, войны преступленьем наш дальний

Вечно спокойный Фарос, в победителе к нашим полям ты

515 Что подозренье родишь? Почему в минуту паденья

Выбрал ты эту страну, принося и Фарсалии участь,

И наказанье свое? Уж в одном преступленьи повинны

Мы оправдаться мечом[693]: ведь был нам скипетр Сенатом

Дан по советам твоим, за твое мы молились оружье.

520 Меч, что судьба обнажить мне велит, не тебе приготовил,

Но побежденному я: поражу им тебя, о Великий!

Тестя бы я предпочел: но нас общий поток увлекает.

Иль сомневаешься в том, что мне надо тебя уничтожить,

Если возможность дана? С каким упованьем, несчастный,

525 В нашу страну ты пришел? Иль не видишь народ безоружный,

Еле копающий ил по следам отошедшего Нила?

Надо свой край оценить и в силе ничтожной сознаться.

Можешь ли ты, Птолемей, поддержать обломки Помпея,

Рим под которыми пал? Костер и прах фессалийский

530 Смеешь ли ты шевелить и войну призывать в свое царство?

До эмафийских боев ни к каким мы войскам не примкнули:

В лагерь Помпея ль идти, когда его мир покидает?

Ты победителя мощь и изведанный рок раздражаешь?

Надо в беде помогать лишь тому, с кем делил ты удачу.

535 В жизни своей никто не ищет друзей средь несчастных!».

За злодеяние — все. А мальчик-царь — в восхищеньи,

Что непривычную честь воздают ему слуги, дозволив

Дело такое решить. Поручают убийство Ахилле[694].

Где от Касийских песков коварная тянется отмель

540 И указует собой близ Египта лежащие Сирты, —

Там небольшую ладью для участников темного дела

Он снарядил. О боги! Неужто варварский Мемфис,

Нил и в бессильи своем пелусийские толпы Канопа[695]

Столь жестоки? Так землю гнетут гражданские распри?

545 Так погибает Рим? Разве место в бедствиях наших

Может Египет снискать и участвовать меч в них фаросский?

Верность хоть эту одну сохраните, гражданские войны.

Руки родные послав, прогоните убийц чужеземных,

Если Великий теперь заслужил своим именем славным —

550 Цезаря жертвою стать! А ты, Птолемей, не боишься

Гибели славы такой? Когда небеса громыхают,

Грязные руки сюда ты суешь, полумуж непотребный?

Не покоритель он будь, что трижды в своей колеснице

На Капитолий въезжал, не властитель, защитник Сената,

555 Зять победителя, — нет! Тиранну фаросскому хватит,

Если он — римлянин лишь! Как смеешь ты в нашей утробе

Рыться булатом своим? Не знаешь, мальчишка, не знаешь,

Где твоя скрыта судьба: теперь не имеешь ты права

Скипетром нильским владеть! Убила гражданская распря

560 Давшего царство тебе!.. Перестав улавливать ветер

Парусом, вот уж Помпей на веслах к ужасному брегу

Двинулся: встретить его небольшая бирема несется

С мерзкою шайкой убийц; они говорят, что Помпея

Царство Фаросское ждет, и с кормы высокого судна

565 В малую лодку зовут, ссылаясь на берег коварный

С зыбью двух разных морей, которые бьются об отмель

И чужестранным судам возбраняют к суше причалить.

Если бы судеб закон и близость гибели жалкой —

Той, что была решена велением вечного строя,

570 Не увлекали на брег обреченного смерти Помпея, —

Свита могла бы узнать все признаки черного дела:

Ибо, будь верность чиста, воздавало бы честь непритворно

Царство Помпею, чья мощь создала и дала ему скипетр, —

Сам бы фаросский тиранн во главе всего флота явился.

575 Но, уступая судьбе, повинуется просьбе Великий,

Свой покидает корабль, — рад гибель избрать, но не трусость.

Быстро ко вражьей корме Корнелия тут устремилась:

С мужем разлуку она не решилась вытерпеть, ибо

Чуяла в страхе беду. «Вернись, безрассудная сердцем,

580 С сыном останься, молю, — вдали от берега ждите,

Что приключится со мной: залогом верности царской

Будет моя голова». Сказал, но глуха к увещаньям,

Руки простерла к нему Корнелия в горе безумном:

«Не уезжай, жестокий, один! Иль опять меня бросишь,

585 Как в фессалийской беде. Никогда при предвестиях добрых

Не разлучаемся мы! Зачем же корабль повернул ты

В бегстве своем, не оставил меня на Лесбосе скрытой,

Если ко всем берегам запретить мне доступ задумал.

Или же лишь на морях гожусь я в спутницы?». Тщетны

590 Были все слезы ее, хоть она за корму уцепилась:

Ни отвести своих глаз, потрясенная, в страхе не может,

Ни на Помпея смотреть. И все на судах оробели

Перед судьбою вождя, боясь не меча иль убийства:

Страшно, — не стал бы Помпей умолять униженно скипетр,

595 Данный его же рукой. Когда он сходить собирался,

Римский воин ему, Септимий[696], с фаросской галеры

Отдал честь: о, всевышних позор! Он мерзкого царства

Телохранителем стал, свой дротик родимый отбросив;

Лютый, жестокий и злой, бывал он в убийствах не мягче,

600 Чем кровожаднейший зверь. И кто б не подумал, Фортуна,

Что племена ты щадишь, отвратив эту руку от битвы

И удалив из Фессалии прочь его меч смертоносный.

Ты рассеваешь мечи, чтобы в каждой стране отдаленной

Междоусобиц, увы, злодеянья творились. Самих же

605 В том победителей стыд и вечный позор для всевышних:

Так подчинился царю меч римский. Железом твоим же

Мальчик пеллейский[697] отсек тебе голову ныне, Великий!

Славу какую в веках оставит Септимий потомству?

Как назовет преступленье его тот смертный, который

610 Брута[698] злодеем зовет?.. Приближался последнего часа

Срок роковой; Помпей, на фаросский челн перебравшись,

Всю свою власть потерял: уже вынимают из ножен

Царские изверги меч. Клинки пред собою увидев,

Плащ он накинул на лик[699]; под удар Фортуны открыто

615 Не подставляя главы, зажмурил глаза и дыханье

Сразу в груди задержал, чтоб из уст не вырвалось крика,

Чтобы непрошенный плач не унизил бессмертную славу.

После того, как Ахилла-злодей пронизал ему тело,

Он под ударом клинка не издал ни единого стона,

620 Но, презирая убийц, неподвижным телом не дрогнув,

Смертью себя испытал и мыслил так, умирая:

«Смотрят сюда все века, что будут о бедствиях Рима

Не умолкая вещать, и потомство мира увидит

Эту ладью и фаросцев обман: подумай о славе!

625 Долгую жизнь послали тебе счастливые судьбы:

Люди не знают еще, если смертью того не докажешь, —

Был ли ты стоек в беде. К стыду отнесись ты с презреньем

И не страдай, что убийца таков: ведь кто б ни ударил —

Тестя десницу узнай. Пусть рвут и в клочья терзают, —

630 Все же, владыки небес, я счастлив, и этого счастья

Боги не могут отнять: удача меняется в жизни;

Горестей смерть не дает! Эту гибель Корнелия видит,

Также и сын мой Помпей; о, скорбь моя, тем терпеливей

Стон заглуши, я молю; если сын и жена мне дивятся, —

635 Значит, и любят меня!». Таким помышленьем Великий

Гордый свой дух охранял: так владел он душой умиравшей.

Было бы легче самой Корнелии пасть от злодейства,

Чем его видеть; она оглашает воплями скорби

Воздух: «О, бедный мой муж! Это я — твоя злая убийца;

640 Лесбос причиною был задержки твоей смертоносной,

Цезарь скорее тебя причалил к берегу Нила!

Кто же иной — преступленья творец? Но кто бы ты ни был,

Данный богами палач, — ты, Цезаря злобе служивший

Или себе самому, — не знаешь, жестокий, где скрыто

645 Сердце Помпея; спешишь и так наносишь удары,

Как твоя жертва велит. Но казнью ужаснее смерти

Было бы видеть ему наперед мою гибель. Виновна

Также сама я в войне, — из матрон я одна и в походах,

И по морям провожала вождя, — не дрожа перед роком,

650 Страшного даже царям побежденного я укрывала!

Я ль заслужила, жена, на корме безопасной остаться?

Ты ль, вероломный, щадил? Стремясь к концу роковому,

Ты обрекал меня жить? Я умру, — но не милостью царской!

Или позвольте вы мне, матросы, кинуться в море;

655 Или на шею мою наденьте петлю из каната;

Иль да вонзит в меня меч достойный Великого спутник!

Эту заслугу вождя вмените вы тестю в заслугу.

Держите вы для чего, злодеи, спешащую к смерти?

Жив ты еще, мой супруг, но уже у Корнелии права

660 Нет над самою собой: мне мешают приблизиться к смерти!

Для победителя здесь берегут меня!». Так, причитая,

Пала на руки своих и корабль ее в бегстве уносит.

Хоть у Помпея хрустят и грудь, и спина под мечами,

Но досточтимой красы сохранил он образ священный, —

665 Гнев на всевышних — в лице; и последнее веянье смерти

Не изменило ничуть наружности мужа: признали

Это все те, что встречали главу отсеченную. Лютый

В мерзком злодействе своем, еще злейшее сделал Септимий.

Сдернув покров, он открыл при последнем Великого вздохе

670 Славное это лицо и, схватив за хрипящее горло,

Мужа с поникшей главой поперек скамьи опрокинул.

Мышцы и жилы рассек и долго ломал позвоночник:

Головы резать мечом он был ведь еще неискусен!

Только когда голова наконец отделилась от тела,

675 Отнял ее у других приспешник фаросский — Ахилла.

Выродок, римский солдат и последний слуга преступленья,

Злобным мечом ты отсек главу святую Помпея

С целью другому отдать. О, высшая степень позора!

Чтобы Помпея узнал безбожный мальчишка, за кудри

680 Ныне хватают — за то благородной главы украшенье,

Что почитали цари. И вот на пике фаросской

Поднята та голова, — а лицо ее жизнью сияет,

Хоть неподвижны глаза, но уста еще горестно шепчут.

Мира никто не хранил, когда они звали к сраженью:

685 Марсово Поле[700], Сенат и ростры они колебали.

В этом лице любовалась собой ты, Рима Фортуна!

Но нечестивый тиранн недоволен зрелищем этим;

Хочет он память сберечь о злодействе. Искусством безбожным

Сохранена голова та от тленья: весь мозг удалили,

690 Кожа засохла на ней, и когда из висящей высоко

Вытекла слизь, — закрепили ей лик, пропитав ее ядом.

Ты, обреченный на смерть последний отпрыск Лагидов,

Ты, что распутной сестре уступишь подаренный скипетр!

Если в пещере святой хранишь ты прах македонца[701],

695 Если останки царей лежат под горой возведенной

И в пирамидах сокрыт, в незаслуженных им мавзолеях,

Род Птолемеев срамной, для потомства постыдные маны, —

То над Помпеем прибой бушует, безглавое тело

Взад и вперед по отмели мча. Иль было так трудно

700 Целым для тестя сберечь Великого мертвое тело?

Так завершила судьба счастливую долю Помпея,

Верной оставшись; и так на вершине славных деяний

Смертью настигла его: в один этот день кровожадный

Все пораженья слила, от которых спасала годами.

705 Больше Помпея уж нет, никогда не мешавшего радость

С бедами; счастья его не мрачил никто из всевышних,

В горе никто не щадил. Фортуна сразила внезапно

Медлившей долго рукой; и вот по отмелям носит,

Рвет на прибрежных камнях, заливая раны водою,

710 Эту игрушку волны; и ныне в безликом обрубке

Можно Помпея узнать потому лишь, что он — обезглавлен!

Раньше, однако, чем мог подойти победитель к Фаросу,

Наспех судьба создала Великому холм погребальный,

Чтоб без могилы не спал, но не спал бы и в лучшей гробнице.

715 Корд[702] боязливый приплыл к побережью из тайных убежищ.

Был с Икарийских брегов Кинирского Кипра[703] он квестор[704],

Вместе бежал с несчастным вождем. Под сумраком ночи

Он возвратиться дерзнул и страх победил благочестьем,

Чтобы в волнах отыскать Великого труп и на берег

720 Вынести тело его, упокоить останки на суше.

Мрачная Кинфия свет изливала сквозь тяжкие тучи

Слабый; но в бледных волнах темнеющий тела обрубок

Он увидал. И вождя удержал в объятиях тесных,

Хоть вырывала вода; но, уставши от ноши тяжелой,

725 Вала дождался, и вот при помощи моря доставил

Мертвого к берегу. Там, уже выйдя на твердую землю,

Пал он Помпею на грудь, омывая раны слезами,

И, обращаясь к богам, к затуманенным звездам, воскликнул:

«Нет, не роскошных гробниц и не клубов густых фимиама

730 Требует твой, о Фортуна, Помпей. Не просит, чтоб с тела

К звездам насыщенный дым возносил ароматы Востока,

Чтоб его нес на плечах, как родителя, Рим ему верный

И пред процессией шла триумфов былых вереница,

Чтобы печальная песнь оглашала форум, а войско,

735 Копья к земле опустив, погребальный костер окружало, —

Дай ты дешевый гроб, чтоб зарыть по-плебейски Помпея,

Пусть обезглавленный прах в сухое повергнется пламя![705]

Бедному дров ниспошли, сожигателя жалкого дай ты!

Хватит вам, боги, того, что Корнелия биться не будет,

740 Скорбно власы распустив, не потребует, мужа обнявши,

Чтоб поджигали дрова; ведь нет у костра рокового

Этой несчастной жены, хоть она — от берега близко!».

Так он сказал; и видит вдали убогое пламя:

Там, не хранимо никем, сгорало незнатное тело.

745 Взял он оттуда огня и, остатки дров выгребая,

Проговорил мертвецу: «Кто бы ни был ты, брошенный другом,

Все же твоя беспризорная тень счастливей Помпея;

Ты мне прости, что пришельца рука твой костер разоряет:

Если по смерти еще остаются какие-то чувства,

750 Сам ты уступишь костер, похорон оскверненье допустишь, —

Стыдно тебе догорать, если маны Помпея блуждают!».

Эти сказавши слова, углей он в полу набирает,

К телу обратно бежит; оно, чуть не сгинув в прибое,

Брега касалось едва. Песок он разгреб неглубоко

755 И, подобравши вдали обломки разбитого судна,

Их положил в эту яму, дрожа. Благородного тела

Не придавили дрова, не лежит на поленнице мертвый, —

Не из-под низа — с боков пожирает Великого пламя.

Сидя подле огня, сказал он: «О, вождь величайший,

760 Ты, в ком величие всё гесперийского имени слито!

Если приятней тебе без сожжения в море скитанье,

Нежели жалкий костер, — пусть дух твой могучий и маны

Пренебрегут обрядом моим; беззаконие судеб

Мне разрешило его; да не тронут ни чудища моря

765 Праха, ни птица, ни зверь, ни свирепого Цезаря злоба:

Сложенный римской рукой, этот малый костер благосклонно,

Если ты можешь, прими! И если в Гесперию снова

Даст нам вернуться судьба, не будет твой пепел священный

В этом песке почивать: Корнелия, помни, Великий,

770 Примет твой прах и моею рукой соберет его в урну.

А в ожиданьи того невеликим я камнем отмечу

Место, где был твой костер; и если случайно кто-либо

Жертву захочет почтить и воздать ей полную почесть, —

Пепел он тела найдет и в песках то место узнает,

775 Где положить Помпея главу». С такими словами

Начал в заглохший огонь он подкладывать топливо снова.

Вспыхнул костер, и Помпей стал медленно в пламени таять,

Тленьем питая огонь. Но скоро звезды погасли

В свете грядущей зари; и чин погребенья нарушив,

780 Ищет испуганный Корд убежища вдоль побережья.

Кары какой ты боишься, глупец, за свое преступленье?

Той ли, что имя твое молва прославит в столетьях?

Даже чудовищный тесть похвалит за то, что ты предал

Кости Помпея земле! Иди, не страшась наказанья,

785 Требуй главу, погребенье открыв!.. Но ему благочестье

Долг свой закончить велит: еще не истлевшие части

Полусожженных костей — и в жилах, и полные мозга —

Тушит морскою водой и затем, воедино собравши,

Их засыпает землей; а чтобы, раскрывши их, ветер

790 Праха развеять не мог, навалил на могилу он камень;

Чтобы моряк не сдвинул его, свой канат привязавши,

Имя святое на нем написал он обугленной веткой:

«Здесь почиет Помпей». И это — Великого гробом

Хочешь, Фортуна, ты звать? Этот камень тестю приятней,

795 Чем безмогильная смерть![706] Зачем безрассудной рукою

Скрыл ты Великого в холм и запер скитальческих манов?

Всюду почиет ведь он — до последних пределов вселенной,

Где Океан распростерт: весь народ, все государство —

Вот для Великого холм. Засыпьте скорее тот камень,

800 Знак преступленья богов: если холм Геркулеса — вся Эта[707],

Если Нисейский хребет[708] — владение Бромия, — что же

Камень в Египте один — гробница Помпея? Он всей бы

Областью Лага владел, когда бы нигде на надгробьи

Имени не было! Все б из Египта мы, люди, бежали,

805 Прах твой боясь растоптать на прибрежиях Нила, Великий!

Если ж достойна скала носить священное имя, —

Список деяний прибавь, величайших подвигов память:

Лепида[709] дикий мятеж и альпийские битвы прибавь ты,

Также Сертория[710] полк при отозванном консуле смятый,

810 Всадника ранний триумф[711]; безопасность торговли народов,

Страх киликийцев в морях[712]; ряд варварских стран покоренных

И кочевых племен, и царств, лежащих под Эвром

И под Бореем. К тому припиши, что в доспехах всегда он

Тоги гражданской просил, что, проехавши в трех колесницах,[713]

815 Был он доволен, хотя дал отчизне сотни триумфов.

Столько вместит ли курган? Возвышается памятник жалкий,

Титулов всяких лишен и записей хроники римской.

Имя, которое Рим обычно на храмах высоких

Или над аркой читал, из доспехов врага возведенной, —

820 Имя Помпея теперь к песчаному дну опустилось,

К низким камням, где его, лишь согнувшись, увидит прохожий,

Где, коль не скажут, пройдет без внимания странник из Рима.

О роковая земля для распри гражданской — Египет!

Нет, запрещали не зря пророчицы кумской[714] вещанья

825 Всем гесперийским бойцам пелусийского устья касаться,

Нильской воды и ее берегов, затопляемых летом!

Злая земля, где проклятий сыскать за твои преступленья?

Воды пусть Нил отвратит и задержится там, где родился,

Поле бесплодное пусть о зимних дождях затоскует,

830 Пусть тебя всю занесет песок Эфиопии зыбкий.

В римские храмы теперь мы твою допустили Изиду,

Полубожественных псов и систра печальные звуки,[715]

Также Озириса[716], в ком ты, плача, смертного видишь:

Наших манов[717] теперь ты держишь во прахе, Египет!

835 Также и ты, о Рим, хоть лютому ныне тиранну[718]

Храмы воздвиг, — ты еще не искал Помпеева пепла:

Славная тень в изгнаньи досель! Если в первые годы

Ты опасался угроз победителя, — ныне хоть вырой

Кости вождя своего, коль еще не размыты волною,

840 Спят в ненавистной земле. Кто станет бояться могилы?

Кто устрашится нести алтарей достойную урну?

Пусть же поручит мне Рим преступление это, прикажет

Руки ему посвятить: я был бы безмерным счастливцем,

Если бы мне довелось переправить в Авзонию манов,

845 Их потревожив, — и тем уничтожить такую гробницу.

Может быть, в день, когда Рим попросит конца у всевышних

Или бесплодью полей, или гибель несущему Австру,

Солнца чрезмерным лучам, разрушительным землетрясеньям, —

По повеленью богов, по их совету, Великий,

850 В Рим ты войдешь с верховным жрецом, несущим твой пепел.

Ибо, кто ни придет в палимую Раком Сиену,

В Фивы[719], сухие всегда под созвездьем Плеяд дожденосным,

Чтобы на Нил посмотреть; кто ни вспенит Красное море,

Ни посетит, меняя товар, аравийскую гавань, —

855 Каждый из них завернет к досточтимому камню могилы,

К пеплу, который давно, быть может, с песками глухими

Смешан. И кто, забывая про храм, где Юпитер Касийский,

Манов твоих не почтит? Твоей славы не может уменьшить

Этот ничтожный курган; погребенная в храмах и злате

860 Ниже была б твоя тень: Фортуна, что здесь опочила[720],

Высшим равна божествам; наконец: этот камень, омытый

Морем ливийским, святей алтарей победителя пышных.

Те, кто Тарпейским богам[721] не желали воскуривать ладан,

Часто ведь молнию чтут[722], сокрытую в дерне этрусском.

865 Некогда будет на пользу тебе, что мрамора глыба

Не подняла над тобой для веков свою грузную тяжесть.

Пепла ничтожную горсть развеет недолгая древность,

Сгладятся камень и холм и все доказательства сгинут

Смерти, Великий, твоей. Настанет счастливое время,

870 И не поверит никто тому, кто покажет сей камень:

При поколеньях иных сочтет, быть может, Египта

Сказкой — Великого гроб, как холм Громовержца на Крите!